Глава 10. Вживление

Горбовский подскочил на кровати, взмахнув руками. Дыхание его было прерывистым, как после безостановочного бега. Одеяло свалилось на пол, в распахнутое настежь окно светила луна. Ее свежее бледно-голубое сияние выделяло контуры спальни, наполненной вязким мраком. Лев Семенович сел, собираясь с мыслями. Сознание уже вернулось в реальность, но сердцебиение не успокаивалось. Он поднялся и пошел на кухню, попить воды.

Самое странное и страшное заключалось в том, что кошмар изменился, не перестав быть кошмаром. Впервые за столько лет. От этого было еще более не по себе, чем обычно. Горбовский прокручивал сюжет в голове, пытаясь осмыслить его. Он был уверен, что это имеет большое значение. Если его сон поменялся, значит, тому должна быть причина. Вот он, как всегда, возникает в поле. С этого начинался каждый сон. Что было не так? То же синее небо, та же зеленая высокая трава. Не было слышно детского смеха. Не прибежал Кирилл. Лев сам отправился на поиски сына.

Тот сидел с матерью у реки. Горбовский позвал их, но жена и сын не обернулись. Нужно было спасти их, вот-вот должен был появиться вертолет. Он крикнул сильнее, ускоряя шаг. Никакой реакции. Будто бы они находились в разных мирах. Мало того, сколько бы Горбовский ни шел, он не становился ближе к родным. Будто они одновременно отдалялись от него. Но две изящные спинки сидели на прежнем месте, не двигаясь.

Лев ринулся быстрее. Увеличение скорости увеличило и расстояние к цели. Будто новые пласты почвы возникали прямо из-под земли. Пространство заполнялось травой, растягиваясь, а не сокращаясь. Словно Горбовский бежал прочь от близких, а не к ним. Казалось, это длится вечность. Но послышался шум несущих винтов. Над горизонтом затемнело пятно, возрастая в размерах с каждой секундой. Лев закричал:

— Алена! Кирилл! Бегите! Бегите-е!

Он мчался со всех ног, он падал, он полз, поднимался и снова бежал, но не мог приблизиться к семье более чем на двадцать метров, в отличие от вертолета. Слезы катились по его щекам, зубы скрежетали. Ничего нельзя было сделать. Почему они не слышат его?

Молодая женщина и мальчик продолжали беспечно сидеть у реки, до тех пор пока стальная махина не зависла чуть в стороне от них. Горбовский упал на колени, обессилев, и закрыл мокрое лицо руками.

— Сынок… милая… родные мои… — шептал он на грани слышимости.

Кто-то, сидящий в кабине вертолета, в упор расстрелял двух человек, держащихся за руки, из крупнокалиберного пулемета. Очередь была длинной и пробежалась по песку, по глади реки. Горбовский прекрасно видел, как пули насквозь изрешетили тела, вырываясь из спин вместе с фонтанами крови. Инерционная сила пуль отбросила тела в воду, а Лев, рыдая, упал на бок и утонул в траве.

Тут он проснулся. Как всегда, было самое время вставать на работу. Потребовалось немало, чтобы отойти ото сна. Через час он уже был на работе, спасаясь от собственного воображения. Коротко пообщавшись с коллегами, он раздражился от их взбудораженности и ушел проводить диагностику хранилища. Льву Семеновичу очень не нравилась особенная воодушевленность Гордеева и Гаева, а также вопрошающие взгляды Юрка Андреевича. Причиной этого ажиотажа была Спицына и ее первый день на практике.

Наслышанные о том, как прошла комиссия, Слава и Саша жаждали увидеть ту умницу, что довела каменного Горбовского до трещины, заставив его капитулировать. Все утро они только об этом и разговаривали, будто позабыв о своих важнейших обязанностях, да еще и успели посетить другие отделы, поднять волнение там. Улей НИИ был растревожен. Крамарь и Зиненко все еще не теряли надежды переманить студентку к себе, а потому стерегли момент, когда она появится, чтобы перехватить ее и использовать случай по максимуму.

