Начало

Глава 23

«Амрона проста, наивна, как видно, о смерти не беспокоится», — я чувствовал в своем теле неловкость, которой не знал раньше. Собственные движения были мне незнакомы: двигался несмело, как ни крутился, локти упирались в землю, плечи дергались, исчезла всякая гибкость. Я то привставал с земли, то ложился с закрытыми глазами, то старался заговорить, то стыдливо замолкал. Я вслух проклинал себя, плакал, жаловался на джунгли, просил прощения, несколько раз в отчаянии закрывал лоб ладонью и шептал: «Май, Май. Может, и вправду все получится? Может, убьют его?!»

Но что толку, через минуту возникнет другой охранник. Перестреляет всех, такая бесславная смерть и недостигнутая цель…

— Уничтожить охранника невозможно. Мои друзья говорили, в прежние годы было много попыток, неудачных попыток. Амрона, охранник — это часть джунглей, как твоей частью является рука или глаз… — Бог знает почему, мне было тяжело говорить.

— Представь, что Хэй отрезала тебе нос. Через минуту-другую нос у тебя заново отрастает, как хвост у ящерицы. Но ты помнишь, что вред тебе принесла Хэй. То же и здесь — один охранник умрет, но джунгли запомнят, мгновенно сгенерируют другого охранника, и новый будет коварнее предыдущего. Никогда окаянного так не победить!

— Ты говоришь, его вообще нельзя убить! Мы хотя бы попробуем…

— Неужели не пытались до этого? Наверное, немало близких тебе людей полегло.

— Мы ошибались, оружие было неподходящим, мы были не готовы — все это вместе. Сейчас наверняка получится!

— Если у тебя есть уважение ко мне, послушайся и не иди на охранника боем — мотылек на огонь.

— Прайд-Роял не место подчинения…

— Прайд-Роял такое же место, как и остальные, только со своими заскоками!

Амрона меня не понимала, что не удивительно для обитательницы страны гордецов, которые полагают, будто их клочок земли — пуп вселенной.

— Я не вижу твоих глаз, но готов поспорить, что они станут большими от удивления, когда ты узнаешь, что джунгли имеют конец. Есть выход…

Произошла пауза, потом дикарка заговорила с негодованием:

— Только почему-то смельчаки, пройдя много дней, возвращались, откуда начинали!

— Ты можешь выслушать, гордая самоуверенная особа? Есть сад! Слышала, прекрасный сад, не чета этим трущобам.

— М-м-м, что такое сад?

— Остров красоты. Самые лучшие цветы со здешних деревьев ничто по сравнению с красотой даже самого маленького ситуруса.

— Мой господин… — казалось, тема для Амроны была сложной и пугающей.

— Теперь вообрази, что цветов много, сотни, тысячи прекрасных цветов, ты ходишь от цветка к цветку, вдыхаешь необыкновенный аромат, и тебе не хочется уходить из этого сада. Ни за что не хочется!

— Мне всего милее Прайд-Роял! — буквально взмолилась дикарка.

— Ты так говоришь, потому что находишься внутри Прайд-Роял. Из твоей маленькой страны кажется, что эта земля лучше всех. Потом ты вспоминаешь про охранника и тут же сжимаешь кулаки; ни твое предубеждение о Прайд-Роял, ни желание истребить охранника — ни одно настроение не является окончательной правдой.

Я стал задыхаться:

— Тысяча пиратов, не хватает слов, я на нуле!

— Мой господин, мне надо идти. Вас он все равно найдет, а мы выждем подходящий момент. О, как мы заживем потом, мой господин, все будет по-другому!

— Сколько перевидал я гордецов на своем веку, но не слышал, чтобы они к кому-то обращались «мой господин». Почему вдруг я оказываюсь выше тебя? Почему не называть меня другом, приятелем, мужем, наконец?

— Мой господин, я не могу называть вас именами, которые использует презренный охранник. Чем я тогда лучше него? Вы господин и в согласии с обычаем: вы, мой господин, должны чувствовать свое величие, тогда наша земля будет вас хранить.

— Что? — изумился я. — Земля будет хранить, если я выпячиваю себя перед другими, выдаю себя за кого-то, кем не являюсь, ты это хочешь сказать?

— У любого, даже у чужаков, попавших в Прайд-Роял, есть чем похвастаться. Наша земля каждому поможет увидеть, чем он может гордиться, истинно так!

— Будь по-твоему, но если я стану величать тебя «моя госпожа», то это нормально?

— Мне это польстит и увеличит мою силу!

Удовольствие струилось в ее голосе, Амрону в это время надо было видеть, но, даже не имея такой возможности, я хорошо понимал, как ей стало приятно. Разговор явно зашел в сторону ее интересов и ожиданий, и ее сила возрастала. Она продолжала:

— Я смогла бы умерить пыл других храбрецов Прайд-Роял. Если пророку с незрячими глазами, но с могучим зрением духа, сильному и смелому… если ему подойдет такая, как я?! Это так возвышенно, так… важно! «Мой Господин и Моя Госпожа» — это Роял Фэмили, королевская семья.

Я подивился смелой фантазии, но, поняв, куда развивается «сила Амроны», больше не пожелал ее увеличивать. Продолжай она в этом духе, скоро дикарка стала бы походить на местные деревья: неприглядные, вытянутые, чванливые стволы, не дающие тени и укрытия ветви. Что можно получить от горделивого дерева, под которым не укрыться ни от зноя, ни от дождя? И чего можно ожидать от самовлюбленного существа, которое ценит только мнение остальных о себе, но не знает, кто она сама такая на самом деле. Все слова Амроны, ее ужимки, поступки, тон речи, вздохи и возгласы говорили, что ее существо соткано из ложных представлений, из надуманного максимализма, и девушка ни на миг не понимает, что у нее есть душа. Амрона и понятия не имела о том, что существуют тысячи миров, куда она не проникнет, покуда основой ее самооценки будет дремучее эго. Я чувствовал эти миры и о прекрасном саде смог узнать лишь потому, что немного отодвинул такую неправду, не побоялся отказаться от описания мира, в котором крошечное, горделивое «я» есть точка отсчета.

Но втолковывать это нищей рассудком дикарке — занятие бесполезное. И когда, наконец, гордецы догадаются, что решить проблемы Прайд-Роял и избавиться от всех своих врагов можно, только прорвавшись за пределы зоны, победив закон тяготения тщеславия! А пока этого не случилось, охранник станет снова и снова рождаться в их стране, чтобы ломать гордыню ее самолюбивых обитателей. Этому не будет конца вовек.

Глава 24

— Чего разлегся? — голос охранника прервал мои досадные размышления. — Что, все сделал?

— Можешь проверить.

— Опять с закрытыми глазами? — спросил он, глядя на кусок мокрой ткани рядом со мной.

— Укусила змея, пришлось перехватывать ногу.

— Ты нарушил правила, иначе никакие твари не смели бы напасть. Ты пил вино?

— Нет. С чего бы?..

— Верно, не пил, — сказал охранник, будто сверившись с неким внутренним текстом, видимым ему одному.

— Спутался с недобитой аборигенкой?

Я растерялся. Можно ли назвать наше общение с Амроной связью? До последнего мне казалось, что ей нужна власть над Прайд-Роял и я для нее так, временная трость, хотя, признаться, она здорово помогла.

— Можно, я поясню? — заговорщическим голосом начал я. — Ты можешь нагнуться и взглянуть на мою рану, это поможет понять…

Я сомневался, боролся, сказать или не говорить. Но вот голова охранника опустилась к моей ноге, и я стал различать гладко зачесанные назад волосинки на его висках: один к одному. Вечно одинаковая прическа, занудно идеальная и опостылевшая манера держать себя со мной: недоверие, подозрительность в каждой черте лица.

— Только тихо, не делай резких движений, — мой голос хрипел, а не шептал. — Аборигены задумали на тебя напасть и используют меня как приманку.

Ни секунды не размышляя, охранник произнес:

— Имена, кто точно!

— Эй, не сейчас! Хочешь вечно отдыхать под лоном вечно зеленых джунглей, пожалуйста! Но мне не хочется. Так что давай дергать отсюда…

Охранник насторожился, стал вслушиваться, но мне поверил.

— Говоришь, змея? Похожая на эту? — он, не двигая головы, глазами повел вправо от себя.

Я видел, что кобра застыла и стала поднимать голову. Все могло разрешиться за долю секунды. «И как им удалось направить змею? Должно быть, путем воздействия на ее самолюбие», — подумал я перед тем, как охранник опустил руку мне на плечо и просвистело стремительное: «Вжик!»

