Охота

— Проклятье, нам нужно убираться!

Ганс никогда не отличался терпением, но сейчас, когда время и без того поджимало, любая минута промедления воистину казалась вечностью. Наемники, закутанные в теплые меховые шубы до колен и с лицами, замотанными по самые глаза шерстяными шарфами, подозрительно осматривались по сторонам. Слабое пламя жалкого костра трепетало под ледяными порывами северного ветра.

В любом другом случае капитан поберег бы своих ребят, продрогших и оголодавших, и те бы давно развлекались в ближайшем деревенском трактире, упиваясь дрянной выпивкой. Однако в этот раз все складывалось не так, как обычно. Не выполнить приказ таких нанимателей, о которых предпочитали говорить шепотом, боязливо оглядываясь и содрогаясь от ужаса — значит самолично положить голову на плаху, да еще, пожалуй, указать палачу, куда удобнее бить. И хотя на первый взгляд его парни и представлялись жалким оборванным сбродом, этим сбродом Ганс все-таки дорожил.

Вокруг бушевала метель. Ее свирепые, жадные порывы норовили как можно больнее ужалить острыми ледяными хлопьями. Сосредоточенные, хмурые лица наемников раскраснелись, а взгляды неотрывно следили за плотной снежной завесой. Пелена надежно скрывала от глаз все, что находилось дальше вытянутой руки, поэтому вздумай беглецам станцевать джигу всего в нескольких шагах от охотников, те наверняка остались бы в неведении. Четверть часа назад Ганс послал разведчиков, приказав не соваться далеко — ночь казалась недоброй, тревожной, мерещилось, что где-то там, во тьме, притаилось нечто отвратительное. Тварь, которая только и ждет очередного заплутавшего гостя. Места здесь оказались глухие, деревни встречались редко. Кто-то из стариков возле костра шепотом клялся собственной шкурой, что чует дикий, животный голод притаившейся в ночи твари.

Но кто-бы ни прятался за снежной пеленой — если хоть одна тварь рискнула в такую бурю высунуть нос из берлоги — до того непроглядной, что даже товарищей, стоявших совсем рядом, капитан различал с трудом, людей он пугал меньше, чем крепчающий мороз. Время близилось к полуночи, и маленькое жалкое пламя костра уже не справлялась с подступающей чернильной тьмой и ледяным дыханием ночи. Мужчины теснее сгрудились вокруг огня, кто-то достал фляжку и сделав глоток, передал ее приятелю.

Говорили мало, каждый напряженно вслушивался в сердитый гул тысяч и тысяч кружащих, подобно рою, снежинок, стремясь различить в этом шуме чужие шаги и с потаенной надеждой молясь, чтобы поскорее наступило утро. Невдалеке часовые, расставленные на границах наскоро сооруженного лагеря, неотрывно вглядывались в безумие разыгравшейся бури. Их напряженные силуэты едва виднелись в темноте.

Внезапно раздавшийся крик захлебнулся спустя пару секунд, но Гансу почудилось, что за ним последовал пробирающий до костей булькающий звук. Вскинув арбалет, мужчина вскочил на ноги. Остальные выхватили клинки и пистолеты, действуя почти на уровне животных ощущений, не задумываясь ни на миг и не сомневаясь. Кто-то, подцепив носком сапога снег, затушил отчаянно зашипевшее пламя, но этого уже не требовалось. Гости были у порога.

Время вдруг потекло слишком медленно, оно тянулось, словно патока, даже снежинки и те теперь кружились тихо, неспешно, будто подчинившись чужой прихоти. Ветер смолк, и в этой оглушающей тишине, в которой подобно ударам молота о наковальню слышался стук собственного сердца, Ганс различил негромкий осторожный скрип подошвы по толстой намерзшей снежной корке.

Словно послушные марионетки в руках опытного кукловода, все слаженно развернулись на этот едва слышный звук. Мрак медленно, неохотно выпускал маленькую фигурку, закутанную в несуразно большую шубу. Растрепанные русые волосы намокли от снега и смерзлись нелепыми сосульками. Капитан настороженно разглядывая гостью поверх арбалета. Кажется, именно эту девчонку его люди и дожидались всю ночь, однако что-то не давало мужчине покоя. Ганс собрался было окликнуть гостью, но в этот миг острие призрачно-льдистого клинка легко вошло в горло часового. Кровь брызнула в стороны, а последний сдавленный хрип умирающего словно вновь заставил время бежать. С этой секунды вокруг началась бойня.

