Глава 6

Четвёртый сын герцога Файдернесского, сэр Вилохэд, внимательно оглядел собственное отражение в зеркале и ещё раз поправил узел галстука, король Эверетт не терпел, когда к нему на приём заходили с небрежностями в одежде.

— Как ты думаешь, Фибс, у меня сегодня получился фирменный файдернессовский узел?

Пожилой камердинер, вынянчивший помимо Вилохэда и троих его старших братьев, перевёл взгляд с молодого черноволосого эльфа в зеркале на оригинал:

— Сегодня узел галстука завязан безукоризненно, милорд, впрочем, как и всегда.

Милорд усмехнулся, он прекрасно помнил, что за неудачно завязанный галстук не раз получал от строгого деда линейкой по пальцам, тот считал аккуратность добродетелью.

— Посмею предложить бутоньерку, милорд, — Фибс потянулся к пышно расцветшей азалии, цветы её из-за магического удобрения приобрели модный этой осенью синевато-сиреневый оттенок.

— Увы, Фибс, нет. Я иду на официальный доклад, а не в клуб, цветок будет неуместен.

Вилохед ещё раз оглядел свой строгий костюм, смахнул невидимую пылинку с бархатного рукава и остался доволен своим видом.

— Милорд сегодня ужинает в городе? — камердинер тоже остался доволен видом господина, — я могу отпустить Мэри пораньше?

— Милорд сегодня получает очередную еженедельную взбучку от нашего отмороженного величества, — ответил Вилохэд, — а после этого у меня вряд ли появится желание ехать в клуб. Так что я поем дома. Вели, чтобы Мэри приготовила ягнёнка под смородиновым соусом и испекла что-нибудь к чаю.

— Чего именно вы желаете?

— Не знаю, творожную запеканку что ли. Неделя выдалась тяжёлая, а пятница — вообще мой самый нелюбимый день. Знаешь, Фибс, есть чудаки, которые ненавидят понедельники. Вот уж воистину чушь! Понедельник — прекрасный, спокойный день, а вот пятница — сущее наказание.

— Полагаю, это из-за того, что в пятницу вы идёте на доклад к его величеству?

— Именно так. Сам по себе доклад ничего неприятного в себе не несёт, подумаешь, рассказать о преступлениях, что произошли на неделе, и какие меры я, честный и верный верховный коррехидор Эльферерри, предпринял, чтобы жизнь каждого эльфа была исполнена дневной безопасности и ночного покоя.

— Так в чём проблема, милорд? Вы разве недостаточно предпринимаете?

— Проблема в его отмороженном величестве. Никогда заранее не знаешь, какое настроение посетило его в эту пятницу. Когда он пребывает в хорошем расположении духа (а за два месяца такое случилось, к сожалению, только однажды), он молча выслушает меня, задаст пару ничего не значащих вопросов и отправит восвояси, дабы я не занимал его драгоценное время. Но вот коли расположение монаршего духа окажется плохим, пиши пропало. Ты даже не представляешь, Фибс, сколько ругани я выслушал за это время в свой адрес. Дедушка Элджи, никогда не упускавший возможность показать мне мою ничтожность и бесполезность, просто невинный ребёнок по сравнению с нашим королём. Его величество никогда не стесняется помянуть мои прегрешения, посетовать, как разочарован, должно быть, мой несчастный отец, и какое счастье, что у лорда Файдернесса имеются в запасе трое достойных сыновей.

— Думаю, его светлость, сэр Гэвин, будет вами доволен: вы остригли волосы, как подобает чиновнику, регулярно ночуете дома, стали служить, — Фибс перечислял достижения хозяина с явной целью подбодрить его и укрепить желание так поступать и дальше, — у вас почти не остаётся времени на безделье и праздность.

— Да, с тех пор, как я занял пост коррехидора, на эти две замечательные вещи времени, действительно не остаётся, — сэр Вилохэд покачал головой с картинным сожалением, — как и на многие иные любимые мои занятия. Но ведь я неплохо справляюсь, не правда ли?

— В этом нет и не может быть никаких сомнений, милорд, вы проявляете удивительную для вас собранность.

— Благодарю тебя, мой верный Фибс, ты, как всегда, единственный, кто хвалит меня хоть за что-то.

Бросив взгляд на часы в углу комнаты, четвёртый, не наследный сын герцога Файдернесского велел подать ему плащ и отправился на доклад к королю.

В рабочем кабинете монарха кроме его морозного величества, сидевшего в резном кресле за столом и коррехидора, стоявшего перед этим самым столом, находился ещё шут Эверетта, он устроился на низкой банкетке вместе со своей неизменной лютней и тихонько перебирал струны.

— Во вверенной мне столице Морозных земель за истекшую неделю были совершены следующие преступления против короны, — сэр Вилохэд опустил глаза на пергамент и принялся ровным голосом перечислять количество краж, убийств, мошенничеств и прочих прегрешений, кои были раскрыты его ведомством.

Король слушал молча, его породистое лицо истинного Меллорна не выражало ровным счётом ничего. Коррехидору оставалось лишь гадать: просто выслушает король своего блюстителя порядка в столице или сэра Вилохэеда ожидает выволочка, с неизменными рассуждениями, насколько он непригоден к занимаемой должности, и насколько Морозные земли выиграли бы, купи должность коррехидора любой иной клан, корме Дубового. В самом плохом случае монарх не погнушается замечаний о зависимости кланового дерева и сообразительности представителей рода, в особенности младших отпрысков. Загнав вглубь подобные мысли, Вилохэд продолжил:

— Кроме всего вышеперечисленного сегодня был раскрыт заговор, — всю дорогу в королевский дворец коррехидор ломал голову, каким образом преподнести безобразное происшествие на постоялом дворе «Добродушный путник», и решил начать не с вымогательства денег у постояльцев, а с заговора.

