5.Берег и край.

Андино.

Ранняя весна.

659г.

Как опрокинутый хрустальный кубок — небо Кеории над головой: сияющий, переполненный светом, отразившимся в бесчисленных гранях; после зелёного сумрака Тир Кеорэна — почти невыносимо. После затишья — немилосердный ветер, после ласкового тепла — пробирающая до костей изморозь ранней, не отвоевавшей ещё свои права весны. Кеория словно испытывала прошедшего колдовскую границу путника: сумеешь принять меня любой, а не только нежной и мирной?

Ясс рассмеялась, отбросила на спину капюшон плаща, в который закуталась ещё на окраине леса. Ветер охотно взметнул медные кудри, заиграли на них солнечные лучи.

— Эйтне, — кивнул ей Айнинбэл. — Тот ветер, что несёт пробуждение листьям и травам. Зелёный. Переговорит сейчас с вэнтаррон, да и выгонит зиму на север, к топям Ан-рад-шиерры. Вот увидишь, и пары дней не пройдёт.

Рыжая каннка покачивалась в седле неспешно трусившего Гнедка. Там, в лесу, они шли пешком, коней вели в поводу, здесь — неожиданно обнаружилась вполне сносная, лишь чуточку заросшая дорога. Они с Айнином ехали позади всех, так что можно было не особо переживать из-за взглядов и улыбок, которыми рыжую каннку сопровождали феарры. С ней они не разговаривали, нет, но между собой — обсуждали наверняка. Раньше Ясс бы это трогало больше: она бы сутулилась, прятала глаза, краснела и ненавидела саму себя. Теперь, после антйоррского змеятника, здесь было не так страшно, но — всё равно неприятно. Не затем она рвалась в Страну Ветров, чтобы терзаться теми же мыслями и чувствами.

— Райдо, эйтне, — шёпотом выговорила старинную формулу приветствия она и, как учил когда-то Арамано, подставила ветру раскрытую ладонь. — Мы с тобой подружимся… Обязательно.

После буйства лесной растительности, голые склоны Ан Тир, только-только начинавшие набухать почки на тоненьких веточках деревьев, почти ледяной воздух и то казались невероятными. А на востоке, в туманной дымке вырисовывались бело-лиловые призрачные вершины — далеко-далеко, размытыми силуэтами на фоне чистого неба, будто сами из облачных клочьев сотканные.

Ясс почувствовала, как вдруг странной тоской сдавило сердце — ещё чуть-чуть и слёзы из глаз покатятся, только этого ещё не хватало. На виду у всех!

— Знаешь, — с невесёлой улыбкой обернулась к Айнину, — я раньше много думала: как это будет. Вот поеду — большой и широкой дорогой, на самом горизонте увижу всё это — и Тир Кеорэн, и Ан Милонэн, и не выдержу — помчусь, побегу навстречу, руки-крылья распахнув, всю себя Стране Ветров отдам. А выходит не так совсем. Я смотрю — и вижу, и не вижу сразу. Словно со стороны наблюдаю. Когда на яшметской башне стояла и представляла, живее получалось и лучше. Или это я сама была лучше, не знаю. Смотрю вокруг, а всё — как картинка, из многих кусочков слепленная; и дорога — не та, и встреча недостаточно торжественная…

Широкоплечий великан-кеориец покосился на неё, поскрёб небритый подбородок.

— Да уж торжество… Тут не свезло тебе, — проговорил задумчиво. — На Лэнно сдуру напоролась. Он, змей, злющий был и на расправу скорый. Как это только ты вырвалась от него?

— Так вы ж отвлекли, — ответила Ясс и недоумённо переспросила: — Так вы что ли знали его? И всех их? А Эрэйл сказал, что не помнит «песьих кличек».

Айнинбэл усмехнулся.

— Эрэйл? Кличек-то, может, и не помнит, а рожи их наперечёт знает. Ты бы слушала его меньше.

Ясс нахмурилась.

— Так как ты всё же вырвалась почти целая? — не отстал феарр. — Там у них в посёлке заплечных дел мастер был — из самого Антйоррэ, айлаты выучили. Если ему кто в лапы попадался, живым уже не выходил. Наших трое человек он замучил, за них мстить и приходили. А ты — девица, с тебя бы сначала сам Лэнно спросил, что имеется, а потом этому своему отдал. На опыты.

Ясс застыла, не зная, что отвечать. Вот, значит, как?