С неба камнем рухнула размытая черная тень, подхватив одного из наемников в воздух. Крик того еще звенел в морозном воздухе, когда, повинуясь чужой воле тело несчастного с мерзким хрустом изогнулось под немыслимым углом и мешком шлепнулось в снег. Вокруг девушки один за другим распускались огненные цветки, одинаково прекрасные и смертоносные. Их стебли опутывали человека, безжалостно разрывали кожу, проникая в живое человеческое тело, и спустя пару ударов сердца от несчастного оставался лишь обугленный почерневший скелет. Тень забрала еще троих, и кровь из их оторванных конечностей щедро орошала девственно-белое поле, выписывая на нем понятные лишь безумцу узоры. Люди умирали, и умирали быстро. Слишком быстро для хорошо обученных наемников.

Когда капитан, впустую разрядивший арбалет и взявшийся за клинок, наконец добрался до проклятой стервы, даже не сбившей дыхание, в живых остались всего двое его людей. Остальные либо погибли, либо доживали последние страшные минуты, жалкими, по-детски обиженными голосами взывая о помощи.

Приближение Ганса осталось незамеченным, ведьма сосредоточенно направляла огненную плеть на немногих оставшихся, и мужчина яростно, наотмашь, ударил палашом. Оружие вспыхнуло в его руках, пламя прожгло теплые перчатки и оставило на ладонях пузырящиеся раны. С криком изумления и злости капитан отбросил клинок в сторону и отшатнулся, когда девушка развернулась к нему лицом. Некрасивое, но не лишенное собственной особой привлекательности, изукрашенное каплями чужой крови, оно не выражало ничего кроме бесконечной усталости. А вот глаза полыхали безумием и магией, которая сейчас, казалось, переполняла ведьму до краев. Ганс застыл, понимая неотвратимость своей смерти, и только завороженно следил за взглядом этой опасной твари, назвать которую человеком язык не поворачивался.

— Маргарита! — голос, звучавший глухо из-за вновь поднявшегося ветра, который относил слова в сторону, казалось, отсрочил неминуемый конец. Девушка, оказавшаяся ниже мужчины едва ли не на две головы, обернулась и неожиданно беззащитным жестом подула на пальцы, словно пламя, вихрем бушующее вокруг, не согревало ведьму. — Себастьян там устраивает кровавые ванны, не пора бы его уже прервать?.. Аа, ты не закончила?

— Отчего же. — Ганс поглядел на застывшего в нескольких шагах цыгана в нелепом берете с пером и понял, что отсрочка истекла и пришло время заглянуть в лицо смерти. Лицо это было белым, точно мел, с тенями, залегшими под желто-карими глазами. Неожиданно ведьма протянула руку и почти ласково коснулась указательным пальцем лба наемника, так быстро, что тот даже не успел отпрянуть. — Закончила.

Прежде чем провалиться в спасительную тьму, где не было пламени, магии и разбросанных, исковерканных тел на снегу мужчина видел, как понемногу стихает пламя в глазах ведьмы.

Маргарита была в ярости. Злость читалась в каждом ее движении, слишком резком и порывистом, во взглядах, обращенных по сторонам, в голосе, который звучал лишь для того, чтобы процедить сквозь зубы очередной сухой приказ. Эмилиан, обычно говорливый, счел за лучшее прикусить язык, оставив при себе свои размышления по поводу избранного метода действий. Подруга злилась отчасти и поэтому — молчаливое неодобрение раздражало. Девушка и сама понимала, к чему приведет убийство стольких людей, особенно если эти люди наняты на службу инквизицией и исполняют личное поручение самих отцов-настоятелей. Но времени на раздумья или сомнения уже не было, к тому же в глубине души Маргарита считала уплаченную цену соизмеримой своей цели.