— Заговор? — вскинулся король, — против короны и государства? И вы, Файдернесс, столько времени морочите мне голову кражами и убийствами, имея в запасе заговор!

— Спешу успокоить Ваше величество, заговор вовсе не против короны, а скорее наоборот: виновные утверждают, что грабили постояльцев, по большей части не эльфов, с целью сбора средств на освобождение Морозных земель от гнёта империи.

На красивом лице Эверетта заиграла улыбка:

— Прекрасно, значит, жив ещё дух свободы в моих подданных, они готовы на преступления ради независимости своей земли и своего короля, — напомните, Вил, какой из морозных кланов стоит во главе этого славного деяния, которое вы уже готовы записать в преступление.

— Я не говорил, сир, и потом, морозные кланы не имеют отношения к событиям на постоялом дворе, пока главарём вырисовывается владелец заведения Смит, он бывший каторжник, отбывший срок за разбой.

— Как поверхностно вы судите о моих подданных, коррехидор, — презрительно заметил Эверетт, — для вас каторжник — позорное клеймо, вы не думаете, что у простого каторжника может быть сердце, исполненное патриотизма и любви к своему государю. В его ограниченной голове, возможно, не нашлось идей получше банального и привычного грабежа, но побуждениям он следовал высоким.

— Боюсь разочаровать Ваше величество, но в ходе дознания мой помощник Эплби выяснил, что каторжник Смит просто грабил постояльцев, а идеи освобождения использовал как отговорку для своего подельника — сержанта городской стражи Уордока и не достигшего совершеннолетия сына, — коррехидор высказал это одним духом, отлично понимая, как не любит король оказываться неправым. Тот молчал, внимательно разглядывая серебряный нож для разрезания бумаги. — Собственно, основными фигурантами дела являются городские гоблины и их главарь Малахия Смит, сын каторжника Смита.

— Великолепно, — серебряный нож для бумаг полетел в сторону и со звоном ударился о каминную решётку, — городские гоблины и сын каторжника! Да что у вас творится, Файдернесс? — синие глаза короля метали молнии, — на кой дьявол вам покупали эту должность? Посещать ночные клубы и бордели вы могли и не являясь коррехидором! Здесь требуется работать. Слышите меня, работать! У вас гоблины и дети каторжников пятнают светлое дело освобождения Морозных земель, а вы стоите передо мной и спокойно об этом докладываете, стыдно! Очень стыдно, Файдернесс, никогда коррехидория ещё не функционировала так плохо! — король неожиданно смолк и уставился в окно, затем резко повернулся к шуту и бросил, — да прекрати ты бренчать, Фархан, и без тебя тошно.

Как многие в Элферерри сэр Вилохэд Файдернесс не понимал странного пристрастия короля к южанину: тот был стар, лицо его уродовал давний шрам, да и в общении Фархан хотя и производил впечатление человека умного, но по большей части желчного и в высшей степени неприятного. Коррехидор отвёл глаза, потому что шут повернулся к нему правой, обезображенной стороной лица, от которой распространялась неестественная седина, пятная сивыми прядями волосы и бородку шута. Южанин мгновенно перестал играть.

— Как прикажешь, мой господин, как прикажешь.

Внимание короля снова перекинулось на коррехидора.

— Хороша же наша Служба дневной безопасности и ночного покоя! Гоблины и каторжники грабят в моей столице торговцев, а эта доблестная служба принимает за чистую монету отговорки о патриотизме и свободе, кроме того какой-то сержант опозорил мундир сговором с гоблинами! Да, не зря мне доверенные эльфы доносят, что моя Служба дневной безопасности и ночного покоя не пользуется уважением у народа, — король презрительно усмехнулся, — откуда взяться уважению, ваша репутация в Эльферерри известна в свете всем и каждому, не удивительно, что рехидор по вашему приказу бегает по городу и самолично занимается расследованиями. Не многовато ли чести для гоблинского отребья? Стража вполне могла справиться сама. Ах, простите, я запамятовал, ваши гоблинолюбивые стражники сами принимают горячее участие в отъёме денег у приезжих! Всё! Остаётся только распустить ваше ведомство, всех поголовно отдать под трибунал, и набрать новых.

— Не думаю, что они будут честнее и толковее старых, сир, — подал голос шут.

— Вот и я не думаю, — король с неприязнью поглядел на сэра Вилохэда, — потрудитесь объяснить хотя бы, с какой стати ваш помощник лично понёсся разбираться с гоблинами. Что, все настолько измазались в этом дерьме, что кроме вас и рехидора в Службе никого не осталось?

— Я послал Эплби, потому что сегодня пытались ограбить не простого торговца. Когда он пришёл ко мне…

— Пришёл! — взорвался Эверетт, — с каких это пор приезжие заходят в коррехидорию как к себе домой? Что за порядки вы там устроили? Или вам действительно глубоко всё равно, что твориться в вашем ведомстве? Дьявольщина, напомни мне завтра, Фархан, написать эдикт, ограничивающий доступ неэльфов в присутственные места. Я покажу всем, что здесь — Морозные земли, а значит, следует с уважением относиться к нашим традициям и законам.

— Не советую, государь, категорически не советую, — сказал южанин, чуть растягивая слова, — подобный эдикт может испортить отношения с Рией, а нам это совершенно ни к чему накануне приезда вашего венценосного племянника.

Король насупился, помолчал и обратился к коррехидору:

— Я желаю, чтобы вы донесли до всех королевских служб моё неблаговоление к приезжим, и рекомендацию создавать им всевозможные препоны при прохождении инстанций. Как это сделать, додумаете сами.