— Горбовский у нас сегодня поистине лев — угрюмый, мрачный и величественный, — услышал Горбовский снаружи, копаясь в хранилище. Дверь осталась приоткрытой.

— Все из-за Спицыной. Ему нелегко пришлось. Он не хотел ее пропускать.

— Ой, как бы чего не вышло, Юрек Андреевич. Найдет коса на камень…

— Уже нашла, Слава. Девочка с характером, да еще с каким.

— И вот вопрос — кто из них коса, а кто — камень?

Горбовский слушал, потихоньку выкручивая реле на амортизаторе большой центрифуги. Понятно, что за спиной товарищи не станут говорить о нем дурно, но было интересно услышать их отношение к ситуации.

— А как она выглядит, Юрек Андреевич?

— Слава, все увидишь скоро. До девяти осталось всего ничего.

— Да не могу я больше терпеть!

— В таком случае тебе лучше заняться работой.

Послышалось недовольное ворчание.

— Все лето впереди — еще насмотришься.

«Да она из них веревки будет вить, — с презрением подумал Горбовский. — Еще не явилась, а они уже от нее в восторге. Неужели мне одному видно, какая она на деле лживая тварь?… И Пшежень туда же, все поглядывает на меня. Что ему нужно?»

Лев Семенович коротко глянул на запястье, откинув рукав. Уже пять минут после девяти, а возгласов ритуального поклонения снаружи еще не слышно. Это показалось ему вызывающим — опаздывать в первое же утро своей практики. Горбовский терпеть не мог непунктуальных людей, но у него и без этого было предостаточно причин невзлюбить Спицыну.

В то утро Марина вынуждена была готовить завтрак дважды, по велению Леонида Спицына, который посчитал, что каша пригорела. Из-за этого оба задержались дома, хотя могли позавтракать бутербродами. Но Спицын, по своему обыкновению, пошел на принцип. Когда отец, наконец, уехал, Марина побежала на остановку — идти пешком уже не имело смысла. Ее автобус попал в пробку на полпути к НИИ, и девушке пришлось идти оставшуюся часть пешком. Точнее сказать, не идти, а бежать, проклиная отца за капризы, из-за которых она попадет в лабораторию не вовремя, что явно произведет нехорошее первое впечатление на будущих коллег.

Все складывалось как нельзя хуже. Плюс ко всему Марина волновалась, что было вполне естественно в ее положении. Первый день. Страшнее и приятнее ничего не может быть. Сегодняшнее ее появление решит очень многое. По меньшей мере, определит отношение коллектива к ней на все лето. А что касается Горбовского… Придется стиснуть зубы покрепче и держаться за кровью и потом добытое место изо всех сил. Обязательно будут провокации и издевки, и нужно их игнорировать, чтобы не потерять полученного такой ценой. В конце концов, она могла пойти в любой другой отдел, и ее бы взяли туда с руками и ногами. Но почему она сделала этот необъяснимый выбор? ..

У входа в НИИ с половины девятого патрулировали внимательные Крамарь и Зиненко. Первый был жгучим брюнетом фантастического роста, второй выделялся своей истинно славянской внешностью. Едва они завидели Марину, как бросились на нее, словно два стервятника.

— Спицына, это вы!

— А мы уж заждались!

— Пойдемте, пойдемте. Мы вам НИИ покажем…

Под локти ученые ввели Марину в проходную. Девушка растерялась.

— Простите, мне нужно в свою секцию… я и так… опаздываю, я опаздываю.

— Так мы вас доставим, не волнуйтесь, — проворковал Крамарь.

— В целости и сохранности, — добавил Зиненко.

— А вы нам за это окажете кро-ошечную, буквально мизерную услугу, — дополнил брюнет.

— Какую услугу? — не поняла Марина.

— Всего ничего — прийти к нам в гости, в наши отделы. Как-нибудь, может, не сегодня… — понимающе заговорил Зиненко.

