Начало

Глава 33

— Благой, — услышал я слева голос Стива, — вы хорошо выкладываетесь, браво! Не подумать ли нам о каком-нибудь месте поприятнее, чем эта лужайка. Как насчет сада?

Меня словно пробило током до самых стоп. За всю поездку в поезде мысль о саде ни разу меня не посетила, все забылось. Бывает же так!

— Да, да! Где же сад? Мы туда едем?

— Одному Богу известно, куда мы едем! — протяжно, с пафосом проговорил Стив. — Я вам, в общем-то, дело предлагаю!

Его тон сделался заговорщическим, и стало понятно, что дело стоит монет. Мне в ту минуту сад почему-то не казался сокровенным, был он не целью целей, а объектом, который можно купить, или же туда можно отправиться наподобие экскурсии. Ну, пусть так! Я ведь этого хотел?!

— Бинго! — произнес искуситель-джентльмен и прошептал следом: — Я иду к машинис-ту-ту-у! Вы же отдохните с женой; будьте ласковы с красавицей и уладьте все дела до моего возвращения.

— Дорогая, сколько у нас монет? — первым делом поинтересовался я и увидел, что женщина не хочет говорить на эту тему.

Монет, по ее признанию, было мало, только-только на жизнь. Но во мне проснулось упрямство, я не хотел упускать шанс. Жена мягко отказывалась, легко упрекала в невнимательности к ее персоне и к «нашему чаду». Ее красивая, но глупая голова думала о других вещах; какое жалкое создание! И ведь не хочется портить себе настроение накануне путешествия в сад, но я начал злиться на эту женщину. Это же надо, что за система, когда мои деньги идут ей в карман? Я теперь клянчу, унижаюсь!

— Я заработаю много больше! У-ве-ря-ю! — мой аргумент заставил ее защищаться.

— Мой дорогой, насколько больше?

«Еще улыбнись вдобавок, и я начну выходить из себя!» Она улыбнулась.

— Монеты мне нужны совсем ненадолго. Уже завтра я принесу тебе больше, чем взял!

— А-га! — она приоткрыла рот, подняла брови и тем показала, что мои слова мало чего стоят. — Ты так меня любишь, да-а?

Мне пришлось выдавить из себя кривую улыбку. Эта самозванка провозгласила себя моей женой каких-то несколько часов назад, и тут такие заявления. Но, к счастью, в ее руке засверкали монеты, и я произнес так нежно, как только был способен в тот момент:

— Какие вопросы?! Ведь это очевидно!

Я положил ладонь на ее запястье и надавил на точку по центру ее кисти. Женский кулачок ослаб, и в тот самый миг как нельзя кстати появился Стив.

— О! У вас все на мази! — начал он. — Я тоже все уладил. Вы можете поехать вдво…

Монеты со звоном ссыпались в мою ладонь, и я опередил:

— Премного благодарен, Стив! Надеюсь, этого хватит?!

По глазам старикашки стало ясно, что даже с лихвой. Стив взглядом указал на дверь, из которой вышел, и дал понять, что меня там ждут.

— Займитесь дамой до моего возвращения!

— Она разве не с вами? Спутник включен в путевку!

— О, она с трудом переносит чужие края. Вы же составите ей прекрасную компанию, уверен!

— Обманщик! — метнула в меня жена, когда я скрывался за дверью.

Как все же непостоянны эти существа…

Глава 34

Никто меня не ждал. Я оказался в другом вагоне, куда до этого дверь была заперта. Пол здесь был дощатый, даже не паркетный. Обстановка вагона была беднее, и это оскорбляло мое чувство покупателя.

«Должно быть, мои монеты чего-то да стоят. Ни за какие деньги в Семизонье мне не предлагали взглянуть на сад даже краешком глаза».

У меня появилось смутное волнение, что мы не прояснили со Стивом о самом саде. Я, дурак, должен был спросить, не является ли оплаченный тур прогулкой по палисаднику вблизи одной из станций. Как назло, поезд стал тормозить, и я бросился к окну, чтобы разувериться в своих опасениях.

Вокруг, справа и слева были одни только джунгли — сплошные заросли, не протиснуться, не дыхнуть. Можно сказать, это больше напоминало плетеное сооружение, где рядок к рядку росли лианы. Явно рукотворное нагромождение. В правом окне я увидел питона — гигантскую змею, которая ползла, попеременно обвивая вертикальные прутья. Инстинктивно я отшатнулся, испугавшись, что окна могут быть открыты. Напрасно! Все окна были плотно задраены — ни щелочки. Шторы все же кто-то раздвинул, поэтому мне открывалась панорама нижнего яруса.

Когда глаз попривык, я стал замечать, что откуда-то снизу проникает свет. Я бы его и не заметил, только нижние ветви давали длинные тени на кроны, будто пальмы и бамбуки снизу подсвечивают ночными фонарями.

Чтобы разглядеть интересное явление, пришлось вплотную подойти к окну и, упершись лбом в стекло, высматривать диковинное свечение.

«Мать честная! Ведь там что-то есть — не просто лампа. Что?»

Я забегал от окна к окну, стал возить лбом по стеклам, прищуривал глаза, прислонялся виском, вставая на цыпочки. Напрасно!

«Ну, и буржуй этот Стив, за такие деньжищи ползай тут по вагону», — негодовал я, чувствуя, что самое интересное как раз внизу.

— Поднимаясь по лестнице сознания, стойте справа — не мешайте идущим вниз…

Я вздрогнул:

— Ты, окаянный? Тебя и сюда вкрутили, шпик! — досадовал я, что приходится злиться на динамик. Занятно, как работает эта система на поезде, — ведь тут постоянное движение, может, есть радиосвязь? Но выяснить этот вопрос я решил в другое время.

— …Не мешайте идущим вниз… — что из этого? Опять несуразица.

Я оторвался от окна и посмотрел под ноги.

Половая доска. Отлакирована. По виду не новый пол, хотя по нему мало хожено. Под половицами что-то совсем близко застучало и стихло — некий технический звук, о котором я все же имел представление. Подтрубники давления с регулировкой, которым в инженерных конструкциях надлежало быть в непосредственной близости с… люком!

— Так-так, — я стал говорить в голос, — проверим. Инструменты, зараза, оставил!

К удивлению, половицы оказались на продольной гидравлике, и не стоило больших усилий, чтобы сдвинуть одну из них к двери. Соседняя доска, подчиняясь сцепке, стала отходить в противоположном направлении. Мне открывался вид на хорошо смазанные подтрубники и реле давления, все, как предполагал. Однако вместо запаха масла снизу заструился нежный аромат.

Глава 35

Я чувствовал запах десятков разных цветов и, посмотрев вниз, зажмурил глаза — слишком ярким оказался свет. Позади трубок и технической белиберды открывалось нежно-голубое, залитое солнцем пространство. Когда глаза привыкли, я, наконец, увидел сад. Все мои представления о том, каким он может быть, оказались недостойными. Я лег на пол и стал смотреть, не в силах насытить свой взор! Мой взгляд упивался красотой и всасывал ее, нос захлебывался в ароматах, и без всякого вина я запьянел, но не растерял внимания. Напротив, с каждой секундой я больше и больше осознавал, как все замечательно! Мое сердце рвалось из груди, от радости не находя себе места, — в джунглях не было и не могло быть ничего похожего на эту сказку.

Всякие желания ушли, хотелось только смотреть и пить восторг, упиваться и смотреть!

Я услышал, как гидравлика начала срабатывать назад, и понял, что вот-вот мое окно в подлинный мир света захлопнется. Все так же лежа на полу, я расправил руки в стороны и вытянутыми руками уперся в движущиеся навстречу друг другу доски.

Так я и лежал с распростертыми руками, словно Спаситель Христос, чье тело в страдании, а глаза созерцают Небесного Отца! Я буквально висел распятым над садом бесподобной красоты, равного которому по великолепию не только не видел, но и не представлял себе. Мое сердце по-детски ликовало, любило все-все цветочки, щебетание птичек, запахи и пряный ветер, хотело вобрать все это внутрь себя, сплести благоуханный венок и украсить свою мрачную жизнь, затопить ее от края до края надеждой!

От умиления я заплакал, и мужские слезы, подобно скупому дождю, летели к великолепной земле, добавляли ей соли. Я стал собственными слезами, падающими в землю, представил себе, как они достигают корней цветов и начинают свое движение вверх по стеблю к прекрасному цветку. Вот я уже сам цветок, который улыбается солнцу и небу. А где-то надо мной в синеве парит человек, лица которого не разглядеть, но чьи руки широко распахнуты и готовы обнять весь мир!

Я рыдал, как младенец. Всхлипывал, пускал пузыри. Из-за слез картинка стала кривиться. Я щурил веки, чтобы смахнуть капли вниз. Снова открывал глаза и опять плакал. Потом вконец раскис и перестал четко видеть.

Тут кто-то утер мои слезы, проведя по всему лицу шершавой ладонью.

— Это еще что? — послышался испуганный мужской голос, мгновенно прервавший всю песню сердца. Я мотнул головой, и глазам вернулся фокус. На меня смотрело худощавое небритое лицо, подробностей которого не было видно, — человек стоял против света. Секундой позже я рассмотрел, что незнакомец слеп. Он был обращен к земле не лицом, как я, а, наоборот, спиной и своими бельмами пялился в мою сторону, но будто бы смотрел сквозь меня. Я инстинктивно отпустил руки, и половицы стали медленно сдвигаться. Пока они сближались, я обратил взгляд на другое. Рельсы и шпалы пролегали по воздуху. Еще немного, и я стал различать, что они шли не по небу, а по железному мосту. Все это время я был так упоен неземной красотой, что не замечал наскучивших железок.

Небритый тем временем метнулся вправо и затрещал кому-то:

— Кажется, ребенка днищем подцепили? Откуда здесь дети?