Хотя приятели имели слабое представление о расположении и движении охотничьих отрядов, все же на карте виднелось несколько пометок, которых за последние часы стало больше. Наемники обстоятельно прочесывали каждую деревеньку, каждую пядь земли. Кольцо охотников постепенно сжималось, становилось меньше, не оставляя тому, кто был их добычей ни единого шанса на спасение. Эти люди загоняли дикого зверя, и не гнушались пользоваться любыми средствами, лишь бы хищник угодил в расставленные ими сети. По поводу того, что произойдет, когда цель все-таки попадет в руки охотников, Маргарита не питала иллюзий. Смерть для пойманного хищника покажется избавлением и проявлением наивысшей милости. Но милосердие отнюдь не входит в список добродетелей инквизиции.

Лошадей пришлось оставить еще в деревне. Не лучшая идея путешествовать верхом, когда сам с трудом различаешь дорогу, а мягкий рыхлый снег достает до колена. Впрочем, от этой досадной помехи удалось избавиться. Слабый известный всем ведьмам наговор, который почти не требовал сил, позволял легко шагать по настывшей корочке наста, не проваливаясь и не скользя. Другое дело мороз — он крепчал с каждым часом, и в глухих деревнях, куда новости доходят с большим опозданьем, старухи уже пророчили Судную ночь. Тьму, что способна погубить всех неверующих. Лютый же холод по их словам являлся ее предвестником, знаком всеобщей погибели. Болтовню давно выживших из ума старух слушали охотно, даже слишком. Не мудрено, если особо сообразительные заговорят о жертвах, которыми нужно умилостивить древние силы. Но стоило признать, что зима и впрямь выдалась для княжества необычайно снежной и холодной.

Маргарита чувствовала, как ледяные пальцы мороза забираются под тяжелую шубу, как покрываются инеем ресницы и брови, а пальцы коченеют в меховых перчатках. Вначале ведьма пыталась шептать наговор, но тот пожирал и без того ускользающие словно песок сквозь пальцы силы с жадностью голодного хищника, и потому девушка вскоре оставила бесполезную затею. Теперь же приходилось следить еще и за пленником. Тот, одурманенный магией, послушно переставлял ноги и шагал следом за цыганом будто преданная дворняга. Разумнее было оставить двоих пленников, но лихорадка той бойни поглощала с головой, выжигая все кроме яростного желания разить своих врагов.

Однако не проснувшееся милосердие остановило руку Маргариты. Жизнь наемника оборвется, когда придет время очередной жертвы. Силы девушки таяли быстро, и для их восстановления требовалось время. Время, которого не было ни у ведьмы, ни у хищника, загоняемого охотниками в ловко расставленные силки. Потому приходилось прибегать к средствам… неприятным и жестоким, дабы в нужный час ни оказаться беспомощной.

Ее отступничество, несомненно, повлечет наказание. Подобных выходок не простят даже преданному псу, готовому выполнять самые грязные и неприятные поручения. Пожалуй, те фокусы, устроенные ей за последние несколько часов с полным набором — ведьмовской магией, кровавыми ритуалами и самым настоящим жертвоприношением, заставят наконец этих старых ублюдков получше приглядеться к своему ручному зверю. Но подобные мысли до поры до времени не занимали Маргариту, отодвинутые на самые задворки разума проблемами, которые требовали немедленного решения. Обо всем можно будет подумать после. Если это после когда-нибудь для нее настанет.

Внезапно сверху рухнула громадная черная тень, с глухим звуком пронзая корку нежного наста. В воздух поднялось снежное облако. Из неглубокой воронки, проделанной в снегу, показалась сначала припорошенная белым голова, а после и все тело огромной антрацитовой горгульи. Каменную кожу существа покрывал замысловатый инеевый узор.

— Впереди лачуга. Кажется, охотников или лесорубов. Выглядит заброшенной, причем давно. Лучше переждать ночь там. Близится буря. — Себастьян выразительно кивнул на темное, хмурое небо, где за плотными, угрожающе-черными облаками скрывалась сырно-желтая луна. До полнолуния оставалась всего пара дней. Взгляд горгульи обратился в сторону Маргариты. Девушка выглядела неважно руки дрожали, непонятно, то ли от усталости, то ли от пронизывающего до костей холода, лицо осунулось, под глазами залегли глубокие тени. Она напоминала старуху. — Тебе нужно отдохнуть.