— Пострадавшего приезжего ко мне привёл глава гильдии Виноторговцев «Мускат», Бартоломью Вудсток, имеющий лицензию Вашего величества на торговлю Кровью демонов, — сумел, наконец, вставить реплику сэр Вилохэд, отлично понимая, что королевская выволочка ещё только началась, — именно из-за этого драгоценного вина, которое ваше величество предпочитает всем иным сортам, и разгорелся скандал.

— Естественно, кто бы сомневался! — король засмеялся коротким нехорошим смешком, — вот они все ваши прежние знакомства, унижающие честь четвёртого сына несчастного герцога Файдернесса. Виноторговцы ногой открывают двери в коррехидорию, диктуют коррехидору, или собутыльнику, что ему надлежит делать. Куда катятся Морозные земли!

— А когда я увидел бумаги виноторговца, то мне ничего не оставалось, как послать Эплби, — Вилохэд постарался, чтобы его лицо сохранило бесстрастное выражение.

Синие глаза Эверетта недобро сощурились.

— Моё воображение бессильно обрисовать содержимое документа, который заставил бы меня на вашем месте поступить подобным образом, — король выдержал паузу, подчёркивая меру своего недовольства, — хотя, если вы увидали рекомендательное письмо от святого Экихарда Льдистого, покровителя торговли, тогда, — он развёл руками, — понятно.

Шут хихикнул резким, сухим, смешком.

— Нет, сир, — коррехидор опустил глаза, чтобы поднимающаяся со дна души злость не выплеснулась наружу, — документы Марыля Осокоря, виноторговца из Рии, были подписаны самим Вторым консулом Священной Лирийской империи лично, — он специально назвал империю полностью, в отместку за все унижения сегодняшнего вечера, — и обязывали оказывать всяческую помощь и поддержку поставщику императорского двора его величества Аэция.

Эверетт скривился, словно ему в рот залетела пахучая мошка, и кивнул вяло, как бы моментально потеряв интерес к этому вопросу. Зато шута содержание документа приезжего виноторговца заинтересовало до чрезвычайности: Фархан сперва подался вперёд, приобретая сходство с хищной голошеей птицей, а затем и вовсе встал, подошёл к коррехидору и негромко спросил:

— Скажите, сэр Вилохэд, а этот Марыль Осокорь имел в документах звание «центурион»?

— Нет, — ответил коррехидор, немало удивляясь активности шута. За два месяца еженедельных докладов он впервые лично удостоился внимания Фархана.

Хотя король и шут были практически неразлучны, южанин никогда не проявлял активности в государственных делам, по крайней мере, на людях. Хотя злые языки поговаривали, что шут играет на короле, как на своей лютне, умея подсказать в такой форме, что его морозное величество принимает чужие решения за свои собственные гениальные прозрения. Вмешательство шута даже смутило коррехидора, он не знал, как ему поступить, поэтому решил спокойно ответить на все вопросы Фархана.

— Скажите, приезжий походил на бывшего военного? — резко спросил шут.

— Не думаю, — сэру Вилохэду приходилось из вежливости смотреть на морщинистое, обезображенное лицо шута, наблюдать, как от побагровевшего внезапно шрама начали разбегаться мерзкого вида пятна, тоже желтовато-багровые, с побелевшими, словно покрытыми инеем краями. — Марыль Осокорь произвёл на меня впечатление обыкновенного торговца: приветлив, говорит много и охотно, держится свободно, но без панибратства и раболепия, как пристало поставщику императорского двора.

Шут замолчал и сделал несколько быстрых шагов по комнате, теребя ухоженную бородку. Потом он вдруг внезапно остановился, поглядел снизу вверх на коррехидора и снова спросил:

— Из себя этот Марыль человек плотный, широкоплечий, немного повыше среднего роста, кудрявый и кареглазый?

Сэр Вилохэд выжидательное глянул на короля, не понимая, что за допрос ему устраивают, и почему королевского шута вдруг так заинтересовал внешний вид торговца, но Эверетт погрузился в разглядывание перстней на руке и вмешиваться в разговор явно не собирался.

— Да, торговец походит на ваше описание, мастер Фархан, но вот волосы у него не кудрявые, вернее, у него волос вообще мало. Он начал лысеть и коротко стрижётся.

— А не сложилось ли у вас впечатление, что приезжий владеет магией. Возможно, например, чтобы он зачаровал главу гильдии или отвёл глаза вам? Похож он был на мага?

Карие до черноты глаза шута сузились.

— Как и все мужчины Дубового клана, я являюсь носителем латентного магического дара, — не без внутренней гордости заявил сэр Вилохэд, — не сомневаюсь, я бы почувствовал любое магическое воздействие, направленное на меня лично или на иную персону в моём присутствии. Столь заинтересовавший вас Марыль из Рии на мой взгляд совершенно и полностью лишён магического дара.

— Вы должны плотно заняться этим виноторговцем, коррехидор, — заявил шут начальственным тоном, не терпящим возражений, — посадите его под колпак, следите, что он делает, с кем общается, куда ходит. Подключите к этому людей потолковее. Через неделю я должен знать о нём как можно больше.

Сэр Вилохэд вопросительно приподнял бровь, он не привык, чтобы ему приказы отдавали шуты. Эверетт оторвался от созерцания колец и бросил безразличным голосом:

— Выполняйте всё, что вам приказали, доложите через неделю, — затем брюзгливо добавил, — и никто не освобождает вас от ваших прямых обязанностей, Файдернесс. Порядок в Эльферерри должен быть незыблем.

Коррехидор понял, что аудиенция окончена, поклонился королю, бросил взгляд на шута, нервно перебирающего струны лютни и удалился.