Ему что-то неразборчиво ответили, должно быть, по рации.

— Что толку? Колесные пары, реле я проверил, неполадка надуманная. Дитенка глазами надо смотреть — я не полезу! Только быстрее, может, еще жив, изревелся весь, бедняга!

Еще один ответ.

— Только если жив, мне отдайте — я выхожу! Клянусь, я нашел, значит, мой — пусть кривой или без ног. Да чтоб ваш поезд… — детей уже давят, ироды!

Спинным мозгом я почувствовал опасность, где-то случилась нестыковка. В переднем вагоне послышались быстрые шаги в мою сторону, распахнулась дверь, и оттуда вышел высокий стройный мужчина средних лет в форме главного машиниста и с усиками на правильном лице. Усики смотрели вверх и создавали видимость улыбки даже на угрюмой физиономии. На блестящей нагрудной бляхе красовалась та же надпись, что и на колесе, которое однажды благословило мою голову. Одна рука у машиниста была занята револьвером, другая рацией.

— Вы… наш недавний пассажир, не так ли?

Я открыл было рот, хотя не понимал, что говорить, было неясно, на каких условиях Стив меня сюда пустил.

— Экс-хозяин Прайд-Роял, если не ошибаюсь! — поправился аккуратный машинист.

Манер ему было не занимать. Голос был бархатистым, как у швейцара.

— Все ли с вами в порядке?

— Ага!

— Тут механик беспокоился. Чудаку померещился задавленный ребенок под вашим вагоном. Какой абсурд, однако. Рабы так примитивны!

Машинист повернул голову в сторону и стал по рации убеждать, что ребенка нет и быть не может и что безглазый механик обнюхался вредных ароматов из-под моста и пора, дескать, его переводить в Прайд-Роял узловую, чтобы самооценка его поднялась и он перестал видеть воздушные замки.

Я в растерянности слушал диалог по рации, и взгляд невольно упал за фуражку машиниста, на его волосы на висках — безупречная стрижка, волосики назад.

— Извините уважаемый, за задержку поезда, — прервал мою догадку машинист, — нас проинформировали о неисправности, и пришлось заехать на мост. Там снизу естественный свет — лучше просматривается.

Машинист кашлянул, наверное, поняв, что для слепого работяги что свет, что тьма — одинаково, и все же продолжил.

— Газы, понимаете, ядовитые. Механик, бедняга, быстро ослеп. Но ничего, пусть он приходит в себя, а мы через минуту тронемся. Да, вот еще что, — поправился машинист, — ваш, кажется следующий вагон. Этот так… некомфортный. Однако не буду вас утруждать, сам выясню у этого Сти-ва.

Последнее слово звякнуло жестче остальных. Машинист, сохраняя дежурную усы-улыбку, распахнул дверь в соседний вагон, вышел и аккуратно прикрыл дверь, но до конца не захлопнул. Холеный тип спешил поговорить со Стивом. В соседнем вагоне послышались резкие голоса. Я подбежал к двери, чтобы послушать. Спор шел обо мне: дескать, в вагоне полно запахов, и значит, лазили под половицы. Многих слов было не разобрать, но казалось, машинист хотел вытребовать у Стива больше денег. Говорил, что раб-механик может пожаловаться куда надо и придется приложить немало усилий, прежде всего денежных, чтобы урегулировать вопрос.

Стив вспылил и заспешил в сторону моего вагона, бубня, что я только и годен, что кидать мячи и ходить под каблуком бестолковой куклы.

По-прежнему под впечатлением от прекрасного сада, я и думать не мог о безумной погоне за мячами, монетами, о тщеславной жене и плаксивом сыне. Страшно, что ближайшее будущее сулило мне эту судьбу! Стра-шно!

Выскочив в тамбур, я встал рядом с дверью в прежний свой вагон. Тут дверь с силой распахнулась, чуть не убив меня, и один за другим мимо пронеслись Стив и машинист. В этот момент поезд тронулся, и стало слышно, как две пары ног побежали в локомотив. В том, что сегодня такое происходит, машинист обвинял черта; поезд будто сорвался с цепи. За какую-то минуту мы разогнались до невиданной скорости. Издали я слышал потасовку — кажется, виной внезапного ускорения был слепой механик.

«Надо драпать, надо спешить, отворять наружную дверь. Уйдет минут пять, да и то, если замок немудреный, а в этой новой одежде аристократа всего одна булавка. Вот она, крепит галстук… давай, родная!»

Дверь поддалась, но прыгать на такой скорости я счел чистым самоубийством.

Глава 36

В тамбуре свистел ветер, врывался стук колес, лязгал очумевший металл. Мой галстук стало крутить во все стороны, захлестывало глаза. К двери в тамбур подходили, и надо было решаться. Я бросил взгляд на стены — может, какой-нибудь стоп-кран? Ничего. Царапанный рисунок черепа и костей, какая-то надпись. В эпицентре отчаяния, когда надо срочно решать, прыгать ли в объятия зеленому смерчу джунглей или оставаться прозябать в гонке за искусственным счастьем, — в этот самый момент меня озарило. Я спустился на ступеньку снаружи вагона, ту самую, что первой вела в тамбур, рукой ухватился за внешний поручень и так оказался снаружи. Едва я притворил за собой дверь, как в тамбуре загрохотали шаги, загалдели возбужденные голоса.

«Сколько времени им понадобится обнаружить, что я убежал: минут пять-десять? Обыщут другие вагоны, порыскают на лужайке, расспросят женщину, мальчика. Мне бы продержаться до станции и сразу, как только поедем тише, прыгнуть!»

Ветер рвал сюртук, издевался над волосами, и моя скрюченная поза становилась крайне неудобной из-за сильного встречного потока. В глазах мелькало черное и зеленое, а металл, к которому я прильнул, дышал мертвенным холодом! С того первого раза, когда я увидел эту махину, мне показалось, она живая. Пусть железная, пусть бездушная, но дьявольская жизнь не нуждается в таких абстракциях, как душа, — можно без нее, можно силой, ревущей скоростью!

Я ощущал себя висящим на загривке дракона, который вот-вот заметит меня, и тогда конец! Но если даже и не увидит, я отвалюсь сам. Пальцы, уцепившиеся за поручень, онемели и в любую минуту могли сдаться. Холод нырял под ребра, сверлил между лопаток, окутывал шею и намертво вцепился в скальп. Дрожь сотрясала все тело — но почему этот металл такой холодный? Мне вспомнилось, что не так давно у меня уже был мираж — то я гнался за поездом, то вдруг оказывался на зеленой лужайке. В этот раз получилось иначе.

Глава 37

Я перевернулся на бок и запустил озябшие руки под мышки. Вот как запросто разомкнул озябшие пальцы, отпустил поручни, и… никуда не упал! Я вмиг распахнул глаза: все тот же знакомый вагон, куда меня подсадил винодел. В глаза бил нещадный желтый свет, но от сердца медленно отступал страх, я выходил из состояния сна. Меня разбудил озноб, в прозябшем теле металось какое-то собачее чувство холода и одиночества. Вокруг никого не было, а ящик с закупорками стоял на прежнем месте.

«Ух, как тяжело дышу, — этак меня сон напугал. Надо бы вином согреться!»

Но как только я протянул руку за закупоркой, тут же отшатнулся. Все цилиндрики были пустыми. Ящик стоял здесь, чтобы «сдать тару». Значит, все виденное…

Я бросился в тамбур. Он такой же. На стене нацарапан череп с костями. Я стал рыскать по карманам, искать что-нибудь острое и длинное. В узеньком кармашке нащупал стержень, но слишком толстый для замка. Как и недавно, мне стали чудиться шаги с обеих сторон. Кто сюда войдет, как со мной поступят, и что, черт возьми, делать с замком?

Я прильнул к скважине, но за отверстием царил холод и темнота. Глаза скользнули к злосчастной черепушке с угнетающей надписью. Ведь чем-то ее царапали до меня, неужели тип проглотил свой гвоздь — йог этакий!

Между вертикальной стеной и откидной платформой пряталось искомое орудие кустарного производства.

Неизвестный художник, надо думать, пал духом! «Сам не успел сбежать, а теперь своими подписями подрывает мой настрой», — думал я, шаря гвоздем в скважине, все по большей части без толку.

«Растяпа, сконцентрируйся. Внимание, внимание!» — я вспомнил, как давным-давно меня учил стрелять из лука отец. Скоро мои движения стали продуманными, но по-прежнему суетными. Пальцы от чрезмерного напряжения слушались плохо. Тут поезд стал тормозить.

Надо было стараться изо всех сил: если я не справлюсь с замком, то скоро могу встретиться с нежданными гостями! Наконец замок звякнул, и я рванул ручку на себя. Первое, что я увидел, было лицо жены Ребела в чепчике или косынке. Она сразу отвернулась в сторону, но я отметил ее большой нос и глаза с опущенными по углам веками. Она заговорила несвойственным ее комплекции фальцетом:

— Тару пожалуйте назад. Взамен все, как обещано!

Теперь я очень четко слышал шаги из правого вагона и о таре решил не беспокоиться.

— Дай спрыгнуть! — скороговоркой скомандовал я.

Тут труженица встрепенулась и завопила во весь голос:

— Здесь сходить нельзя! С поезда нельзя, не здесь!..

Она силой пихнула ящик прямо мне под ноги и замахала руками. Ее сильно напугало мое намерение, даже как-то чересчур.

— Машинист, машинист! На помощь — пассажир сбегает! — орала жена винодела.

Я угрожал, жестикулировал, топал ногами, но баба ополоумела и кричала свое. Тогда я исхитрился схватить ее за руку и дернуть на себя.

В этот момент за моей спиной послышался скрип петель, и я без раздумий лягнул дверь ногой. Сзади взвыл чей-то голос!

Я стал тянуть тяжелое тело на себя, но она увернулась и вкрутила мне оплеуху.