— Ну, — протянула наконец, — они меня только привели тогда. Но по морде уже дали!

— Моррррда! — рыкнул Айнин. — Что твоя морда, заживёт, не отвалится!

Рыжая каннка кивнула — ведь не поспоришь. Ей не скажут, как той же Ронье приговаривала Рауэнн Барийска, что девичья краса — драгоценность, её нужно беречь и лелеять. На яскином длинном лице ссадиной больше, ссадиной меньше — невелика печаль. Тем более, что — ничего не видно уже, бальзам и, верно, оказался волшебным. Интересно, капюшонники за такое лечение только в темницу бросают или сразу казнят?

Феарр словно подслушал её мысли.

— А лечишь ты хорошо, — сказал. — Я Эрэйлову руку видел, и до, и после. В Ингилор к Риэле-знахарке он идти отказался наотрез, а тебе вот дался в лапки безропотно.

— Не совсем уж так безропотно, — возразила Ясс. Больше для виду, потому что — кому похвалы своим умениям слышать неприятно?

— Так вот, мы видели: я, Ланнан, Нарэн. Не осталась бы ты с нами, а? Для чего тебе к Астариэнну — пыль веков с ржавеющих железок в оружейной смахивать?

Ясс промолчала. Ещё год назад — взвилась бы на дыбы, как норовистая лошадка: как для чего? Это ведь сам Алри Астариэнн, Хранитель Кеории! Тот, кто на своих плечах такую ношу несёт, что любая возможность ему помочь — в радость. Скажет — пыль вытирать, она, Ясс, была готова и на это; хоть больше всего мечтала — ну да, о чём же может ещё склонная к героическим порывам девица! — быть его оруженосцем, учеником, как Арамано когда-то. А, если начнётся-таки, наконец, начнётся настоящая война с митлами, хотела быть с ним рядом в каждом бою, прикрывать своим щитом от шальных стрел…

Было? Да, всё это было. До Антйоррэ и Бреса Сэлдэнска. Теперь, что думать, к чему идти и стремиться, Ясс не знала.

— Из тебя хорошая лекарка выйдет, — продолжал Айнинбэл. — Хорошая, я знаю, у меня мамка такая была. Кто учил-то тебя?

— Как всех, — пожала рыжая плечами. — Другой знахарь, старый да мудрый. Кстати, кеор-горец по рождению.

— Вот как даже? — недоверчиво нахмурился феарр. — А откуда он там у вас взялся? Горцы, они к своей земле прикипевшие, будто корнями вросли, их сухими листьями по миру не носит.

— Этого вот занесло.

Айнин задумался, потом усмехнулся, посмотрел на Ясс с хитрым прищуром.

— Верно, я и забыл, что ты у нас не так проста, как можно подумать сразу. У Андоррца он служит, твой кеор-знахарь. Рядом с этим, говорят, и не такие чудеса бывают.

— Можно сказать и так, — уклончиво ответила девушка. — Почти.

— Расскажи про него, — попросил. — Не о знахаре, об Андоррце.

Ясс помотала головой. Вот уж чего точно она никогда, никогда не хотела бы делать — это рассказывать о Бресе, тем, кто его не знал лично. Пусть думают, что в головы взбредёт. Каким бы он ни был, Андоррец, интриган и насмешник, людям всё равно нужна надежда, нужно верить в то, что есть хоть кто-то, кому они не безразличны. И, если сказка о справедливом хитреце придаёт их жизням и борьбе чуть больше смысла, то — отчего бы и не быть такой сказке.

Эйтне, зелёный кеорийский ветер нёс с собой дыхание весны, полные горсти свежих, как родниковая вода запахов, предчувствие обновления и лёгкое, едва заметное веяние ещё не скоро грядущих гроз…

***

А потом с ней, рыжей Яской, случился берег Андино, Антиннэ, Эантиннэ, той реки, что весь Уумар делила на половины. Говорили: то не река вовсе, морской пролив, но вода его была сладкой, без следа морской горечи. Говорили, что как и Фэс Гарах, его некогда выстроили, сотворили йалэди, наложили бессмертные чары, и теперь их самих — нет, как не было, а он — остался. Из конца в конец — от Северного Залива до подножия Стены Безнадежья, в которую он уходил, как в туман и продолжался ли на той стороне, в зачарованном Диг Нэл — откуда узнать.