— Но, возможно, за-автра, — подхватил Крамарь ласковым голосом.

— Мы же понимаем, как много дел будет у вас сегодня, в первый день практики.

Они остановились, Марина тоже. Дверь в двух шагах от них вела в лабораторию вирусологии. Крамарь и Зиненко выжидающе глядели на нее, словно готовые исполнить любое ее желание. «Зачем я им понадобилась?» — спрашивала себя Марина и не понимала.

— Обязательно, как-нибудь… — сказала она и ускользнула.

— Пре-лест-на-я, — резюмировал Крамарь, глядя, как дверь за спиной девушки закрылась, и цокнул языком.

— Идемте, коллега. Работа ждет.

— Идемте, товарищ Зиненко. И все-таки она будет у меня.

— Размечтались, Сергей Иваныч…

Спицына вошла в так называемую комнату отдыха, когда на часах уже было тринадцать минут десятого. Здесь никого не оказалось. Внутри у нее только сейчас все сжалось от страха. Марина почти не обратила внимания на то, как выглядит и чем наполнено это помещение. Ее взгляд выделял только следующую дверь, за которой, возможно, ей предстоит встретиться лицом к лицу с Горбовским, столь ненавистным, что… Марина толкнула дверь от себя и вошла.

Взгляды четырех человек мгновенно поднялись на нее. Последовали улыбки, но не у всех. Кто-то неуверенно поднялся.

— Здравствуйте… — почти прошептала Марина. Горбовский был здесь, и страх сковал ее целиком.

— Почему Вы опоздали? — сухо осведомился Лев Семенович.

Марина опустила глаза в пол, не имея сейчас достаточно смелости, чтобы принять на себя этот взгляд двух черных прожекторов, обжигающий и обвиняющий.

— Прошу простить меня, форс-мажор, больше не повторится.

— Я надеюсь, иначе вы здесь долго не протянете, Спицына.

С какой же ненавистью, с какой же неподдельной и глубокой ненавистью он произнес ее фамилию! У Марины даже челюсть свело. Она решила оставить это едкое замечание без ответа и поднять, наконец, взгляд. Первое, что она увидела, это добрая улыбка старенького усатого Юрка Андреевича.

— Мариночка, не стойте же на пороге, проходите, — сказал Пшежень. — Знакомиться будем.

Делая первый шаг к своим новым коллегам, Спицына перевела взгляд на двух мужчин, смахивающих друг на друга, словно братья. Оба они тепло улыбались ей, привстав со своих мест, с выражением некой торжественности на приятных гладко выбритых лицах. Один был чуть выше другого, вот и все отличие на первый взгляд. Но тут стало заметно, что у первого — и глаза, и волосы светлее, и губы полные, и лицо скуластое, благородное. Он понравился Марине с первого же взгляда. Второй, не такой симпатичный, смотрел на Марину почти влюбленными глазами. И только Горбовский смотрел в свой микроскоп, делая вид, что совершенно не относится к происходящему.

— Присаживайтесь, Марина, — Пшежень подвинул ей свой стул и галантно усадил. Двое из ларца сели на свои места, вид у них был крайне взволнованный.

— Спасибо, Юрек Андреевич, — сказала Марина и замолчала.

Присутствие Горбовского в помещении было физически ощутимо, даже если он не попадал в поле зрения. Лев молчал и даже не глядел на них, но он подавлял их всех, включал их всех в себя, он контролировал ситуацию, он один был здесь главным, и все, что происходило в лаборатории, происходило с его позволения и согласия, даже если это не устраивало его. Марине стало душно от этого ощущения. Какой же отвратительный человек. Но все же здесь у него немного другое лицо, нежели в университете. Не менее отталкивающее, но менее жестокое, что ли.