Как только его шаги стихли, Эверетт повернулся в сторону шута:

— На кой дьявол тебе дался этот Марыль? У нас, что коррехидору нечем больше заняться, чем следить за каким-то там гартхэном, пусть даже он и привёз в Эльферерри моё любимое вино. Все продукты, которые подают мне к столу, дважды проверяют маги, отравить он никого не сумеет. И вообще, не лезь в мои беседы с подданными, — король нахмурился, — мне это не по душе, слишком подрывает моё величие в их глазах.

— Для тебя имеет значение величие в глазах этого морознорождённого бездаря? — спросил Фархан, небрежно бросив лютню на диван, — латентный носитель магического дара! Он, видите ли, распознал бы мага! Надутый, ограниченный аристократ, проживший благополучную жизнь в столице. Он бы распознал, а я вот в своё время в одном Марыле мага не распознал, и вот что он мне сделал, — шут выразительно показал на свой шрам, — это и это, — он вытянул к королю сведённые артритом смуглые кисти рук с вывернутыми суставами, — красота! На своё счастье я хоть подвижность им вернул.

— Почему ты мне никогда об этом не говорил? — король с отвращением смотрел на руки шута, — думаешь, это — тот самый Марыль? Он может и меня изуродовать подобным образом?

— Нет, Эви, нет, не волнуйся зря, — криво усмехнулся Фархан, — ты не маг, тебе подобное просто не грозит. А со мной это случилось давно, в Кумее. Пересёкся я там с одним ретивым центурионом, но вот фамилии его не знал.

— Мало ли в империи Марылей! — успокоился король, — да и от Кумеи до нас расстояние преизрядное, не думаю, что это тот самый маг, да и маг ли? Пусть коррехидор — и бездарь магическая, но амулеты у него перворазрядные. Его предшественник тоже не мог похвастаться способностями, но добился от меня оплаты услуг придворных чародеев. Амулеты коррехидора и заклинания в коррехидории обошлись казне в кругленькую сумму. Файдернесс мог прошляпить, а амулеты никогда.

— Хорошо, коли так, государь, хорошо, — шут тоже взял себя в руки, — но тот Марыль мне очень задолжал. Хотелось бы вернуть.

Сэр Вилохэд возвратился домой в дурном расположении духа: сам по себе доклад королю Эверетту — деяние малоприятное, так тут ещё и королевский любимец позволил себе приказывать коррехидору, словно непосредственный начальник молодому бестолковому подчинённому. Поэтому Вил велел подавать ужин позднее, а сам переоделся и направился в оранжерею, чтобы хоть немного успокоиться.

Мало кто в Эльферерри знал, что известный в столичном свете шалопай с репутацией отчаянного ловеласа дома разводит экзотические южные растения. Сам Вил не афишировал это своё увлечение, предпочитая слыть любителем скачек, карт и ночных клубов. Но истинное успокоение он обретал именно здесь, в оранжерее, среди обилия редких ползучих и лазящих лиан с огромными разрезными или цветными листьями.

— Урод, надутый, наглый урод, — бормотал себе под нос эльф, усевшись в плетёное кресло посреди своих любимцев, — приказывает так, будто он главнее короля. Да и Эверетт тоже хорош, — перед мысленным взором Вилохэда возникло породистое, тяжеловатое лицо короля с привычным, чуть брезгливым выражением, — выполняйте, что вам сказано, но не забывайте о своих прямых обязанностях!

Ох уж эти прямые обязанности! За последние два месяца они отнимали столько времени и сил, что Вил мог по пальцам одной руки пересчитать вечера, когда он появлялся в свете, не беря официальных, смертельно скучных приёмов, на коих ему полагалось присутствовать, как верховному коррехидору. Однако ж с обязанностями своими он справляется и неплохо, — Вил отчаянно нуждался в чём-то положительном, — даже его недругам не представилось удовольствие ядовитых замечаний по поводу бездарности и неприспособленности нового коррехидора. Конечно, королю и отцу угодить просто невозможно, но преступления Вил раскрывает, патрулирование улиц он наладил, отправил на каторгу целую толпу карманников и домушников. Отловил даже одного насильника, охотившегося почему-то за пухленькими молочницами по утрам, так что упрекнуть четвёртого сына герцога Файдернесского не в чем. Разве только в том, что он сглупил, сделав упор в сегодняшнем происшествии с приезжим виноторговцем на заговор. Но чего уж тут жалеть, дело прошлое: сглупил и сглупил. В другой раз будет умнее. Вил приободрился, проверил магические светильники, дававшие его филодендронам обилие света, весьма похожего на солнечный и собирался отправиться принимать ванну, когда в оранжерее появился Фибс.

— Милорд, вас спрашивает какой-то мужчина.

— Кто такой?

— Он утверждает, будто он — служащий коррехидории, милорд, но я вижу его впервые.

Каким-то мужчиной оказался лейтенант Мелоун, оставленный сэром Вилохэдом сегодня отвечать за ночной покой жителей Эльферерри. Он неловко жался у двери, исподтишка разглядывая обстановку в холле.

— Что случилось, Мелолун, — поинтересовался коррехидор, усаживаясь и запахивая вышитый домашний халат, — какое чрезвычайное событие заставило вас покинуть свой пост и прийти сюда?

Вилохэд не старался быть любезным, он хорошо помнил наставления отца, когда тот купил ему должность: «Необходимо сразу поставить себя так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, кот здесь принимает решения. Никакой либеральности и панибратства в подчинёнными, помните, сын мой, вы — принадлежите к Дубовому клану, одному из старейший и самых уважаемых эльфийских кланов. Хотя, — герцог Файдернесс при этих словах безнадёжно махнул рукой, — пустое. Вы ни за что не поступите, как вам говорят».

