Глава 1. Протест

«Одни считают, что просить бесполезно, а другие рассчитывают в ближайшее время взять без спроса».

Аркадий и Борис Стругацкие — «Трудно быть богом».

— Абсурд! Я не позволю!

Стол громыхнул от удара внушительного кулака. Подпрыгнув, звякнули высокие стаканы с уже выдохшейся минералкой. Люди, сидящие за столом, поспешили отвести глаза — мутные белки забегали по потным лицам, как солнечные зайчики. Повысивший голос мужчина поднялся и навис над столом, как утес над берегом моря, оперся на сжатые ладони, играя желваками. Во всей его фигуре ощущалась мощь и негодование.

— Лев Семенович, — начал директор, но продолжения не последовало.

Директор был недавно в своей должности, к тому же на десять лет моложе своего оппонента. Ему не хватало храбрости идти косой на камень. Особенно в такие моменты, когда кто-нибудь вдруг вскакивал и выражал свое яростное несогласие с мнением или планом директора. Особенно если это делал такой человек, как Горбовский. Директор иногда боялся, как бы Лев Семенович его не пришиб, настолько сотрудник был порывист в выражении своих чувств. Это был самый непредсказуемый, самый вспыльчивый человек в коллективе, и перечить ему, когда он зол, было делом чреватым. Имели место прецеденты, когда подвергалась разрушению посуда, мебель, а один раз даже человеческая кость.

— Я категорически против, — произнес Горбовский чуть спокойнее. — Вы это понимали изначально. Вы все.

— Но позвольте, — вкрадчиво начал заместитель, для уверенности схватив со стола ручку, но тоже сдулся и умолк, встретившись глазами с разгневанным коллегой.

— Категорически. Против, — повторил Горбовский сквозь стиснутые зубы и свирепым взором обвел присутствующих.

Директор вспомнил, что он здесь главный, и взял себя в руки.

— Присядьте, пожалуйста, — мягко попросил он. — Давайте уважать друг друга.

— Идиот, который это придумал, уважения не заслуживает, — грубо отрезал Горбовский, сделав отрицательный жест рукой.

Повисла пауза. Преподаватели и научные сотрудники растерянно переглянулись. Одна молодая женщина, округлив глаза, прикрыла рот расслабленной ладонью, как будто ей было страшно; еще одна принялась что-то неистово строчить в блокноте, поправляя очки на носу. Горбовский Горбовским, но ведь есть такое понятие, как субординация. Многие перепугались, что будет драка. Но все обошлось.

— Лев Семенович, не забывайтесь, — без тени обиды сказал директор, но щеки у него стали свекольные. — Если Вы не согласны, это можно обсудить спокойно, ведь…

— Обсуждать этот бред?! — взорвался Горбовский. — Ни в какие рамки не вмещается. Как Вы можете предлагать такое всерьез? Вы просто безмозглый…

Все присутствующие на совещании в той или иной мере знали, что собой представляет такая фигура, как Горбовский, и вспыльчивость этого человека не являлась для них чем-то непривычным. Однако сейчас никто не понимал, а лишь смутно догадывался, чем она вызвана. Директору же приходилось прилагать особые усилия, чтобы не вспылить самому. Он имел свою стратегию общения с такими людьми, как Горбовский. Стратегия заключалась в том, чтобы не поддаваться эмоциям, а использовать исключительно «ratio», потому что эмоций в такой беседе и без него хватает. Разум должен подавить чувства, реагировать на провокации нельзя.

— Почему Вам так не нравится, что студенты будут проходить летнюю практику? — деловым тоном осведомился заместитель.

Горбовский страшно глянул на него. Меня окружают непроходимые тупицы, подумал он и провел руками по лицу, чтобы снять оковы напряжения. Ему остро захотелось немедленно уйти и с головой погрузиться в работу, несмотря на то, что он ощутил сильную усталость. Его плечи чуть опустились, лицо расслабилось.

— Вы действительно не понимаете таких элементарных вещей, или притворяетесь? — спросил он.

— Присядьте же и объясните нам, почему Вы против, — примиряющим голосом попросил директор.

Он как-то уловил незначительное эмоциональное изменение в настроении Горбовского и понял, что его пыл начал сходить на убыль. Нужно было ковать железо, пока горячо.