Сколько они уже шли, останавливаясь только лишь за тем, чтобы глотнуть из фляжки и наскоро прожевать замерзшие пшеничные лепешки? Кажется, почти двое суток, не меньше. Где-то поблизости расположился еще один лагерь наемников, и спутникам как можно быстрее следовало покончить с маленьким отрядом, не давая тому соединиться с приятелями. Теперь же, когда с этим было покончено, Маргарита и сама чувствовала, что еще немного, и попросту свалиться в снег, не в силах пошевелить и сделать еще хотя бы шаг. Судя по измученному виду, Эмилиану было не легче. Пожалуй, девушка даже находилась в выигрышном состоянии — ее, в отличие от спутника, подпитывала магия и животная, дикая ярость. А еще желание вытащить из лап инквизиции жертву, которую ту с методичностью загоняли в ловушку.

Вскоре и впрямь впереди показалась лачуга. Сначала из снежной пелены выступил ее едва различимый силуэт, а после среди буйства метели уже можно было различить отдельные детали. Летом здесь наверняка красиво — неизвестный хозяин выстроил свое жилище на лесной опушке, неподалеку виднелось круглое, словно блюдце замершее озерцо, почти занесенное снегом. Но сейчас, суровой зимой, зрелище представлялось мрачным и пугающим. Снежный покров с одного бока полностью укрывал лачугу от чужих взглядов, высокие ступеньки завалило снегом. Вокруг царила тишина, лишь изредка потревоженные вспорхнувшей в воздух птицей ветки роняли свои тяжелые сверкающие ноши, сугробами опадающие вниз. Следов не было, ни звериных, ни человеческих, но метель умело сметала любой намек на чужое присутствие.

Спутники прибавили шаг, однако даже усталость не ослабила осторожности. Маргарита жестом заставила приятелей остановиться, надеясь, что метель скроет их от чужих глаз, и кивнула Себастьяну в сторону лачуги. Горгулья молча взмыл в воздух, чтобы спустя несколько мгновений бесшумно, чего никак не ожидаешь от такой внушительной фигуры, опуститься у самых ступеней. Антрацитово-черная рука с видимым усилием открыла дверь, которая наверняка издала пронзительный визг, который метель с жадностью поглотила. Себастьян скрылся внутри. Секунды текли медленно. Маргарита буквально слышала, как бьется ее сердце, заглушая в ушах даже вой ветра. Еще полчаса назад она готова была упорно шагать вперед, несмотря на метель и усталость, однако сейчас, в такой заманчивой близости от пусть временного, но укрытия, девушка наконец поняла, насколько измотано ее тело. Наконец спустя долгую минуту, которая по ощущениям длилась, словно целый час, Себастьян показался на пороге, жестом показывая, что все в порядке.

Внутри оказалось едва ли теплее. Единственная комнатушка была заметена снегом, который нанесло через разбитое окно, в углу отыскались несколько небрежно сваленных поленьев, оставшихся от запасов обитавших здесь охотников. Роль постели играла непривлекательного вида лежанка, кое-как сооруженная из вороха старого тряпья и полуистлевшей волчьей шкуры. Помимо этого скудную обстановку составляли еще грубо сколоченный стол и лавка. В самом центре, выложенный мелкими камнями, темнел очаг.

Все вокруг говорило о том, что гостей в этом более чем скромном жилище не появлялось уже давно, но Маргарита, стоило ей переступить порог, почувствовала смутный отголосок тревоги. Ведьма подняла голову, чуть прищуренным взглядом осматривая стены возле покосившейся двери, и наконец отыскала то, что и ожидала увидеть. На самом верху дверного косяка тянулась тонкая вязь кривовато начертанных символов, которые словно бы въелись в старое дерево. Девушке пришлось привстать на носочки, чтобы дотянуться ладонью до вырезанных знаков, и прикоснувшись к ним, она ощутила нестерпимый жар, быстро сменившийся мягким теплом.

— Неужели придется уходить? — Эмилиан заметил интерес ведьмы к странным символам и мученически застонал. Долгий опыт общения с подругой подсказывал, что чужие письмена в заброшенной лачуге в лесной глуши не сулили ничего хорошего. — Проклятье, еще час без сна на этом собачьем холоде, и моей отлетевшей душе останется только пугать случайных путников на дороге. Неужели такой участи ты хочешь своему лучшему другу?