— Слушай! — чеканил я. — Я сейчас высуну голову из вагона и загляну в твои прекрасные очи. Мне надо говорить, что потом произойдет?!

Тетка перестала кричать. Муж, по-видимому, объяснил ей про мою глазную телепатию с летальным исходом. Свободной рукой она заслонила лицо.

Удерживать пухлую тетку было выше моих сил, и я отпустил ее, спрыгнув вслед за ней с высоты. Так я надеялся смягчить падение. Но угодил под пулю, пущенную из вагона.

«Под лопатку!» — сверкнула мысль вслед за резким ожогом в спине.

— Хватай его, — лютовал голос машиниста, — глупая баба, чего встала?

Та замычала нечленораздельно.

— С поезда желаний так не выходят. Надо платить за проезд, а ты все профукал, бездельник! Отдавай свои совершенства, если нет денег…

Спинным мозгом я чувствовал, что в меня снова целятся. Даже первая пуля была непростой — она будто переключила что-то в мозгу, и там вмиг все опустело. Меня накрыло непонятное безразличие — что мне здесь делать, в этих джунглях? В вагоне было веселье, компания, жена и ребенок — эти картины захватили мою память и тянули назад. Готов поклясться, все это из-за пули, еще немного — и я сам полез бы в вагон.

Я встал и повернулся к поезду, навстречу наставленному дулу, и сделал шаг вперед. Женщина дрожала у меня в ногах, не в состоянии сдвинуться с места и все еще пытаясь скрыть свое лицо. Я поднял глаза и… посмотрел на машиниста. Тот сообразил слишком поздно, видно, пока держал прицел, все позабыл. Его зрачки расширились, и он попятился внутрь вагона — не упал, не закричал, а будто что-то понял.

— Вам будет стократно жаль, уважаемый, что вы покинули поезд!

Я не видел машиниста из-за темноты в тамбуре, но в этом последнем предложении скользнули знакомые интонации голоса.

«Работает на охранника. Вот почему он не сгорел от моего взгляда!»

Поезд тронулся, а женщина заревела, не отпуская ладоней от лица. С минуты на минуту мог появиться ее муж во «взглядо-непробиваемых» очках, и тогда силы бы резко перераспределились. Но мне было не до того — проклятая пуля под лопаткой словно тянула меня за поездом. Все краски пожухли, и если бы не адреналин, гуляющий по венам, то депрессия наверняка парализовала бы тело и мозг.

— Эй, ты, — я так и не знал ее имени, — сейчас ты обернешься ко мне спиной и пойдешь прямо через рельсы напрямую в джунгли. Я всегда буду сзади, не сводя глаз буду смотреть за тобой. Понятно?! Я буду идти след в след, а сейчас — вперед!

«Такая была жизнь, реальная жизнь, — сокрушался мой рассудок. — Ну, кто меня тянул сбежать? Зачем, зачем?»

Повернись сейчас пленница и ударь как следует своей ручищей, я бы не сопротивлялся: так тоскливо и несносно было на душе. Я отчаянно не понимал или не помнил, зачем я ушел из замечательного места, где внутри вагона умещался удивительный мир: веселая компания, поляна для игры в мяч, собственная семья, соседи, с которыми можно было так мило соперничать. У меня, в конце концов, была работа, за которую платили реальные монеты. Мне даже показали сад и могли показать еще… Хотелось завыть во весь голос. Я, идиот, вернулся к рабской жизни, без оплаты, без уважения, с риском быть изувеченным и вообще убитым джунглями. Cвой внезапный, скоропалительный выбор зеленой тюрьмы я не мог, не в силах был понять!

Женщина вздрогнула и покосилась. Наверное, я и вправду бредил вслух.

— Теперь будешь мучиться, аспид! — сквозь зубы процедила пленница.

— Дорогая… мисс, — зазвучал мой подрагивающий голос, и я не знал, надо ли утруждать себя всякими оправданиями и в итоге получить от жены Ребела какой-нибудь неприятный выкрутас, — короче, ваше дело малое. Отойдем подальше, и я вас подкину на дерево. Муж не сегодня-завтра найдет, а я тем временем пойду дальше.

— Ты трус! — не боялась меня здоровячка. — Нашел кого в заложники брать! И сгинешь на нашей земле, потому что трус; в эту сторону болота и плешивая земля, непослушная!

— Не надо мне… я и так получил под лопатку!

— Все едино сгинешь! Поезд будешь свой вспоминать, как райского посланника, и чем дальше, тем больнее. Ох, и незавидная для мужика смерть!

— Не надо, а! Что за пуля такая окаянная? Крови нет, но всю душу выжигает!

— Откуда у тебя душа, раб, — женщина повернулась ко мне полубоком и заслонила лицо, — при чем здесь вообще душа? Все в толк не возьму — зачем ты с поезда полез, ненормальный?!

— Иди, мисс, иди, — и вполголоса добавил, — другие разве не сходят?

— Нормальные люди туда в очередь стоят. Сходят… скажет тоже! Рос ты маменькиным сынком, да и терпеть не выучился. Неужели тебе красавицы там не нашлось? Пусть бы и жена капризная, так привыкнуть можно! Дитенка, поди, тебе выдали, что тебе еще надо? Для рабского племени этого выше крыши!

— Женщина, как тебя там…

— Беатрис!

— Вот, Беатрис. Больно мне, внутри все больно. Разве такое непонятно?!

— Будет хуже. Начал непослушание, забрался на поезд — так продолжай. Нет, он у нас умный, прыгать вздумал, исправляться решил! Теперь помучайся, тебя не жалко, нисколько не жалко. Глупых рабов и близко нельзя к поезду!

— Ты, Беатрис, как со мной разговариваешь?! Я тебя захватил, и если бы не боль, то не посмотрел бы, что ты слабого пола, — вернулась бы домой в синяках…

— Не смеши, — перебила она, — только твои глаза проклятые. Без них ты не страшен и мышам. Маменькин сынок, вот кто!

— А ну, пошла отсюда, — я чувствовал, что заливаюсь краской, — убирайся, не могу тебя видеть!

— Это как скажешь… — женщина проворно попятилась бочком и стала исчезать в джунглях.

— У, зараза! — я дышал тяжело и часто, и это возбуждение заглушало мою боль. Надо было посильнее злиться, поэмоциональнее. — Не-на-ви-жу, дура!

«Как лихо обхитрила?! Сначала вывела из себя, и теперь ее уже нет! Так и мужа своего в ежовых рукавицах держит… ах, зачем же я прыгал с поезда?! Моя супруга была куда деликатнее этой…»

Глава 38

Брел я, не замечая необычных деревьев, густых лиан и даже зверей, рыкающих и шипящих. По темноте, застывшей между ветвями, я стал догадываться, что скоро надо прятаться на ночь, а скрываться некуда. Если не соврала Беатрис, впереди болота, а это хуже всего. Назад тоже опасно. Жизнь, заметно потускневшая, — все равно жизнь, и надо найти смысл, найти, зачем прямо сейчас я живой: все потеряно, но я-то продолжаю дышать! Раньше хоть работа была, а теперь… вот я аристократ недоделанный! Ни титула, ни семьи, ни работы, даже инструменты пропали.

Я прильнул спиной к дереву и стал медленно сползать вниз, пока не сел на термитник или что-то подобное. Насекомые облепили ноги за несколько секунд и стали прорываться выше. Я же настолько застрял в исступлении, что ни желания, ни сил сгонять тварей не оказалось. Надо отдать им должное — далеко не все кусались. А те, кто отважились, сослужили мне пользу. Пулевое ранение словно нейтрализовалось частыми покалываниями в ногах и руках. Когда укольчиков стало много, я сполз с того места и ощупал ноги — они онемели и не двигались, а та, что была раньше повреждена, в тусклом рассеянном свете казалась синей и каменной на ощупь.

«Помру здесь, на болотах, — охранник и не сыщет. Он, наверное, на холодный мозг не реагирует. Вот бы в поезд сейчас — вино, компания, Стив — подлец, а все равно человек интеллигентный». Меня бросало в жар, потом бил озноб.

В ум возвращались мысли про характер Беатрис: как винодел с ней уживается, надо же?! Наверное, страдает, бедняга, вот даже искать нас не пошел.

Продолжая дрожать, я повернулся и запел песенку про жену-неумеху — куплет, знакомый с детства. Напевая дрожащим голосом, я начал крутиться со спины на бок, потом перевернулся на другой и вдруг увидел цветок. Готов клясться, я не видел, чтобы цветы росли так — просто из земли на ровной травке! Давно, кажется, на «Джелоси Маунтейн», я встречал что-то похожее. Среди зеленого бурелома и неразберихи — аккуратная полянка, цветочек!

Оттого, что смеркалось, я залюбовался нежным цветком, и он слабо засветился, по-настоящему. Вид нежно-голубого чуда отогнал мысли о боли, и я стал плавно погружаться в отстраненное состояние — не сон, не явь! Мысленному взору предстал образ сада, открывающийся с высоты. Нос снова почувствовал тонкие запахи, и я весь перенесся туда; замерцал свет, защебетали птички.

Аромат усиливался, и я вдыхал словно не воздух, а чистый нектар. Стебли кружились перед глазами, а иные гладили кожу лица, щекотали ресницы. Из узоров, выложенных творцом этой красоты, я мысленно достраивал замки, ворота и своды, воображал высокие зеркала и бассейны с лазурной водой. Тени стебельков шептали загадки, которые хотелось держать нераскрытыми. Пестики иных цветков, покрытые ворсинками, будто пухом, в воображении вырастали в страну летящих прозрачных одуванчиков.

Нежность и необычная чистота прошлись исцеляющей губкой по измученным нервам. Я знал, что за границами моей фантазии уже опустилась ночь, но здесь, в мире цвета и пьянящей красоты, дай же я напьюсь сладкого нектара! Дай чистоты, дай мне стать кристальным вовне и внутри: чистота, чистота, чистота! Одно твое касание исцеляет от жара желаний.