Местность вокруг быстро изменилась, но я все время думал об Амроне: как необычно было увидеть в женщине сугубо мужскую гордыню. Я вспоминал, что, когда между собой беседуют равные по статусу мужчина и женщина и это обычный, не деловой разговор, сильный пол будет демонстрировать, как умело или даже великолепно он может справляться с любой задачей. В ответах на вопросы представитель сильного пола подчеркнет, что он сыграл заметную роль в достижении цели. Мужчина может даже с подробностями пояснить, где и как он блеснул своими талантами и силой. О такой особенности мужского поведения известно. Но теперь, повстречавшись с Амроной, я оценил, как «по-мужски» она себя держала. Ей бы уделять больше внимания эмоциям: она женская особь и должна чувствовать себя существом, оказавшемся в мире по чьей-то воле: случается счастье — она счастлива, приходит разочарование — она печальна. Во всех ситуациях прекрасная половина — словно пассажир поезда. Одна остановка поезда для нее приятна и увлекательна, другая — неприглядна или даже трагична. Женщина проезжает все остановки, не пропуская ни одной, поскольку поезд движется, и она не властна менять маршрут. Конечный же пункт, последняя станция, куда привезет поезд, для женщины — мистерия. Такой бы и следовало быть Амроне.

Но она другая! Если брать тот же пример с поездом, то она желает быть не меньше чем машинистом. Мужской гордости, так обильно положенной в характер Амроны, нравится думать, что она принимает решения, она им следует, и вся честь за сделанное должна достаться ей одной.

— Выбрось свою гордыню, она никому не нужна, кроме тебя самой! — в забытьи крикнул я, хотя вокруг никого уже не было.

Глава 25

Я по-прежнему лежал на боку, облокотившись на локоть. В отличие от непроходимых буреломов, в новом месте было холмисто. Ковер джунглей, как я мог судить, стелился по возвышенностям, повторяя их форму. С моего места было видно небо — крайне редкое явление. В верхнем ярусе других территорий его невозможно разглядеть. Надо сказать, небеса, увиденные здесь, меня не радовали: серые облака, если уж их с чем-то сравнивать, были похожи на очищенный грецкий орех, — мозговые извилины, только в постоянном движении. Будто плотные клубящиеся струи дыма, перетекающие друг в друга по зигзагам и буграм, — ничего приятного для глаза, совсем не поэтическое небо.

— Ты поступил, как подобает преданному рабу, — послышался лишенный окраски голос охранника. Звук этот напоминал робота, вещающего надиктованный текст с запаздывающей эмоцией: бу-бу-бу, без интонации и чувства.

— Впредь веди себя правильно, и не возникнет проблем, — продолжил бу-бу, но теперь я мог перевести эту речь на человеческий язык: я признателен тебе и в следующий раз буду рад узнать то, чего не мог знать до этого. Дождешься ты от охранника «спасибо»! Надзиратель так избегал всяких благодарностей, что я начинал думать, уж не оружие ли слова признательности?

В тот день мне было разрешено лечиться, и — большая неожиданность — охранник оставил мне телефон для звонка Маю. Его тактика включала в себя кнут и пряник, и для надежного повиновения он иногда прибегал к мелким, ничего ему не стоящим поощрениям. Я решил сразу проверить свою мысль о «волшебных словах» и произнес:

— Большое спасибо!

От моей фразы надзиратель как-то осунулся, отвернулся и сделал жест рукой, как взрослый порой отмахивается от ребенка. Обычно, когда малыш вручает взрослому незатейливый подарок, большой человек улыбается и своим видом показывает, что крайне признателен ребенку. Дитя счастливо, уверенное, что сделало взрослому приятно. Но большой человек выражает лишь снисходительность; для взрослого подарок малыша — сущий пустяк.

Только став старше, даритель поймет, сколько снисходительности было тогда в улыбке взрослого. Охранник одним взмахом руки выразил это отношение: для него я несмышленыш, и, что давно знакомо ему, мне кажется невероятным открытием.

Осталось что-то человеческое?! С какой стати он дал бы мне телефон? Вот что значит общаться с человеком каждый день — это на него влияет.

Как только охранник исчез, я стал разбираться с трубкой. Понятно, что номер мне неизвестен, на самом аппарате значился только телефон информатора, которому я и позвонил.

— Вас слушают! Представьтесь!

Я представился студентом. Называться рабом после Прайд-Роял — ниже моего достоинства.

— С кем будете разговаривать? — безразлично осведомился голос.

— С Маем, моим другом!

Мне было невероятно любопытно, что это за служба и кто эта информаторша — женская разновидность охранника или все же человек в плохом настроении.

— Разыскиваю доступные каналы связи. Время ожидания пять минут.

На другом конце воцарилась тишина, и я принялся рассматривать окружающий пейзаж. При тщательном наблюдении деревья отличались от обыкновенных и выглядели непривычно. Бугристый рельеф был все тем же опостылевшим зеленым омутом без конца и края. Но, приблизив взгляд, замечаешь, что каждое дерево растет, будто по своим законам — кто вкривь, кто вкось. Структура и порядок из других зон здесь были явно не в почете. И если объять единым определением эту новую страну, то вот оно, название: беспорядок.

Известные из биологии законы природы все шли насмарку. Каждое дерево, лиана или куст ослушались творца и задумали собственный сценарий эволюции. Я увидел даже дерево, растущее… корнями вверх: ветви и листья вместо устремления ввысь норовили дотянуться до земли.

Представители флоры: папоротники и длинные стебли с шипами — росли горизонтально, будто пригнутые к земле непрекращающимся ветром. Все друг другу мешало, спутывалось, и такая непоследовательность напоминала о некоем бунте — желании природы сделать все наперекор создателю.

Неприятной неожиданностью для меня стало присутствие большого числа макак. Нутром я чувствовал, что тут не обойдется без Нормы, хотя откуда ей здесь взяться?

— Друг Май обнаружен, разговаривайте!

Я вздрогнул от неожиданности, прошло больше пяти минут, и я засмотрелся. Пустяки! Вот уже мой милый Май кудахчет:

— Кто? Кто там, кто?

— Куль в пальто! — отозвался я и захохотал.

Едва я обрадовался удивлению Мая, как вокруг меня стала меняться ситуация. Злополучным приматам не понравился мой смех. Надо было что-то делать, а ноги не желали слушаться, да и с Маем не каждый день выпадало поговорить.

— Май, повиси на линии, тут, кажется, назревает драчка! — прокричал я в трубу и вытащил из-за пояса мачете.

«Цербер убеждал, что, если вести себя по правилам, животные не тронут», — вспомнилось неожиданно, и я принялся перечислять в уме:

1. Не спорить с охранником.

2. Не нападать на охранника.

3. Не вынашивать дурные мысли против охранника…

После десяти пунктов о «его превосходительстве» шли практические:

13. Не принимать алкоголь и одурманивающие вещества в любом виде (нарушение — казнь на месте!).

14. Не заигрывать и не вступать в контакт с аборигенами.

15. Не кормить животных.

16. Не трогать никаких животных, также не дразнить и не привлекать их голосом, мимикой или иначе.

Четыре последних пункта выпали из памяти, но, вероятно, тоже касались животных. Двадцать первый пункт стоял особняком: Не убивать животных.

Я чувствовал, что в этот раз не обойдется без того, чтобы прикончить пару обезьян в назидание остальным.

— Май, — прошипел я в трубку, — они обступают и настроены серьезно.

— Кто?

— Макаки…

— Только не убивай!

— Это ты такой добрый, а у меня нет выхода. Нога деревянная, убежать не могу. И с тобой поговорить хочется…

— Так уже было миллион раз: если ты спокоен, любые твари в конце концов отступают. Ты в какой сейчас зоне?

— Йо-о!..

— Ну, смотри по обстановке… ты вечно себе на уме…

Дослушать не удалось, потому что я получил первый укус от макаки и как раз в больную ногу. Штук шесть крупных тропических макак вдруг, выскочив точно из засады, с свирепыми воющими криками бросились мне навстречу. Все они, необыкновенно злые, с оскаленными мордами и с красными от злобы глазами, окружили меня и, ревниво толкая друг друга, подняли хриплый рев. Они ненавидели страстно и готовы были изорвать в клочья.