Без особого желания Горбовский сел, заранее зная, что в этом обществе долго не высидит. Он положил локти на стол, ловя на себе трепетные и взволнованные взгляды коллег. Бесполезно, решил он про себя, не поймут. Безнадежные глупцы. Неужели я один здесь адекватен?

— Так в чем же дело? — спросил директор, скрестив руки для психологической защиты.

— Вы отдаете себе отчет в том, где мы работаем, Борис Иванович?

— Отдаю. И мне кажется, студентам, как будущим научным работникам, будет в крайней мере полезно провести лето в лаборатории, ознакомиться и освоиться, так сказать, со своим потенциальным рабочим местом.

Горбовский вытер высокий мокрый лоб тыльной стороной ладони. Он чуть не сказал вслух то, что подумал. В гневе он не стесняется в выражениях, и неважно, кто попадается под горячую руку. Когда не выходит объяснить по-хорошему, приходится объяснять по-плохому.

— Мы в лаборатории не новые сорта фасоли разводим, чтобы пускать туда всякий сброд, как на экскурсию. Мы изучаем вирусы, Вы это понимаете?

— Естественно. В каждой научной отрасли рано или поздно происходит смена поколений. Так что теперь, нам университет распустить?

— Это опасно, черт возьми, вот что! — Горбовский снова подскочил, пораженный непробиваемостью директора. У него задергался нерв над левой бровью. Он ненавидел это ощущение.

— Но ведь их можно ознакомить с правилами безопасности, заставить пройти все необходимые проверки на профпригодность… Ведь нужно же им опыта набираться где-то!

— Насколько вам всем здесь известно, я преподаю в первую смену, а во вторую работаю в лаборатории. Поэтому знаю, насколько все они безответственны и несерьезны. Им нельзя доверить улицу подметать, а Вы говорите о практике в лаборатории вирусологии! Вы в своем уме?

— Все мы когда-то были просто студентами. Без риска ничего не делается, — попытался оправдаться директор, но под таким напором ярости трудно отстаивать свое мнение.

— Представьте себе, что может случиться, если бросить догорающую спичку на складе пиротехники. Она может потухнуть в полете, а может еле тлеющей головкой зажечь фитиль, случайно оказавшийся рядом. Причем вероятность второго исхода слишком велика, чтобы рисковать. Уже сама вероятность, даже мельчайшая — это неоправданный риск, ведь на воздух взлетит ВСЁ! Это опасная затея, — чем больше Горбовский говорил, тем больше успокаивался, — и цель не оправдает средства, Борис Иванович. Они не обучены, они не готовы к этому. Рано им еще в НИИ — они там все разнесут к чертям собачьим.

Под конец своей речи Горбовский почти поверил в то, что ему удастся переубедить директора. Тем более, Борис Иванович внимал с предельно понимающим лицом. Затея действительно была глупой, и правда была на стороне возмутившегося.

«Если бы только здесь был Пшежень, он поддержал бы меня. У него, по крайней мере, голова работает лучше, чем у многих молодых», — уныло думал Горбовский. Но Пшежень не мог сегодня прийти на совещание, потому что доделывал ежемесячный отчет по лабораторному оборудованию, и как заведующий секцией послал вместо себя старшего научного сотрудника. Напару с Горбовским ученый-поляк нес ответственность за все происходящее в лаборатории. Вместе они входили в костяк самых уважаемых и выдающихся ученых в НИИ.

— Я услышал Вас, Лев Семенович, но и Вы меня послушайте, — директор решил во что бы то ни стало гнуть свою линию. Ему было невыгодно прилюдно ронять свой авторитет, прогибаясь под чье-то несогласие, пусть даже Горбовского. — Институт при НИИ берет на обучение студентов не для того, чтобы они потом, как Вы выражаетесь, дворы подметали, и даже не для того, чтобы они шли работать в больницу. Пусть не все, но часть из них станет учеными, как Пшежень, как Гордеев с Гаевым… Разного уровня. Вы поймите, не всем дано быть Горбовскими. Но их жизнь не должна быть обречена из-за этого. Вспомните себя в их годы. Во многом ли Вы отдавали себе отчет? Молодость — дурное время, когда не думаешь о будущем, а живешь только настоящим, — никто не заметил, как у Горбовского дрогнул безымянный палец; лицо же его, худое, бледное, выточенное из камня, осталось непроницаемым. Директор меланхолично продолжал:

— Уверен, не все студенты так уж безнадежны, чтобы не иметь даже шанса работать в лаборатории бок о бок с таким специалистом, как Вы. Вы их недооцениваете, Лев Семенович. Им нужно дать случай проявить себя, поделиться с ними опытом, предоставить полигон для реализации и практического применения приобретенных знаний. И наш долг направить их. Иначе какой был смысл их обучать?