— Как вас зовут и кто вы такая, известно уже почти всему НИИ, — улыбаясь, заговорил Пшежень, — так что представлять вас своим коллегам я не считаю нужным. Зато представлю вам тех, кого вы еще не знаете. Вот этот молодой человек — Вячеслав Гаев, вирусолог, биоинженер, — Юрек Андреевич указал на менее симпатичного, и тот учтиво кивнул в духе кавалеров девятнадцатого века, — справа его верный товарищ — Александр Гордеев, микробиолог высшей категории, а также наш биомеханик. Со Львом Семеновичем вы, кхм, знакомы, со мною тоже…, но где же Тойво?

В этот момент китаец-вирусолог буквально вывалился из двери, ведущей в виварий. Что-то с грохотом упало за его спиной.

— Легок на помине, — хохотнул Гордеев.

— Что? — спросил Тойво.

— Это наш ценный экспонат — Тойво Ли Кан, специалист из Китая, — улыбнулся Гордеев.

— Я не понять, что есть легкий на помине, — волновался Тойво, думая, что упустил нечто очень важное, и русские снова посмеются над ним.

— Это когда человек появляется в тот миг, когда о нем только что вспоминали, — объяснила Марина.

Ли Кан протянул ей руку.

— Приятно, Марина… э…

— Просто Марина.

— Гм, так мы тоже можем звать Вас просто Марина? — осведомился Гаев.

«Да он же заигрывает с ней!» — пронеслась мысль в голове у Горбовского.

— Марина Леонидовна, — поправила Спицына с улыбкой. Она решила быть холодна с этими двумя, потому что кожей ощущала, что они могут начать недвусмысленно липнуть к ее особе. А это будет только мешать.

— Какая вы строгая, Марина Леонидовна. Только наш Лев Семенович все равно построже будет, мы привыкли к ежовым рукавицам.

Марина взглянула на Горбовского, чтобы увидеть его реакцию на эту смелую реплику в его адрес, но никакой реакции не было. Ей казалось крайне странным, что вот так запросто коллеги могут говорить о Горбовском в его же присутствии, а тот на это никак не реагирует. Какие же у них здесь отношения? Она посмотрела на него и внезапно вспомнила, что он ей снился, и сон был отвратительным, как опарыши в разлагающейся плоти.

— Что ж, если вы позволите, я ознакомлю вас с лабораторией, введу в курс дел и объясню ваши обязанности, — добродушно сказал Пшежень.

— Нет, посидите еще, Марина Леонидовна! Мы ведь едва-едва узнали друг друга. Поговорим немного, а после я и сам могу устроить вам экскурсию хоть по всему НИИ, — предложил Гордеев.

— Это совершенно ни к чему, — произнес Горбовский, поднимаясь из-за своего стола, — есть дела поважнее. Кстати, почему Вы не в спецодежде, Спицына? Уже второе нарушение за сегодня, — заметил он, обратив на Марину взгляд, колкий и меткий, как ядовитый дротик.

Марина не нашлась, что ответить, но решила без паники реагировать на замечания Льва Семеновича. Она была готова к этому, она настраивала себя на то, что Горбовский неизбежно начнет придираться по любому поводу.

— Пока в этом нет ничего страшного, Лев Семенович, — сказал Пшежень. — Дело поправимое.

Горбовский сердито смолчал. Немного погодя он достал из выдвижного ящичка стола белые перчатки и мастерски натянул их на ладони. Марина еле удержалась от вздоха, когда увидела этот ненавистный теперь аксессуар еще и на Горбовском. Она тут же вспомнила отца, и холодок заскользил у нее по шее. Лев Семенович поднялся и ушел в соседнее помещение. Диалог с коллективом продолжился в более теплых тонах, чем ранее.

— Не реагируйте на него слишком болезненно, Марина Леонидовна, — посоветовал Гордеев заговорщически. — Это пройдет, — заверил мужчина. — Он не любит посторонних.

Но Спицына и без этого совета избрала своей стратегией благоразумие и хладнокровие. Это была уже не та студентка, которая грубила Горбовскому на комиссии и разговаривала с ним развязно и грубо. Теперь она как будто проникла в недоступное ранее логово паука, и выяснилось, что не так страшен черт, как его малюет собственное воображение. Сейчас осталась только тихая ненависть, которой нельзя давать волю. «Не любит посторонних, — подумала девушка, — да он вообще никого не любит».