Ясс брела босиком по скользким камням, по мокрому песку — куда сама не знала, не думала, просто шла, не отрывая взгляда от горизонта, где розовеющее закатное небо сливалось с водой, и даже солнце, отразившись в лишь чуть взволнованной глади, было сразу и в верхней, и в нижней половине. Как знать: которая — настоящая?

Всё, о чём она говорила Айнинбэлу, было, конечно, правдой, но прямо сейчас потеряло всякий смысл. Как только она увидела Андино.

И ведь, верно — не так уж много Арамано рассказывал о Тир Кеорэне, может оттого она ничего и не почувствовала. Ведь все остальные: Гэллирэ, Дед-Мэор, встречники-знакомцы — были ей дороги, но корнями в сердце пророс только один. Тот, что сгорая, выжег часть её самой тоже.

Но она выжила — это главное, ведь так?

И вот она шла, брела, поскальзываясь и спотыкаясь по тому самому берегу, где когда-то гулял юный воспитанник Асхэви-Астариэнна, и — о Яал! — она была теперь старше его тогдашнего.

Она опустилась на колени у кромки воды, зачерпнула в ладони переливчатое как перламутр закатное золото. Птицы кружили над рекой, перекрикивались резкими, хриплыми голосами.

Феарры вымыли-вычистили лошадей, развели костёр, сейчас пели там, собравшись кругом у огня. Они бы не возражали, если бы она тоже сидела там, тихая и незаметная… Добыча. Подарок с подвохом. Непонятно чем смешная для них всех шутка. И это было до слёз обидно, потому что… они — нравились ей. Все. За эти дни у неё было достаточно возможности присмотреться.

Добрый, весь какой-то открытый силач Айнин — ведь действительно ростом, как тот вэнтаррон посреди обычного леса! Лицо — молодое, в волосах — проседь. Умел и шутить-балагурить с приятелями, и разговаривать тихим, вызывающим доверие голосом — так, что казалось, будто знаешь давным — давно, чуть ли не с детства… Он над Ясс взял опеку — явно и попросту, совершенно не интересуясь, кто что скажет, а тем более кто что подумает.

Ланнан — бледное красивое лицо, буйные смоляные кудри. Глаза — ночь тёмная, полная тайн, не всегда добрых, а зачастую опасных. Оружием был увешан чуть ли не с ног до головы. Говорил мало, но в редких его высказываниях яду порой было — куда Эрэйлу! Впрочем, именно он принёс как-то Ясс унизанную звездчатыми цветами плеть ирдннэ-льдянки, что мало где росла, а цвела и того реже, но правильно собранная и приготовленная чуть ли не мёртвых с того света могла поднимать. В Тир Кеорэне она водилась, а вот умельцев, способных верно срезать и применить, было маловато. Ланнан всё сделал правильно, Ясс расспросила подробно.

Нарэн — самый старший, проживший на свете, по меньшей мере, лет тридцать, а притворявшийся — ещё большим стариком, опытным, всезнающим и снисходительным. Даже над Феархорном посмеивался, не таясь особо, но — его любили и ценили здесь, это чувствовалось.

С этими тремя Ясс сошлась поближе, другие: горячий порывистый Вэраан, угрюмый мрачный Ойхэ, шебутной, золотоглазый как совёнок и очень юный Тирмэ, обманчиво-неповоротливый коренастый Ирмарэ, худющий и злой, как лесной кот, Эссаа, весь изуродованный шрамами Лэини-Ловкач, мрачный, хмурый Ниэр, плосколицый дудочник Вехна, да и все остальные — всех их связывло что-то общее, так сразу не понятное, но заметное. И рыжая каннка всё чаще ловила себя на мысли, что хотела бы быть — как они, быть с ними. Не в сверкающих в солнечном свете доспехах рваться в неведомый бой со знаменем Астариэнна в руке, а просто жить, сейчас, не в будущем. Пить пахнувшую можжевельником и тёрном малгарру, курить длинную трубку, плясать до упаду в свете костра, выкидывая смешные, немыслимые коленца, и резать митлов — без разбору на правых и виноватых, и чтобы пахло от неё так же, как от феарров — горьким дымом, железом и кровью. Ясс было стыдно этих мыслей и себя самой, но — они же были, куда деваться.

А ещё был — Эрэйл Феархорниэ.

— Ясинья? — удивлённо спросил он у неё за спиной.

Она обернулась. Он застыл, дёргая кончик косы, смотрел — ей в глаза — настороженно и грустно.

