Боян

С врачихой нам жутко повезло. В каждый стройотряд областным штабом назначался врач — студент-медик, а студентов в меде было мало, в основном студентки, и все прямо дрались за мужиков, потому что мужик, он он помимо пары часов в день отработки в местном здравпункте и оказания первой медицинской помощи, случись оно что, может еще и носилки таскать, или там топором тук-тюк, а врачиху кроме как на кухню не засунешь.

Не такова была наша Ленка. Комсомолка, спортсменка, просто красавица — она еще и на баяне могла, а голосище — сама Зыкина стоит в сторонке и нервно курит.

А суровый Дан не признавал сонета. Он, правда, и баллады не признавал, и мадригала, не говоря о всяких там хокку с танками, об этих-то он вовсе даже и не слыхивал. Зато он был мощный спорсмен и знатный бетонщик. Носилки он носил только бегом. Нагружал столько, что в руках их удержать просто невозможно, носили их на варежках. Брезентовые рукавицы подкручивали на запястье и туда просовывали концы ручек носилок. Варежки предательски трещали, а ноги подгибались и заплетались. Поэтому только бегом. Туда три десятка метров, на ходу с одной ручки ловко сдёргиваешь варежку, носилки автоматически переворачиваются. Разворот и на исходную. Снова нагребаешь столько...

Ленка и Дан были знакомы еще до отряда, я об этом случайно узнал, когда зимой еще ночь-полночь приехал в мед, в общагу бумаги ей передать, справки какие-то. Еле нашел эту чортову общагу, зима, морозище, темнота жуткая, ну, думаю, тут-то точно никого из наших… Я, если куда случайно или умышленно в женские общежития попадал, а их много в Свердловске было — и пед, и мед, и экономический, и даже сельхоз — то обязательно кого-нибудь из наших встречал, в любое время суток в любом захолустье, у нас то общага чисто мужская была, а молодое дело оно понятно, требует. Ну, думаю, тут никого, а тут Дан.

А в отряде между ними кошка что-ли пробежала, что-то у них не заладилось, с самого начала.

Работали мы в деревне, километрах в пятидесяти от Свердловска, плотину строили, чтобы пруд был в деревне, уткам-гусям где было поплавать. Саму-то плотину, понятно, бульдозеры гребли, мы сток бетонировали, работали весь световой день, а летом дни у нас длинные. И тут еще "комиссарская работа" — культуру значит в массы. ЗИЛок у нас был, на полевые станы обеды развозил, девчонки наши на нас кашеварили, и на колхозников тоже, обед в фляги-термосы наливали, и по полям-по лугам, местах в шести-семи работали трактористы-комбайнеры и прочие механизаторы.

И каждый божий день — Ленка бачки в машину, баян в кабину, и поехали мы с ней кормить-развлекать трудяг. Мужикам бы бутылочку, но ни-ни, страда, я им значит должен политинформацию, а Ленка слух усладить. Я, конечно про политику партии-правительства лапшу на уши не вешаю, побьют, я в обществе "Знание" насобачился про черные дыры, разбегающиеся галактики и прочую такую космогонию… гоню, верят мужики, слушают с интересом. А уж как Ленка в концертном платье баян растянет — всё, поплыли мужики. Так три баяна за лето мы с ней порвали, а Ленка ничего. Не порвалась. Дан порвался.

Месяц он так пробегал с носилками, а потом приходит к командиру, и говорит — всё, домой хочу, к маме. Не физически устал, морально. Прости, командир, вы уж как-нибудь тут без меня, не могу я так, с Ленкой под одной крышей, и врозь.

Ну и дал ему командир "дембельский аккорд" — сделай, говорит, Дан нам освещение на плотину, дни короче становятся, а работы меньше не стало.

Пошли мы с Даном, ямку под столб на горушке выкопали, а остальное он сам-один. И прожектор прикрутил, и провода натянул, и уехал.

Приходит командир вечером, а столб вверх комлем торчит. Лысая такая горушка, а на ней...

Так и стоит столб на лысой горушке, Голгофа это, значит.

Такая вот "любовь на третьем курсе" была