Мелоун неловким жестом спрятал форменный берет Службы за спину и проговорил:

— У нас труп, милорд, — он сглотнул, от чего кадык на его худой шее заметно дёрнулся.

— Что с того? — тёмная бровь сэра Вилохэда иронично поднялась, — с каких это пор у нас завелась традиция вызывать коррехидора на труп, который обнаружился в столице?

Мелоун снова судорожно сглотнул, провёл рукой по коротко остриженным волосам и ответил, упорно глядя на лакированные носки туфель начальника:

— Это стоячий труп, милорд, а мистер Эплби уехал в имение.

Генри Эплби сегодня отпросился, сославшись на какие-то проблемы с младшей сестрой, и уехал до понедельника. Вил сам разрешил ему, не став выслушивать слезоточивую историю о неудавшемся побеге младшей мисс Эплби и не одобренного родителями кавалера.

— Это второй стоячий покойник, милорд. Первый был летом, ещё до вас, — лейтенант говорил быстро, сбивчиво, словно боялся, что его оборвут на полуслове, и он не успеет сказать что-то важное, — тогда был приказ его величества, в подобном случае трупом занимается рехидор или коррехидор лично. Дело расследуется в обстановке максимальной скрытности и приватности.

— Это ещё зачем? — Вил ничего не слышал о стоячих покойниках, и распоряжения из Меллорн Донана ему категорически не понравились, он них неприятно засаднило где-то в области желудка, совсем как в тех случаях, когда коррехидору доводилось сделать крупную ставку на не ту лошадь.

Мелоун скосил глаза, старательно избегая взгляда своего патрона:

— Мне ничего неизвестно, милорд. Тогда ваш предшественник лично занимался расследованием, до рядовых служащих доходили только слухи, но и их велено было строжайше пресекать, а за обсуждение стоячего покойника сразу увольняли, — он нервно сглотнул.

— Но что-то вы должны были слышать, — усмехнулся коррехидор, — не стесняйтесь, поведайте мне всё, что дошло до ваших острых ушей летом. Я прямо-таки велю вам развязать язык, ибо обладаю подобной властью, — добавил он после маленькой паузы.

Лейтенант мялся и мямлил что-то невразумительное насчёт собственной некомпетентности и неосведомлённости, а Фибс, ожидавший приказаний своего лорда у двери, буквально превратился в слух. Вилохэд знал, его камердинер — большой охотник до всякого-рода чертовщины и небывальщины.

Четвёртый сын герцога Файдернесса поднялся с кресла и сказал:

— Вы, Мелоун, поразмыслите над докладом, пока я оденусь, расскажете детали по дороге. Фибс приготовь сюртук и рубашку.

Фибс поклонился, но на его лице читалось откровенное разочарование, ему не удастся узнать леденящие кровь подробности страшного летнего убийства, о котором всякое болтали в Эльферерри.

В карете коррехидории было темно и холодно, Вилохэд пожалел, что не надел пуховый шарф вместо модного шёлкового кашне, да и замшевые перчатки грели руки куда хуже меховых. Он плотнее запахнулся в пальто, засунул руки в карманы и велел лейтенанту Мелоуну рассказать все сплетни и слухи, которые бродили в коррехидории и в городе.

Тот смущался присутствием морознорождённого лорда, сидел очень прямо на самом краешке скамьи и постоянно прокашливался, прочищая горло. Из его путаного рассказа коррехидор вынес весьма противоречивое мнение: выходило, что труп прозвали стоячим, поскольку он оставался в вертикальном положении вопреки силам природы и здравому смыслу.

— Покойникам полагается лежать себе спокойно на земле, а не торчать, словно прыщ на ровном месте, — немного расковавшись заметил Мелоун, — а этот, говорят, стоял как живой, только с совершенно содранной кожей, выпотрошенный до чиста, без ушей, языка и этих самых.

— Чего? — не понял Вил, — каких этих самых?

— Ну, у него не хватало, — в темноте кареты послышалось смущённое покашливание, сопение и ёрзание по скамье.

— Гениталий? — догадался коррехидор.

— Нет, талия была на месте. Ему яйца отрезали, — одним духом выпалил лейтенант и осёкся, боясь, что невольно оскорбил лорда своей откровенностью.

Лорд усмехнулся и велел продолжать. Дальнейший рассказ содержал массу подробностей, одна другой фантастичнее, к ним относилось, например, наличие драгоценных камней на месте утраченной ценной части тела, кои при прикосновении дознавателя обратились в обжигающую пыль, изменение роста покойного (по словам очевидцев, выходило, будто он не то прибавил целый фут, не то сократился на полтора). Одним словом, лейтенант нёс совершеннейшую чушь, какой непременно обрастает скандальное преступление в случае приказа о сокрытии подробностей. К половине пути сэр Вилохэд уже понимал своего предшественника, запретившего под страхом увольнения всяческие разговоры о стоячих покойниках, рассыпавшихся в пыль алмазах и утраченных гениталиях.

Однако было в этом нескончаемом потоке вымысла и полуправды нечто весьма и весьма интересное — приказ докладывать лично королю Эверетту и содержать в тайне все детали расследования. Естественно, приказ сей лейтенант Мелоун не видел, не по чину ему, но слышали о нём все, тогдашний коррехидор собрал своих подчинённых и донёс до них королевскую волю.

Пока Вил размышлял о том, почему его отмороженному величеству понадобилось быть в курсе расследования, да ещё и тайного, карета протряслась по плохо расчищенной мостовой, свернула в какой-то переулок и остановилась. Изрядно замёрзший коррехидор вышел и огляделся. Они стояли в пятачке желтоватого света перед таверной «До поросячьего визга». Вывеску украшал симпатичный поросёнок с двумя пенными кружками в руках, именно в руках. По всей видимости, художник посчитал, что копыта не удобны для столь важного дела, как питиё эля.