— А чего это ты не вместе со всеми? — спросил. — Бродишь тут, как неприкаянная.

— А ты? — вопросом на вопрос ответила девушка.

— Я? Я — так, — махнул он рукой и сел на выброшенное рекой бревно. — Закатом полюбоваться захотелось.

— Вот и мне, — несмело улыбнулась Ясс. — Не веришь?

Он скривился, отвёл взгляд. Рука его уже не лежала в перевязи, двигать ею он уже вполне мог, но полного выздоровления было ещё далеко. Ясс он к лечению больше не подпускал, но баночку с бальзамом взял. Поблагодарить только вот забыл, а, может, и не умел вовсе.

Ясс посмотрела на его худое лицо, сейчас в неверном, исчезающем свете казавшееся почти измождённым. Золотые ресницы, россыпь бледных веснушек… Он, наверное, нравился многим женщинам. Что же до неё самой — она не знала, что чувствует к нему.

Тогда, в переполненной звёздным светом ночи, он тихо смеялся и улыбался вместе с Ясс. Она называла ему созвездия — так, как её учили в Яшмете ещё, а он говорил их здешние имена. С феаррами он был высокомерен, придирчив и злоязык. Здесь на берегу — сидел, сгорбившись, а обычно яростные глаза казались непривычно серьёзными и усталыми. Будто он сейчас видел в этом закате, в широкой реке что-то давно забытое, разбередившее что-то в душе. Будто ему тоже было что сейчас вспомнить — родное до боли и давно потерянное, а то и оставленное, брошенное, преданное… и пожранное жадным огнём, от которого некому было защитить.

Ясс тряхнула кудрями, снова зачерпнула воды в ладони, окунула в неё горящее лицо. Нет уж, нет! Так она допредставляется! Додумается… Это её был огонь и её — предательство. Её пепелище. Эрэйл и все его феарры не при чём.

— О чём думаешь, Ясинья? — тихо спросил он.

Она невесело усмехнулась.

— Не скажу.

— А если я сам догадаюсь?

— Не сумеешь.

— Поспорим?

Она помотала головой.

— Тогда я так скажу, без надежды на награду. У тебя вид человека, выбросившего в пропасть ключ от дома, в который он и так не собирался никогда возвращаться. Вроде и не нужная вещь, а совесть гложет. Да?

— Нет, — слишком резко ответила Ясс и покраснела: теперь он, конечно же, решит, что угадал.

— Тогда ещё проще: только теперь ты поняла, что ни вернуться, ни вернуть ничего нельзя.

— Нет!.. Да.

Ясс вскочила на ноги. Он был прав. Просто она сама ещё не успела себе в этом признаться.

Ковыльное море Нэриаэаренны, золотой венец города над ним, серебристый сумрак Ястриннэн и, главное, родное присутствие рядом — не вернуть. Только всё это плохой повод для насмешки.

Она хотела сказать ему об этом, но он вновь поднял на неё глаза и слова застряли у неё в горле. Он не насмешничал вовсе — Эрэйл, вождь феарров. Он, кажется, просто слишком хорошо знал то, о чём говорил.

Всё правильно: у всего есть повод и смысл. Если ей для того, чтобы просто однажды выйти из дома и не броситься с плачем назад, понадобилось столь много, то что же толкнуло на выбранную дорогу его? Вряд ли просто заскучал.

В тот вечер они пришли в лагерь и легли вместе, под одним плащом, и Ясс долго не могла уснуть, слушая разговор у костра и всё не решаясь положить руку Эрэйлу на плечо. Ей отчего-то этого очень хотелось.

***

А было — страшно. Им, пережившим тот холод, прошедшим сквозь смерть, тьму, отчаяние, наверное, всё же — не так, они уже знали потери, научились черпать силу даже в них — и спасать друг друга. Она всего этого не умела, нет. Она не видела Силээннэри, не знала ужас и отчаяния Йассаэат Арга, не видела Ланнэн Элинор после всего… Она ничего, ничего не знала и не умела.