— Даю голову на отсечение, что вас подкараулили и перехватили как минимум двое ученых сегодня утром, — загадочным голосом произнес Гаев.

— Абсолютно так.

— Зиненко и Крамарь?

Марина кивнула.

— Ох, бойтесь Крамаря, юная леди, — наставительно помахал пальцем Пшежень. — Вот, кого стоит опасаться молоденьким девушкам вроде Вас.

— Пусть только попробует, — вспыхнул Гордеев, — мы Вас никому не отдадим, Марина Леонидовна.

— Если только я сама не захочу? — уточнила Спицына, ощущая себя уже полной владелицей ситуации и этой лаборатории.

Ученые засмеялись, умиляясь ей. Гордеев и Гаев переглянулись с хитрыми улыбками.

— Так что на счет экскурсии по НИИ? Сразу после того, как Юрек Андреевич вычитает вам ваши обязанности, разумеется. Ведь долг превыше всего.

Марина прикинула в уме и согласилась, к великой радости двоих из ларца. Приходить сюда она должна была ежедневно, и работать с девяти утра до трех дня с обедом. Работа ее заключалась во многих мелких вещах, напрямую связанных с вирусологией. В основном ей предстояло делать то, что ей скажут, покажут и объяснят. В общем, даже дурачок способен справиться, что уж говорить о Спицыной. Пока что все шло довольно неплохо, и даже Горбовский не показывался наружу с того момента, как вышел. Его отсутствие несказанно радовало глаз.

После долгой и тщательной инструкции Марине решили сначала показать всю секцию вирусологии, а потом уже вести по другим отделам. Гордеев и Гаев рассказывали вместе, не перебивая друг друга, а великолепно дополняя, как две части одного целого. Вообще у Марины было ощущение, будто она общается с одним человеком, настолько Слава и Саша были схожи в речи, в манерах, в поведении, в отношении к ней. Спицына получила халат и спецобувь, и теперь могла быть свободна в течение часа.

— Марина Леонидовна, почему Вы выбрали нашу секцию? — спросил Гордеев ни с того ни с сего, хотя до этого увлеченно рассказывал ей об устройстве электромикроскопа.

— Это опасно.

— Вот как! Любите опасности?

— Кто не рискует, тот не проходит комиссии, где председатель — Горбовский, — усмехнулся Гаев.

— А вот это — фильтр Пастера… Знаете, кто такой Пастер?

— Разумеется. Его портрет висит в первом помещении, которое я прошла. Среди прочих других.

— Да, что это я. Вы бы вряд ли попали сюда, если бы не имели понятия о том, кто такой Луи Пастер. Будьте так великодушны и простите меня.

— Не стоит того. Так что вы там говорили о конденсоре с ирисовой диафрагмой?

Гордеев и Гаев были в восторге. Их ожидания относительно девушки в полной мере оправдались. Она была умна, знала себе цену, схватывала все не лету и порой позволяла себе маленькие дерзости, которые действовали на двух коллег, как пылкие женские взгляды. Они не помнили о женах и семьях, они увивались вокруг Спицыной, рассказывая и показывая ей все, что только можно было рассказать и показать, вплоть до компьютерных штепселей и содержимого личных блокнотов наблюдений.

Марина почти не слушала их, одновременно вникая во все, что слышала. Ее мысли были заняты важным вопросом. Как эти люди, такие добрые, отзывчивые и приятные, могут работать в одном коллективе с такой бесчувственной сволочью, как Горбовский? Как они терпят его? Видно ведь, что между ними всеми довольно теплые отношения, но как в эту картину вписывается Горбовский? Как? Да, несмотря на обычную сухость и резкость, здесь он будто бы мягче голосом и плавнее движениями, но от этого он не перестает быть собой.

