Начало

Каждый мой день начинается одинаково — с прихода стилиста-визажиста и двух личных помощников. Я не говорю, что это плохо. Нет. Мне это нравится. Но иногда хочется неожиданности. Хочется сюрприза, преподнесенного жизнью, оставленного на пороге не яблочного пирога в плетеной золотистой корзине, а послания в бутылке. Чтобы сорваться на поиски капитана Гранта. Чтобы отчалить от берега, не жалея, что оставила после себя лишь записку…

Сегодня день, когда меня снова ждет пирог. А из бутылок — лишь оставленные молочником.

Я сижу в удобном кресле перед зеркальным трюмо. Вокруг меня порхает стилист-визажист. У меня на сегодня назначено много встреч.

— Лиз?

Я вижу в отражении свою помощницу. Чуть менее секунды назад она удивленно заломила бровь, просматривая информацию на экране планшета. Вот эта заломленная бровь и заставила меня произнести ее имя вслух.

— Пришло сообщение от вашего отца.

Я не подгоняю помощницу. Вижу, как на ее лице отражается борьба с сомнением. Не тороплю ее. Зато пришло время оценивать образ на сегодня.

— Экселлент!

Мой второй помощник любит вставлять словечки, имеющие аналог и в нашем языке, но у каждого из нас есть свои фишки. У Егора — словечки из словарей других стран. Но они идут Егору, приклеиваются к образу, как крохотные рыбки к коралловым островам.

Я гляжусь в зеркало. Но вижу, почему-то, все еще хмурящуюся Лиз. Стилист делает выпад и все-таки заставляет меня сконцентрироваться на своем лице. Сегодня мои волосы застыли в холодной волне. Отливают пшеничным медом. На их светлом фоне особо ярко смотрятся алые губы и голубые глаза. Как по мне, сегодня стилист переборщил с румянами. Подчеркнул впалые щеки. Говорю об этом Егору.

— Экселлент!

Егор отрезает, как серпом. Стоит, подпирая рукой подбородок.

— Деловой обед с вашим отцом согласован. Мы успеем посетить реабилитационный центр и строительство медгородка. Вечером встреча меценатов-сердечников.

Все наши встречи назначены не просто в разных концах города. Нам придется прибегнуть к помощи пилота, чтобы успеть везде и вовремя.

А вот неожиданная, незапланированная заранее встреча с родителем — это сюрприз. Надеюсь, приятный. Потому как появиться на сборище меценатов-сердечников в образе пациента, а не спонсора, мне не шибко хотелось.

Выбор Егора на сегодня — светлый брючный костюм. Он обещает, что на строительстве я смогу снять пиджак и оставаться в майке. Затем же — снова облачиться в полный комплект элегантности на обед с родителями.

Папе, на самом деле, все равно, во что я одета. А вот мама…

Реабилитационный центр расположен на берегу большого озера. Его финансирование — папино раскаяние. Искупление.

Наша финансовая империя выросла на костях жертв Второй Мировой. Семья Атти, сумевшая сохранить материальные ценности, сберегла и ценности духовные. Выплатами государственных репараций мой отец был недоволен, поэтому и взялся за восстановление доброго итальянского имени. Он рьяно восстанавливал исторические памятники, используя на строительствах людей, потерявших почти все на полях боев. Он мотался по странам, собирая по крупицам разграбленное, привлекая инвесторов. Он выращивал гениев из потомков уничтоженных в лагерях. Он личным примером заставлял других выплачивать по долгам.

Мой папа — бывший военный. И сейчас он с ума сходит, когда видит человека, искалеченного чужой войной. И вкладывает в таких деньги, которые со временем возвращаются с лихвой. А моя работа — обворачивать его одержимость в красивую обертку.

Строительная компания сумела вписать в горный пейзаж высотку в пару десятков этажей, и теперь мы подлетаем к центру на вертолете, пугая диких жителей ревом двигателя.

