Гудок третий

… Тотошка скулит где-то там.

Тоненько так, противно, на одной ноте. Цыкаю на него:

— Умолкни! Дай поспать!

Пытаюсь повернуться набок и сунуть руку под щёку, но тут врубаюсь — что тянется! Тонкое, поблёскивает, впивается тонким носом в ладонь.

Что за хрень?

Вырываю, брезгливо отбрасываю от себя … и зависаю. Зырю на них, они на меня.

Тру зеньки, блымаю.

Не исчезают.

Белые такие, лица правильные. И комната белая и светло так, хоть зажмуривайся. А скулит не Тотошка, а какой-то прибор, вроде тех, что таскают Гилю. Сонник действительно опасен? Я двинула кони и теперь в Небесной тверди? Самой хочется выть, как тот прибор.

Один из белых отделяется от группы, подходит ко мне и улыбается:

— Мария Юрьевна! Какая вы молодец, я же говорил Юрию Семеновичу, что вы справитесь! А он переживал! Сейчас позвоню, скажу, что вы очнулись! То-то рад будет! А там, глядишь, при такой динамике быстро на поправку пойдёте!

Зырю на него, прифигев. Вроде на вид солидный такой, с пузиком вон, лысоват. А несёт сущую пургу!

— Неа, — мотаю головой, — на поправку не пойду. Мне не нужно. Я по жизни здорова, даже ноздретёком никогда не страдала. И вообще-то баба Кора и остальные … они зовут меня Юдифь, а не Мария.

Он снова лыбится, но уже не так радостно, как в начале. Думал, проведёшь меня на мякине? Заройся! Я не таких на место ставила!

Он пятится к остальным белым, шепчутся. Косят на меня.

Плевать. Главное, сейчас избавиться от этих тонких, прозрачных червей, что повпивались в моё тело. Больно и не могу глядеть на них, не морщась. Но отрываю всех.

Бесит, что белые говорят непонятно, как не топорщу уши. Хотя, кое-что, да ловлю.

— … черепно-мозговая травма … осложнения …

Кароч, эти мозгляки считают, что у меня крыша поехала? Походу на то, вон, зыркают жалостливо.

Психов все жалеют.

Может, это и на руку.

И тут стена отползает! Зуб даю, так и поползла вбок! Я даже очканула слегка и начала ныкаться под нары, на которых лежала.

— Игорь Дмитриевич! Наша больная … — это говорит юница. Примерно моих лет, вся такая фифа и прям гризетка! Гиль таких любит, говорит, пахнут вкусно. Жрёт он их что ли, перед тем как? Только щаз доходит, что эта юница тычит в меня пальцем, потому что я за нары заныкалась.

— Мария Юрьевна, — приторно канючит белый лысый с пузиком, — будьте умничкой, вернитесь в постель и примите процедуры!

И вот после этого слова начинает доходить! Баба Кора была за Сумеречным лесом. Говорила, там Страна пяти лепестков. Не любила вспоминать, но проболталась, что её там держали в какой-то лаборатории. И там были процедуры. И ещё там ширяли. И глядя на железную тарелку у этой юницы, я даже понимаю — чем. Вон та хренька, явно. Прозрачная такая, с тонким носом, как у тех червей. Явно она для ширки. Не позволю себя ширять.

Ой, ору это вслух.

— Успокойтесь, — ободряюще и ласково говорит лысик. — Хорошо, вы недавно очнулись и слегка дезориентированы. Так что пока — никаких уколов. Леночка, — обращается он к юнице, — отбой. Скажите, процедуры Смирновой на сегодня переносятся, — и снова ко мне: — Мы сейчас уйдём, а вы постарайтесь поспать. Хорошо?

Киваю из-за нар.

Он подходит к столику, кладёт на него какой-то зеленоватый кружочек.

— Если не получится заснуть, примите это.

Киваю опять: на всё согласна, только уходите.

Они и правда уходят, задвигают стену. Странные.

Шарюсь по комнате. Белизна такая, пипец аж! Никогда не видела, чтоб так бело. А ещё, рядом с нарами — высокими и мягкими, лежать приятно — цветы. В Залесье их нет, а те что вырастают, хилые и умирают. Эти яркие, пахнут. Мммм …

Чудесно.

Вроде не страшно.

Но сонник тоже — няшка и сопел, а забросил вон куда.

Стоп! Лысик сказал: поспать!

Это вариант. Если задрыхну — вернусь, стопудово. Простите, ангелы, вы, канеш, белые и у вас пахнут цветы, но как-то в Залесье привычнее. Да и как там Тотошка без меня! Не могу бросать, приручила ведь.

