Финт судьбы (зверь во мне)

— Пожалуйста, чай, Алина.

— У вас такой замечательный чай, с жасминовой горчинкой.

Алина тушит одну сигарету и тут же раскуривает другую.

— Расскажите, что вас беспокоит? — с профессиональной улыбкой спрашивает Ирина Андреевна.

— Даже не знаю, с чего начать…

***

— Алина, ты? — раздается с кухни на поворот ключа.

— Я, мам.

— Что так поздно?

— Репетиция. Мам… меня никто не спрашивал? — все же решается Алина.

— Нет, — удивляется мама, но Алина уже бежит мыть руки.

Мылит долго, с остервенением вычищая ногти. Потом пропадает в глубине квартиры.

Тихий стук в дверь заставляет привычно дернуться. Тетя Элеонора пришла, и Алина выдыхает: сегодня пронесло.

— Привет, малышка, — треплет по голове тетя Элеонора и проходит на кухню.

— Здравствуй, Таечка. У меня такой комбинезончик есть для нашей Алинки!

Сразу тянет дымом. Алина воочию видит, как загорается алый огонек на конце длинной тонкой папиросы с золотым ободком, как тетя Элеонора выдыхает голубой дым в сторону форточки. Длинная острая шпилька посверкивает металлом на конце. Тетя Элеонора — единственная, кому мама разрешает ходить по дому в туфлях, а не в домашках.

— Знаю я твои комбинезончики, дорогущий опять!

Прошлый раз они ходили в театр втроем. Алина краснела, искоса поглядывая на полупрозрачную рубашку из тафты, под которую тетя Элеонора не одела ничего. Грудь у нее красивая. Маме, судя по всему, тоже было неудобно, но она молчала. А потом сказала дома, что единственное, что их объединяет, это то, что они выросли вместе. И что нечего брать пример с тети Элеоноры! Ну, кроме как в том, как ухаживать за собой. Один раз спустилась сама, когда Алина засиделась у тети, вытащила за руку. И Алина больше не стала оставаться допоздна.

— Таечка, я отдам просто так! Ты знаешь, как часто мне перепадает!

Мама смеется до ямочек на щеках, потом спохватывается на очередной громкий всхрап, идет в спальню, будит отца, который так и уснул, стоя на коленях у не расправленной тахты. Заодно проверяет, как там Светик.

Светик — не ребенок, ангел… Вокруг нее полгода уже как вьются две бабушки и две дедушки. Алина иногда долго смотрит на сестру, особенно остро ощущая, насколько она сама неправильная.

Алина забивается в угол, дергает шнур зеленого торшера, открывает книжку. Из другого угла поделенной шифоньером комнаты доносится скрип.

— Водички, — шепчет баба Люля.

Алина крадется обратно до кухни. Из родительской спальни раздается храп отца, и Алина ускоряет шаг.

Из кухни в коридор приоткрыта дверь, свет в кромешной тьме расползается желтой полосой. Гремит чайник, шелестят шаги.

Заходить в этот спокойный, чистый мир не хочется, но нужно.

Алина, вернувшись, ставит стакан на тумбочку. У прабабушки трясутся руки, и она поддерживает сморщенные, холодные пальцы.

Баба Люля пьет жадно. Ест она тоже всегда второпях, разливая еду, словно боится, что больше не накормят. Еще месяц назад она ходила по длинному коридору, опираясь на стул, как на самодельный протез. Теперь лежит, и мама с бабушкой каждый вечер переворачивают ее, прочищая пролежни.

Баба Люля сует в руку заштопанные носки. Заштопаны они вкривь и вкось, видит она плохо, но рада, что может чем-то помочь. Мама давно дает что-нибудь просто так, а потом откладывает в дальний ящик. Жаль, Алину нельзя так засунуть, заменив на ангелочка-Светика.

— Спасибо, дочка.

— Спасибо, бабушка, — еле сдерживает слезы Алина. — Ты… Опять перепутала!

За стеной тихонько хныкает Светик. Так негромко, словно ей не хочется, но надо побеспокоить. «А ты всегда орала как резаная», — вздыхает мама.

— Ты почему чай пить не идешь? — раздается над головой голос неслышно подошедшей тети Элеоноры.

Алина захлопывает книжку, пожимает плечами.

— Пойдем, поменяешь комбинезон. Мама разрешила.

Покидать защитный зеленый круг не хочется, но Алина неловко встает и идет за тетей.

Спуститься всего на этаж, и мир совершенно иной. Даже сам воздух словно светится. Дом сталинской застройки, но только тут ощущается, какие высокие окна, сколько из них может литься света. Багровый закат догорает над городом.

По стенам этого дома развешены фотографии тети Элеоноры, замершей в танце.

Тетя Элеонора расставляет чашки тонкого фарфора с изящным сиреневым рисунком одуванчиков.

Впрочем, у нее все изящное. Насыпает из пакетика чай, и аромат жасмина заполняет кухню. Алина забивается в кресло в углу, залезая в него с ногами и укрываясь серой мохнатой шалью.

