Глава 3

Снорри наблюдал за разгрузкой вина, пряча в рукава озябшие кисти рук, в Эльферри в ноябре уже наступила настоящая зима. Трое гоблинов ни шатко, ни валко перетаскивали бочонки с вином из подводы на склад постоялого двора. Работа перемежалась пинками, шуточками и подначками, без которых гоблины просто не могли обойтись. Гном мрачно взирал на все эти безобразия, прикидывая, кому бы он первому засветил по наглой роже, если бы Осокорь не приказал вести себя прилично и ни в какие скандалы не ввязываться. Пока фаворитом Снорри выступал длинный сутулый гоблин с выбитым правым клыком. Он особенно усердствовал, ставил подножки, громко ржал собственным плоским шуткам, и в целом производил шума гораздо больше, нежели двое остальных. Снорри не жаловал гоблинское племя, но ещё сильнее он не терпел бездельников и лентяев. Приглядывал за тройкой грузчиков анемичный юноша-эльф с брезгливым выражением на лице. Он приходился сыном хозяину постоялого двора, поэтому не утруждал себя неотлучным присутствием на морозе, а лишь только появлялся иногда, чтобы подбодрить своих любимцев. А в том, что гоблины были милы сердцу сына хозяина, сомневаться не приходилось: он с удовольствием смеялся вместе с ними, поощрял их громкие шутливые стычки и совершенно не волновался о сохранности груза, попавшего в их зеленовато-смуглые руки.

Снорри закурил трубку, чтобы хоть немного унять то раздражение, что вскипало в его душе при каждом взрыве дурашливого гогота, при нарочитых спотыканиях на ровном месте и глупых замечаниях о разгружаемом вине. Гоблины уже перетащили на склад бочонки с молодым сераксим, под мрачными взглядами гнома перегрузили ящики с бутылками терпкого красного леронского, и вот очередь дошла до амфор с драгоценным чёрным вином, которое умели делать только в одном месте Священной Лирийской империи — на острове Фрет.

— Гляньте, ребя, — прогнусил наиболее несимпатичный Снорри гоблин с выбитым клыком, когда весьма небрежно выволок первую амфору из древесных стружек, — чё это такое? Может, пивко гартхэнское?

— Ага, — подхватили его приятели, пялившиеся на амфору так, что складывалось впечатление, будто подобного сосуда им никогда не приходилось видеть, — оно, не иначе!

— Эх, горло бы промочить, — мечтательно проговорил беззубый, поглаживая амфору по крутому боку, — сколько у вас на бой положено? — обратился он к Снорри, — может, подкинешь нам за потную работёнку?

— Я тебе сейчас пару пинков подкину, — мрачно отозвался гном, — и поосторожнее с амфорами. Там очень ценное вино.

— Вино, говоришь, — не унимался гоблин, шумно принюхиваясь к пробке, залитой воском, — знаю я эти гартхэнские вина, им кое-чего для букета не хватает.

— Для чего? — переспросил самый молодой из троих гоблинов со следами откровенного вырождения на длинном лице.

— Эх, деревня, — беззубый покачал головой в притворном осуждении, — это, значится, для скуса и аромата. А не хватает этому пойлу моей мочи, — он прислонил амфору к ногам и сделал выразительный жест руками возле гульфика, — мамой клянусь, эти гартхэны вовсе не заметят.

— А, может, им даже пондравится! — подхватил третий, — секретная, так сказать, приправа.

Терпение Снорри кончилось, он подошёл к заводиле без клыка и, почти не размахиваясь, смазал гоблину по морде. Тот упал, после вскочил, утирая кровь из носа.

— Он мне зуб выбил, — заверещал он дурным голосом, — видите, второго клыка лишился из-за него!

При этом он отступал в сторону. На крик выскочил сынок хозяина, сжимавший в руке изящную ореховую тросточку.

— Хозяин, хозяин, — жалобно заныл пострадавший гоблин, — недомерок меня в лицо ударил, вот зуб вышиб ни за что, ни про что!

Юноша решительно подошёл к Снорри, посмотрел на него сверху вниз и проговорил медленно и внушительно, как ему казалось:

— Ты что это себе позволяешь, гном?

— А тебя не учили проявлять уважение к старшим? — вопросом на вопрос ответил Снорри, и его недобрый взгляд не обещал ничего хорошего для анемичного юноши.