Я так ушел в фантазию, что на время позабыл про поезд. Все сделалось абсолютным и девственно величественным, совершенным по самой своей сути.

Ночь не пугала меня, упоенного и успокоенного светом. Я видел сад — он есть, он существует! Теперь в любой миг, когда тяжело, когда хочется поддаться желанию, я стану повторять про себя: я верю в твою силу, сад!

Мысленно я повторял эту фразу — «я верю в твою силу, сад» — и другие воспоминания в себя не пускал. Только одно это: я верю в твою силу, сад! Верю! В пространстве надо мной шелестела крыльями большая ночная птица. Я знал, что в другой раз непременно бы струсил. Должно быть, птица кричала страшным криком, но мне чудилось щебетание — громкое, напористое и счастливое.

«Я верю в твою силу, сад. Верю!» Настал черед сна нести меня на своих крыльях.

Глава 39

— Итак, мы в Зоне неподчинения, и ты, повинуясь примитивной природе, полагаешь себя особенным! У тебя есть непокорная мысль, ты мнишь, что прошел так далеко и все еще цел, не убит и не съеден зверьми. Неоднократно я тебя убеждал, что эта идея вредная. Посмотри правила и найди там, что такое мышление люди величают «свободой»; и ты думаешь, что твое теперешнее состояние — не свобода. Ты в заточении, и неволя обрела в твоей голове образ — это мой образ, охранника, защищающего от неповиновения. Ты так мыслишь, но говорю: образ неверный, ты ошибаешься. Свобода в противоположном — слушаться команд и исполнять команды. Припомни, все шло нормально, пока ты не ослушался, не повелся за дикаркой, — и тебя сразу укусила змея!

Вторая ошибка — стремление ускользнуть из-под присмотра и потом надеяться, что выходка пройдет незаметно и безнаказанно. Опрометчивая надежда! Моя роль — следить за исполнением твоей задачи, я санитар джунглей. В действительности то, что ты здесь делаешь, делаю я с твоей небольшой помощью. Это моя работа, но никак не твоя. Ты следишь за логикой?

— Какая логика? Ни разу не видел… — я потер ушибленное ребро, которое теперь добавляло в голос присвист, — чтобы ты работал. Есть здесь логика или нет, я говорю, что знаю!

— Нелогично, поэтому неправда. Люди — фантазеры, придумали себе наркотик и представляют себе в голове разное, упиваются небылицами. Есть правда и ложь, и между ними — ничего! Это логично?

Я открыл рот, чтобы возразить, но схлопотал палкой по другому боку. На лице цербера не было злобы или мстительного настроя, ничего. Воистину, машина наказания преподает урок с наглядными примерами!

— Боль от удара, она логична? Конечно! Есть удар и реакция нервной системы, это логика. Согласен?

Я неубедительно вздохнул — в полную грудь дышать было невыносимо.

— Моя задача и в том, чтобы следить за тобой, и в том, чтобы считать все сделанное тобой своим. Не надо рассуждать об этом, все всецело логично!

Голова шла кругом, и эта утренняя драма походила на допрос с пыткой. Парадокс заключался в том, что у меня выпытывали мое мнение.

— Если тебе все логично, то при чем здесь я? Какая разница, логично в моей голове или нет, — я делаю дело, и ты считаешь это своим, пускай будет так! Но до моего мнения… до него кому какое дело?

— Размышление твое, раб, непоследовательно и коренится в непослушании. Ты много раз читал правила, но так и не дошел до смысла.

— Там все коротко и ясно…

— Но тебе неясно! Наркотик фантазии замутняет ясность. Очнись и избавься от зависимости. Ведь суть правил одна и никогда, никогда не была другой.

Охранник сделал паузу:

— Суть правил — их исполнение. Это все, другой сути нет, и не надо искать. Формулировка эта логична и безупречна. Настолько же, насколько логична и безупречна боль от удара.

Последовал показательный удар по плечу, после чего я стал склоняться к точке зрения надзирателя.

— Когда есть непонимание, надо немедленно спросить. Ты ни разу не спрашивал, в чем суть правил, но все время старался их нарушить — это нелогично. Правильная последовательность: прочитать, понять и восполнить непонимание вопросом — это логично! Но прочитать, не понять, затем не спросить и вдобавок действовать как взбредет в голову — это против всякой логики.

Возражать, чтобы получать удары, не хотелось: цербер мыслил линейно и не сворачивал со своей прямой ни на миллиметр.

— Я так не могу думать. Никто меня не учил: раз, два, три — и все правильно!

— Вздор! Это лень и фантазии. Ты сам сказал: раз, два, три. Ты ведь не стал считать обратно от трех к одному?! Значит, зачаток логики присутствует, следовательно, есть семя рациональности, и ты способен следовать правилам. Следовательно, можешь чувствовать, что эту работу делаю я, а ты только исполнитель. Логично?

Мне нужна была другая тактика. Его дурно написанная программа — это пластинка с царапиной.

— Знаешь, санитар джунглей, есть граммофоны такие. Песни играют с пластинок. Пластинки стареют и… ну, плохо работают. Это логично, ведь так? Дойдет до определенного места пластинка, игла соскакивает и возвращается обратно, играет один и тот же участок, и так сто раз, тысячу раз!

— Пример, не сообразный с ситуацией.

— Это наглядный пример. Ты ведь бьешь меня нещадно, все показываешь пример. Вот и я стараюсь показать, как умею, демонстрирую словом.

— Нет связи: пластинка, царапина, сто раз, тысячу раз. Нарушена последовательность. Вложи себе в голову такое: пластинка должна работать — воспроизводить звук. Если она не работает и имеет царапину, значит, она не исполняет своей функции; следовательно, должна быть:

а) исправлена;

б) если неисправима, уничтожена.

Совершенно глупо играть ее сто раз, не говоря уже о тысяче.

— Опять двадцать пять!

— Раб, ты говорил о ста! Двадцать пять — это четвертая часть от ста, где последовательность? Запомни, наконец: все неприятности происходят из-за того, что в тебе нет последовательности. Ты получаешь удары от меня. Эти удары — звенья последовательности, которую запустил ты сам, понятно? Хотя ты думаешь о моей злобе или ненависти, при чем здесь эти отжившие способы?

Говорить что-нибудь поперек было глупо, некоторые тумаки я и вправду заслужил, и пусть это будет ценой за билет на поезд, в котором я прокатился.

— Ты думаешь, — продолжал цербер, — вина, то есть, по сути, еще одна фантазия, стала сейчас поводом для моей дисциплинарной корректировки. «Провинился», «грешник» — это пустые фантазии. Нет греха, есть непослушание. Чувство вины — это фантазия, наркотик, которым ты глушишь боль от непоследовательности и ее результатов. Что является результатом непоследовательности?

— Другое непосл…

— Верно! Сейчас правильно, — без всяких эмоций промолвил охранник.

— Но невозможно в каждую минуту думать такими цепочками…

— Вранье! Все лень и фантазии.

— Никакая не лень! У меня нормальная человеческая голова. Ее устроили так, а не иначе…

— Полагаешь, и здесь я следую твоей логике, что твою голову кто-то сделал. Следовательно, кто-то вложил туда много неправильных мыслей. И последнее следствие: этот кто-то должен понести наказание. Логично?

Это становилось чересчур:

— Я будто беседую с автоматом для разлива воды, и он поучает: поставь стакан, опусти монету, нажми выбор, дождись, пока остановится струя воды, возьми стакан, выпей, переверни стакан, надави им на спредер, вымой стакан, убедись, что стакан чист. Но если лимонад не попал в стакан по причине самого автомата, то все заново: возьми вымытый стакан, опусти монету…

— Еще более неблагоразумный пример. Не стоит на нем задерживаться, пример ошибочный. Итак, субъект, который вложил в твою голову неверные мысли, — он виноват? Он должен понести наказание?

— Если по логике, — отчаялся я, — то да!

— Поскольку ни в каком обозримом пространстве творца твоих неверных мыслей нет, но мысли рождались в твоей голове, кто должен нести наказание?

— Никто!

— Ты. Пластинку можно или исправить, или выбросить. Если тебе достался неисправный ум, ты должен или по мере сил стараться его исправить, или выбросить.

— М-м-м…

Пролетела птица, похожая на ворону, громко закаркала, и я сбился с мысли.

— Как действующий в тебе, я могу принять решение выбросить твой ум! — провозгласил охранник.

— Ну, это пожалуйста, он только вот не отделяется, не вынимается, я хотел сказать.

— Нелогично, поэтому неправильно. Все кем-то сделанное можно разобрать. Ты сказал, что твою голову сделали. Совершенно точно, что все собранное можно разобрать!

— Тогда выходит, что я абсолютный, если во мне все точно. Если голова запросто откручивается, детали оттуда можно вынимать и менять. То есть, меня можно бесконечно совершенствовать?…

— Если следовать логике, да! Ты ценен тем, что тебя можно улучшить. Из-за непослушания ты оттягиваешь процесс, но я знаю свою работу!

Последний удар был мощным и швырнул меня в упругую стену из лиан на метр. Охранник быстро подошел, поставил меня на ноги, положил руку на плечо и…

Глава 40

Вж-ж-жик! Я невольно протянул руку к подбородку и укололся пальцами о щетинки. Челюсть была свернута вправо.

— Непослушание лечится так, если ты не понимаешь на словах, — слышался голос мучителя.

Следующий удар вернул челюсть в исходное положение, и сразу же следом я почувствовал охлаждающую мазь на висках и щеках. Запахло новыми бинтами.

Философ и мастер кулака теперь работал медсестрой и тщательно устранял последствия нанесенных им же самим побоев.

«Все логично — сам сделал, сам исправляй!» — металось в моей неспокойной голове.