— Мы остаемся. — слова Маргариты заставили цыгана блаженно улыбнуться. Будто не их через несколько часов вновь поджидали метель и бесконечно тянущаяся дорога. Мужчина взял несколько поленьев, спешно уложил в очаг и ведьма, все это время наблюдавшая за ним, небрежно дернула рукой. Несколько искр, слетевших с пальцев, опустились на отсыревшие поленья, и колдовское пламя заполыхало. Наметенный вокруг снег начал таять, собираясь в маленькие лужицы, в которых отражались сверкающие языки огня.

Горгулья, для которого ни холод, ни метель не представляли неудобств, а чувства усталости и вовсе не существовало, предпочел провести ночь в небе. Возможно, его каменное тело парило где-то под облаками, едва не касаясь верхушек деревьев, а острый взгляд, без труда проникал сквозь ночной мрак, выискивая мелкую живность. Пища Себастьяну не требовалась, но чужая жизнь, обрывающаяся по воле мощных рук, представляющих собой страшное оружие, подпитывала силы темного существа. Каких только тварей не привлекает под свое крыло лоно святой матери церкви, даруя в обмен на верную службу шанс жить, не скрываясь от ярости разящего меча клириков.

Капитан наемников, которого Эмилиан усадил возле дальней от двери стены, не особенно заботясь тем, чтобы тепло очага смогло обогреть пленника, негромко застонал. Его руки напряглись, пытаясь избавиться от крепко оплетающих запястья веревок, но сил для этого у измотанного мужчины не хватало. Магия, пусть и порядком ослабевшая, все еще сковывала наемника невидимыми узами, не позволяя тому предпринять что-либо без ведома своих пленителей. Иначе, не приходилось сомневаться, мужчина ринулся бы в бой, несмотря на то, что одним из противников была ведьма, на его глазах превращавшая людей в кровавую пыль.

Эмилиан кое-как заделал разбитое окно волчьей шкурой, и разделил с подругой скромный ужин, состоявший из вяленого мяса и полупустой фляги с щедро сдобренным пряностями вином, прежде подогретым на огне. Пленник жадно следил за их руками, провожая взглядом каждое движение, но очередное заклинание погрузило его в сон. После этого друзья устроились почти у самого огня, тесно прижимаясь друг к другу, словно страстные любовники, надеясь хоть так согреться. Но спустя несколько минут Маргарита беспокойно вскинулась, оглядываясь по сторонам и пытаясь унять бешено стучащее сердце. Ведьма не бралась с точностью говорить, что послужило причиной столь резкого пробуждения — мороз или же стойкое ощущение чужого присутствия.

Ганс очнулся под утро. По крайней мере, так он рассудил по своим ощущениям, ибо единственное окно в жалкой хибарке, где проклятой ведьме и ее приятелю вздумалось провести ночь, оказалось плотно заделано истертой старой шкурой. Внутрь не проникало ни отблеска света. Наемник попытался высвободить затекшие руки, на которых отпечатались темно-красные следы, но веревки держали крепко. Остатки ведьмовской магии, будь она неладна, все еще туманили мысли, делая их вязкими и неповоротливыми, словно застывший кисель. Хотелось закрыть глаза и поддавшись чужой воле, перестать бороться, но мужчина закусил губу, чувствуя, как боль понемногу проясняет сознание. И только после этого наемник наконец заметил, что в комнате их давно уже не трое.

Возле почти погасшего очага, чье умирающее пламя уже не давало тепла, сидела невысокая, ладно слаженная девица примерно одного с ведьмой возраста. Черные густые волосы ловили мелкие блики огня, которые играли в тугой косе, достающей почти до самого пояса. Простенькое шерстяное платье под короткой лисьей шубкой не скрывало всех прелестей фигуры, а бледные руки с длинными тонкими пальцами тянулись к огню в безнадежной попытке согреться. На миг наемник растерялся, до того необычно смотрелась такая красавица среди заброшенной избы на краю княжества, но усилием заставил себя мыслить здраво. Оружия, даже маленького стилета, который в последнее время стал в почете у женской части наемнической братии заметно не было, но чувство опасности от девицы исходило такое, что у Ганса зубы сводило от собственной беспомощности.