И баба Кора. И Гиль, огромный, зелёный Гиль. И все. Даже Тодор с кашелотами лучше, чем здесь.

Зато будет что рассказать, представляю, как станут ржать! И будут говорить, что гоню. А я пообижаюсь, но потом поржу с ними.

Хочу домой.

В холщину. На бабы Корины нары.

Беру зелёный кружочек. Глотаю. Лезу назад, ёрзаю, мощусь. Вот так.

— Зеньки закрывай и бай-бай, — шепчу под нос. И внутри становится хорошо. К ним. Только бы скорей …

Цветы пахнут … сладко-сладко … аж голова плывёт …

… и потолок … белый … всё белое …

… прибор воет тоненько, как Тотошка …

… скоро …

… нары подо мной вертятся волчком.

Бывай, Небесная твердь.

А потом серое всё и лечу.

***

Даже больше чем дождаться «Харон», Карпыч мечтает в отпуск. Рвануть в Летнюю губернию, где пляжи с пальмами и бабы сплошь голиком. Он был один раз, знает, что говорит. Кутил там сутки напролёт, до зелёных человечков.

Но отпуск не дают, суки.

Сами там, тычет наверх, жируют, по баням да курортам, а ему здесь загибайся, в Зимней, на полутора тысячах над уровнем моря.

— Разтудыть их в калину! — беззлобно, впрочем, ворчит он и садится чистить бердандку. — Охота скоро, малец. Надо успеть.

Бить будет звезды.

Говорит, всегда до двух десятков в одну охоту сносит. До земли, правда, хорошо если 2-3 долетит, но и их не найти.

— Вот был у меня Барбос. Ух, он их таскал. Днями мог. Я палю, он сидит рядом, хвостом бьёт, скулит. Только крикну: ату. И всё, погнал. Только лапы задние поперед передних летят. Так уели его, сволочи.

Уели — фигурально. Забрали и — к спящим. Ей-ей, он уверен. Когда-то хотел разнести резервации спящих, но теперь поостыл. Гори оно всё … Только вот от спящих все беды этого мира, но то ли ещё будет, если проснутся …

Поэтому и создали ангелов. Не спящих беречь — нас от них.

Но говорит это Карпыч без уверенности. Потому что ничего нет в этом мире верного. И, может статься, весь он, привычный нам, вещный — лишь сновидение тех, кто почиет в Небесной тверди.

Но вот только я не хочу, чтобы Карпыч оказался прав.

***

Ну блииин...

Ну почему? Лысик подсунул мне не тот кружочек?

Гад!

Кароч, я снова на этих нарах, в светлой комнате с приборами. Доктора нет, рядом — баба. Снова правильная. Ей за тридцатник, явно, но выглядит как новенький тьёнг.

— Чего надо?

— Невежливо, Мария Юрьевна.

Она качает головой, и золотистые локоны смешно подпрыгивают, как пружинка, пиу-пиу.

Гы.

Но ворчу на неё:

— А потому что достали с этой Марией! — и зарываюсь в одеяло и поворачиваюсь к ней задницей. Всегда действовало, тут — нет. Она перегинается через нары. Суёт мне под нос отражалку. Отражалка у неё красивая, баба — фифа, как та Леночка, что была с лысиком.

— Посмотрите на себя, это вы?

Луплюсь в отражалку.

— Ну я. Морда похожа, да. Только патлы. С чего вдруг они такие? — оттягиваю в сторону волосину. — Вот!

— А какие должны быть?

Теперь она уже заинтересована и, походу, ничуть на меня не дуется.

— Вот такие, — тычу в цветок на тумбочке. — Как смешать закат с облако.

— Розовые?

— Розовые — значит, как роза? Но роза ведь — белая-пребелая. И вообще сияет. Не, они как облако с закатом, и точка.

Баба соглашается.

Садиться вновь рядом. Достаёт книжку, но листы в ней пустые, одни линейки и стилос. Странный такой. Она клацает что-то, и у стилоса выстреливает нос. Аж подскакивают от этого звука. Но она зависает, пырится на меня. Любопытная.

— Хочешь взглянуть? — такая добрая, подмигивает мне.

Но я суплюсь. Нельзя показать, что хочу.

— Больно надо. Это просто стилос.

— Это — ручка, — поправляет она. — Гелевая. Пишет сама. А это — блокнот, — показывает книжечку. — Я задам тебе пару вопросов. Ты ответишь. Я запишу твои ответы: ручкой в блокнот. Хорошо?

Ну вроде не ширяет. Тогда можно и поговорить, вопросы — не страшно. Соглашаюсь.

Она лыбится. Красивая. Похоже, здесь все правильные и много красивых. Потому что лысик — фу, не красавчик совсем.