— Сюда, милорд, — суетился Мелоун, — я направил в трактир наряд стражи и послал за мистрис Олдгрэйв. Думаю, она уже прибыла, милорд.

Фиона Олдгрэйв числилась штатным коронером при коррехидории с тех самых пор, как полтора месяца назад предыдущий коронер получил наследство и удалился в имение. Сэр Вилохэд сам подписал приказ о назначении Фионы, её рекомендации от Коллегии магов Эльферерри были превосходными, но встречаться лично с магичкой ему не доводилось.

В таверне было непривычно тихо, виновники этого, стражники Службы дневной безопасности и ночного покоя, стояли у входа, стойки бара и в проходе между столами. Когда лейтенант и Вил вошли, им навстречу сразу поднялась женщина в меховой шубе и капоре.

— Наконец-то, — без особого дружелюбия проговорила она, оглядев высокую шляпу коррехидора, его модное дорогое пальто и узконосые ботинки, — я тут чуть от холода не околела, пока вы объявились. Не иначе как вашу милость по мужским клубам разыскивать пришлось.

Коронер, а сомнений не оставалось, это была именно она, оказалась молодой, блондинисто-бесцветной, из тех, на ком взгляд не останавливится. Однозначно, внешность мистрис Олдгрэйв находилась ниже того порога привлекательности, когда она могла вызвать интерес Вила.

Лейтенант буквально онемел от такой наглости, было ясно, мистрис Олдгрэйв даже отдалённо не представляла, с кем сейчас разговаривает. Он уже открыл рот, чтобы просветить её, но лорд Файдернесс небрежным жестом отослал его, велев предварительно поговорить с хозяином заведения и потребовать отдельную комнату для допросов.

— Я тоже рад вас здесь видеть, — иронично поприветствовал магичку Вил, — меня вызвали из дома.

— Это ничего не меняет, — мрачно заметила она, — вы всё равно слишком долго занимались своим туалетом, пока другие работали на морозе.

С поджатыми губами, прямая и серьёхная, Фиона всем своим видом показывала, что не желает иметь ровным счётом ничего общего ни с таверной, ни её посетителями.

Но вот больше всего она терпеть не могла таких вот красивых, модных и самоуверенных мужиков, как этот дознаватель, привыкших смотреть на женщин, как на украшение собственной жизни, бездельников, которым богатенькие папаши купили должности. Им и палец о палец не пришлось ударить, чтобы получить положение и связи, коих ей, талантливой чародейке, не видать и за триста лет практики.

— Вы могли бы воспользоваться согревающим заклинанием, — бросил коррехидор.

— А вы могли бы воздержаться от советов, когда ни шиша не понимаете, — вскинулась Фиона, — согревающее заклинание, между прочим, не стыкуется с заклинанием освещения. Я что, по-вашему, при свете лучины труп осматривать должна?

Оставив последнее замечание без ответа, коррехидор галантно пропустил даму вперёд. Она поправила капор, бросила по взгляд на унылую карету департамента Дневной безопасности и ночного покоя, после чего ещё больше утвердилась во мнении о невысоком положении, что занимает её высокий спутник в дорогом пальто: будь он начальником, наверняка приехал бы в собственном экипаже с магическим обогревом.

— Вы давно ели? — спросила Фиона, уверенно шагая по узким тропинкам между сугробами.

— А что? Желаете пригласить меня на ужин? — иронично поинтересовался Вил, — охотно составлю вам компанию, только давайте заведение заведение выберем поприличнее.

— Ещё чего! — фыркнула магичка, и было непонятно, относится это к выбору заведения или обществу Вила, — главное, чтобы вас блевать не потянуло при виде трупа. Очень, знаете ли, трудно рвоту с шубы отмыть. А ваш брат, дознаватель, когда тошнит, норовит либо на меня, либо прямо на покойника. Так что уж, коли припрёт, сделайте одолжение, отвернитесь.

— Всенепременно, — пообещал коррехидор сладким голосом.

За углом таверны слабо мерцал круг магического ограждения и темнели два силуэта: один принадлежал стражнику, поставленному охранять место преступления, а второй — собственно, и был самим убитым.

Мистрис Олдгрэйв отослала стражника и сообщила, что сейчас сделает свет. Она стряхнула на снег тёплые пуховые рукавицы с деревенскими узорами, сложила ладошки лодочкой и поднесла ко рту. Затем начала тихонько дышать в них, словно бережно отогревала маленького птенчика. Из её ладоней вырвалось сияние, сперва едва теплящееся, золотистое, потом оно стало разгораться ярче и ярче. А когда женщина раскрыла руки, оттуда вылетела крупная золотисто-розовая стрекоза, полупрозрачная, сверкающая, рассыпающая вокруг себя искорки света, она сделала круг и зависла возле лица сэра Вилохэеда. Он с удивлением заметил, что у магического насекомого умные живые глаза, а мордочка имеет несомненное портретное сходство с своей создательницей. Стрекоза скорчила рожицу и показала Вилу язык.

— Марш к трупу, — приказала магичка тоном, каким разговаривают с любимыми и балованными детьми, — зависни и не крутись. Мы будет пытаться работать.

Четвёртому сыну герцога Файдернесского до страсти не хотелось осматривать труп, покойников он не любил, и ничего интересного для себя в их разглядывании не находил, но он прекрасно понимал, что сделать это ему придётся, и притом совсем скоро. Светящаяся стрекоза позволила разглядеть неподалёку кожаный саквояж, разбросанные хирургические инструменты, фляжку, подозрительно смахивающюу не те, в каких кэбмены держат крепкое спиртное, и абсолютно неуместное зеркало в серебряной оправе из переплетённых ветвей и листьев. Сэр Вилохэд про себя заметил, что будь Фиона красавицей, у неё не возникло бы потребности постоянно глядеть на себя в зеркало. А тем девушкам, в адрес которых нередко произносят: «ничего особенного», могут вообще не беспокоиться, им для уменьшения расстройства стоит избегать отражающих предметов.