Я, любивший в детстве дразнить и побивать бездомных псов, сперва даже обрадовался нападению. Придав своему лицу свирепое выражение, я что было мочи подпрыгнул на одной ноге и рубанул мачете по первой попавшейся выскочке. Макаки захрипели отчаяннее. С трудом удерживаясь от необдуманного движения и глядя на глаза и зубы макак, я понимал, что, оступись я, меня моментально разорвут на кусочки. Благо меня не брал панический страх, и я был настроен так же решительно, как и противники.

— Получай! — проревел я и обрушил мачете на голову еще одной. Та беззвучно повалилась, и на этот раз волна нападавших схлынула. Макаки принялись галдеть и скалиться. Тут я поступил несообразно своей натуре: ударил еще одну, морда которой мне показалась слишком наглой. Орда отодвинулась еще на метр.

— Ты что там делаешь? — летел из трубки встревоженный голос Мая.

Как истинный друг он волновался о моей судьбе, а я, пройдоха, ни во что не ставил правила, и предохранитель, удерживающий от нарушений все предыдущие разы, внезапно сгорел. Если бы не Май и его своевременный оклик, я бы кокнул еще с пяток приматов. Пружинкой в голове торчала тщеславная мысль, что в конце концов я хозяин Прайд-Роял и убийства, таким образом, оправданы моим статусом.

— Ты там прекращай! Хватит! — неслось откуда-то с земли.

— Дружище, понимаю, ты за меня тревожишься, но здесь по-другому нельзя, это не периферия: тут или ты их, или они тебя. Закон джунглей!

Тем временем зверье, видя, что я не останавливаюсь на достигнутом, ударилось в панику. Я рассмеялся и вспомнил одно из последних правил: не смеяться в голос!

— Кто придумал эти правила?! Сплошная чепуха!

— Я понимаю, — отозвался Май, — каждая зона оставляет отпечаток на твоем характере. Но и ты пойми: правила написаны кровью! Такие, как мы с тобой, положили здесь жизни, и все, что осталось от предшественников, — это правила, пункт за пунктом. Только первые десять сочинил охранник, чтобы подчеркнуть свою значимость. А потом он просто согласился дополнить полезными советами свои десять заповедей. И то, наверное, чтобы рабочая сила понапрасну не вымерла.

— Позволь не согласиться, — мой голос накапливал азарт. — В правилах четко сказано: никого не убивать. Верно? Так знай, охранник хитрым образом убил женщину, используя мои глаза. Кто же убийца — я или он? До сих пор не пойму: лишь только я взглянул на нее, и бедняжка свалилась. Скажешь, я ее убил?

— Дружище, — говорил Май, — охранника черт рассудит, а тебя Бог. Пусть делает, что хочет, но ты держи лицо!

— Сто раз правда! Только бы Бог пометил, что дикарка пала не от моей руки.

Я принялся упоенно рассказывать Маю подробности похождений в земле Прайд-Роял, не забыв упомянуть, что главенствовал там. Поведал историю про необычный поезд. Ему пришлось меня унимать, когда я с сарказмом прошелся по ограниченности тамошнего люда: об Амроне, которая не верит в силу преобладающей массы металла над крохотным весом своего тела.

Какое удовольствие было чувствовать заинтересованность друга. Он не до конца мне верил, и это забавляло. Про свою горемычную ногу я забыл. С трубкой наперевес я, подпрыгивая, жестикулировал, плясал в окружении деревьев, ослушавшихся мать-природу. Мне отчаянно хотелось веселья, и Май определил мое состояние как эмоциональную разгрузку после пережитых приключений. Еще мне казалось, он смиренно, если не сказать сочувственно, принимал мои слова, хотя открыто не успокаивал. Его интересовало это чугунное корыто на колесах гораздо больше, чем мои славные похождения.

— Говорю же тебе, — хвастался я в трубку, — просто тормознул и ждал. Ни слов, ни звуков посторонних. Постоял с минуту и дальше себе покатил, а я остался, — что я, поезда никогда не видел?!

— Сколько было вагонов, и видел ли ты надписи или таблички?

— Не обратил внимания, не до того было!

— В детстве, наверное, ни одного поезда не пропускал, все вагоны пересчитывал?

— В детстве и времени целый вагон!

— Ты куда-то спешил, может, спасал человека или сам укрывался? Ведь это интересные подробности!

— Май, дружище, обещаю в следующий раз все сосчитать. Даю слово! — меня это начинало раздражать, хотя раньше на Мая я никогда не сердился.

— Другого раза может не быть, вот в чем штука!

Я, кажется, стал понимать:

— Ты думаешь, поезд ходит за пределы джунглей?

— Почему нет? У любого поезда есть конечная станция.

Разговор заходил о серьезных вещах и шел наперекор моему настроению. Состояние, в котором я пребывал, напрочь отвлекло меня от цели, я и думать забыл про освобождение из джунглей, про сад, про необходимость точить свой характер для броска за пределы. Сейчас, когда Май возвращал меня к этим мыслям, мне хотелось сопротивляться, с сарказмом острить и как угодно скрываться от подступающей правды.

На стороне своего ненастоящего «я» мне было неуютно, я чувствовал себя уязвленным!

— Что это за сад, если через него лежат рельсы? Если там носятся поезда, гудят, лязгают колесами, пускают пар? Думаю, не хочу я в такой сад! И потом, Май, ты же можешь различать, где уродливое, а где прекрасное. Сейчас мы говорим о чугунной махине — черной, злой. Желтыми глазами там светятся окна, но не показывают, что за ними спрятано. Амрона говорила, что это поезд желаний…

— Вот именно! Одни желают развлечься, покутить с ветерком, но другим, таким, как ты, как я, — нам нужно в сад…

На линии послышались помехи, и после щелчка я перестал слышать друга.

— Что это за тоталитаризм?! — разразился я вслух, — слова сказать нельзя. Девушка, девушка, соедините снова с Маем!

— Канал связи недоступен, попробуйте позвонить позднее! — официальным голосом заговорила оператор.

— С вами хоть можно пообщаться?

— Мне нужно обслуживать абонентов, — голос не церемонился.

— Вот я ваш абонент, обслуживайте!

— С кем вас соединить?

— Да хоть с охранником, если вы такая вся серьезная!

— Соскучились по надзирателю? Странно! — в ее голосе впервые прозвучало что-то человеческое. — Соединяю!

— Постойте, с ним я всегда успею…

— С кем соединить, говорите точнее, — в ее голос вернулся служебный цинизм.

— Давайте, — я готов был ляпнуть любую несусветицу, лишь бы продолжить разговор, — с машинистом поезда. Железного, который по «Прайду» ездит.

— Телефона машиниста в базе нет! — коротко отрапортовала она.

— Ну, с главным, должен ведь кто-то за такую технику отвечать!

— Соединяю, — неожиданно и подозрительно быстро произнесла она. Все звуки стихли.

Глава 26

— Кто там? — каким-то знакомым и хамоватым голосом спросила трубка.

Я понимал, что совсем недавно слышал этот самый голос.

— Хочу поговорить с начальником поезда, вопрос имеется!

— Ну?! — по-свойски отреагировал знакомый голос.

— Ваш поезд, куда он едет, какая конечная станция?

— Раб, должно быть, это ты? — тут я наконец узнал голос Свободного и сильно смутился.

— Я уже господин Прайд-Роял! — все, что я мог ему ответить на тот момент.

— Этого жалкого клочка земли?! Невелика заслуга.

Свободный развивал свою тему:

— Поезд — это все, что нужно, ни на что не поменяю. Я уже объехал все Семизонье и не встретил ни одного достойного места. Но здесь, внутри!..

— Так ты сейчас прямо в поезде? Едешь?

— На месте торчат одни неудачники! Поезд мчится вперед, здесь сбываются желания. Теперь у меня власти, как никогда. Захочу — и любую зону переверну вверх ногами.

Свободного понесло, он рассказывал небылицы и наивно полагал, что я буду верить.

Однако я не мог смириться с мыслью, что Свободный, дикарь и самовлюбленный проходимец, только попал на поезд — и вдруг уже начальник: все и сразу. Подтверждением его слов был непрерывный стук колес, наряду со звоном бокалов и столовой посуды.

— Кто докажет, что ты говоришь?

Вместо ответа Свободный прошипел в сторону от трубки неразборчивую фразу про свое имя. С того конца так постарались отчеканить имя начальника поезда, что я оглох на одно ухо.

— Прощай, неудачник, не до тебя! — с сарказмом произнес он и бросил трубку.