— Знаешь, когда я сломала ногу, то думала, что все — все, к чему я шла, ради чего жила и работала, все кончено.

Тетя Элеонора отставляет чашку, не смотря на Алину. Крошит шоколад, горький и без сахара. Мама говорит, что у тети все не как у людей, тростниковый сахар не сладкий, шоколад невкусный, кофе — горький, а соль — не соленая.

Алина тоже не смотрит на тетю, проводя по вышивке на ширме, отделяющей кухню от комнаты. Цветные попугаи с длинными хвостами сидят на жердочке, но Алине все время кажется, что они вот-вот взлетят.

— И больше всего меня печалило, что я скажу твоей бабушке. Она вырастила меня, она выбила мне эту квартиру, она держала меня рядом вместе с Таечкой…

Тетя Элеонора курит, совсем немного нервно. Поправляет тонкое серебристо-сиреневое платье на множестве пуговичек. В таком можно и в театр идти, никто не заметит. Алина поднимает голову, вглядываясь в знакомое лицо. Мама всегда смеется, говоря, что нечего краситься, когда никто не видит. Тетя Элеонора говорит, что это «для себя», то есть очень и очень немного. Алина подкрашивается тайком.

— …ведь ей было нелегко, — продолжает тетя. — Я была упрямым и замкнутым ребенком. Она часто хотела приласкать меня, а я отстранялась. И все, что у меня было, это балет. Я столь многим ради него пожертвовала! Я ждала, что в меня начнут тыкать пальцем, упрекая в том, как я подвела свою семью. Что я ничего не стою! Но потом… — она затушила папиросу. — Но если бы я кому-то могла рассказать, как мне было плохо… Алинка, что случилось? Ты за полгода превратилась из улыбчивой девочки в унылую тень самой себя. Ты каждый раз вздрагиваешь, когда стучат в дверь. Ты боишься ходить вечерами, но и домой не торопишься.

— Можно, я… уже пойду, — кашляет и поднимается с места Алина.

Тетя Элеонора наклоняется, лицо ее — совсем рядом. Брови вразлет, как у самой Алины. Глаза как у чайки, а в них боль и вина.

— Знаешь, что бы ни случилось, ты всегда останешься моей любимой девочкой, слышишь? Ты можешь ничего не говорить ни маме, ни папе. Но почему, почему ты ничего не говоришь мне?!

— Потому что, если узнают, от меня все отвернутся… — лихорадочным шепотом отвечает Алина. — Все, все, все! Ты так говоришь, потому что не знаешь! Потому что я плохая, грязная, недостойная…

Что-то хрустит в руке, и Алина с удивлением смотрит на осколки чашки в своей ладони.

— Тихо-тихо.

— Что я наделала! — ужасается Алина.

— Глупости какие, забудь, — быстро прикладывает кружевной платок к руке тетя Элеонора.

— Это же твоя любимая. Я сломала твою любимую чашку, я все ломаю!

— Ты — моя любимая, а это — пустяки.

Плечо ее неожиданно упирается в лицо Алины. Пахнет свежестью и ландышем. Алина отчаянно всхлипывает, боясь позорно разреветься.

— Ты никогда не будешь для меня ни грязной, ни плохой, я тебе обещаю! Кто тебя обидел? Что случилось?

— Пожалуйста, пожалуйста, ты только ни говори никому, хорошо?..

— Как я могу рассказать то, что ты еще мне ничего не рассказала? — смеется тетя Элеонора и вытирает слезы. Себе и Алине.

***

Профессиональная улыбка самую малость кривится.

— Потом бабушка умерла, я уехала учиться, — тушит очередную сигарету Алина.

— Вам повезло, что у вас такая тетя. Так что ты… что тогда случилось? — Ирина Витальевна кашляет — Мне нехорошо, видимо, нам придется закончить…

— Страшно даже не то, что меня изнасиловали. Страшно было предательство подруги. Все так просто… Она позвала меня на день рожденья. Помнишь?

— Что… — хрипит Ирина Витальевна, хватаясь за горло.

— Не было никакой тети Элеоноры. Я ее выдумала. Ее, ее квартиру, ее манеру. Она стала моей подругой взамен Ирины. Зачем она это сделала? Завидовала мне? Тебе все еще нравится смотреть на терзания, пусть не физические, так душевные? А у меня — кошмары каждую ночь… Это я толкнула первого парня под колеса. Второго… он стал моим мужем. Несчастный случай в горах. Пластика меняет лицо, вот и ты меня не узнала. Я не могу избавиться от этого ужаса, я не могу быть близка ни с кем! Может, теперь мне станет легче. Горечь жасминового чая скрывает многое. Записалась к тебе я под чужим именем, да и сейчас я на репетиции. Балерины так похожи! Сладких тебе снов, подруга.

Алина высыпает сигареты в пакет, проходит мимо оцепеневшей Ирины Витальевны, вытирает ручку двери и тихо прикрывает дверь.