Мне все еще не дает покоя внезапно назначенная встреча, но я должна улыбаться и радоваться встречам. Сейчас у всех с собой камеры. Если ты не хочешь ударить в грязь лицом, ты должна быть во всеоружии. Даже если ты не отправлял пресс-релиз, в сеть в любом случае сольют видео и фото с тобой. О комментариях лучше не беспокоиться. Сейчас каждый считает себя в праве облить тебя грязью, даже если кому-то просто не понравился оттенок твоего блеска для губ.

С реабилитационным центром мы разбираемся быстро. Егор успевает поулыбаться воякам, смущая последних, и порой шокируя. Лиз продолжает неотрывно следить за новостями в сети и подсказывать ответы на вопросы. Мы — персоны публичные. Нам следует быть осторожными с высказываниями.

На строительстве не все в порядке. Но снова на люди мы сор не выносим: у нас все в порядке, мы справляемся, идем по графику, успеваем вовремя. Я не читаю по бумажке, но вежливо отклоняю вопросы журналистов, которые не относятся к теме встречи.

Усаживаясь в кресло геликоптера, спрашиваю у Лиз:

— Тебе удалось выяснить причину внезапного желания лицезреть меня?

Помощница закусывает губу и не поднимает взгляд. Мне кажется, что она вот-вот разгадает загадку, но, увы… Она отрицательно качает головой. Я вздыхаю, снимаю наушники и отворачиваюсь к окну.

На крыше небоскреба сумасшедший ветер. Он ударяет меня в бок с такой силой, что Егору приходится поддерживать меня. Прическе каюк…

Пока спускаемся в лифте, Егору удается вернуть мне утреннюю свежесть, а образу — шик. Он прыгает вокруг меня, как яркий апельсиновый мячик. Но стоит створкам разъехаться в стороны, как тут же становится в свою излюбленную стойку, подпирая рукой подбородок, и выдает: «Пасаблема…», что должно меня огорчить, но не огорчает. «Сносно», так «сносно».

Меня ждут в конференц-зале. И что самое подозрительное — просят помощников оставаться в холле. Это мне жутко не нравится. Это значит, что встреча будет носить крайне деловой и крайне личный характер. И сердце начинает бешено стучать.

В огромном зале стоит овальный стол. Я последняя. Меня ждут. Пятеро. И видя, кто именно меня ждет, я начинаю лихорадочно перебирать варианты: обморок, метеорит, внезапно образовавшая встреча… Нет, лучше, наверное, метеорит…

— Юлия, присаживайся.

Папа говорит привычно бодрым голосом. Я слышу в его интонациях финальный исход встречи. Он будет доволен вне зависимости от моего ответа. Так как ноги отказываются меня держать, я падаю в ближайшее ко мне кресло. Ровно по диагонали от меня сидит мужчина, лицо которого мелькает на страницах бульварной прессы с регулярностью, угрожающей популярности Мадонны.

Мой отец — единственный, кто не сидит. Мама не смотрит на меня. Она избегает моего взгляда.

Родители Евгения — того самого, что готов соревноваться с популярностью поп-дивы — сидят рядом с сыном. На столе перед ними лежат две стопки бумаги. Не толстые, но внушающие страх.

— Юлия, нам поступило деловое предложение, и я намерен ответить согласием.

Я надеваю улыбку внимательного слушателя. А внутри горят леса Сибири. Единственное деловое предложение от влиятельной семьи, родители которой привели на деловую встречу взрослого сына, может предполагать слияние. Физическое. И на столе лежат не просто бумаги. На столе лежат брачные контракты.

Я не смею оторвать взгляд от отцовского лица. Хоть и уверена, что меня изучают несколько пар любопытных глаз. Но и здесь я должна держать марку. Не должна проявлять истинность переживаний.

— Юлия, мы подготовили все бумаги. Вам лишь следует поставить подписи…

— Я могу их изучить?

Давно не я не осмеливалась перебивать отца. Но мою попытку хоть как-то изобразить независимость оценила мама. Она благодарно улыбнулась.