Мне стало душно от зависти. Внутрь стал проникать новый для меня дух вседозволенности и праздности, бесшабашного отношения ко всему. Захотелось прожигать время, отдаваться прихотям и наслаждаться тем, как другие тебе прислуживают, стараются угодить. Подумать только, всего через несколько дней после исчезновения Свободный так поднялся! Он и вправду казался пресыщенным, довольным и еще более амбициозным. Во мне зазвучали мириады желаний, и захотелось исполнить, по крайней мере, вот это, запрещенное: напиться вина! Пусть наказывают, пусть хоть убьют, мне сейчас — все равно!

Тут еще динамик проснулся от спячки:

— Жизнь так устроена, что ее можно только на что-то тратить, ее нельзя накопить. Большее, на что мы способны, — это два дня не поспать, а потом вырубиться на полсуток. Другого способа поднакопить время еще никто не придумал!

— В тему вещаешь, братишка! — развеселился я.

Во мне бушевало что-то шальное, непослушное. Я смекнул, что у макак должны быть запасы вина. Паршивки известны своим воровством и наверняка скопили целые погреба. Май рассказывал об обезьянах, которые обирают по ночам дикарей. Откапывают бамбуковые закупорки, которые, по их наблюдениям, люди накануне зарывали под землю. Потом обезьяны подвешивают закупорки к верхушкам деревьев или закапывают на свой манер. Теперь настало время установить справедливость!

Сколько бы я ни пялился наверх, взгляд только тонул в густых кронах лиственного океана джунглей. Макак я видел, и они нет-нет да и поглядывали в мою сторону. По правилам, я не должен без видимой необходимости вмешиваться в жизнь джунглей, но сегодня правила шли побоку. Выходной!

«Не идущую ногу можно заменить умом-проходимцем», — во мне созрел план, и не терпелось привести его в действие.

— Примите дар от Повелителя Прайд-Роял — блестящая диадема! — провозгласил я, доставая полукруглую отшлифованную шайбу с круглыми стеклышками, используемую обычно для проточного микрошлюза. Из-за деликатности конструкции шлюза деталь весила легче перышка. К шайбе я приделал самую тонкую из имеющихся с собой проволоку. У подножья дерева быстро нашелся бодрый муравей длиною с полпальца. К его задней лапке я привязал проволоку с шайбой, подсадил муравья повыше на ствол, усиками вперед, стукнул под ним кулаком по стволу и принялся ждать.

Побегав минут пять вверх-вниз, отсвечивавший муравей обратил на себя внимание птиц. Те стали подлетать, чтобы склевать «блестящего», но я отпугивал пернатых и обеспечивал трудяге путь наверх. С азартом игрока (азартные игры, к слову, были в джунглях также под запретом) я выкрикивал:

— Давай! Вперед! Куда пятишься?!

Для птиц все наоборот:

— А ну, отсюда! Не смей, брысь!

Ну, чем не скачки? Моим азартом быстро заразились обезьяны. Их внимание было поглощено блестящей безделушкой, которая непонятным образом то спускалась, то двигалась по стволу вверх. По-видимому, муравей понимал свою причастность к игре, но не спешил радовать болеющие за него стороны, а только добавлял хаоса в свои бега.

Наконец он добрался до необходимой высоты, и приматы начали оттискивать друг друга, чтобы овладеть блестяшкой: рывок — и одна отважная макака схватила невесомое колечко. Соперницы кинулись отбирать, а победительница напялила колечко с привязанной проволокой себе на палец и давай скакать по веткам. Проволока стала скользить из моих рук, угрожая в любой момент порваться. Пришлось гаркнуть:

— Эй! Тпр-р-р-р-ру! Стоять!

Мантра подействовала, и макаки разом уставились на меня. Я привязал к концу тонкой проволоки последнюю блестящую шайбу, рискуя остаться без запчастей. Это сулило неприятные оправдания перед цербером. К шайбе была прилажена толстая проволока, но обезьяны ее не видели.

Я подразнил шайбой, подергал за тонкую проволочку, и моя макака, легко отдав первую безделушку соперникам, принялась тянуть на себя новую драгоценность. Скоро палец макаки украсила новая шайба. Но усилилась и зависть со стороны соплеменников обеих полов. Медлить было нельзя, и я вступил в игру.

— Теперь давай ко мне! — я натянул толстую проволоку весьма неожиданно для модницы, так что она едва успела схватиться свободной рукой за сук. Надо отдать ей должное — даже одной руки макаке хватало. Но и я тянул пока не во всю силу.

— Спускайся в гости, поболтаем о жизни, выпьем за здоровье! — свободной рукой я сделал жест, похожий на запрокидывание в глотку жидкости из стакана.

Макака подключила ноги, и я с досадой вспомнил, что ноги у приматов похожи на большие ладони и обхватывают ветки даже лучше рук.

Проволока резала мне ладони и пальцы. Но я обмотал железную нить вокруг запястья и дернул что было сил.

Недавние соперницы тут почему-то стали заступаться за соплеменницу, и в меня полетели сучья и неспелые плоды. Я злился, но знал, что нужно перетерпеть. Наконец, в меня устремилась первая долгожданная бамбуковая закупорка.

Я повис на проволоке, рискуя обрезать себе кисть руки. Макака заверещала, и следом я получил по голове еще двумя закупорками. Внезапно всякое натяжение ослабло, и я повалился на спину. Героиня представления догадалась стянуть с пальцев «колечко» и осчастливить меня возвратом одной шайбы. Другую я не нашел.

Над головой бушевал гвалт, и меня по-прежнему осыпали хламом. Как бывалый медведь, я перестал обращать внимание на галдеж, пока в глазах внезапно не сверкнули тысячи искр и голова, вмиг налившись тяжестью, не ускользнула в неведомую пропасть без дна и края.

Глава 27

Я очнулся глубокой ночью, окруженный шумом и неразберихой. Задняя часть черепа, куда пришелся удар, чудом не раскололась. Чтобы оглядеться по сторонам, пришлось вращаться всем туловищем — шея не работала. Я кое-как вставил батарейки в факел. Местность озарилась белым светом, и что-то чужеродное попалось мне на глаза. «Нечто» лежало прямо рядом с ногой.

Это был металлический диск в полметра диаметром с большим отверстием в центре. По окружности шла надпись наклонной вязью, какой обычно украшают многозвездочные отели. Надпись гласила:

KeepWishing. TheTrainDoesTheRest.*

_____________________

* Продолжай желать — поезд позаботится об остальном (англ.)

_____________________

Только минут через пять в гудящей голове вспыхнула догадка: передо мной лежало… колесо от поезда, того самого поезда желаний.

«Май интересовался надписями, и теперь они свалились мне на голову. Как, откуда в кроне деревьев запряталось тяжелое колесо?»

У меня не было ответа на этот вопрос.

— Проклятые макаки! — заключил я вслух. — Тащат к себе все, что плохо лежит!

Вокруг хозяйничала ночь, и оставаться на месте было небезопасно, но страх притупился, будто убегая от меня туда, за головную боль, чтобы спрятаться подальше от агонии тела. Страх исчез, но ничто другое мною не овладело. Помню, я стал без толку бродить кругами и всегда натыкался на ненавистное колесо. Жутко болела голова.

«Должно быть, поезд мстит, что я в него не зашел. Повелитель желаний сделал мне такое одолжение — остановился у меня перед носом, а я не соизволил войти!»

Раза три за ту ночь совсем рядом проходила большая кошка, но зоология и классификация видов напрочь вылетели из мозгов после удара. Так что я даже не вспоминал об опасности. Ночные протуберанцы, казавшиеся в нормальном состоянии чудовищными проявлениями ада, сейчас жили своей жизнью далеко в стороне от меня. Нигде не находилось покоя, ничто не убаюкивало боль, и было нужно принимать меры.

— Куда вы утащили мое вино? — глухо ревел я на незримых обезьян. — Сейчас напился бы и помер. Последнее у меня отобрали!

Все же одна закупорка нашлась, и я выпил до дна, не ощущая ни вкуса, ни запаха.

Минут через пять боль сделала шаг назад, но подвела память — с того момента я вплоть до самого утра перестал помнить, что происходило.