Будто уловив его мысли, а может, попросту приметив краем глаза чужое движение, незнакомка чуть повернула голову и едва заметно улыбнулась. Наемник, который видел не только смазливые мордашки девиц, но и более отвратительные картины того, как его напарники корчились, пытаясь удержать отрубленные конечности, ощутил ужас настолько сильный и глубинный, что казалось, будто его ледяные пальцы с жадностью вцепились в позвоночник. А гостья продолжала молча наблюдать за внутренней битвой наемника, устремив на него насмешливый взгляд необычайно красивых, светло-серых, будто расплавленное серебро глаз. Гансу внезапно подумалось, что готов броситься на собственный меч, если незнакомка попросит об этом.

— Скажи спасибо, что на свете еще остались такие идиоты, как этот. Только благодаря им ты и можешь набить себе брюхо. — проворчал где-то на краю сознания показавшийся отвратительным каркающий хриплый голос и голова наемника мотнулась от неслабой оплеухи. — Это же брукса, придурок.

Волшебное очарование, порожденное томным взглядом незнакомки, грубо разрушил злобный скрежет. Смех древней, сморщенной, словно печеное яблоко старухи, которая каким-то образом оказалась на месте прекрасной девушки, пробирал до самых костей. Даже пожелай Ганс двинуться с места, страх, сковавший каждую клеточку его тела, не позволил бы мужчине и пальцем шевельнуть. Но причина ужаса крылась не только в голосе существа, по ошибке принятого за человека.

Изо рта ухмыляющейся самым мерзким образом старухи торчали два ряда острых, тонких, словно иглы клыков. Тварь едва могла сомкнуть губы, и этот извечный хищный оскал придавал существу вид особенно неприятный и… голодный. Гансу невольно представилось, как эти зубы впиваются в шею, жадно вырывая кусок за куском, и наемник почувствовал, как подступает к горлу дурнота. Кожу под внимательным, изучающим взглядом седовласой старухи, в котором читалось расчетливость опытного мясника, примеривающегося к очередной туше, словно огнем опалило.

— Твои друзья, ведьма, размазали мой обед по снегу так, что только зверью теперь и достанется. — в голосе старухи слышалась обида и злоба, словно кто-то посмел отобрать давно желаемый, самый лакомый кусок прямо из-под носа. Да так оно на самом деле и было, ибо под обедом тварь подразумевала отряд Ганса, полегший в нескольких часах пути отсюда. — Теперь ты являешься в мой дом, оскверняешь мой очаг своей магией и пытаешься отобрать мою добычу. Знаешь, возможно ты и твои приятели окажутся лучшей добычей.

Ведьма выдохлась, весь ее вид говорил, что сейчас она безобидна, словно новорожденный котенок. Путь, который пришлось проделать до встречи с наемниками и те кровавые фокусы, что девка вытворяла после этого порядком изматывали. А вот тварь, брукса, страшилище из детских сказок, о которой Ганс не знал ничего кроме слухов и домыслов, выглядела не в пример лучше, если это слово вообще применимо к мерзко ухмыляющейся старухе, закутанной в обрывки тряпок, некогда бывших подобием платья селянки. Ганс всегда считал себя человеком, способным признавать и мириться со своими слабостями, и потому всегда откровенно признавался приятелям за кружкой крепкой дряни в очередной таверне, особенно если эта кружка был уже не первой, что в области магии и магических тварей является полным профаном. Но сейчас даже наемнику стало ясно, что чаша весов склоняется явно не в сторону ведьмы.

Похоже, девица, несмотря на свою молодость, и сама прекрасно понимала, что кости судьбы этой ночью не сулят ничего доброго. Пока брукса, видимо, все еще раздумывающая над участью своих невольных гостей сидела возле очага, ведьма сделала едва заметное движение пальцами и силуэт закутанного в плащ и все еще не проснувшегося цыгана на миг словно подернулся дымкой, задрожал. Так бывает, когда глядишь вперед сквозь дым костра. Старуха настороженно дернулась вперед, ее клыки угрожающе заскрежетали, но к удивлению твари и к вящему разочарованию Ганса, предпочитающего обществу нечести человеческую компанию, какой-бы она ни была, ведьма, вместо того чтобы напасть подняла руки в примиряющем жесте.

— Всего лишь предосторожность, не больше. Я предлагаю сделку.