— Сутки.

Тон отца похолодел. Я уверена, что он просчитал все варианты. Что выбил лучшие условия. Не знаю, сколько времени он планировал и сколько денег потратил на консультации с лучшими юристами, но я все равно хочу посмотреть некоторые пункты контракта.

— Двадцать минут.

Я снова перечу отцу, но на этот раз он доволен. И готов ждать. Поэтому садится возле мамы.

В зале нет помощников. Никто не принесет мне экземпляр контракта. Поэтому мне приходится перебороть слабость в коленках и пройти по изогнутой линии позора. Меня продали, а я улыбаюсь.

Мой будущий муж не соизволил помочь. Как сидел, так и продолжил сидеть. Зато у меня появилась возможность его рассмотреть. Он развалился в кресле. Кажется, его нисколько не напрягает сложившаяся ситуация. Он расслаблен, и я готова поклясться всеми предками, что он не станет исполнять пункт контракта о супружеской верности.

А именно этот пункт меня и беспокоит больше всего.

Евгений красив. Настоящей мужской взрослой красотой. Но он ее прячет. Умело выставляет напоказ ребячество и разгильдяйство. За то время, пока я иду вдоль длинного стола, мне удается припомнить самые яркие моменты его биографии: брошенных подружек хватило бы, чтобы замостить их сердцами площадь Сан Марко, разбитых машин на его счету больше, чем могут уместить чикагские штраф-площадки вместе взятые, а статей о публичных выходках хватит, чтобы занять все места на полках полного собрания налогового кодекса Канады.

Я присаживаюсь около мамы, подвигаю бумаги к себе и ищу пункт про исполнение супружеского долга и сохранении семейного очага. Удивительно, но именно эти пункты обозначены дополнениями. А весь контракт сводится к слиянию не нас с Евгением, а к финансовому соитию двух империй. Нашей банковской и их строительной.

Не знаю, благодарить ли отца за сдержанность в вопросе личного характера или плакать. Он захотел закрепить слияние корпораций старым проверенным способом, но не посчитался с нашими интересами. Мы подпишем эту часть. Старшие уйдут, а нам с моим будущим супругом придется еще обсуждать пункты контракта, относящиеся к продлению рода. Это будет пыткой. И чтобы поскорее закончить ее, Евгений прибегнет к каноническому поднятию рук в жесте «сдаюсь». Чтобы я или наши юристы ни предложили, он все равно будет жить по собственным правилам. Я могу хоть миллион евро запрашивать за каждый его выход в свет с любовницей, он все равно будет выходить к прессе с новой любовницей. И каждый раз — с все более глупой и страшной.

— Ваши юристы согласны со всеми пунктами контракта?

Я бросаю холодный, как адриатический ветер, взгляд на моих будущих родственников. А сама в душе надеюсь, что они бросят мне спасательный круг.

— Со всеми.

«Пух!» Моя надежда лопается мыльным пузырем. Им выгодна сделка в любом случае. Их империя меньше нашей. И они уже не чаяли женить отпрыска.

— Хорошо!

Я хватаю ручку и размашисто перечеркиваю свою жизнь. Затем тянусь за вторым экземпляром и снова пачкаю лист. Оставляя ручку, как закладку, возвращаю оба контакта на место. Теперь осталось дело за малым — должен расписаться Евгений.

Он лениво отрывается от спинки кресла, лениво тянется за бумагами. Я не слышу ничьего дыхания. Все ждут от Евгения какого-то подвоха, взбрыка в последний момент. А я даже мысленно не пытаюсь его умолять сделать что-либо. Это бесполезно. Сын Бертрис и Влада Гайсин бросает на меня короткий взгляд исподлобья. Мне на секунду кажется, что именно он ждет от меня чего-то неординарного. Но уже через мгновенье ставит свою подпись рядом с моей. После повторной закорлючки его и мои родители облегченно вздыхают.

— Всем спасибо!