Глава 28

Охранник не просто учуял от меня алкоголь, он еще стал свидетелем позорной сцены, в которой я валялся между чугунным колесом и бамбуковым сосудом в абсолютно невменяемом состоянии и со светящимся факелом возле головы. Охранник заметил, как серьезно повреждена моя башня, и ему не осталось ничего другого, как наложить мне повязку. Казнить мое убогое тело было ниже его достоинства — еще до его прихода мною хорошо наигралась судьба. Я стал бредить, и мне казалось, что некоим образом моя сохранность связана со стабильностью самого охранника, с его уверенностью в себе. Такая мысль появилась у меня еще в «D». Будто моя жизнь и существование охранника связаны воедино. Трус, ведь я боялся признаться, что мне туго в одиночку, поэтому-то хотелось думать, что я нужен охраннику.

Все это фантазии! Мы с Маем не раз видели, как не моргнув глазом цербер уничтожает провинившегося. Верно, мы с другом послушные, ходим по тонкой веревочке, осторожничаем, держимся за жизнь, и это хранит нас. Но говорить, что охраннику нужен я или что он симпатизирует Маю, — примитивный самообман!

— Не нагружай голову, — прервал мои раздумья страж, — у тебя дергается лицо, и я понимаю, что вслед за грубым нарушением правила об алкоголе ты засоряешь мозг скверными мыслями обо мне. Это за-пре-ще-но! Подтверди, что ты понял мои слова.

— За-пре-ще-но, — передразнил я, но охранник не уловил насмешки.

— Откуда у макак колесо от поезда? — простонал я свой вопрос.

Ответом страж себя не утруждал. Геометрически ровный причесанный бок его головы обратился в мою сторону, и до меня донеслось очень отчетливое:

— Убью!

После короткой паузы он добавил:

— Тебя, макак и любого, кто нарушает правила. Теперь о деле: прочтешь задание, когда начнешь соображать! Сейчас для тебя лучшее лекарство — это средство из человеческого арсенала: «клин клином».

С разворота в мою до тех пор целую челюсть охранник ударил, не глядя. Засверкали искры, потом туман и повтор недавнего сценария с пробуждением и непрерывным гулом. Но его урок меня взбодрил, и моя мысль понеслась быстрее.

Глава 29

Ночка выдалась на славу: закупорки с вином будто сами сыпались под ноги, и впервые за все время я негодовал по поводу отсутствия хорошей компании. Я был бы рад слышать женский смех, шутки, хотя для компании подошел бы и Май.

Макаки что-то про меня поняли и сочувственно подбрасывали бамбуковые трубки без прежних покушений на мою личность.

— Животное племя, — разносились по джунглям мои возгласы, — веди меня к людским дикарям, чего они прячутся по щелям? Я сегодня души добрее!

К моему изумлению, в этом краю обнаружился дикарь-человек. Настолько уникальный в своем роде, что ему даже не подходило определение «дикарь». Мужик средних лет с рыхлым лицом и в необычных очках-сетках, улыбаясь, сам вышел ко мне. Боже мой, как давно я не видел улыбки! Пусть и улыбался мне этот тип неискренне, мне нет дела. Я был рад, что человеческая раса наделена таким великолепным даром — улыбкой!

— Вам пришлась по душе моя настойка?

— Какая настойка? А-а-а, вино-то?! Хорошо отключает, благодарю. Как вас зовут? — мужик увидел протянутую руку и поспешил вытереть свою от пота.

— Ребел! — ответил мужик с той же улыбкой. От рукопожатия затряслись его бугристые щеки, и лицо сделалось похожим на желе.

— Ваше имя я слышал, когда вы бредили, — добавил он.

И что я еще наговорил? А этот тип не соизволил мне помочь, тоже мне человек.

— Бунтарь, что ли, — уточнил я и сразу перешел на «ты», — не похож ты на повстанца.

— Зеленые каски отошли в прошлое, в дремучую историю… — собеседник, похоже, был грамотным. — Да потом и мы с вами не в самом отсталом месте, так ведь?!

Толстощекий бунтарь подмигнул и улыбнулся еще шире.

Непонятно куда он клонил, и я предпочел смолчать. Вдруг он шпион или другая зараза, порожденная зеленой чащей. Слишком большим было отличие этой персоны от всех виденных мною в Семизонье.

Но через несколько минут я стал откликаться на его шутки, и подозрение ослабло. Парень умел быть приятным, к тому же, он многое знал о поезде и, как оказалось, даже поставлял туда свой напиток.

— Неужели прямо в поезд? Никто тебя до сих пор не поймал?

— Спрос рождает предложение! — ему было весело поговорить, должно быть, и он отвык от нормального общения.

— Скажи, Ребел, что это за местечко? Цербер доставил сюда, но забыл рассказать о местных нравах.

— О, ты, наверное, сам заметил?! Если нет, так только к лучшему, — при этом мужик указывал на свои необычные сетчатые очки.

Я сосредоточенно уставился на его очки, и приятелю пришлось объяснять. Очки снижают визуальное искажение местной дикой природы. На больную голову я пока не замечал, но в действительности деревья здесь не только растут как попало, но обладают еще одним свойством. Защищаясь от нежеланного контроля со стороны, флора зоны «N», ее видимый глазу покров научились выглядеть перфорированными. Картинка, открытая глазу, будто состояла из множества отверстий, равноудаленных друг от друга.

В пример Ребел привел телевизор с лучевой трубкой. Когда вплотную приближаешься к экрану, картинка на нем превращается во множество отдельных точек. С расстояния в несколько сантиметров долго смотреть такое изображение невозможно — начинает кружиться и болеть голова, в глазах рябит, и хочется немедленно отойти подальше и увидеть изображение с расстояния.

— Только здесь, сколько ни удаляйся, ничего не изменится, поэтому я придумал эти очки. Плевать на фасон, только бы дело свое знали.

— Я был во многих местах, — начал я издалека, — в одной территории я видел бешеные деревья, которые состязались друг с другом. Но способов защиты я так и не придумал.

— Ты ведь раб? — неожиданно произнес Ребел, но спохватился и быстро добавил: — В том смысле, что тебя… м-м-м, использует охранник.

— В этом смысле можно так сказать. Но предупреждаю, я был и остаюсь хозяином Прайд-Роял! — во мне заиграла гордыня. Но собеседник мастерски совладал с этим человеческим изъяном:

— Нет речи! Это несомненно! Что я хотел сказать — у тебя, может быть, осталась записка, ну, такой конверт от охранника? Там много чуши, знаю, но, может быть, посмотришь в самом начале?

— Ради тебя, приятель!

— Да, ради меня, пожалуйста! — винодел чувствовал человеческую природу. Божественно приятно было услышать «пожалуйста» — слово, почти забытое из-за охранника.

В первом параграфе задания содержалось предупреждение не рассматривать пейзаж более десяти секунд, а фокусировать внимание только на трубе. Массив трубы сделан из искусственного материала и не влияет на визуальное восприятие человеческого глаза.

Я читал эти строчки вслух, но не понимал ни слова. Неужели мне смотреть только на бездушные трубки и больше ничего не видеть?

Я поднял глаза на бунтаря и заметил, как его глазки поблескивают из-под сетки необычных окуляров.

— Если проще, то это так: когда смотришь на точки, ты с трудом видишь целое; явь предстает перед тобой разбитой на великое множество отдельных частиц. Они, эти частицы, сами по себе прекрасны. Каждая цветная единичка представляет собою мир с массой интересных явлений.

Человек глазами наблюдает эту диковинную картину и постепенно забывает свою принадлежность к целому. Ах, да что там — человек забывает, что есть правила, законы, условия. Его тянет к себе удивительный мир то одной, то другой частицы. Ты понимаешь?

— Я? Ну, да, наверное… по-своему…

— Да-да, это так и надо, «по-своему». Вижу, ты понимаешь! Когда ты выпил вина, частицы эти сливаются в радугу: все предстает взору совершенным, исполненным радости, только это обман. Понимаешь?! Залихватская эта радость — все обман, не больше! Обман и неправда толкают тебя грешить и совершать ослушания. Уяснил специфику этого района вселенной?

— К чему ты ведешь?

Но не успел я закончить эту мысль, как ее перебила другая: из-за этих своих очков винодел уцелел от моего взгляда, того взгляда, который открывает охраннику присутствие человеческих существ. Говорить мужику об этом или нет? Наверное, он и без меня знал. Я предпочел смолчать и расспросить об алкоголе, поезде и других интересных вещах, о которых ни охранник, ни Май никогда не расскажут. Помимо непонятных и в общем-то малоприятных земель, зона «N» обладала поистине взрывным духом. Здесь хотелось нарушить все, что до этого было запрещено, хотелось уничтожать любые ограничения.