Но навстречу им первой бросилась именно она. Пробежала несколько шагов, споткнулась, застыла на миг, прижав руки к груди — и больше уже не останавливалась. Потому что больше не существовало ничего — только омут чужой боли, заполонившей сознание. Как и справилась — неясно. Но — вынырнула, судорожно хватила воздух ртом, обнаружив себя — на коленях, а своих руках — обветренных исцарапанных руках странницы — то, что осталось от. Что нужно делать она знала. Никогда не задумывалась раньше, сколько мимоходом дала ей Тайльйалта, как многому научила — не всерьёз, просто так — как учила свою дочь и её подруг. Теперь — пригодилось. Сами собой пришли нужные слова и — последнее, что она ещё заметила, снова впуская в себя чужую суть — бледное-бледное лицо, с прилипшей ко лбу тёмно-рыжей прядью волос и чей-то голос из-за спины: «Да что она творит-то?»…

Потом — тьма.

Багрово — чёрная, удушающая; что — это? Ведь не боль от раны, нет, та — маленькая, острая, вот же она, только коснусь, и — отпустит, потерпи немного, я — сейчас… я найду. Я придумаю, мы обязательно выберемся, вот — держи мою руку; да — крепче, что же здесь такого? Ты не смотри, что она такая тонкая, силы в ней хватит. Да, даже для того, чтобы удержать тебя, когда ты попытаешься вывернуться. Не выйдет. Ничего у тебя не выйдет. И у тех, кто всему этому виной тоже. У обоих. Я много на себя беру? Нет. Это я раньше — брала. Все делились со мной — щедро и беззаветно, а я шла себе и шла — своей дорогой. Пора и отдавать, верно? Только как же тяжко дышать. Словно стальным обручем сдавило грудь… Ничего, потерпи, я — вспомню, я обязательно вспомню…

Рванулась что есть силы…

Да вот же…

… показалось — распахнула настежь двери — и его души, и своей — впустила резкий холодный ветер, шум деревьев, пение птиц, солнечный свет — и сама стала всем этим — и в то же время осталась самой собой — замерла на пороге, обернулась, чтобы встретить усталый, тревожный взгляд серых как сумрачное небо глаз; поняла — не верит, ничему не верит, ничего не ждёт, хочет обратно в свой привычный кошмар; нашла в себе силы улыбнуться и — шагнула вперёд, настойчиво потянув за руку, которую так и не выпустила из цепких пальцев всё это время…

Это было — будто они и вправду всплывали со дна сквозь мутную воду. Вместе.

— Не мешайте, — это Кейро. — Кажется, получается…

Конечно, он всё понял — самый верный брат, самый безумный друг. Он всегда всё понимал. А голос — измученный-измученный. Видно, и сам-то — на пределе.

Она подняла голову с груди рыжего — вот, значит, как оно выглядело со стороны — и резко повернулась к его спасителю. Тот улыбался.

— Получилось, Урсэйлэн. У нас получилось, — одними губами. — Я ведь и сам пытался так же: пропустить сквозь себя жизненную силу земли, но здесь — не Лаах Лассэ, здесь это сложно…

Сложно? Да, наверное. Она ведь так и не поняла, что именно она делала. Зато она точно знала, что сделает сейчас.

Она подалась вперёд и, притянув к себе Дэлькейра— кажется, прямо за прядь длинных волос — прижалась лбом к упрямому лбу.

Здесь было проще — здесь была песнь; здесь мерно вздымались волны и её неистовый ветер пронесся над пенными гребнями легко и весело, придавая им новых сил и переполняясь солёной горечью…

— Это тарэ твоего народа? — недоумённо спросил Кейро.

— Я не знаю, — вздохнула она и тяжело поднялась. Опираясь на чью-то вовремя предложенную руку.

…Тогда казалось — смогла, успела. Вовремя оказалась там, где без меня — было никак не обойтись. Вот ещё немного — откроет рыжий глаза и улыбнётся измученному брату и мне, невольной целительнице. Может быть, даже скажет что-нибудь и я, наконец, узнаю, какой у него голос.

Много на себя взяла. Не целительницей — щепкой на миг преградившей дорогу бурному потоку оказалась. Смело, смяло, смыло, несусь теперь в его волнах…Тайльйалта, Тайль, где ты сейчас, светлая моя? Как не хватает мне — твоего слова, твоей поддержки, и — что уж врать-то — твоих чар… Потому что я — не могу ничего. Ничего. И Кейро — не может. И мы падаем в эту пропасть — уже втроём.

Нет, не так. Они — падают, а я вою на краю, бесполезная и бессмысленная.