— Прошлая зона нехороша для тебя — слишком много лени и потакания желаниям. Здесь не будет скверных поездов! Приступай к заданию прямо сейчас, думать здесь особенно не нужно.

Охранник передал мне конверт. Соглашаться или возражать было больно, равно как что-либо вообще сказать. Я показал пальцем на свою челюсть и услышал только:

— Лень и фантазии!

«Непонятно, — думал я, бессмысленно шаря глазами по строчкам задания, — такой конкретный дядя: логика, последовательность, послушание. Но предложи я взятку, он возьмет. Да, возьмет и сделает все так, как его попросишь! Но ведь потом опять шлепнешься в его ловушку. Как я теперь понимаю, в этом-то и подвох. Парень все продумал: захотелось тебе за пределы джунглей — пожалуйста. Плати золотом, монетами, синими камнями — и ты за пределами. Но дальше-то что? Кто знает, может, за пределами еще хуже — какой-нибудь всепожирающий огонь или исполинский охранник-монстр. Начнет несчастный бороться с силами запредельного и быстро сообразит, что в джунглях было лучше. Вот как я: выскочил из поезда и сразу пожалел! Там тебя и кормят, и поят, и жена с сыном. А здесь? Побои и унижения, да зеленая униформа джунглей из края в край.

За пределами та же ситуация — стоит туда попасть, как потянет назад. Вернулся, и тебя встречает охранник, все по новой».

Глава 41

Голова, оказывается, — разборный механизм, и эту мысль мне хотелось с кем-то обсудить.

— Есть здесь люди? — мой голос заглох в пустотах между деревьями. Страшно хотелось общения, надо было высказать свое мнение о логике, поспорить. Вокруг стояла тишина, и я собрался было заниматься поисками контурной трубы, когда внезапно услышал слабое жужжание. Такое не могло принадлежать гидравлике и больше походило на звук миниатюрного электродвигателя. Взглядом я стал искать источник звука. С высоты около четырех метров на меня смотрел… окуляр. Я сначала не понял, что это за черный кружок, но, приглядевшись, разобрал объектив видеокамеры. Это она жужжала, поворачиваясь вслед за моими движениями. Кому, как не охраннику, нужна такая слежка? Ему нужны доказательства моих проступков.

Зачем-то церберу понадобилось собирать на меня компрометирующие материалы. Я занервничал, а потом решил проверить догадку.

— Знал бы ты, абсолютный мучитель, — заговорил я в голос, — что без «фантазий» этот мир не переваривается. Джунгли в рот не помещаются и не проходят в горло! Жить здесь нельзя — и точка, это не человеческое место, скверная земля. Я читал, что воображение — это мир сам по себе и этот мир подлинный и существует высоко в душе у каждого человека.

Невольно я запрокинул голову кверху. Как и везде, небо было крепко зарешечено густыми ветвями. Проникал только слабый рассеянный свет.

— Вот судьба, — пугал я себя вслух, — никогда и не доведется посмотреть на небо. Здесь шестая зона, да, кажется, шестая, и, если это Семизонье, значит… где-то после седьмой, где-то рядом… Но что, если за этим безобразием и восьмая, и девятая — они просто без названия! Вот, положим, я вообще бы не родился, забыли меня сделать! Были бы тогда эти джунгли? Для кого? Для охранника? Ха-ха! Кто тогда будет для него работать, да так, чтобы негодяй потом утверждал, что вся работа — его рук дело? Друг Май? Допустим! Но если и Май бы не возник на этом свете?

Оттого что стоять было невыносимо, я побежал. Перед глазами замелькали джунгли. Никакого поезда, вообще никого, с кем бы я состязался, но хотелось мчаться во всю силу. Вперед меня гнала мысль о беспощадном будущем — оно наступает, ни на миг не сбавляя оборотов. Поэтому надо жить, бежать, потому что, пока двигаюсь вперед, я живу. Но когда замру, меня накроет волнами прошлого и будущего. Дабы пребывать в настоящем, я бежал!

Трудно сказать, сколько длилась эта гонка за временем — полчаса или полтора; в конце я упал. Шлепнулся и заплакал, как ребенок, — так сильно не хотелось снова встречаться с беспокойством, обитающим во временных стихиях.

Глава 42

Окажись я на далекой звезде, и там, среди песков и минералов, обнаружилась бы Норма. В момент моего бегового изнеможения она оказалась тут как тут: дразнила и хихикала, оборачивалась ко мне задом. Я чувствовал себя ослабевшим и не сердился. Несмышленая обезьяна, она, по крайней мере, не обременена идеями о долготе жизни.

Я скорчил умоляющую физиономию, будто просил о помощи, но своим ответным взглядом она показала, что не надо было использовать ее как извозчика!

— Ты, это… прости, что ли, — мой голос звучал неубедительно и даже с упреком, — тебе все равно, а я ночью боюсь. Дикая здесь ночь. Да что тебе рассказывать…

Макака изображала, что занята вычесыванием подмышек, но боковым взглядом я видел, что она то и дело стреляла глазами в мою сторону.

«Она ведь может мне отомстить! На что ее соображения хватит — предаст, расскажет охраннику правду или выдумает небылицу. Может, за ее спиной та непонятная камера…

Будто в ответ на мою мысль Норма прыгнула в мою сторону и быстро дернула конец узелка на голове, так что слетела повязка. Меня охватило негодование.

— Хе-хе-хе, чур-бачок.

— Держись у меня, — я стал рукой нащупывать что-нибудь поблизости. Попалась кривая палка, которая тотчас же полетела в проказницу, но Нормы и след простыл. Палка провалилась в заросли. Сразу за этим оттуда медленно выползла змея. Между нами было метров тридцать, но кобра зигзагами устремилась в мою сторону и быстро сокращала расстояние. Я онемел, лишившись способности двигаться. Когда нас разделяло шагов пять, я, наконец, преодолел себя и кинулся прочь, глубже в джунгли, в чрево зеленого плена. Столько, как в тот день, я в жизни никогда не бегал. Мне мерещилось, что змея не отстает, но убедиться в этом не позволял страх. Моим испуганным рассудком управляли ржавые шарниры, которые забыли, где лево, где право. Норма ловко меня обгоняла, и я заподозрил, что со змеей все подстроила она, хотя и для нее это был немалый риск.

— Зачем, зачем так вредить, чего ты этим добьешься?! Да что там… у нее извилин нет, и она пакостит по глупой своей природе. С такими существами никогда не ужиться. — Внутри все клокотало, и градус беспокойства был на пределе, когда я, наконец, понял, что так сильно меня тревожит. Такое бывает, когда во внутреннем диалоге замечаешь посторонних гостей, словно ко мне забрели мысли какого-то другого человека. Беговое откровение объясняло мне, что всякому делу я устанавливаю временные рамки: за сколько нужно обработать контур, к какому часу закончить, сколько времени займет пройти все Семизонье и много других временных ограничений. Сроки достижения своих задач я не раскрываю себе явно, не объявляю охраннику, и только моя потаенная часть знает и держит под контролем намеченный день и час. Если случается, что я запаздываю и не успеваю все к отведенному сроку, нападает беспокойство. Как ни странно, но такое же беспокойство приходит, и когда я заканчиваю раньше срока. Эта догадка освободила меня от сковывающего страха, и я осмелился повернуть голову.

Сзади качались заросли, потревоженные моим пришествием. Змеи не было, и можно было не убегать. Трава казалась необыкновенно мягкой, и место, куда меня занесло, отличалось от остальных; овальная площадка, окруженная деревьями, была свободна от упавших веток, кустарника и древесных побегов. Стояла там только трава высотой по пояс. Я сел, над головой сомкнулась зелень, и сразу сделалось темно и тихо. Я мог смотреть перед собой, не моргая:

— Боже, убереги от призраков ночи и от суеты, разъедающей мой рассудок! Всю дорогу меня донимают тревоги. Спаси меня от них, прошу, спаси! Окаянное прошлое подбирается к моей памяти, а потом, не спросив, заходит. Когда молчит прошлое, я помимо воли тороплюсь в будущее, но и там не находится ничего дающего покой. Мне нужен мир внутри; утоли мою жажду покоя!

Глава 43

Ночь выдалась светлой. Темноты, какая царит в джунглях по ночам, не было. Мне повезло проснуться, когда на землю нисходил свет и своим касанием растоплял темноту. Пейзаж мне нравился: мягкое свечение приходило ровно сверху каждого растения, и от этого на земле выкладывались узоры теней, которые не перехлестывались друг с другом и не выглядели мрачными. Шумели цикады, ночные птицы покрикивали, будто тоже удивлялись такой ночи. Их силуэты порой мелькали в крошечных отверстиях крон деревьев. Там, выше крон, тоже царило свечение, и вся сцена походила на таинственный лунный праздник для обитателей этих мест.

«Зона W, должно быть, предпоследняя. Боже, дай мне не сдвинуться рассудком, пока я в Семизонье! Лишь только до конца — сегодня ночку, завтра, да еще одну. Там, глядишь, в Джи. И должен же там, о боже, быть ход в сад! Если не там, тогда где?

Остаток ночи прошел в размышлениях о поезде и о недоступном саде. А как только засветилось утро, я принялся отыскивать трубу. За этим занятием меня и застал охранник. Он издал звук, означающий удивление, он не ждал так рано увидеть меня за работой. Этот тип не мог ничего добавить или упрекнуть, поэтому быстро скрылся, и все же час после этого меня не покидало чувство, что цербер поблизости и подглядывает из-за деревьев.

— Откуда ты возникаешь? — нетерпеливо спросил я вслух. — Есть ли у тебя дела помимо этих бесполезных визитов? Хочется знать, как я здесь? Справляюсь, не жалуюсь… однако мне отсюда пора, по правде, пора. И не в скупую степь, не в пустыню какую-нибудь, а в сад, только туда! Я его видел, и не надо переубеждать.