Ребел пригласил меня угоститься своим излюбленным вином, которое он хорошо прячет от макак. Винодел также рассказывал, что точки, или пиксели, — это символы, которые надо понимать, а я совсем раздобрел и соглашался с каждым словом. Потом я сам заговорил:

— Здесь я потерял страх перед законом. Раньше я неукоснительно слушался правил. Тем и жил! Приятель, ты тоже должен знать, что есть предохранитель, маленький рычажок, который удерживает от ослушания, понимаешь? Слушаюсь — живу, не слушаюсь… — я провел пальцем по шее.

— Теперь предохранитель дымится и грозит перегореть! Вино ли твое или здешний климат… они, окаянные, шутят с моей бдительностью, будто мне назло… — я чуть не плакал. — За все надо платить, но моя пружина настойчиво гнется к удовольствиям, истосковался я, желания кричат, оглушают. Такие, брат, дела!

— Я знаю лекарство от твоей болезни, — проникновенно заговорил Ребел, — надо проехаться на поезде желаний!

Сказал он это изящно, будто ставил мне исключительно хорошую оценку за пройденные испытания.

Не понимая на пьяную голову, я буквально заорал в приступе хмельного задора:

— Давай же, давай! Прямо сейчас гони сюда махину!

— Не спеши! Здесь поезд только ночью и строго через день.

— Давай раньше! Не хочу ждать!

Ребел понял, что я начал буянить, и сделал шаг назад. Тут внезапно раздался протяжный гудок паровой сирены, и его лицо вытянулось от изумления.

Глава 30

— Не может быть. Сегодня?.. Не по расписанию.

Поезд будто ждал за кустом, чтобы появиться в этом месте, а я, оказывается, стоял прямо между рельсами. Хотя было еще не темно, я стал видеть свою удлиняющуюся тень от фонаря, свет которого бил в левую щеку. Пейзаж вокруг быстро менялся. Все вокруг становилось мрачным и бесцветным, но в луче прожектора бушевала жизнь. Откуда-то вырастали диковинные цветы, запорхали бабочки и птички. Цвета поедали друг друга, соревнуясь в яркости, и, впервые после долгого перерыва, я услышал голос динамика. Голосок был слабеньким и нервным и мог принадлежать несчастному, на которого наставили пушку и принудили говорить, что положено:

— Добро пожаловать в мир удивительных желаний, — и почти извиняющимся тоном: — Просто пожелай большего, остальное сделаем мы…

Динамик выполнял политическую роль. Одно время он был на моей стороне: поддерживал мои идеи, наводил на нужную мысль. В другое время эта говорящая коробочка вставала на службу невидимым господам. Тогда я слышал указания, советы и предупреждения, которые, впрочем, можно было истолковывать по-разному. За все время, пока я был знаком с динамиком, он успел побыть со мной в дружбе и в некоем нейтралитете. Я опасался, что однажды он займет сторону охранника и станет мне враждебным.

Голос оборвался, и повисла тишина. Яркий желтый свет не позволял мне видеть ни поезда, ни джунглей. С того времени в памяти сохранилась только моя длинная тень.

«Живой, — подумал я, — у меня такая здоровая тень!»

Глава 31

Из желтого мира меня вытащила рука винодела, она же стала толкать к открытой двери:

— Давай, приятель, не мешкай!

Голос звучал заговорщически и словно извиняясь.

— Поехали вместе, составь компанию! — замямлил я.

— О, в компании не будет недостатка. Я уже не тот, чтобы путешествовать по железке, — с наигранным сожалением признался Ребел.

За его спиной я внезапно разглядел женщину такого же примерно возраста, как и Ребел. Она сгибалась под тяжестью ящика, а ее голова была наклонена вперед, словно она шла тараном. Я хотел увидеть лицо, но Ребел схватил меня за подбородок и развернул мою физиономию к себе:

— Она не носит очков. Приедешь назад, и я покажу ее фото…

— Ты вечно не готов! — причитала женщина, пока я взбирался по ступенькам.

— Он должен быть завтра. Черт его знает, почему приперся не по расписанию. Наверное… из-за гостя!

Я было повернулся попрощаться, но картину опять заслонила фигура Ребела, который совал мне в руки ящик, полный бамбуковых закупорок. Из-за его спины неслась раздосадованная речь:

— Все, что успела собрать! Остальное на обратном пути…

— Короче, приятель, — винодел задыхался от волнения, — скажешь там, что мы отгружаем по расписанию, как договаривались. Сегодня пятница, поэтому только то, что есть… Будут возвращаться, дадим больше. Расчеты тоже на обратном пути. Удачи!

Он слегка пропихнул меня внутрь, потом перед моим носом захлопнулась железная дверь, в которой пронзительно брякнуло стекло.

Глава 32

Взвизгнул гудок, и поезд дернулся. Я невольно улыбнулся, наблюдая, как Ребел скачет между папоротников, стараясь заслонить от меня супругу.

— Да, еще одно, — доносился его приглушенный голос, — радуйся, бродяга: охранник в поезде не появится!

По этому ли поводу или по какой своей причине, Ребел неестественно захохотал и замахал мне обеими руками.

Я поставил ящик на пол и двинулся искать, кому вручить это сокровище. В хорошо освещенном вагоне никого не оказалось, а шторы, как и при первом знакомстве с поездом, были плотно задернуты. Дверь в соседний вагон была заперта, и, кроме стука колес, я ничего не слышал. Интерьер вагона показался мне старомодным, но изящным. Почему-то предпочтение было отдано открытому паркетному пространству посередине, а не индивидуальным купе.

«Странно… — моя рука сама потянулась к ящику, и зародившаяся мысль прервалась, — …ой-ой, так недалеко и до алкоголизма!»

После вина потянуло в сон. Вдобавок о себе напомнила ушибленная голова и нога, которая по-прежнему отказывалась как следует слушаться. За окнами царила темнота, и последняя мысль перед подступающим омутом сна была о том, что ночь хочет себе слишком много времени и наступает, когда ей вздумается.

На мой взгляд, сон и не длился совсем. Как-то бодро я встал: легкая голова, воздушные ноги, вокруг радость, и, откуда ни возьмись, целая компания девушек, молодых людей и двоих холеных стариков.

— Чего ты в первый раз проморгал? Для тебя ведь останавливались, — незлобно упрекнул чернявый подросток.

— Он своего счастья не знал… — заступилась девушка со знакомым голосом.

— Амрона?! — я уставился на симпатичное лицо.

Она не умирала и не корчилась от моего взгляда.

— Да, мой господин! — со смехом в голосе произнесла девушка. При этом она двумя пальцами указала на свои очи:

— Не действует твой шарм, мой господин!

Она рассмеялась, и другие тоже.

— Заклинания охранника — плач охранника, — пародировал другой парень, то сужая, то расширяя глаза.

— Молодежь, — я уставился на одного из стариков в сторонке, — вы мне одно скажите: здесь точно этот тип не объявится?

— Нет! Не будет! Кишка тонка! Нас самих достаточно… — загалдели голоса.

— Вы… это, хорошие, я смотрю, люди, — я хлопнул себя по лбу, — что же я стою, для вас тут передали.

Я заспешил к двери и приволок оттуда ящик. Что тут началось!

— Не зря за ним заехали!

— Говорила я вам, мой господин — добрейший человек.

— Добрый не стал бы отбирать у меня власть над Прайдом, — вставил Свободный. — Но что о прошлом… Постойте, уважаемый, что вы здесь пересчитываете, всем хватит!

— Даже на глаз видно — не хватит. Любое дело учет уважает! Ребел обещал раза в полтора больше, а теперь контракт срывает!

— Прошу прощения, — обратился я к возмущенному старику-счетоводу, — винодел сказал, что поезд не по расписанию прибыл. На обратном пути он обещал даже сверх нормы!

— Это по-нашему! Здорово! Сегодня разгонимся, а потом… оторвемся, — загалдели голоса.

— Кстати, надо бы внести!

Слова второго джентльмена были адресованы мне.

— Ну, чего вы своей бухгалтерией пугаете, Стив? Мы даже не чокнулись, — вступилась Амрона.

— Потом все будут пьяные — с кого брать?! — не унимался Стив.

— Вопрос улажен. Я внесу, — надменно произнес бывший хозяин Прайд-Роял — Свободный, который в поезде успел вырасти в статусе и приобрел даже некие благородные манеры.

Я хотел было запротестовать, но Амрона подняла тост за вновь прибывшего, и денежный вопрос скомкался и ушел на второй план.