— Ты в Эльферерри, гартхэн, — медленно проговорил эльф, выразительно поигрывая тростью с намёком на готовность пустить её в ход, — здесь ты никто, ты — вонючий немытый гартхэн, поэтому знай своё место и благодари богов, что я сегодня добрый и не стану звать стражу, чтобы отправить тебя в тюрьму.

— Видимо, у вас в Эльферерри не учат сопляков хорошим манерам, — гном презрительно сплюнул почти на лакированные сапоги эльфа, — папаша тебе не объяснил, как нужно обращаться с клиентами, которые платят денежки за право переночевать у вас на постоялом дворе?

— Зато я отлично усвоил, что придёт время, и всех вас выкинут из Морозных земель, коротышка, — глаза парня сощурились в настоящей злобе, — мы припомним всем вам и поражение в Северной войне, и многое другое. Кровью умоетесь.

— Уж не ты ли воевать собрался? — засмеялся Снорри, — вояки из тебя и твоих дружков-гоблинов знатные!

— Не смей надсмехаться надо мной! — взвизгнул эльф и замахнулся своей тростью на Снорри.

Ой, зря он это сделал. Через мгновение ока движением, которое сын хозяина постоялого двора даже не сумел увидеть, гном вывернул руку эльфа за спину и обезоружил его. Тот завизжал, когда Снорри притянул его руку к лопатке, заставив эльфа принять неэстетичную согнутую позу.

— А теперь слушай меня гадёныш, слушай и запоминай: будь вежливым со старшими, не хами им, а уж тем более, не замахивайся на них руками, ногами и предметами обихода.

Гном вытянул парня по филейным местам его же собственной тростью. Тот заорал благим матом.

— Это был первый урок. Второе, уважай клиентов своего папаши, будь расторопным и услужливым.

Второй удар трости исторг из глотки хозяйского сынка очередной вопль.

— В-третьих, никогда не угрожай гному, а в особенности мне, Снорри по прозвищу Полная кружка, — трость в третий раз прошлась по заднице, обтянутой модными бархатными штанами.

— А это, дабы ты хорошенько запомнил все три моих урока, — проговорил гном и продолжил порку.

Эльф орал так, что со стороны могло показаться, будто с него сдирают заживо кожу. На эти вопли из помещения постоялого двора высыпали посетители и сам хозяин, который с криком: «Что ты творишь, негодяй!» ринулся на помощь своему чаду.

Ноди и фавн Торки в своём любимом виде деревенского парня Дурынды сидели в общей зале постоялого двора «Добродушный путник». Торки со вкусом пил непривычное тёмное пиво, а бард надувался чаем. Холод Эльферерри пробирал его до костей. Когда раздались истошные крики, Торки и Ноди ринулись вместе со всеми. У самых дверей их оттеснили стражники в зелёно-чёрной форме. Во дворе продолжалась экзекуция: гном, сноровисто перехватив тощего эльфёнка за талию, охаживал его тросточкой по мягкому месту, а тот извивался, захлёбывался криком и слезами, пытаясь укусить Снорри, но кожаная куртка мехом внутрь сводила на нет все эти попытки. Хозяин постоялого двора пытался освободить отпрыска из цепких рук гнома, но абсолютно безуспешно, Снорри лишь отмахивался от него, как от надоедливой мухи.

Стражи порядка мгновенно оценили обстановку, а офицер, отличавшийся серебряными ясеневыми листьями на груди, прокричал:

— Прекратить немедленно!

Однако для доппельсолдерна его окрик был не указ, и гном продолжал порку, не обращая внимания на зрителей. Тогда офицер, отличавшийся ещё и нетипичной для эльфа шириной плеч (видимо он усердно упражнялся с мечом), что-то приказал своим людям. Они быстро подошли к Снорри, по двое ухватили за руки, а один крепко вцепился в густую косу гнома, оттянув его голову далеко назад. Сын хозяина кулём рухнул на снег и продолжал тоненько подвывать, размазывая по лицу слёзы вперемешку с соплями. Его папаша бросился к сынку, попытался усадить, но получивший хорошую долю порки парень, только шипел и сквозь слёзы злобно ругал родителя последними словами.

Широкоплечий эльф неспешно подошёл к Снорри, посмотрел на него сверху вниз и проговорил, презрительно кривя рот:

— Ты что здесь себе позволяешь, ублюдок? На кого руку посмел поднять?