Евгений хлопает ладонями по столу и, опираясь на руки, поднимается, глядя на меня.

— Мои юристы свяжутся…

Он не дослушивает. Я вижу, как он кивает головой, соглашаясь на то, что какие-то люди будут снова за него решать его судьбу, и уходит. В медленно закрывающуюся дверь на долю секунды просовывается голова Егора, но я отмахиваюсь.

Наши родители что-то увлеченно обсуждают: Гайсины активно жестикулируют, Атти сдержанно гипнотизируют, переходят с одного места на другое. А я продолжаю сидеть и думать, что как-то не так я представляла себе свою свадьбу…

До меня доносятся обрывки разговора.

— Венеция — прекрасное место для медового месяца.

— А церемонию нам позволят провести в Гранд-Опера?

Мои мамы обсуждают свадьбу.

— Нет!

Я поднимаюсь из-за стола. Злость придает мне сил. Я позволила решать им за меня. Но поставив свою подпись под новым папиным проектом, я автоматически стала его пи-ар руководителем.

Удивленные взгляды придали ускорение потоку мыслей.

— Свадьбы века не будет. Это невыгодно нашим компаниям. Всплывут подробности. Нет. Мы устроим фото-сессию в костюмах. Никаких венчаний и Гранд-Опера.

— Но почему?

Возмущение Бертрис отражается в ее распахнутых, неумело накрашенных глазах.

— Мы хотим поднять стоимость наших акций на пять или пятьдесят пунктов?

Отец по-дружески похлопывает по плечу Влада и говорит успокаивающе:

— Юлия знает, что делает!

Да, к сожалению, я знаю… Знаю, что сейчас развернусь и пойду переодеваться к следующей встрече, дам задание Егору найти свадебные наряды мне и всей семье, Лиз займется поиском фотографа и местом съемки. Объявления о помолвке не будет. Зато СМИ будут трубить о нашей внезапной свадьбе, как минимум неделю. И акции поползут вверх.

Надо предупредить супруга. Было бы неплохо еще и мальчишник Евгению устроить. Но это не сыграет на руку финансам. Возможно, можно будет устроить шоу в честь анонсирования скорого появления наследника. Но до этого момента еще дожить надо. Как бы хотелось, чтобы мой нрав был не настолько сильно пропитан практичностью…

Что это? Почему я не плачу? Почему не устраиваю истерик? Ведь у меня только что забрали право выбора быть счастливой!

Я все-таки добираюсь до последней точки уходящего дня. Меценаты-сердечники не впечатляют моего помощника. Егор стоит по правую руку от меня и, переводя взгляд от одного наряда к другому, дает свои оценки: «моветон», «катастрофи», «шрекен».

Мне сейчас не до нарядов. Я занята обдумыванием обоюдно невыгодного пункта контракта. С отца станется свалить все неудачи слияния корпораций на наши головы. Следующим решением станет для него расширение нашей семейной идиллии до образца «два плюс один». То есть, он потребует наследника, и будет считать его появление гарантией успеха на финансовом поприще. Но тут я его разочарую.

Я улыбаюсь на камеру, а сама слушаю, как Лиз озвучивает пункт про совместное проживание:

— У вас будет общий дом за чертой города. Но в собственности корпорации.

Я киваю в знак понимания, а кто-то из гостей решает, что я с ним здороваюсь, и на долю секунды на его лице отражается замешательство, ведь мы уже и так здоровались.

— Про общую спальню ничего не сказано.

Вот, в этом весь мой отец — дальше порога спальни не заходит.

— Раз в месяц вы должны будете появляться на благотворительных вечерах и спортивно-развлекательных мероприятиях исключительно в паре.

— Кто у них прописывал пи-ар?!

Я возмущена! Подобные пункты всегда должны согласовываться со мной! Но на этот раз за меня все решили. Одного раза в месяц «выход в люди парой» будет недостаточно. А ведь Евгений будет настаивать на беспрекословном исполнении именно этого пункта! Нет, следует отшлепать их пи-арщика по самое не балуй!