— Полигон? Да если кто-то из них по неосторожности выронит хоть одну пробирку, а в ней — штамм вируса, то полигоном станет весь город! Вы представляете себе масштаб потенциальной катастрофы и ответственность, которую мы несем за это? А в частности — Вы!

— Строгие правила, дисциплина и соблюдение инструкций — вот Вам залог того, что подобного не случится. Зачем же сразу представлять самое худшее? Это уже паранойя какая-то, Лев Семенович. Все начинается с малого, и опыт приходит со временем…

Горбовскому захотелось рычать от отчаяния. Его не понимали. Никто не хотел всерьез задуматься над вопросом и осознать реальную опасность затеи. Только Горбовский это понимал, как человек до крайности рациональный и безжалостный.

— Ваша тупость непробиваема, — холодно сказал Горбовский, и лицо директора оплыло, как свечка в огне. — Вы не имеете права ставить под угрозу безопасность объекта столь легкомысленным способом. Ваша халатность может обернуться трагедией, а Вы затыкаете уши и закрываете глаза, потому что слишком толстолобы и невосприимчивы к фактам и логике. Вы ни капли не смыслите в вирусологии, и я не допущу, чтобы из-за такого кретина кто-то пострадал.

С несокрушимым чувством собственной правоты Горбовский покинул зал для совещаний. Никто не сказал ему ни слова, лишь несколько человек осмелились проводить его настороженными взглядами, вжимая голову в плечи, как будто он мог остановиться и ударить их, не удержавшись. Директор озабоченно вздохнул и повертел ручку перед носом.

— Дело нужно урегулировать путем компромисса, иного выхода я не вижу, — сказала какая-то пожилая преподавательница, когда все оправились от шока и всеобщей неловкости.

— Что Вы предлагаете? — оживился Борис Иванович с выражением крайней заинтересованности во взгляде.

Он стремился сохранить лицо в сложившейся ситуации и очень надеялся, что не упадет в глазах подчиненных после того, как был оскорблен не менее пяти раз. Он был директором полгода, и даже практически не зная Горбовского, был уверен, что тот не ставит своей целью обидеть или спровоцировать человека. Есть такие люди, которые в ярости себя не контролируют. Это темперамент, данный природой, — его не перестроить, не перекроить. С ним можно только примириться.

— Все очень просто, — сказала пожилая дама. — Нужно создать комиссию по отбору студентов для практики. Пусть все проходят жесткую проверку. Слабые отсеются, а самые смышленые, самостоятельные и психически устойчивые получат доступ к лаборатории.

— И чтобы уважить мнение Льва Семеновича, которое, несомненно, нельзя оставить без внимания, надо сделать его председателем комиссии, — подхватил еще один преподаватель, любящий своих студентов и заинтересованный в их научном росте, но и уважающий Горбовского. — Пусть наш Лев Семенович сам решает, кого допустить, а кого гнать в шею. Вы же знаете его, это сейчас он рвет и мечет. Я считаю, мы обязаны прислушаться к нему и предоставить ему право лично выбирать себе помощников.

— Хороший выход, — оценил Борис Иванович, прокашлялся и ослабил галстук. — И нашим, и вашим. Поступить по-своему, но сделать Горбовского ответственным участником этого дела. Мне это нравится. Это должно получиться. Так. Теперь обсудим детали.

Все вздохнули с облегчением. Без Горбовского высказываться стало легче — никто не сверлил глазами, не прочищал угрожающе горло и не давил одним своим присутствием на психику. Окончательно было решено создавать комиссию, тем самым и посчитавшись с мнением Горбовского, и от своего не отступая. Все-таки нельзя было игнорировать протест такого авторитетного вирусолога, последствия этого понимали все.