Она слегка наклоняет голову и спрашивает:

— Как ты думаешь, где мы?

То, что стала говорить мне на «ты», хорошо. У нас никто не выкал, непривычно.

— Думаю, в одной из лабораторий. В Стране пяти лепестков. За Сумрачным лесом.

— Хочешь посмотреть всю лабораторию?

— А то! Вы покажите мне, как делают опыты.

— Вроде того, — кивает она и подсовывает мне пантолеты. Няшные. На носу у них будто морда и ушки. Ногу засовываешь туда и проваливается в мех. Замурчательно прям, как в доброе своё время говорит баба Кора. Делаю шаг, и сразу понимаю: пойду медленно, чтобы дольше покайфовать. А то ни вдруг заберут потом. Жалко.

Подходим к стене, я понимаю, как надо отодвинуть и подпрыгиваю на месте: хачу-хачу-хачу!

— Давай! — разрешает она. Я отодвигаю и …

Простор. Свет. Люди в белом, все правильные. Озабоченные, кто-то бежит, кто-то медленно передвигает ногами.

Но сама иду смело — окно. Хочу видеть. И аж дурею. Там свет, небо синее-синее, как глаза Тотошки, и напротив — высокие дома. Не до неба, но выше деревьев. Значит, не гнали, и такие дома есть. Только не в Залесье.

— Идём со мной, — манит она, и ведёт меня в комнату.

Там лысик. Улыбаюсь ему. Лысик указывает сесть на стул. Сажусь, смотрю, как он какому-то мужику ширяет. Мужик не сопротивляется, хотя по виду вроде неодолбанный. Баба Кора говорила, перед тем, как нанюхивали их газом. И все становились как дурные с того газа. Одолбанные.

Мужик благодарит, встаёт и уходит.

А лысик говорит мне:

— Видите, Мария Юрьевна, это совсем не страшно.

— Пыф! Это стопудово подстава, а то бы эта пружинная, — показываю за спину, где стоит та баба, — волокла меня сюда, ага...

— Лариса Эдуардовна, — игнорируя меня, обращается к ней, — как успехи? Вы уже разобрались в чём дело?

— Пока нет, Игорь Дмитриевич, но думаю, скоро выясню.

— Вы уж поторопитесь, нужно лечение ей назначать. Негоже что пациент после такой аварии разгуливает по больнице.

— Я разберусь, Игорь Дмитриевич.

И тащит меня прочь.

Тут пусто. В одном месте приоткрыта стена. И я вижу их. Несколько коек. Приборы рядом надрываются. А эти — безмятежны.

Сжимаю кулаки.

— Спящие!

— Да, можно сказать и так, — милостиво соглашается златоголовка, — они в коме!

— Их нужно убить!

Её глаза расширяются и становятся круглыми-круглыми.

— Нет, что ты! Они — несчастные люди! Жертвы! Их пробуждения ждут родные и близкие!

Мотаю головой.

— Всё из-за них! Это они создали Падших! Из-за них Тотошка такой! И баба Кора и Гиль! Вы тут все правильные! Вам не понять!

Отхожу к стене, пытаюсь унять дыхание.

Мне нужно к своим. Скорее. Теперь я знаю, где спящие. Обратный путь найду, а если что — Тотошка вынюхает! Нужно покончить с этим! Залесье должно жить! Но … если здесь спящие, значит и ангелы шныряют. Чтоб их …

Хрень!

— … Тотошка? — только теперь слышу её. Волнуется. Зыркает странно. — Так какой он?

— А то вы не знаете!!! — бешусь. — Как все Падшие!

— Нет, не знаю, — как же бесит эта показная доброта! — расскажи.

Меня душит. Некогда говорить с ней.

Выхватываю силос, который она ещё держит в руке, втыкаю ей в шею. Хрипит, оседает.

Напросилась сама. В Залесье не цацкаются. Бывай. Снимаю пантолеты с ушками, в руки их и мчатся. Где-то там выход.

И наши.

Я прорвусь.

Мы уничтожим спящих!

Поворачиваю и втюхиваюсь в тостяка. Он цапает меня за руки, урод. Таращиться как на невидаль. И наконец — хвала Великому Охранителю! — буркает:

— Ты не Маша!

О, ещё и бог услышал. Хотя Божественную книгу я не читала давно.

— Да! Я не Маша! Отпусти!

Он отпускает.

И тут поднимается вой. Глушит, щаз взорвётся мозг! Хватаюсь за голову, ползу по стене.

Подвела. Всех подвела.

Чёрт!

Они появляются из-за угла — лысик и другие. И морды у них больше недобры. Тащат какие-то штуки. Идут за мной.

Гиль прав: спящих будут защищать до конца!