На самом деле Горбовскому было очень тяжело держать себя в руках. Он холодно ненавидел Марину и только и ждал случая, чтобы на ней отыграться. Пока все ее обхаживали, он проводил диагностику оборудования в хранилище образцов и скрежетал зубами, вполголоса высказывая проклятия в адрес ненавистной практикантки.

— А животных Вы любите? — спросил Гордеев, открывая перед Мариной толстую стальную дверь в виварий.

Девушка шагнула внутрь и ахнула. Десятки боксов с подопытными заполняли просторное помещение. Марина двинулась между двумя рядами, заглядывая внутрь каждой клетки, Гордеев и Гаев последовали за ней, гордые и довольные собой. Неожиданно вошел Лев Семенович. Не задерживаясь, он проследовал в дальний угол, за образцами, к подопытному номер 910.

— Сюда нельзя посторонним, — прорычал он, заметив Спицыну.

— Да мы только показываем, Лев Семенович, — отмахнулся Гордеев, не особенно придавая значение недовольству Горбовского, что снова удивило Марину. — Да и какая же это посторонняя, теперь она будет здесь часто бывать.

Сдвинув брови на переносице, Лев Семенович выразительным взглядом посмотрел на троицу. Внешне он был более чем холоден, но внутри весь пылал от гнева. Эта девчонка… ее хотелось за шкирку выбросить вон, за порог, пнуть ногой, чтобы больше она никогда не смела сюда войти… Он заметил, что у него трясутся руки и дергается левая сторона лица.

— Гордеев и Гаев! — произнес Горбовский, властно повысив голос, — немедленно разойтись по рабочим местам! Хватит прохлаждаться! — он подождал, пока коллеги поймут, что сейчас его лучше послушаться, и добавил, -, а Вы, Спицына, останьтесь.

У Марины сдавило в горле. Она замерла на месте, сцепив руки за спиной. Гордеев и Гаев помялись вначале, но встретив суровый и бескомпромиссный взгляд коллеги, удалились из помещения. Горбовский остановился в метре от Марины.

— Ты понимаешь, на что ты идешь? — спросил он откровенным голосом.

— Даже лучше, чем Вы, — практикантка не упустила случая съязвить, чтобы еще больше разозлить ненавистного вирусолога.

— Даже так? — он поднял брови, скрестил руки на груди. — Думаешь, все знаешь. Ну я тебе устрою практику, м-мерзавка. Вылетишь отсюда, как пробка. Сама сбежишь.

— Посмотрим.

— Лев Семенович! — позвал со стороны входа Тойво.

Горбовский резко вывернул голову, белый воротник халата откинулся набок, обнажив шею. Марине стал виден выпуклый шрам в виде большой кляксы. Это было похоже на старый крупный ожог.

— Что, Тойво?

— Вас зовет Юрек Андреевич.

— Подождет. Закрой дверь снаружи, — прорычал Горбовский.

Ли Кан, испугавшись, скрылся. Лев Семенович взглянул на Марину, как смотрят на надоедливую вещь, которую обязаны терпеть поблизости.

— Пшежень объяснил тебе твои обязанности?

— Так точно, — отчеканила Спицына.

— Забудь напрочь все, что он сказал, и слушай меня: ежедневно, без опозданий, ты появляешься здесь в девять утра. Будешь мыть полы и бегать по НИИ посыльной, ясно? Большего ты не заслуживаешь.

— Что? — девушка опешила.

— За нарушения будешь оставаться здесь сверхурочно. Работу я для тебя найду. С этого момента ты поступаешь в личное подчинение каждого ученого в нашем отделе, а это значит, ты должна выполнять любые поручения, которые на тебя возложат. О накоплении профессионального опыта можешь забыть, я тебя и близко к микроскопу не подпущу, — четко и ясно проговорил Горбовский, и, не дожидаясь реакции практикантки, стремительно вышел из помещения.

Полы халата развевались за ним, как шлейф. Едва он скрылся, Марина приложила ладонь к сердцу — оно выпрыгивало из груди.