… Он никого не подпустил поначалу — Делькейр. Сам врачевал, сам менял повязки, перестилал постель, купал, поил — силком, потому что рыжий, даже очнувшись, словно потерял разум; потом — сам свалился рядом. Я, всё это время таившаяся по углам безмолвной тенью — подать, поддержать, убрать из-под руки ненужное, сделала как на том открытом всем ветрам берегу — просто поделилась своей жизнью.

— Урсэйлэн? — он поднял тяжёлые веки. — Ты всё это время была — здесь?

Была. Только ты, брат мой, сам был — как во сне, что тебе было до целого мира. Для тебя в нём существовал только один.

— Так нельзя, — тихо сказала я. — Ты должен отдыхать сам. Иначе ты ему помочь не сможешь.

Он стиснул зубы.

— Я — его — не отдам, — выдохнул шумно, прерывисто. — Я имею на это право.

Я кивнула. Конечно, имеешь. Только ты и имеешь это право — как твой отец имел бы все права на своего брата — если бы только успел. И, если он такой же упрямец как ты, быть может, он сумел бы спасти не только тело его, но и душу.

— У тебя всё получится, — кивнула я. — А сейчас ты пойдешь к себе и ляжешь спать. Долго-долго. Я обещаю тебе, что буду здесь, не отойду ни на минуту, даже, если мир обрушится мне на голову…

Он поднялся.

— Кто ты такая, чтобы я мог настолько тебе доверять?

Я пожала плечами. Он был прав — никто. Но выбора у него не было.

***

Ветер сменился. Резкий, ледяной сегодня, летел он над неспешными водами Антиннэ, обжигал вовсе лишёнными нежности прикосновениями доверчиво открытое ему яскино лицо. Она не отворачивалась, смотрела — вперёд, туда, где вот-вот должен был бы показаться берег её грёз.

Ланнан и Нарэн сидели, увлечённо сражаясь в какую-то мудрёную азартную игру; стреноженные и привязные к специальным скобам в палубе кони уже оставили все попытки сбежать с не внушавшей им доверия плоскодонки; а переправщики на Ясс обращали не больше внимания, чем на круживших над рекой птиц. Рыжая каннка была предоставлена сама себе, брошена на съедение собственным безжалостным мыслям.

А у неё пылали щёки — так, будто вернулась болезнь, когда-то сжигавшая её изнутри. Но это было другое, совсем.

Они расстались с феаррами на берегу. Эрэйл Феархорн договорился с перевозчиками, оплатил проезд, вслух пересчитав по головам лошадей и добавив к ним дочь Чёрной Каньи. Прощаться с ней он не стал, скользнул взглядом поверх рыжей макушки, отдал последние распоряжения Нарэну, развернулся и зашагал прочь.

Она не решилась его окликнуть. В конце концов, ко всему можно привыкнуть — даже к Эрэйлу. Всю дорогу до переправы он зубоскалил, предполагая, как именно Яске придётся услужить Хранителю Астариэнну, дабы снискать его особое расположение. Разумеется, его версии расходились с давними мечтами рыжей каннки более чем полностью. К концу пути все эти глупости успели надоесть ей так, что она уже не помнила ни о Кеории, ни о Хранителе, только о скором расставании с феаррами — и ничего не желала сильнее.

Вот и теперь — под мерный плеск воды, под скрип стального ворота — она думала не о прошлом и не о будущем, как всегда, стоило лишь ей остаться в одиночестве. Она перебирала в памяти все те слова, что он ей говорил, все его жесты и взгляды, всё, что она знала и слышала о нём прежде, и что, как ей теперь казалось, смогла разглядеть в нём сама. Она думала о Феархорниэ. И она ещё сама не понимала: было ли это хорошо, или плохо.

Наверное, должно было быть совсем не так.

Серые, светлые-светлые воды Антиннэ напоминали глаза Арамано Ярренвейна — сейчас, ранним и сумрачным утром. Быть может, именно для того, чтобы взглянуть в них, она и рвалась сюда так долго. Ведь, когда мы теряем что-то близкое, что-то отчаянно дорогое — мы готовы на многое, лишь бы суметь его заменить, даже если сами не сознаёмся в подобном стремлении.

Беда Ясс была в том, что она — всё понимала. Даже то невысказанное, в чём пока ещё признавалась даже самой себе. Верных слов не сумела подыскать — но понимала.

Как бы смеялась над ней Денизэ, если бы только могла влезть к ней в голову, подглядеть мысли. А, может и без мыслей ей бы хватило причин для веселья.

Рыжая каннка перегнулась через низкий борт и коснулась рукой воды…