— Его я видел, хе-хе!

Норма демонстрировала свою способность повторять слова. Макаку скрывали от меня заросли. Это неразумное животное преследовало меня, не принося пользы, но и не делая большого вреда, а беспокойства вновь командовали в моей голове, и это уже длилось который день. Мне надо было работать с усердием, чтобы не растить беспокойств, трудовая дисциплина одна только и помогала. Чистка водной и электро-нейронной системы джунглей в полной изоляции от людей давала для тирании мыслей обширное поле. К концу шестого дня в «W» от волнений и слепых страхов у меня разыгралась боль в пояснице. Враги-беспокойства сгруппировались в малые отряды, два из которых я сумел различить еще в начале. Это отряд воспоминаний из прошлого и отчаяние по поводу упущенных возможностей. Второй отряд стращал будущим и связанной с ней неопределенностью. Возник и третий отряд — посекундный самоанализ, в котором я пытался понять, как текущая секунда способна помочь убежать, скрыться, исчезнуть из Семизонья. Умысел ли это другого человека, охранника, или все же результат моих давних ошибок?

Из пройденных вольных, самовлюбленных и угнетенных территорий я вынес урок об устройстве этих уголков природы. Как только попадаешь в любую из этих зон, быстро становишься частью здешнего микромира со всем присущими ему безумием. На мысли влияет незримый транслятор и повелевает завидовать, бояться, ненавидеть или лопаться от гордости.

Вот бы рассказать это Маю — он милый мне друг и совершенный человек! Такой, как Май, не бродит по покинутому Богом Семизонью, а наблюдает всю игру со стороны. А студентов типа меня посылают на черновые работы!

— Тр-р-р! Тр-р-р!

Я подтвердил:

— Вот и я говорю то же самое: совершенным надо быть, сделаться наблюдателем.

В тот день я сделал задание целиком и ночевать остался в ямке, которую нашел под трубой. Нейронный ток все же не давал глубоко забыться. В этой среде тревог существовала вибрация, не совпадающая со здоровым сном. Но вылезать наружу я не хотел и кое-как дождался утра, а в районе десяти утра увидел охранника.

Глава 44

«Зализанные височки» в тот день медлил и, похоже, не знал, что делать дальше, а нерешительность ему не шла, лицо кукожилось в непривычных местах, и былая серьезность оборачивалась неуклюжими гримасами.

— Если я ни в чем не ошибся, — надавил я на последнее слово, — сегодня последний день здесь, впереди последняя зона.

— Со счетом у меня все в порядке! — отстраненно ответил охранник.

— Тогда что ж, надо двигаться…

— Это я определяю, что надо, — на мне такая задача, и не стоит пытаться отнимать, очень не рекомендую!

— Даже не думал…

— Ну и хорошо, хотя думать надо, следующее место не для пустоголовых. Придется собрать в кулак всю концентрацию… Территория «Джи» хотя тоже предусмотрена для санации, но по поводу тебя есть сомнения.

— Я победил сомнения еще в первой территор…

— Хватит! Ты не знаешь, о чем говоришь. Человеческий интеллект делает ошибку на первом же утверждении. Твоя высшая мудрость в том, чтобы сразу замолчать, быстро и незаметно для других, особенно для женских особей… они мгновенно видят такие оплошности. Соберись с духом, студент!

Я понял, что от моего поведения сейчас зависит, отправлюсь ли я в «Джи» или произойдет нечто другое. Мне хотелось в «Джи», поскольку там могли быть вещи, которые были скрыты. Никак иначе осмотрительность надзирателя не объяснялась.

— Ты ведь знаешь мои мысли! Если ты пользуешься именно логикой, то все должно быть известно.

— Да, известно все! Интеллект просчитывается, а поведение предсказуемо, потому что подчиняется рассудку.

— Тогда просчитывай, довольно обсуждений… считай!

— Я хорошо определяю, что должен делать в данный момент. Таким, как ты, свойственно давать советы, к которым сами дающие никогда не прислушиваются.

— Ишь ты, как…

— Сейчас необходимо решение, а не расчеты, и не волнуйся, твое поведение никак не связано с отправкой в следующую Зону.

Он снова принялся кивать головой, будто хотел оттуда что-то вытряхнуть, потом стал вполоборота, и я перестал видеть его физиономию — неужели так там все не по-детски, в этой Джи?

Потом охранник выпрямился и подошел вплотную, и через секунду мы были в новом месте. Бесплатный перевозчик сразу сделал мне знак не двигаться, а сам возобновил свои мыслительные потуги. Я повернулся посмотреть пейзаж.

Часто бывало, что в первые часы на новом месте приоткрывался намек на то, чего здесь можно ждать. В глаза бросались странные деревья или дикие лианы с гроздьями обезьян. Здесь все было нормальным, если не сказать аккуратным. Растения выглядели сочными, а плоды на деревьях спелыми и хорошо налитыми природной силой. С ветвей, игриво раскачиваясь, свисали упитанные змеи, и я дорисовал в воображении, что пристрой к одной змеюке рядом другую, то вышли бы качели. К тому же, нередко змеи сцеплялись друг с другом, словно в поцелуе. Змей можно было разглядеть и в траве — они кружили, как волчок, оставляя ровные примятые окружности, что и придавало земле ухоженный вид.

— Неизвестно, сколько тебе еще впереди, — раздался наконец голос охранника, — сейчас сосредоточься на этой зоне. Задание будет готово рано утром завтра. Очень рано утром, так что ты должен быть во всеоружии.

Наверное, у меня был удивленный вид.

— Привыкай к меняющимся обстоятельствам. Встать придется в четыре утра — я не дам проспать. У тебя новый электрофакел, темнота тебе будет нипочем. Сегодня, прямо сейчас, подыщи место для отдыха и найди открытые коммуникации — все, что есть поблизости. Вот флажки!

Охранник протянул мне пакет со светоотражающими тряпочками, их было немало. Зачем это все?

— Укрепишь на стыках и возле пульп! Возьми еще вот это большое мачете — маленького будет недостаточно.

Мурашки пробежали у меня по спине.

— Здесь опасная зона; если завтра твоя работа не удастся… произведем возврат. Да, и никаких поездов, самолетов, ни на чем не ездить — все фиксируется.

Я понял, что камера слежения где-то рядом. И точно: на дереве в десяти метрах от нас что-то блеснуло на высоте первого сука. Так бликует оптика на снайперских ружьях… или камера.

— Не надо вопросов — они только запутывают, но не проясняют, а ясность тебе пригодится. Еще вот змеи: если увидишь, что они любезничают друг с другом, обходи подальше. Те, что кружатся на земле, безопасные. Вся остальная информация будет тебе мешать. Подъем в 4.00.

Цербер растворился в зелени.

— Будет только мешать, — огрызнулся я, — тебе не мешает, а у меня значит, голова не логическая, и все лишнее в ней мешает. Кретин!

— Ну, как тебе? — спросил голос откуда-то сверху.

Я пожал плечами:

— Так себе…

Над головой никого не оказалось, и я поинтересовался:

— Что значит — ну как?

Покрутив головой, я наконец увидел звуковую колоночку — мой старый приятель динамик! Давненько его не было слышно. Но минутку, он ведь раньше не задавал вопросов! Поучал, афоризмы всякие подкидывал.

— Приятель, ты забыл свою работу, — начал я с ним, как с другом, — нужны намеки, как здесь себя вести, что делать; посуди, информации мало, охранник пугает размытыми предупреждениями. Как в такой неопределенности прикажешь работать?

— Следуй одному пути, говорил Конфуций, наставляя искателя, — когда же возникнет у тебя желание попробовать путь другой — попробуй, скоро убедись, что для тебя он пуст, и возвратись на дорогу, которую предстоит пройти тебе одному. Если ты мудр, то вовсе не станешь пробовать чужой путь…

Динамик замолчал, оставляя непонятным, было это наставление высказано мне, или то была часть радиопостановки? Голос чтеца был очень драматичным — люди между собой так не беседуют.

Я медленно поплелся по своему пути в обход шевелящихся в траве кругов. Свое длинное мачете я использовал как трость и предупреждал каждый шаг тычком в траву или в пространство между корнями.

Хотелось понять это место, почувствовать, что тут необычного, есть ли здесь люди. Надо понимать, что если такие и водились в этом краю, то были дикими, а то и вообще людоедами. Поэтому-то «доброжелатель» и вручил мне настоящее оружие.

— Ишь ты, как тебя, бедного, — я мысленно дорисовал остальное туловище и ногу к белой, очевидно берцовой, кости, прислоненной к толстому стволу. Как бы здесь не оказалось жучьей западни! Май говорил, что в дальних джунглях водятся жуки, питающиеся плотью. Май сравнивал плотоядных насекомых с уколами отчаяния в человеческом уме — будто те, и другие одинаково изгладывают живое: одни поедают плоть, другие разъедают волю, и человек становится как тряпка.

Вокруг дерева ничего не встретилось, однако положение кости словно указывало направление — так ее оставил владелец или поедатель владельца. С возрастающим возбуждением я двинулся по указателю: меня волновало незнакомое чувство, предвкушение необычного, к чему я не был готов, — такое чувство усиливалось с каждым шагом. Тут я увидел ее — Амрону. Это было так внезапно, что пришлось фокусировать взгляд несколько раз, чтобы в конце концов поверить, что это девушка, которую я уже знал. Мне вспомнилось, что последний раз я видел ее в поезде. Теперь я мог спокойно смотреть на неподвижную фигуру, и мой взгляд не ранил ее безукоризненное тело, которое продолжало казаться оцепеневшим.

— Амрона, Ам-ро-н-а-а, — позвал я нежно, — это ведь ты?