— Только не надо, наш новый пассажир, думать, что вы чужой на этом празднике. Будто мы тут все знаем, а Ваша Честь только очутились и не осведомлены, — явно не своими словами заговорил второй парень.

— Надо не так! — вмешалась пока незнакомая девушка. — Безумно рады, что вы, как и наша скромная компания, оказались на Поезде Желаний.

Мне вспомнилось злосчастное колесо, повстречавшееся в своем падении с моей головой. Я инстинктивно поднес руку к затылку, чтобы ощупать рану. На том месте ничего не было и в помине.

— О, да вы почетный клиент. Вас поезд уже приглашал сам?! — услышал я от третьего молодого.

— В том месте… хе-хе, беленькие волосы появляются, — вставил старик, — смотрите, как я благословлен.

Старик был не то чтобы весь седой, а с проплешинами — точно и вправду от касания колес или иных тяжелых предметов.

Все засмеялись. По очереди понеслись тосты за оба поколения. Меня назвали «Благой» из-за многократного приглашения на поезд. Вокруг царило радушие и вольное слово, и я упивался давно забытым чувством свободы. Мне не приходило в голову, что вокруг джунгли, какие-то Зоны, хищники, борьба за жизнь. Охранник, до этого занимавший немалую часть раздумий, перестал посещать мои воспоминания.

Зазвучала легкая музыка. Кавалеры, стар и млад, стали приглашать дам на танец, а я застеснялся, вспомнив, что не обучен изящным па. Рядом очутилась Амрона, она-то меня и спасла. Можно было просто сгибаться вправо-влево в такт музыке, и это походило за танец.

— Моя госпожа, — вспомнил я, — а куда мы едем?

— Прогулка, мой господин. Просто прогулка!

— Не слушайте ее, — перебил проплывающий рядом юнец, — мы движемся к цели!

— Занятно. Амрона, что за цель?

— Будет вам, мой господин, какая цель? Когда бы трудность впереди — зачем бы мне сюда идти?

— У меня дурная голова и невдомек. Все же любопытно, где мы проезжаем. Такая темнотища за окном!

— Это уж совсем тривиально! — засмеялся тот же юнец. — Мы под землей. Метро, знаете про такое?

По-видимому, мое лицо выражало недоумение, и Амрона быстро вставила:

— Некоторые Зоны мы проезжаем под землей. Экономия времени!

— Вот почему я видел поезд только в Прайд-Роял и в…

— Верно! — заулыбалась Амрона, и я подумал, что она мне нравится все больше.

К нам подплыла пара: джентльмен с проплешинами и незнакомая девушка.

— Извините, но напомню, что зональность учитывается при тарифе…

Он остановился на полуслове, убоявшись взгляда спутницы. Никто не хотел трогать денежный вопрос, но меня это стало немного беспокоить.

— Эрик, — раздался голос Свободного из дальнего конца вагона, — все подобные темы ко мне, пожалуйста. У нас бал, в конце концов!

Музыка зазвучала сильнее, и я обнаружил, что наступаю на ноги какой-то незнакомке.

— Хэй, — улыбаясь, произнесла брюнетка.

— Хэй, — повторил я за ней приветствие, продолжая наслаждаться легкостью общения.

— Помнишь? — она округлила глаза.

— Что?

— Меня Хэй зовут!

— У-у-у! Без обид?

— Я тебя уже к Амроне успела приревновать…

— Хей, дорогая, ты-то как здесь, что делаешь? — память наконец вернула мне то, что я туда положил.

— Наслаждаюсь, Благой, наслаждаюсь!

— Как же Прайд-Роял?

— О, с нашей благородной землей ничего не случится!

— Ты изменилась: манеры, как говоришь, — удивился я, видя, как ей понравился комплимент.

Мне стало понятно, что в поезде царит одна только свобода — никаких прошлых обязательств, трудных дней, отчаяния и изнурительной борьбы за выживание. Тем временем бал набирал обороты, все шло кругом, веселье, беспечность, вино. Мужчины и женщины организовались в театральную труппу и тут же, на месте, сыграли какую-то романтическую сценку. Публика зашумела, оглушая друг друга аплодисментами. Затребовали продолжения, и молодые актеры тут же стали популярными. Швейцар, которого я прежде не видел, вынес цветы, и их тотчас же расхватали зрители, чтобы поднести новоиспеченной труппе. Опять пошли тосты, беспорядочные овации, крики: «Браво! Бис, бис!»

— Смотри, смотри! — тянула меня за руку Хэй, указывая в сторону от толпы.

Там сооружали экран, который минутой позже вспыхнул яркими красками. Кто-то выкрикнул:

¬— Господа, синема! Пока актеры упражняются для новой пьесы, пожалуйте посмотреть журнал!

Джентльмен Стив размахивал руками, зазывая всех к обрамленному живыми цветами экрану. Толпа хлынула туда, и мне показалось, что дальше я стал все слышать и видеть не изнутри себя, а словно со стороны.

— Все хотят жить в этом престижном районе, где проходят съемки известнейших фильмов. Актеры появляются ежедневно в самых непредсказуемых местах. Вы запросто можете оказаться вместе с Андреей или Форенкой за одним столиком, обедая в ресторане «Эфир»…

Реклама предваряла какую-то кинокартину. Зрители расселись в кресла, и шум стих. Слышен был только гипнотический звук рекламного ролика. Я обнаружил, что только я один остался стоять в конце вагона. Мне захотелось сесть и понять, что же так приковало внимание этих людей.

Тут кстати оказалось и кресло для меня.

— День, когда мы родились, — это последний день, когда мы по-настоящему свободны. Прежде чем мы узнаем об этом, мы все время в заточении: маленькая люлька, ремни безопасности на заднем кресле машины. Кругом заслоны из дверей, перегородок; каждый день мы упираемся взглядом в стены, и даже когда путешествуем, предупреждающие и ограничительные знаки — наши неизменные спутники. Мы отсечены барьерами от других людей, которые следят за тем, как мы движемся. Мы ограничены мнением этих людей о нас, всю свою жизнь боимся, а что же другие о нас скажут…

Но что, если мы узнаем, что свободны? Что в нашей власти пойти выше, туда, где нет стен, нет потолков, нет ничего, кроме безграничных возможностей? Поезд желания — это больше…

Зазвучала музыка, и запел хор, выводя неразборчивый рекламный слоган, в такт которому в своих креслах закачались многие зрители. Меня удивило, как внезапно изменилось настроение. Прежде всем заведовал пир с букетом лиц, веселыми речами и тостами. Теперь, казалось, все слушали глупую рекламу. И, несмотря на вычурность слов и музыки, я чувствовал тяготение к этому шоу. Будто, отпив глоток ароматного кофе, следом хочешь сделать еще один и еще…

Сбоку ко мне подсела Амрона и, обхватив за руку, произнесла:

— Мой господин, вряд ли вы видели подобное. Не надо сопротивляться, пусть все пройдет как…

Ее слова перестали быть слышны, а музыка усилилась. Мною завладело то ли новое, то ли давно забытое чувство комфорта и благодати. Кофе становился ароматнее, и голова шла кругом. Появилась та жажда, которую можно утолить лишь на минутку, но которая вскоре вспыхивает с новой силой. В джунглях ничего подобного я не испытывал и даже мечтать о таком не мог. На экране мелькали картинки потешного охранника в исполнении комика. Охранник был выставлен глупейшим и крайне ограниченным существом, что не соответствовало правде, но все же было смешно.

Потом картинки странным образом стали цепляться за эмоции, да так, что при дневном свете я бы ощутил стыд. Новый глоток незнакомого удовольствия затопил и стыдливость, и положенный мне природой предел восприятия посредством чувств. Вместе с поездом я несся вглубь туннеля и чуть не визжал от кружащихся передо мной возможностей наслаждения новой жизнью. Вокруг возникали то аккуратные деревья, то прекрасные здания, и я мог легко обладать любым из них и по своему желанию менять их конструкцию до бесконечности.

Форма перестала быть незыблемой — я чувствовал в себе способность творить контуры, как мне того хотелось. Я мог восхищаться формой в ее новых, меняющихся очертаниях, и это росло, это ширилось. Я будто разглядывал журнальные картинки, где на белом фоне глянцевого листа соревнуются друг с другом изображения фасонных штучек и всевозможных аксессуаров, и при желании мог ощутить, как каждая безделушка ложится мне прямо в руку. Браслетики с бриллиантами не просто возникали перед глазами, но одновременно и…

— Вы чувствуете драгоценности своими, будто они всегда принадлежали вам. Хорошие вещи добавляют вам славы и непринужденно оттеняют вашу индивидуальность, — хорошо поставленный женский голос внятно передавал красивые установки. Трансляция не походила на то, как вещал «политический» динамик.