— На нахального засранца, который замахивается на старших всем, что только под руку попадается, — ответил Снорри, на него высокомерие эльфийского офицера не произвело ни малейшего впечатления.

— Он ещё и мне увечье учинил, — встрял неизвестно откуда вывернувшийся гоблин, — вот глядите, нос расквасил, губу разбил и клык выбил, — он старательно вывернул нижнюю губу грязноватым пальцем, чтобы представитель закона в полной мере мог лицезреть причинённый задиристым гномом ущерб. Но эльф не стал утруждать себя осмотром дёсен гоблина, он жестом велел ему отойти, затем коротко, профессионально ударил Снорри под дых. Гном задохнулся и согнулся бы пополам, если бы не крепкая хватка остальных стражей порядка.

Увидев такое, Торки дёрнулся было прийти на помощь другу, но тонкие пальцы барда вцепились ему в плечо железной хваткой. Такой силы не было даже у Брэка.

— Стой спокойно, — прошептал Ноди, — не хватало ещё тебе ввязаться в драку со стражниками и попасть в тюрьму. От вас обоих в таком случае будет масса пользы.

— Так они ж, заразы, держат и бьют, — фавн попытался вырваться, но бесполезно, — втроём мы им показали бы. Они ж Снорри измордуют!

— Сам виноват, нечего было эльфёнка пороть, — бард дёрнул острым плечом, — ничего, выдержит.

— Значит, ты телохранитель виноторговца, который приехал с караваном сегодня утром? — продолжал допрос офицер, на этот раз приложив гнома по уху.

— Да, я телохранитель господина Марыля из Рии, — ответил Снорри, и исхитрился с задранной кверху головой сплюнуть кровь, — а эти сукины дети — грузчики, чуть не побили дорогущее вино.

— Вино, значит, — офицер потёр угловатый подбородок, будто в приступе задумчивости, — вино. И много?

— До фига, — не удержался беззубый гоблин, — мы до полудня таскали, всё перетаскать не могли, а уж когда дело до кувшинов пузатых дошло, тут коротышка и вовсе озверился. Говорит, мол, вино евойное дороже нас всех стоит!

— Верно, — подтвердил хозяин постоялого двора, — груз солидный, вот я и поставил Малахию приглядеть, что привезено. В наши дни никому веры нету. Вдруг не вино, а оружие там или ещё что запрещённое.

— Груз вина мы конфисковываем, — сухо сообщил офицер, чем вызвал новый порыв у Торки ринуться в драку, — ты отправишься в тюрьму. Тут у нас никому не позволено рукоприкладствовать, пальцем эльфа тронуть не моги! Ничего, на каторге тебя, гартхэн, научат уважать эльфов и эльфийские законы.

— Законы у нас везде имперские, — заявил Снорри и получил кулаком в глаз.

— А давайте лучше ихнее пойло побьем! — долговязый гоблин косился в сторону амфор с чёрным фретским вином, — кувшины все эти пузатые расколошматим, а черепки растопчем.

Офицер с ясеневыми листьями коротко ткнул гоблина под рёбра и посоветовал заткнуться.

Ноди повернул фавна к двери:

— Пошли, от нас здесь проку мало.

Когда они оказались в опустевшей общей зале, бард сказал:

— Со всех ног беги в гильдию виноторговцев, найди Осокоря и расскажи ему, что здесь случилось.

— Но Снорри! — Торки прислушивался к голосам во дворе.

— Осокорь справится получше нас, — Ноди ободряюще улыбнулся, — а Снорри пытки выдерживал, ему этот мордобой — семечки. Так что давай, двигай.

— А вы?

— Я тут посижу, понаблюдаю, — бард накинул на плечи шикарную шубу из черно-бурой лисицы.

Фавн быстрым шагом пошёл искать Осокоря. Вся сложность была в том, что он даже отдалённо себе не представлял, где в столице Морозных земель может располагаться гильдия виноторговцев. Но спросив у одного, другого прохожего, поплутав немного по вымощенным брусчаткой узким улицам, нашёл.

Осокорь беседовал с эльфом, который разрушал все представления о своём народе: он был дороден и лыс.

— Господин Марыль, — взволнованно проговорил фавн, как только его провели в гильдию виноторговцев «Мускат», — беда.

