Жизнь пятая.

Жизнь пятая наступила с пропажей Рэйчел. Однажды она ушла из дома и не вернулась. Кажется, рядовое событие — вышла за хлебом. Я же её не за смертью посылал. А она не вернулась. Никто её не смог найти. Ни собака с милицией, ни экстрасенсы, ни частные детективы. Её исчезновение наделало много шуму в прессе, но я не читал газет, потому что слова оказались потеряны. Они исчезли вместе с Рэйчел. Наступило забвение.

Я выдвигал много версий относительно её дальнейшей судьбы. Начинал с самой обыкновенной — убийство, и заканчивал самыми невероятными и даже фантастическими: разлюбила, сбежала за границу, приняла обет монашества. Но от моих предположений не становилось никому легче. Ни мне, ни ей.

И я вновь уехал. Если первые мои жизни были сопряжены с нерегулярным общением, если последняя связана с контактами постоянными и многообразными, то жизнь пятая — это жизнь закрытая и отрешённая. Я слышал, что газеты интересовались и моей пропажей, а потом просто забыли про меня, как это бывает обычно.

Я купил небольшую квартиру в провинциальном городке. Основное моё времяпрепровождение — наблюдение из окна и попытки сделать о людях какие-то выводы. Я всё ещё надеюсь на спасение.

Твой адрес, Анна, на который я тебе пишу, я обнаружил случайно. Ей-богу, случайно.

Я шёл по улице из булочной, как вдруг порывистый ветер уронил передо мной листок, вырванный из блокнота. Там были твои имя и адрес. Они предназначались явно не для меня, а кому-то другому, но прежний их владелец то ли не сберёг, то ли потерял случайно, а может, сделал это намеренно — я не могу этого знать. Однако исход один: ты сейчас читаешь это письмо. Может быть, читаешь.

Я вернулся домой, сел в кресло, и стал внимательно всматриваться в аккуратный почерк, в маленькие буквы, явно женские — с таким нежным прилежанием умеют писать только женщины. И стал думать, кто ты, какая ты и что собой представляешь.

Отчего-то мне кажется, Анна, что ты — редактор литературной газеты, а сама отдаёшь предпочтение японской классической поэзии. Я не могу подкрепить свои слова внутренними аргументами, но это интуиция. А с ней ничего поделать нельзя.

Я долго думал о тебе. Не день, не два. Мои мысли были заняты тобой два месяца, прежде чем я решился написать. Даже не то чтобы решился… Ко мне пришло осознание, что я могу написать что-нибудь. И вот я пишу. Пишу о жизни, пишу о теории новых явлений, пишу, не до конца отдавая себе отчёт в том, что я пишу. Но знаешь, чего мне хочется? Мне до безумия хочется, чтобы то, что я написал, было правдой. Потому что я потерял уверенность в том, что со мной происходит сейчас и происходило когда-либо.

Что такое жизнь человека? Это мясо, нанизанное на шампур. И чтобы мясо было готовым к употреблению, его нужно сначала проткнуть шампуром, а затем держать на томном огне.

Хотя человек — это ведь больше, чем просто мясо. Это ещё и чувство. Чувствует ли мясо что-нибудь? Нам всем не мешало бы оказаться на его месте для того, чтобы понять, имеет ли оно столько же общего с человеком, сколько человек имеет с ним.

Мои сравнения стали мне противны. И в сущности говорить ничего не хочется.

Ты спросишь, как меня зовут?

Знаешь, прозвище Хамелеон меня вполне устраивает. Наверное, потому что характеризует меня как никакое другое лучше. Оно такое меткое и правдивое: мои предыдущие жизни — это цвета, утратившие актуальность. Будут ли новые? У радуги семь цветов. Может, это как-то взаимосвязано? Может быть, радуга — это есть классический пример теории новых явлений? Радуга — такое красивое явление. Почему остальные проходят свой путь лишь до единицы? Наверное, не хотят страдать. И правильно делают. Я раскрасил себя в разные цвета, но тех, что мне подходят, было очень мало. Всё остальные — это пробы, пробы, бесконечные пробы. Я ведь художник. Мешаю один цвет с другим — получается грязь. Снова мешаю — снова грязь. И когда я достигаю нужного сочетания, вдруг обнаруживается, что у меня… Кончается краска. Я иду в магазин за краской, возвращаюсь домой с палитрой, и всё повторяется. Снова, снова, снова…

Правда, теперь я не занимаюсь художеством. Трудно определить мой нынешний род занятий. Я назову его ожиданием. Ожиданием чего-то невыразимо прекрасного.

Комета Галлея — это прекрасно. Она появляется на считанные мгновения, а потом пропадает на 76 лет. Видимо, периодичность счастья связана с периодичностью кометы Галлея. А для чего? Чтобы было, чего ждать.

Так что же мне остаётся делать?

Я буду ждать вашего письма.

С большим уважением и добрым сердцем,

Хамелеон.

Свет резко гаснет.

— Видимо, это для того, чтобы у меня не было соблазна перечитать то, что я написал. Пусть будет так.

Темнота. Звук ботинок даёт понять о том, что человек покинул комнату.