— Посмотрите сюда, сударь, — мистрис Олдгрэйв указывала рукой на труп, — видите странность?

Странностей в покойнике было хоть отбавляй: во-первых, он стоял характерной позе со спущенными штанами, знакомой каждому мужчине. Несомненно, умерший вышел на улицу по малой нужде. Во-вторых, он, действительно, был начисто лишён кожи, по крайней мере, в тех местах, которые не прикрывала одежда. Но самым удивительным, пожалуй, казалось полное отсутствие следов крови, если не брать во внимание инструментов коронера. Вил никогда не интересовался пытками и казнями, однако ж представлял, что при сдирании кожи заживо крови должно вылиться порядочно.

— Примерно галлон, — подтвердила Фиона, когда он сказал ей об этом, — а здесь, обратите внимание, ни капельки. Даже одежда не пропиталась. Хотя кожу содрали везде, я проверила. Даже под башмаками.

Она усмехнулась, увидев, как коррехидор, сдерживая тошноту, отогнул воротник скальпелем. Сэр Вилохэд в душе порадовался, что не успел поужинать, иначе и жаркое из ягнёнка под смородиновым соусом, и нежнейшая мэрина запеканка сейчас валялись бы отвратительной рвотной кучкой на снегу, а Фиона довольно ухмылялась, получив очередное подтверждение слабости сильного пола.

— Как это удалось сделать? — уже более спокойно спросил Вил, обойдя покойного и даже заставив себя посмотреть в лишённые век пустые глаза, — магия?

— Нет, я не обнаружила ни малейших следов магии, — мистрис Олдгрэйв снова натянула на руки варежки, — проверила и сама, и амулетом, даже тест на зеркале Пикелоу ничего не показал.

Теперь было понятно, почему рядом с хирургическими инструментами оказалось зеркало. Скорее всего фляжка тоже была вовсе не с джином. Вид кивнул.

— Возможно ли применение заклинания, устраняющего следы магического вмешательства? — пускай заносчивая магичка не думает, будто имеет дело с дурачком, который впустую получает жалование.

Фиона ещё раз оглядела труп и проговорила:

— Теоретически на подобное заклинание должно было бы отреагировать зеркало Пикелоу, но точнее смогу судить завтра. В коллегии более подходящие условия.

— Но что тогда заставляет труп стоять?

— Не знаю, поза естественна, он не примёрз, как я подумала вначале, нет ни верёвок, ни колышков, чтобы подпереть, если считать это чьей-то дурацкой шуткой, — магичка энергично потёрла нос, — хотя, я не могу себе представить, кому придёт в голову шутить подобным образом.

— Если мы отбросим магическое вмешательство, — рассуждал коррехидор, совершенно освоившийся с трупом, он даже свободно, почти без отвращения обыскал карманы умершего и выложил на снег перочинный ножик, грязноватый носовой платок, засаленные перчатки, кошелёк и кисет с табаком, — как можно осуществить подобное? — и, когда Фиона пожала плечами в ответ, продолжил, — оглушить, оттащить в близлежащий сарай, освежевать, слить кровь, затем снова одеть в одежду, доставить во двор и каким-то образом поставить в интересную позу. Кстати он успел помочиться?

— Нет, — отрезала магичка, — не успел. Но то, что вы говорите, невозможно.

— Это почему же? — тёмная бровь Вила иронично изогнулась, — разверните. Скорняк или опытный охотник вполне может освежевать труп за короткое время.

— Но слить кровь, одеть и установить не успел бы.

— Вы в курсе, как это произошло?

— Пока вы наводили красоту, мне пришлось выполнить вашу работу, — бросила Фиона, — не сидеть же за кружкой эля, право слово.

И она коротко и чётко обрисовала картину преступления. Ремесленники что-то отмечали в таверне, один вышел на улицу по нужде. Остальные, уже изрядно, нагрузившиеся спиртным, даже не заметили, что товарища не хватает. Некоторые слышали вопль с улицы, но не обратили на него никакого внимания. Нашла бедолагу служанка, которая вышла выплеснуть помои. Сначала девушка решила, что посетитель нарушает строжайшее распоряжение хозяина таверны, пользоваться уборной в дальнем углу двора, и решила наказать нарушителя, облив помоями.

— И правильно, — похвалила это решение Фиона, — мужики распустились, изгадили все сугробы, пройти противно.

Подойдя поближе, служанка заподозрила неладное, окликнула, не получила ответа, взяла фонарь и после этого заорала так, что все выскочили наружу.

— И затоптали следы, — заметил коррехидор, отворачиваясь от старательно корчившей ему рожи стрекозы, — теперь не определить, которые здесь следы убийцы, а какие пьяных напуганных болванов.

— Вот уж чего мне не пришло в голову сделать, так это ползать на карачках, разглядывая следы на снегу, — в свете магической стрекозы глаза Фионы казались розоватыми, — я, знаете ли, больше по другой части.

— О да, по части грубостей и бестактностей вам просто не найти равных, — заметил Вил, которого самоуверенная дамочка начала порядком раздражать, — или в коллегии магов так принято? Мода что ли такая?

— Меня не интересует мода ни в каком её виде, — отрезала Фиона, собирая в саквояж свои инструменты, — как и ваше обо мне мнение. Завтра я осмотрю труп детально и передам в коррехидорию заключение самое позднее в понедельник. Не ждёт же ваше начальство, что я все выходные проведу в лаборатории.

