Жизнь четвёртая.

В нашей небольшой квартире стало появляться большое количество разных людей, имеющих к искусству как непосредственное, так и самое далёкое. Наверное, эта постоянно меняющаяся толпа превосходила всё моё прежнее окружение в своей совокупности. Никогда я не общался так много. Мы проводили время жизни за распитием вина, а по ночам я занимался написанием картин, самых разных по своему стилю. В нашей группировке мне дали прозвище Хамелеон: мой стиль — в отсутствии единого стиля. Когда я спал — одному богу известно.

Мария не особо жаловала то, что у неё дома постоянно находились посторонние люди. Порой она говорила, что задержится у подруги. Хотя я не припомню, чтобы у неё водились приятельницы. Где она была на самом деле — мне неизвестно. Впрочем, тогда меня это абсолютно не интересовало, потому что я был поглощён искусством, как никогда прежде. Даже когда музыкой занимался. А теперь я пребывал в регулярном и непрерывном контакте с людьми, от которых узнавал невероятные вещи о художниках, писателях, артистах.

Вскоре работа бармена стала для меня тесна. Меня ещё и друзья подговаривали. «Ты же художник! Тебе нужно заниматься искусством!» — утверждали они. А я, вновь помолодевший, увидел в их словах резон и здравый смысл. Я отложил шейкер и с тех пор больше к работе в общепите никогда не возвращался. Мария отреагировала на новость отрицательно. «На что мы будем жить?» — спросила она. Об этом я думал меньше всего. «Проживём как-нибудь», — говорил я. Но мои полотна совершенно некуда было сбыть. Они были безынтересны. И в один прекрасный момент, когда средств к существованию не осталось, Мария сказала, что уходит от меня. Мы развелись. Наверное, хорошо, что до детей дело не дошло. Чёрт знает, какое будущее их ожидало с таким непутёвым отцом, как я. Им повезло, что они не родились. Счастливые. Мне бы так…

О чём это я? Ах, точно. О художниках.

Кое-как рассчитавшись с хозяйкой квартиры, я съехал и довольно продолжительное время жил в подвальчике, где располагалась мастерская группировки. На пропитание я зарабатывал рисованием шаржей на главной улице города. Два-три шаржа — и можно не думать о еде, а спокойно работать.

Кажется, что началась новая жизнь.

Но понимаешь, Анна, я уже писал тебе выше, что есть какой-то импульс в головном мозге, который налаживает сообщение между тем, что было, и между тем, что есть.

Мне пришла на ум совершенно невероятная идея: договориться с администратором клуба, где я раньше играл, о проведение выставки. Люди из мегаполиса — это всегда интересно. Я обсудил это с друзьями (те были не против), обсудил с администратором (тот тоже не имел возражений), и мы условились выехать в ближайшее время.

А там нас ждал триумф. Появились люди, готовые купить работы моих товарищей, и, что важно, мои картины. На открытии выставки было много народа. Очень много знакомых лиц. Они узнали о том, что в составе группировки приезжаю я, и поспешили увидеться. И я… Знаешь, Анна, на самом деле я тоже рад был их видеть. Тех, кто шестиклассниками приходил к нам на репетиции, тех, кто был причастен к моей жизни. От старого не избавиться, нет. Оно слишком дорого. С ним слишком грустно расставаться.

Среди многих знакомых лиц и тех, от кого сохранились только контуры, я увидел Рэйчел. Она приветливо улыбалась. Мы обнялись. Я спросил, как у неё дела. Оказалось, она сама недавно развелась. С тем хорошим парнем. Он ей изменил. Вспомнили класс. Вспомнили Боба. «Есть ли какие новости от него?» — спросил я. «Боб проходит курс реабилитации после аварии», — ответила она. Такие новости бьют в самое сердце. Воздуха стало не хватать. Рэйчел вывела меня на улицу, и мы прошлись по местам, что когда-то были родными. Вот школа, где я учился, вот гастроном, где я покупал хлеб, вот аптека, в которой была вечная очередь. И правда. Я всмотрелся в окно, а там — толпа народу. Нет, ничего не меняется. Так что же, Анна, выходит, что моя теория новых явлений — ложная и не имеет под собой реальной основы?

На меня нахлынули старые чувства. Старые, как оказалось, никуда не девшиеся чувства. И я… Я предложил Рэйчел поехать со мной. В этом городе её ничего не держало. Мы дождались окончания всех мероприятий, связанных с выставкой наших работ, и тронулись в путь. «Не припомню, чтобы ты раньше писал картины», — сказала Рэйчел. «Не все механизмы жизнь приводит в действие одновременно», — ответил я.

Образ жизни наш не изменился. Я познакомил Рэйчел с творческой группировкой, с которой я работал последнее время, и они приняли друг друга. Для меня это было действительно важно. Не было нужды делать выбор. Более того, Рэйчел просила меня, чтобы я её научил азам рисования. Шаг за шагом, она стала делать успехи.

Как ни странно, но мы вернулись к музыкальным выступлениям. Первые года пол вспоминали старый материал и перекладывали его на синтезатор — гитары-то теперь нет. И по иронии судьбы, мы частенько выступали в кафе, сцена в котором была построена когда-то мной лично.

Художественные работы в столице сбывались плохо, но зато отчего-то ценились за рубежом. Не помню, кому из группировки пришла идея познакомить иностранную общественность с картинами нашего творческого объединения, но она оказалась удачной. Причём настолько удачной, что основатель группировки, мой большой друг, перебрался во Францию, где стал признанным мастером. Однако нужно сказать, что нас он не бросил: помогал с выездами за рубеж для продажи собственных картин и организации выставок. Мы с Рэйчел ездили туда два раза.

Больше никто из группировки известности не приобрёл. Не знаю, как они, а я не сокрушался, потому как художественные работы являлись скорее олицетворением части моей жизни, нежели её смыслом и содержанием.

Знаешь, Анна, я до сих пор не знаю, в чём моё предназначение. Мне неведомо, что истинно, а что ложно. По сей день я остаюсь без ориентиров. Ничто не висит передо мной, вдохновляя и побуждая. Может быть, потому что я впереди? Тогда кто позади? Столько вопросов, и ни на один нет ответа в энциклопедическом словаре, который я купил на прошлой неделе на барахолке.

На вырученные от картин деньги мы смогли записать музыкальный альбом. Использовали новый материал. Хотели добавить ещё и старый, позвонили Бобу, но он не разрешил. Иначе, сказал, подаст иск в суд на авторские права. Где он этому научился? Где он научился надёжно защищать творчество от людей, чтобы оно, не дай бог, не вырвалось наружу? Жизнь научила. Жизнь всему научит.

Порой становится жаль, что к людям не прикладывается руководство по эксплуатации. Впрочем… Всё равно бы его никто читать не стал, как это бывает обычно.

Мы вновь вернули к себе определённую известность. Носить статус столичной группы было весьма приятно. Наверное, мы могли быть известными на всю страну, однако гастроли отвлекали бы нас от главного — от процесса творчества. Мы отказывались. Новые песни дороже тысячекратного перепевания старых. Иначе как мы поймём, что в мире что-то поменялось? Будет использоваться только устаревшая информация. Так и жили.