Все же я не в состоянии мыслить трезво. Вокруг все картонное, плоское. Даже звуки. Начинаю осознавать, что на инъекции работой смогла продержаться полдня. А сейчас адреналин растворился. Пошел откат…

— Лиз, мне необходимо на свежий воздух…

Но я не успеваю договорить. Помощница уже тянет меня к выходу на террасу. Егор остается прикрывать тылы. Его платоническая улыбка отбивает всякую охоту у охотников на меня. А для охотниц у него прибережено нечто из ряда вон выходящее. Он часто бывает неуклюж. И если в его руках бокал красного вина…

Я пытаюсь глубоко вдохнуть, но не успевший еще остыть вечерний воздух царапает горло, засыпая легкие пустынным песком. Чтобы удержаться на ногах, мне приходится опереться на перила. Подо мной — бездна, сверкающая ночными огнями. Где-то далеко внизу — асфальтовая река. И корабли по ней плывут, подмигивая прохожим охровыми маячками.

— Я вышла замуж, Лиз…

Она гладит меня по плечу. Она знает.

Еще пару минут я стою, раздумывая, в какую сторону шагать. Но спустя несколько мгновений мир обретает объем. Я оборачиваюсь к помощнице.

— Я хочу, чтобы на платье была опушка цвета бордо по подолу и по верху лифа. В тон помады.

И решительно направляюсь в зал.

Аукцион уже закончился. Меценаты бродят от столика к столику, запивая обыденность искрящимся праздником. Они делают вид, что отвлекаются от работы, но на самом деле, только этим и заняты. Богатые люди не перестают думать о работе. Только степень увлеченности меняется в зависимости от посещаемого мероприятия.

В глубине зала видно волнение. Там кто-то пришел. Его встречают радостными окриками.

— Прошу вас, господа! Еще минутку внимания!

На подиум поднимается распорядитель аукциона.

— Последний лот!

— Опоздавший лот!

Я слышу знакомый голос, и на сцене появляется мой формальный муж. Его слегка пошатывает. Видимо, он уже выпил. И слегка переборщил.

— Поможем сердцам биться мощнее!

Он объявляет себя королем вечеринки и стаскивает через голову джемпер цвета вороного крыла. Зал наполняется женскими вздохами и мужским смехом.

— Начальная стоимость…

Он замолкает, но не потому, что еще не определился с ценой, а потому, что встречается со мной взглядом. Меня уже не волнует его выходка. Первый шок я испытала чуть ранее общего выдоха восхищения.

— Тысяча местных динаров! Шаг — пятьсот!

На помощь заиндевевшему Жене приходит его друг.

— Брат тоже хорош!

Лиз шепчет мне на ухо, и я понимаю, что была не в курсе о наличии еще одного родственника.

Борьба за тряпку набирает обороты, а мне становится совсем плохо. Меня тошнит от пьяных, от потных, от жаждущих чужого тела. Женщины завелись, в воздухе витает дух плоти. Их мужчины рады, что хоть что-то в этой жизни, кроме пин-кодов на платиновых картах, может еще расшевелить их алчные сердца.

— Мы можем уйти?

Я спрашиваю, потому что уже и так чувствую поддержку Лиз и Егора. Они стоят у меня за плечом. Мои ангелы-хранители.

— Мы можем уйти.

И мы уходим. Я не спешу домой. Сегодня произошло слишком много всего. И если встречи в реабилитационном центре я смогла пережить, то встречу с родителями…

Мы едем к Лиз. Егор, к его многим умениям, имеет еще одно — он отличный водитель. Он умеет отрываться от папарацци.

— Господи!

Я готова схватиться за голову. Что будет, когда пресса узнает о свадьбе?

Лиз пытается меня успокоить. Гладит по плечу.