— Нет, начальство подобного подвига от вас не ожидает.

Фиона легким взмахом руки избавилась от защитного магического круга и бросила коррехидору:

— Не мешкайте, если не хотите брести к таверне в темноте, — сияющая стрекоза послушно уселась на запястье хозяйки и в очередной раз показала язык Вилу, — мы уходим.

В таверне царило уныние. Оживлённым выглядел лишь один хозяин, запертым по воле судьбы посетителям пришлось выпить вдвое больше эля и съесть всю вытащенную из подвала колбасу, даже кровяную, которая нередко оставалась. За столом сидел лейтенант Мелоун и тщательно записывал имена неудачливых завсегдатаев таверны «До поросячьего визга», те вяло подтягивались к блюстителю закона, надеясь, что по окончании процедуры их всё-таки отпустят по добру, по здорову.

Мелоун сразу встал, когда появился Вил в сопровождении коронера. Мистрис Олдгрэйв фыркнула, приняв проявление вежливости на свой счёт, и даже удосужилась махнуть рукой: мол, садитесь, чего уж там.

Однако лейтенант не только не сел, а наоборот, вышел из-за стола, приблизился к усевшемуся на стул Вилу и проговорил:

— Комнату для допросов владелец таверны предоставил, если не возражаете, можете обосноваться в кабинете, где он занимается расходными книгами.

— Да нет, Мелоун, — устало ответил сэр Вилохэд, он действительно чувствовал себя чертовски измотанным, и перспектива допрашивать до утра пару десятков пьяных и выпивших посетителей вызывала у него острую неприязнь, — ограничьтесь тем, что запишите имена и адреса, а в понедельник вызовите их в коррехидорию, пусть Эплби снимет с них показания.

Мелоун кивнул, боясь перебить начальника. Ему показалось, что коррехидор ещё не закончил.

— Карету я возьму себе, вы вызовете кэб, — Вил почувствовал, что напряжение последних часов даёт о себе знать неясной тошнотой и тяжестью под рёбрами, — плату за проезд включите в отчет, я велю вам её возвратить.

— Слушаюсь, милорд! Спасибо, милорд, вы так добры.

— От твоего подхалимажа, Мелоун, просто выть хочется, — мистрис Олдгрэйв встала и заправила под капор выбившуюся светлую прядь волос, — лебезишь, милордом чёрт те кого титулуешь. Ну и порядки завёл нынешний коррехидор! Я, правда, с предыдущим не пересекалась, но теперешний, говорят, это что-то! — она закатила свои до странности светлые серые глаза к прокопчённому потолку таверны, демонстрируя всю глубину недовольства.

Мелоун онемел от такой наглости. Он сперва хотел покрутить пальцем у виска, намекая, что дура-девка совсем ума лишилась от своей магической практики, затем, бросив взгляд на мрачного сэра Вилохэда, поспешно опустил руку и смог издать лишь неопределённый звук.

Сам же Вил поднялся со стула и сказал:

— Если бы вы, мистрис Олдгрэйв, прикладывали меньше усилий нынешней ночью, чтобы слышать и слушать только собственное мнение, вы позволили бы мне представиться, — он выдержал паузу, — но это сделать не поздно и теперь. Я — Вилохэд Файдернесс, верховный коррехидор Эльферерри и глава Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя.

Вил поклонился с безукоризненным аристократизмом.

Фиона чуть было не открыла от удивления рот. Молодой нахал в шикарном пальто и небрежно повязанном шёлковом шарфе мало того оказался её непосредственным начальником, так он ещё ухитрился уродиться четвёртым сыном главы самого влиятельного после Меллорнов клана в Морозных землях. А если учесть, что истинных, королевских Меллорнов осталось только двое, то стоящий перед ней мужчина являлся пятым претендентом на Корону листьев в случае смены династии. Вот так.

Девушка разозлилась на себя, а ещё пуще на коррехидора, специально скрывшего свою личность, чтобы насладиться её унижением, опустила глаза и проговорила с холодной вежливостью:

— Прошу простить вашу светлость мне те вольности, которые я допустила единственно по недопониманию ситуации.

— Не следует награждать меня незаслуженными титулами, — сощурился Вил, — это мой достопочтенный батюшка, герцог Файдернесс, я же не являюсь светлостью, и, если боги не пошлют мне серьёзного несчастья, которое лишит меня отца, трёх братьев и двух племянников, никогда не унаследую первенство в Дубовом клане. Вполне достаточно, если вы станете обращаться ко мне «милорд».

— Хорошо, милорд, — сказала Фиона, запнувшись перед титулом.

— Отлично. Вы тоже свободны. Надеюсь, увидеть подробный отчёт как можно быстрее. Постарайтесь определить, каким образом пострадавшего привели в то состояние, в каком мы его осматривали. Особо поищите следы магии. Проверьте на всякий случай, нет ли там следов классической имперской магии, магии гномов и некромантии.

Фиона стояла и разглядывала чуть облупившиеся носки своих зимних сапожек. Слушать приказы коррехидора ей почему-то было жутко неприятно, хотя он не говорил ничего нелогичного или пустого. Она уже собиралась возразить, что завтра — суббота и её законный выходной день, но Вилохэд кивнул и вышел за дверь. Девушке ничего не оставалось, как сделать вежливый книксен вслед своему шефу.

В другое время Вил от души посмеялся бы над её замешательством, шутка с сокрытием собственного положения была как раз в его духе, но сегодня он слишком устал, замёрз и чувствовал, что ещё немного, и он начнёт прилюдно зевать. Дав лейтенанту Мелоуну последние указания, коррехидор отправился домой с единственным желанием: съесть, наконец, ягнёнка под смородиновым соусом и лечь спать.