Меня захватывало необъяснимое волнение, и мысли отказывались объяснять, что все это значит. Тем временем, девушка не издала ни звука — ее будто коснулась волшебная палочка и заморозила плоть. Но я чувствовал, что тело живое. Мертвые или мумии — они не так пахнут, от них не то настроение, и мысли они вызывают не такие.

— Амрона, что с тобой сделали? — проговорил я тихо и аккуратно стал подводить свой взгляд к ее глазам. Разрази меня гром, но в ее застывшем лице я видел большое сходство с обезьяной. Да, у девушки были рот и нос, остекленевшие глаза смотрели далеко сквозь меня, но… Есть же что-то, делающее одного человека похожим на свинью, другого на собаку, а третьего — на лису или на молодого теленка. Можно попробовать объяснить это широким носом, плоской переносицей. Можно сравнить острые, узкие глазки и вытянутый носик с обликом лисы!

Амрона походила на обезьяну без объяснения подробностей — все в застывшей физиономии напоминало много раз виденную мною макаку.

— Спасительница, — пролепетал я, — не ты ли столько раз меня выручала! Как я могу тебя расколдовать?

В тот самый момент мне отчаянно захотелось заглянуть девушке за спину. Там должен, там обязан быть обезьяний хвост!

— Человек, — раздался хорошо поставленный дикторский голос, — Встань с колен, поднимись! Прекрати подсматривать в замочную скважину.

Я вздрогнул и машинально обернулся на сплошные заросли позади меня.

Посмотри-ка, этот динамик-Конфуций, невероятно, должно быть, проницательный тип! Мне стало неловко, будто я пробрался в чью-то комнату и подглядываю. Не буду смотреть: есть там хвост, нет хвоста, какая разница! Пристыдил меня динамик.

— Ам-ро-на! Дорогая моя, что же здесь делается? — я рассматривал ее дикарскую одежду и юбку из шкурок, от наряда из поезда на ней не было ничего.

Даже если есть хвост, я его не увижу — в конце концов надо разобраться, почему из девушки устроили скульптуру.

План был такой: обойти Амрону вокруг и убедиться, что она не подвешена или не прицеплена иным образом.

«Все же какой нахал, — клеймил я себя, — лишь бы найти оправдание своему любопытству. Нет, не буду обходить!»

Я аккуратно вытянул вперед мачете и ребром стального оружия слегка коснулся ее плеча — никакой реакции.

— Да что тут происходит? — услышали джунгли мое негодование, — людей ни за что замораживают. Вот я разберусь, кто здесь так обошелся с моей женщиной!

Во мне проснулась ярость, и я чувствовал, как горячая кровь разливается по жилам и начинает стучать в висках. Гнев нечасто посещал меня, но теперь я чувствовал, что еще минута — и из-под мачете полетят щепки деревьев, разрубленные змеи, порванный папоротник.

Так и случилось: я пустился вразнос, не веря, как быстро мною целиком овладело варварское чувство. Хотелось изничтожить всю зеленую мглу. Мачете летало направо, налево — повсюду свистел тяжелый металл. Досаднее всего, что я никак не контролировал себя, ярость двигала моими руками, как куклами-марионетками. В таком исступлении я потерял чувство времени и остановился, только когда вконец выдохся. В просеке, сотворенной моим безумием, что-то едва слышно шумело — это вслед за мной сыпались подрезанные мачете суки. Потеряв силы, я опустился на землю, и тут вдруг на глаза кто-то накинул замазку, и та моментально затвердела. Мой кулак, отправленный на отражение нападающего, утонул в пустоте.

— Мой господин, это Амрона!

— Ты? Как? Зачем…

— Извините, мой господин, ваши глаза — они такие прекрасные, но я умру, как только…

— Понял, понял… но что дальше? Что с тобой?

— Все будет хорошо, следуйте за мной, — она мягко толкнула меня в спину, и я медленно зашагал, готовый в любой момент споткнуться.

— Куда мы идем?

— Вам будет хорошо, вот дойдете, мой господин, и посмотрите сами.

— Но я могу не оборачиваться на тебя — зачем залеплять мне глаза?

— Нам обоим так лучше. Я поняла это после… в общем, вы меня напугали, — Амрона помедлила, — когда вы наткнулись на меня, это была неожиданность, и я увидела, что вы настоящий зверь. Самый что ни на есть хищник, — вот мне и пришлось замереть.

— Как ты очутилась в этих краях?

— Очень скоро будут все объяснения, они совсем рядом… а ну, пошла прочь! — Амрона прогнала змею с моего пути. Под ногами чувствовался склон, мы спускались, и в какой-то миг Амрона подала мне свою руку, чтобы преодолеть крутой спуск.

«Какая холодная! Наверное, так действует ее онемение… и все же, как далеко мы уходим».

Мы оказались в туннеле, а мои вытянутые руки наконец уперлись во что-то гладкое, твердое и холодное, наподобие камня. Я стал шарить ладонями по идеальной поверхности, пока, наконец, не нащупал ряд полукруглых выступов, идущих один под другим. Все это время Амрона молчала. Во мне вспыхнула догадка — ведь передо мной поезд. Здесь? Каким образом?

— Это…

— Да, ведь вы его хотели, наверное, жалели, что в прошлый раз ушли?!

Замешкавшись, я произнес:

— Не знаю даже, наверное, жалел…

— Мой господин, ну как можно не хотеть поезда, что может быть еще? Поезд есть предел мечтаний!

«Ого, как заговорила дикарка!»

— Ты, наверное,… впрочем, полезли внутрь — не видя тебя, мне трудно разговаривать.

— Из-за любви к вам я привела вас к поезду, но я появлюсь там позднее. Скажите мне все, что хотели, прямо сейчас.

— Не понимаю! Ты не пойдешь внутрь?

— Пойду, позднее, но…

— Хорошо, ты, должно быть, общаешься с господами, со Стивом, с остальными, так?

— Они все мои друзья.

— Тогда прежде объясни мне, какая цель у всех этих людей, зачем они ездят по джунглям?

— Радоваться жизни, только в поезде радость!

— Тогда для чего все остальное: эта нескончаемая зелень, джунгли, звери, охранники, трубки, наконец… Все это для чего-то нужно? Для мук, для борьбы?

Амрона ждала от меня признаний или благодарности, но никак не философии, и ее молчание могло означать, что она то ли не знает, что сказать, то ли не хочет меня расстраивать.

— Говори!

— Я не знаю. Но поторопитесь внутрь, вот, ступеньки здесь.

— Амрона, — сбавил я голос до шепота, — в прошлый раз я сбежал с поезда и не уверен, спасет ли он меня теперь. Мне запрещено заходить. Если я зайду, то уже никогда не вернусь в джунгли, или по возвращению охранник меня казнит.

— Зачем покидать рай, я буду всегда с вами там, внутри.

— Ты не поняла: я не знаю, как долго мне захочется быть в поезде. Если оттуда нет выхода за пределы джунглей, если он только катается по кругу, то мне он не нужен.

— В прошлый раз вы чудом спаслись, благодарите Амрону! — скороговоркой произнесла девушка.

— Так это ты помогала… Спасибо! Но ответь, куда идет поезд?

Внезапно взвизгнула сирена, и ноги обдало горячим паром.

— Надо спешить!

— Я достаточно нарушал правила, и мне все сходило с рук. Знаешь, на этот раз мне не поздоровится — это будет грубым ослушанием. Вдобавок, я не уверен, что сам хочу…

— Дорогой мой, — сверху послышался голос моей жены из поезда, — я все уладила, давай быстрее назад! Люди неверно поняли твой поступок и подумали, что ты хочешь бежать. Но я объяснила, что ты обременен долгом, ты был нужен в джунглях, ты незаменимый предводитель целого народа и порой должен их навещать. Не мешкай, давай быстрей, и зачем тебе эта повязка на глазах, какая дикость!

Она протянула свою теплую руку, схватилась за мою кисть, а Амрона меня подсадила, я же, тряпка, даже не сопротивлялся, шел куда ведут.

Бандаж слетел с моих глаз, и в свете тамбура я увидел свою жену-брюнетку, сына с заискивающим лицом, и сзади них маячил Стив с какой-то скверной улыбкой. Потом все дернулось, поезд тронулся, а я резко обернулся к закрытой двери. За стеклом я успел заметить объектив камеры, смотрящий прямо на меня из амбразуры зеленых зарослей. Путь в мир охранника был отрезан, теперь я навсегда его враг.

— Где Амрона?

Жена зашипела на ухо:

— Забудь эту дикарку, она тень прошлого! У нее свой вагон, свои дружки. У нас же много дел, — если ты так о ней печешься, то увидишь ее позднее на маскараде, — пошли же, тебе надо привести себя в божеский вид.

«Откуда эта женщина выучилась так мною рулить? Я ее совсем мало знаю — так, вместе в мяч играли, а она уже из мною крутит и поучает».

— Вы простите мое занудство, — вмешался Стив, — вечно я со своей оплатой, так устроен, и годы, понимаете. Ну, полно, об этом больше не буду!

— Все нормально, Стив, — механически произнес я, еще не решив, радоваться мне или сбежать, пока не поздно, из этого заточения. Тут, в красно-коричневом чреве вагона, действовал иной наркотик — здесь царил обман. После инъекции наступает эйфория, и боль утихает. Благодаря внутреннему зову, который вырвался из глубины моего существа в прошлый раз, я сбежал с поезда, но даже и тогда жалел. В этот раз, переступив порог железной машины, я понимал, что скоро забуду свои стремления, идеалы, из памяти выветрится все, что я искал.

— Мы еще будем играть в мяч? — так начал свое действие сладостный наркотик.

— Так ведь прямо сейчас! Пойдемте! — отозвался Стив.

В вагоне умещалось бескрайнее поле, но, как и раньше, это меня не удивило. Я подумал, что, наверное, сам усыхаю, и от этого поле кажется таким огромным. Чего только не происходит в джунглях, особенно в поезде желаний!