Мы паркуемся во внутреннем дворе жилого дома. В нем три этажа. Квартира Лиз на втором. Но мне нужна дверь напротив. Я прощаюсь со своими помощниками и нажимаю звонок. Дверь открывается вовнутрь. Там темно, но меня, я знаю, ждут.

Мне неизвестно его настоящее имя. Да мне и нет необходимости его знать. Он всегда молчалив. Я не разговаривать к нему прихожу. Он делает шаг назад, чтобы впустить меня в квартиру. Я закрываю за собой дверь.

В темноте ничего не вижу. Протягиваю руку, касаюсь лацкана его пиджака. Тяну на себя, чтобы, приподнявшись на носочки, поцеловать его в губы. Тягуче. Мягко. Именно так я хочу, чтобы меня любили.

Я даю сигнал.

Он берет меня на руки, как принцессу, зарывается носом в заправленные за ухо волосы, и несет в комнату. Шторы закрыты. Свет не включен. Здесь я могу чувствовать себя в полной безопасности. Здесь меня никто не найдет.

Он кладет меня на диван, склоняется надо мной, позволяя вдохнуть знакомый запах. Его руки гладят мою шею, а губы ласкают скулы. Я закрываю глаза и отдаюсь всецело на волю чувств. Его поцелуи прокладывают по моей коже звездные тропы. Его дыхание плавит мою волю. Он нежен, как я и просила.

Его пальцы ищут в темноте молнию на боковом шве платья. И от каждого касания мое тело вздрагивает, пугаясь и трепеща от предвкушения. В его руках побывало слишком много женщин. Но он никогда не показывает, насколько искушен. Я готова поверить, что для него я одна единственная.

Он пересаживает меня к себе на колени, чтобы избавить от платья. Снимая его через голову, окончательно лишает мою прическу изысканности. Он гладит мои бока вверх и вниз, все сильнее сжимая пальцы так, что кажется, ребра затрещат.

Я склоняю голову, запутывая пальцы в его волосах, а он целует мне грудь, подвигает ближе к себе, чтобы я могла почувствовать его силу.

Я распускаю узел его галстука. Я очень люблю этот мужской аксессуар. Заставляю его откинуться на спинку дивана, а сама медленно расстегиваю пуговки на рубашке. С каждой новой расстегнутой пуговкой все больше оголяется его грудь, и я, наконец, могу поцеловать натянутую на упругие мышцы кожу. Пуговка — и поцелуй. Пуговка — и касание. Он шумно выдыхает каждый раз, как мой язык щекочет его сосок, а ногти царапают пресс.

Я не снимаю с него ни пиджак, ни рубашку. Мне нравится этот символизм. Недосказанность. Скрытность. Частичность…

Я не снимаю с него рубашку, а он оставляет на мне чулки. Я не успела заметить, как с меня слетело кружевное белье.

Он опускает меня на пол, на пушистый ковер, и располагается между моих ног. Мне больше не хочется игр. Я думаю, что им придают слишком большое значение. Порою, они отвлекают…

Я пытаюсь притянуть его к себе. Он поддается и ложится сверху, прижимаясь всем телом. Его губы тонкие, но мягкие. Они могут ласкать, а могут и наказать. Но сегодня я хочу нежности. Я требую поцелуя. И получаю его. Я двигаю бедрами, чтобы подсказать, что готова, что хочу почувствовать его внутри.

Игры закончились. Я пришла получить желаемое, и не согласна отступать. Я прижимаюсь к нему всем телом, подаюсь вперед. Темнота мешает рассмотреть его глаза, но я все равно знаю, что они закрыты. Он никогда не смотрит в глаза, когда занимается любовью. Мы двигаемся друг другу навстречу, врезаясь, отступая и роняя капли сладкой росы на ворсистый ковер.

Мне хорошо. Уютно и спокойно. Ровно до тех пор, пока я не вспоминаю, что сегодня должна была быть моя первая брачная ночь. Но, видимо, мой муж не возжелал встретиться. Неужели я должна выполнять все пункты договора прямо с сегодняшнего дня?