— Что маленькая человеческая ведьмочка хочет предложить? — ухмыльнулась старуха, и не смотря на то, с каким равнодушием и даже недоброй насмешкой прозвучали ее слова, Маргарита сумела заинтересовать собеседницу. В глубине бездонных черных глаз, напрочь лишенных радужки загорелись искорки любопытства.

— Немного церковной магии, клыкастая ты тварь. — презрительно сплюнула Маргарита и воздух перед ней вдруг сделался густым, пространство исказилось, пошло волнами, складываясь в длинные золотистые иглы, которые ткались из лунного света и взметнувшегося вверх, к самому потолку пламени. Ганс еще успел заметить изумление и почти детскую досаду на сморщенном лице старухи, когда призрачные копья со свистом разрезали воздух и с мерзким чавкающим звуком воткнулись в тело бруксы, отбросив ту назад с такой силой, что безвольно обвисшее тело пригвоздило к противоположной стене.

Пламя мигом опало и в комнате, наполнившейся медным ароматом крови и терпким — летней грозы, резко потемнело. Ганс изумленно глядел снизу вверх на ведьму, которая, не смотря на бегущую из носа тонкой струйкой кровь, нашла в себе силы рассерженно пнуть приятеля и после того, как тот отозвался болезненным вздохом, отойти к пришпиленному пверженному телу. Цыган, же, похоже, не спал уже давно, потому что поднялся быстро и проворно, а его взгляд не затуманивали остатки сна, хотя каждое движение сопровождало приглушенное обиженное ворчание.

— Почему она не напала сразу? — наконец повысив голос, поинтересовался мужчина, тем самым отвлекая спутницу от сосредоточенного обыска старухиных лохмотьев. Кажется, ведьме совершенно не мешал тот факт, что руки ее в буквальном смысле были вымазаны в крови едва не по локоть. Не оборачиваясь и не отвлекаясь от своего занятия, она бросила через плечо.

— Была не уверена, что справится и хотела иметь пути отступления, если вдруг удастся договориться. Она чувствовала во мне непонятную магию, но так и не смогла сообразить, что это маленький подарок церковников. Видимо, в этой глуши клирики объявляются не так уж часто. Проклятье, да где же они?!

— Ты ведь ничем не лучше этой твари. — вырвалось у Ганса и мужчина тут же обругал себя последними словами. Вот уж не думал он, что на четвертом десятке заделается идеалистом, особенно после всего того дерьма, что творил сам. Но он всего лишь выполнял работу, за которую ему платили, это же… существо, человеком которое называть не хотелось, действовала согласно своим, жестоким и циничным инстинктам. Рассказать кому из приятелей, так те неделю смеяться станут. Да только не осталось у наемника товарищей, всех его людей ведьма, к тому же не обычная, а ручная ведьма инквизиции, сорвавшаяся у церковников с поводка, убила за неполные полчаса.

— Верно, ничем. Ага, вот они где. — из складок потрепанного одеяния бруксы Маргарита наконец выудила то, что искала, а именно два небольших пузырька на нитке, полных до краев красной жидкостью и аккуратно закрытых пробкой. Девушка обернулась к пленнику и голосом равнодушным и пробирающим до самых костей спокойно договорила. — Возможно, я гораздо хуже. Но я жива, а она нет. И к слову тебя это должно радовать, потому что меня ты в качестве еды не интересуешь. Эмилиан, давай же скорее, скоро сюда слетятся ее подружки. По одиночке эти твари никогда не живут.

— А. с ним что? — цыган взвалил на спину небольшой полупустой рюкзак и обреченно уставился в предрассветные сумерки, царившие за распахнутой мгновением назад дверью. Злой ветер мигом выгнал из комнаты остатки тепла, забрасывая внутрь горсти снежинок. За ночь метель так и не успокоилась. Но это сейчас волновало Ганса отнюдь не в первую очередь, потому как все шло к тому, что путешествовать ему в ближайшие часы в отличие от этой парочки не придется.

— Меня он в качестве еды не интересует. А вот подружкам этой старухи понравится. Возможно, даже настолько, что по нашему следу они не пойдут.

Ганс успел увидеть, золотистое сияние, которое окутывает ладонь ведьмы, отчаянно задергался в бессмысленных попытках освободиться, и ощутил, как наливаются тяжестью веки. Он слишком устал, чтобы сопротивляться. Не будет же худого, если немного вздремнуть…