Часики, запонки, алмазные пилки для ногтей — блестящая мишура не просто мелькала перед глазами, но и тактильно ощущалась кожей, предлагая мне невероятный парад иллюзий!

— Любые радости чувств меркнут, когда рождается продолжение вашей индивидуальности, — за голосом диктора зазвучал трепетный детский голосок. — «Папа, поиграй со мной, пожалуйста!»

Мое сердце сжалось. Без лишних слов я понял, что речь идет о семье. Вот послышался голос жены — сразу стало понятно, что это жена! Но откуда? Память выбросила в рамку чувственного восприятия давнишнюю картинку женщины, с которой мне довелось быть в близких отношениях. Наверное, когда-то она и вправду была мне женой. Увы, память не пускала меня дальше, да было и ни к чему, теперь же все выглядело так взаправду. Казалось, вот-вот я взберусь на новую ступеньку своей судьбы.

Картины уютной и несуетной жизни мерно укладывались в абсолютную идиллию, соответствуя тону моих малейших пожеланий. Я видел, как мягкий солнечный свет касается лица моего ребенка, радостной физиономии мальчугана. Мне захотелось вечно жить так, как показывалось в этом кино: мое воображение, моя мечта, моя жизнь!

Под ноги легло зеленое поле, над головой распахнулось лазурное небо. Травка ровно покошена, а справа от меня давешний мальчуган протягивает мне мяч:

— Пап, кидай!

Я взял мячик, и тот показался мне тяжелым. Ухватить его было возможно, только уцепившись за три отверстия на верхушке.

— Кидай, а то соседи выиграют! Ну, давай же!

Я увидел, как слева быстро-быстро катился шар красного цвета, и инстинктивно качнул назад свой шар и пустил его вперед. Тот резво зашуршал по траве и даже вначале обогнал красный, но скоро стал отставать.

— Пап, беги за ним, толкай!

Меня охватила растерянность. Куда бежать, зачем? Тут я увидел, как какой-то тип погнался за красным мячом, портя этим весь прекрасный вид.

— Мой дорогой, давай за ним. Толкни наш мячик дальше!

Подозрительный тип уже утвердился на дальнем расстоянии и стал раскачивать свой снаряд. Во мне взыграл азарт. Я понесся, настиг свой синий мяч, ухватился за него и швырнул что было сил вперед. Тот устремился и вскоре поравнялся с красным. Я ощутил восторг — обошел-таки этого выскочку! Чтобы закрепить свое первенство, я побежал и нагнал свой мяч, который, мне показалось, стал чуть тяжелее. Собрал силы и вновь отправил его вперед. К изумлению, справа показался другой красный мяч, который шустро пролетел мимо, будто кидал его незаурядный силач. Я обернулся, но лучше бы я этого не делал.

С ехидной улыбкой рядом с моей прекрасной женой и ребенком стоял Свободный. Это он запустил нового красного конкурента. Мне почудилось, что мои глаза также наливаются красным, а тем временем сынок уже что-то говорил этому негодяю, и жена обратила на него свой взгляд.

— А-а-а! — прокричал я и понесся за своим мячом-неудачником. Пока я бежал, левый красный противник шуровал со мной наперегонки. Мой шарик все прибавлял и прибавлял в весе, и теперь пришлось цеплять его обеими руками.

— А ну, вперед! — пока я выкрикивал, правый мяч испортил все настроение.

Дальше память стала сохранять только фрагменты: я изо всех сил пытался двигать свой шар дальше, а тот только разбухал и отчаянно не желал ускоряться. В местах, которые память сохранила нечетко, кажется, я видел Поезд Желаний, и я словно несусь наперегонки с поездом, понимая однако, что обогнать его невозможно. Но железный хитрец тогда шел на попятную, замедлял скорость, порой останавливался, но лишь с тем, чтобы подзадорить меня. Только я добегал до локомотива, как тот улетал с места, будто сделанный из бумаги, а не из металлического сплава.

Когда я вконец измотался, я вновь оказался сидящим на покрытой сочной травой поляне, где мог опять «насладиться» игрой в мяч. Жена и сын болели за меня, подбадривали, переживали. Я был окрылен их поддержкой и готов снова состязаться в сумасшедшей игре, правил которой не понимал.

— Однако надо внести, — тот, кто кидал мяч слева от меня, оказался джентльменом Стивом. Ух, и раззадорил меня, проклятый!

— Мне кажется, вы нечестно играете!

— Вам ли меня упрекать, Благой! Вы здесь новичок, поднатореете еще.

— У вас же мяч легче, признайтесь!

— Каждый сам выбирает вес своего мяча, уважаемый! И, между тем, надо бы внести.

— Я вас не понимаю. Как это — сам выбирает?

Вместо ответа Стив обернулся и со слабой улыбкой посмотрел на мою жену и ребенка. За его спиной никаких болельщиков не было.

— Я-я-ясно! — промямлил я.

— В мои-то годы… — с наигранным сожалением произнес старик. — Так как насчет взноса?

Деньги в джунглях не водились. Были редкие занесенные монеты из драгоценных металлов, которыми можно было подкупить охранника, например. Но в остальном деньги были ни к чему. Поэтому до того момента я решительно не понимал, чего он хочет.

Стив в очередной раз замахнулся и кинул мяч досадно далеко:

— Вы спросите у жены. Она вам поможет!

— Мой дорогой, — без вопроса начала жена, уже спешившая следом, — давай, я отдам ему чуть-чуть. Нам с сыном должно хватить, не так ли?

— Наверное… — мною овладела растерянность.

Жена сунула мне в руку несколько шикарных по исполнению монет и добавила:

— Это больше половины того, что ты заработал, дорогой.

— Я заработал?

— Ты ведь кидаешь шары! — она искренне изумилась.

— Да, — растерялся я, — кидаю, но не за деньги, так…

— За это платят, кормилец наш! Теперь вперед, вперед!

Пока я замахивался для очередного броска, меня терзало противоречие: платить за то, что я кидаю мячи, и потом кидать мячи, чтобы за это кто-то платил?! Но я оставил эту головоломку нерешенной; еще бы, у меня новый стимул: плата за дело, которым я бы занимался и без денег!

Очередной бросок, приступ злобы за мяч Свободного, который всегда норовил оказаться впереди. Да еще вечно наступающий на пятки Стив.

Мои мысли и чувства безоглядно ушли в эту гонку, хотя я уже валился с ног, а мяч весил тонну. Но сзади жалобно смотрела милая сердцу дама, и ныл ребенок.

Когда тучи отчаяния раздвигались, я находил немного сил и толкал мячик от себя. У женщины, которая всегда смотрела в глаза и величала меня «дорогой», — у нее от моей изматывающей гонки оказывались деньги, и одно это приносило утешение. После глотка умиления в памяти снова возникал провал: то ли исступление, то ли рождающееся безумие. Когда я вдруг спотыкался, то, не ударившись о землю, чудом возвращал себе равновесие. Потом картина менялась, и я снова бежал наперегонки с поездом в неравной гонке. Мне хотелось вскочить внутрь, но дверь уходила вперед, или я не попадал рукой на поручень. Вот-вот поезд совсем убежит. Я терял надежду и сбавлял скорость.

Но тогда под ногами как ни в чем не бывало вновь веселилась зеленая полянка, на постриженных травинках блестело солнце, и сзади слышался крик мальчугана. Я поднимал глаза и в метре от себя видел своего синего круглого неудачника, который пялился на солнце тремя своими дырками.

— Не сдавайся, дорогой, ты почти выиграл!

«Понятно и ежу — в этом поле я никогда победы не одержу», — в голове грохотала рифма, и сознание съеживалось, желая причинить боль хоть кому-то, а лучше близкому человеку. Я разевал рот, чтобы крикнуть: «Замолчи, ты же видишь, здесь все не по правилам!» или «Что ты смыслишь в этой игре? Если такая умная — играй сама!» Но стоило коснуться взглядом жены, посмотреть на сына, и начинало щемить сердце: они бегут на выручку, у жены напитки, фрукты. Сын уже на велосипеде: «Спасибо, папа. Гляди, как я могу!»

Тогда мне оставалось думать: только бы дожить этот день и свалить побыстрее с этого поезда.