Мы пустились в игру, и я стал забывать, кто я, зачем я здесь и для чего играю. Перестали существовать всяческие мысли, и слышались только подбадривающие голоса жены и сына.

Глава 45

О, как они за меня болели! В жизни не приходилось получать такой горячей поддержки. Они оба заставляли меня забывать об усталости, не обращать внимания на отчаяние от проигрышей и дрожь перенапряжения в мышцах. «Как это прекрасно — иметь такую семью! Как я жил без такого счастья?»

Стив поддавался, а Свободный хоть и пыжился, но обыграть никак не мог — за время моего отсутствия на вине и сдобах он сильно поправился. Его нерасторопность, запоздалая реакция и растерянный вид необыкновенно меня радовали, если не сказать большего, — я ликовал. Мой мяч катился впереди других, и соперники только поспевали. Наконец я увидел жену, которая забежала вперед и выкрикивала: «Давай, не раскисай! Последний рывок!»

Я навидался чужих жен, но ни разу не встречал такого единства с достижениями мужа.

— Давай! Давай! — неслось спереди, заглушая пыхтение Свободного и старческие упреки Стива. Еще минута, и я очутился в объятиях жены. Я подхватил ее и закружил, а в ногах запрыгал радостный сын.

«Это может быть недолго, счастье может оборваться», — полоснула меня внезапная мысль, но я тотчас же изгнал из себя эту правду.

— Какая ты замечательная, какая молодец!

— Чувствую, нам необходимо подкрепиться, — тяжело дыша, произнес Стив, — вы явно набрались мастерства, пока были со своим народом в Прайд-Роял, ваша супруга рассказывала, — это же надо, бросали, как черт, это же надо!

Меня радовал этот старикан и его своевременное предложение отобедать. Честным мыслям было запрещено подступать близко, потому что тот день претендовал на то, чтобы стать одним из лучших в моей жизни.

У жены в руках появилась коробка с подарочной лентой — неужели так велика моя победа?!

— Мы хотели поздравить тебя еще вчера, но ты был у себя в Прайде!

— Постой, а что вчера?..

Я стал понимать, что время сузилось для меня до дней недели, и крупные части, месяцы и сезоны, напрочь затерялись в зеленом плену.

— Сейчас… май, — произнес Стив.

— Ха, так зовут моего самого близкого друга, и вам надо с ним обязательно познакомиться, о-бя-за-тельно! Но о чем это я? Да, май! Числа, батюшки, боже мой, совсем не знаю!

— Тринадцатое!

Меня аж потом прошибло: мой день рождения! И она знала, она помнила, а я… как отрезало!

— Ты все время помнила?

Милая мордашка только застенчиво кивнула.

— Просто мы не могли тебя найти!

У меня не было слов, на глаза навернулись слезы. Я взял коробку руками, дрожащими от переполнявших меня чувств, по-прежнему не понимая, как эта женщина могла знать то, чего не знал ни Май, ни охранник, никто, включая, как оказалось, меня самого. О дне рождения за два года в джунглях я не вспоминал ни разу…

Что бы ни оказалось внутри, я не хотел открывать подарок при Стиве и Свободном, и жена все поняла. Она взяла меня за руку и мягко сказала, что я перевозбудился, и сейчас же, не откладывая, надо последовать совету мудрого Стива.

Через минуту в моей руке сверкал фужер, и Стив бубнил тост за мое здравие и что-то невнятно о достижении максимума в моей власти над другими. Болтовня плыла мимо ушей, а я зачарованно смотрел на жену.

Видывал я лица и красивее и благороднее, но вся красота перечеркивалась, блекла в сравнении с умом и обаянием такой проницательной женщины. Жена кротко улыбалась и опускала глаза, понимая, что своим знаком внимания попала в самую точку — в сердце сердец.

«Ведь никто на всем свете не знал!» — повторял и повторял я про себя.

— Может, ты угадала? — я впадал в шутливое хмельное настроение.

Жена бросила быстрый взгляд из-под бровей и опять заулыбалась то ли застенчиво, то ли хитро.

— Что прекрасному полу стоит узнать, драгоценный вы наш именинник: у мужчин все цифры на лбу написаны! Включая и размер месячного жалования.

Я непроизвольно посмотрел на лоб Стива, на котором не обнаружил ничего, кроме морщин, и из них, конечно, можно было составить букву или две.

— Написано, написано, я вас уверяю, — не прекращал старик, — дамы смотрят на меня и видят, что я образован, начитан и не простак, а с признаками внутреннего голоса.

— Чего, простите?

— Голос, он подсказывает верные решения, — самодовольно заулыбался Стив, — положим, я не знаю, как кого зовут, а внутренний голос велит мне: взгляни на его лоб, и его подлинное имя там.

— Вы говорите загадками…

— Отнюдь!

Стив пустился объяснять, как много лет упражнялся глядеть на лоб и читать с него, как с табло о прибытии поездов. Будто точно так же там меняется информация: что-то в жизни человека идет по графику, что-то задерживается из-за ошибок.

— Поезда иногда вовсе исчезают, и означает это: нашему герою пришел конец. Ну да не будем о грустном! Только со лба исчезает имя…

— Стив, расскажите о себе что-нибудь, — вдруг вмешалась моя жена, а мне при этом захотелось рассмотреть ее лоб, но она смахнула челку темных волос до самых глаз.

«Все же, как ее зовут? Я не помню имени своей жены — все милая да дорогая. Имя, какое имя? И ведь никто здесь ее по имени не величает, надо же…»

Стив стал рассказывать о детстве, при этом хмель брал его с каждой минутой все больше.

«Имя, имя», — вращалась мысль, не давая мне покоя.

— …на веселых конях.

— Может, то были лошади, — перебила Стива моя безымянная.

— С дамой не спорю… — Стив еле заканчивал мысль.

— Пусь имени-ик скажет теперь, — пролепетал Стив, и в его пьяной речи занозой застряло слово «имени».

— Наш Стив упоминал о детской мечте, — нежно произнесла жена и кивнула мне головой: дескать, твой черед.

— Так и не вспомнить. Но про карусели могу. Мы с отцом на чертовом колесе любили. Бывало, заберемся на самую высоту, а он руки расставит вширь и мне рассказывает: все, дескать, твое! Вырастешь, станешь владеть, управлять этим миром. Ты хочешь, спрашивает, а мне боязно… но, конечно, хочу.

Из глубокой памяти, недоступной мне в джунглях я смог достать приятное воспоминание об отце, а мама почему-то не запомнилась.

— Ведь иначе сюда не попасть, на наш-то поезд, — более трезво задребезжал Стив, — управлять и властвовать, вот каков наш герой! Как, дорогие мои, я вам завидую… — старик заулыбался своими искусственными зубами.

«Сейчас, — мелькнула у меня мысль, — будто исполняется мой детский каприз: через опасения и страх я иду к тому давнему ощущению силы и власти, которых давно втайне желал. Вот, значит, каково быть на поезде!»

Мне стало тяжело думать, и мысль стала вязнуть в дурмане, а из помутневшего сознания вновь всплыло: имя, какое же у нее имя?

Я стал спрашивать Стива о его жене и постарался, насколько было возможно, подвести к моменту, чтобы он назвал по имени и мою супругу. Но плохо старался; Стив меня не понимал и всю дорогу называл ее «милашкой» и «женой достойного человека». Потом меня повели спать, и в роскошной спальне я только успел подумать: откуда такие хоромы, неужели все мяч?

Сон был глухим и глубоким, а разбудил меня резкий толчок и неприятный скрежет металла. Пространство вокруг меня резко сжалось, а потом увеличило нагрузку на мое тело. Предметы полетели от стены к стене, что-то зазвенело и разбилось вдребезги. Сам я стал тяжелее, а жена сидела в постели со страдальческим видом человека, которому на плечи взвалили мешок. В коридоре послышались беготня и шум голосов.

Жена слезла с кровати и, хватаясь за мебель, пошла к двери. До меня донесся голос:

— Дикари! Проклятый Прайд-Роял!

Жена что-то спросила, и ей в ответ:

— Не берем их, они неразвитые, мадам, желания у них дикие, хотят перещеголять себе подобных, и потому под колеса бросаются.

Я стал пробираться по обломкам мебели, а в это время поезд то трогался, то резко тормозил.

— Настоящая беда, — причитал Стив, — сегодня они всей кучей высыпали, массовое помешательство. Теперь из зарослей выскакивают самоубийцы. Дикое племя! Как из Прайда возьмешь одного — пошло-поехало, все пьянеют от ревности. Все из-за Свободного, тащите его сюда, пусть усмиряет самоубийц.

— Точно, он ведь был там главным! — донесся чей-то голос.

— Стой, — загремел я, — стоять, говорю! Я был тут главным, я и разберусь.

И дернул же меня черт, во мне взыграл основной аккорд Прайд-Роял — мотивчик, который невероятно усилился, когда я оказался в поезде.

— Я разберусь, тот был дезертиром. Свободный — это толстяк, его не признают.

Жена оказалась рядом и тревожно смотрела на меня.

«Как ее зовут, о боже мой»?

— Не надо, дорогой, это дикари, у них оружие, — говорили ее губы, но я слышал шепот ее сердца: «ты завоюешь нам славу, навечно станешь героем и предводителем людей!»

Я подарил ей сухой поцелуй, похожий на героическое прощание из пафосных фильмов местного кинотеатра «Эфир». Запутываясь в собственных ногах, я очутился в тамбуре и бросил взгляд назад — да, меня видят, следят за каждым моим шагом, действовать можно. О великая природа, о Прайд-Роял, о Поезд Желаний!

Мои движения превращались в шоу, а в поезде будто работали исключительные профессионалы шоу-бизнеса. Темноту ночи разрезал светильник — самый главный, тот, что впереди локомотива. Какой-то невероятной силой он был повернут вспять ради моего представления!