— Что стряслось? — Осокорь подался вперёд.

— Снорри арестовали, вино хотят конфисковать, а амфоры разбить!

— Позвольте, позвольте, — вмешался глава гильдии, поворачиваясь в сторону фавна всем телом, от чего его аметистовая виноградная гроздь на золотой цепи — символ высокого положения, сверкнула фиолетовыми искрами, — какие амфоры у вас собираются побить? Что вы привезли в амфорах?

— Чёрное фретское, — машинально ответил Осокорь, обдумывая услышанное.

— Вы привезли «Кровь демонов», — не поверил своим ушам эльф, — и какая сволочь осмелилась предложить разбить такую драгоценность?

— Гоблины-грузчики с постоялого двора «Добродушный путник», — неопределённо мотнул головой фавн, — их ещё зараза — хозяйский сынок, подзуживал.

— Безобразие! — на гладком, ухоженном лице главы морозных виноторговцев отразилось искренне возмущение, — позор! Сколько, говорите, вы привезли амфор?

— Я ещё ничего не говорил, — ответил Осокорь, — но скажу: двадцать амфор.

— По таланту?

Утвердительный кивок в ответ.

— Даже если продать весь их паршивый постоялый двор вместе с хозяином, слугами и домочадцами в рабство, навряд ли удастся покрыть расходы от разбивания двадцати амфор фретского вина. Что ж мы сидим в таком случае? — воскликнул эльф, представившийся Осокорю как Бартоломео Вудсток, — поедемте к коррехидору, — он живо поднялся. — Вас, конечно, к нему не пропустят, но господин коррехидор уже много лет покупает моё вино, так что вопрос решиться.

Осокорь тоже встал и сказал Торки:

— Возвращайся на постоялый двор. Передай Ноди, пускай дожидаются меня без глупостей, — по суровому взгляду своего господина фавн понял, что его не устраивает, чтобы гном с бардом порубили стражников, как овощи для салата, и сделали ноги.

Торки согласно кивнул, поклонился Осокорю, а затем и мистеру Вудстоку, после чего с поспешностью, но без торопливости покинул гильдию виноторговцев «Мускат».

Бартоломео Вудсток надел бархатное меховое пальто, спрятал лысину под модной, щегольской шапкой и вместе со своим гостем вышел на мороз.

Пока они ехали в его собственной карете к коррехидору, он из вежливости удерживался от разговоров о делах, расспрашивая Осокоря об урожае винограда в Рие, о тонкостях виноделия, о ценах и тому подобном. Осокорь отвечал с охотой, и никто не заподозрил бы, что все мысли клирика в этот момент были заняты проигрыванием вариантов событий, произошедших на постоялом дворе в его отсутствие.

Коррехидор столицы Морозных земель занимал мрачноватое здание с узкими окнами, больше напоминающими бойницы. Приехавших пропустили внутрь без особых расспросов: должно быть, Вудсток действительно бывал тут не однажды.

На пути попадались статные эльфы, одетые в чёрное с зелёным — форму стражи Эльферерри.

В кабинете коррехидора было жарко натоплено, горел камин, а сам хозяин обширного стола, высоких резных кресел и множества книг занимался беглым просмотром бумаг.

— Добрый день, сэр Питер, — поприветствовал виноторговец с той долей фамильярности, что возникает при давнем знакомстве, — у нас проблема.

Сэр Питер отложил в сторону пергаменты и взглянул на вошедших:

— Я полагаю, проблема серьёзная, раз ты пришёл прямо ко мне. Какова же цена твоей проблемы?

— Проблема эта не совсем моя, — Бартоломео снял шапку и распахнул пальто, — а вот этого достойного господина. Цена проблемы — двадцать талантовых амфор «Крови демонов», которые возжаждали не то разбить, не то конфисковать люди из твоего ведомства.

— Двадцать амфор! — чёткие брови эльфа, сидящего за столом, взлетели вверх, — да твой знакомец, однако, совсем не бедный человек.

— Наш торговый дом с успехом ведёт дела по всей Лирийской империи, — с достоинством ответил Осокорь, — позвольте мне отрекомендоваться: Марыль Осокорь из Рии. Прибыл в столицу Морозных земель с целью расширения продаж наших замечательных вин. — Он полез за пазуху и извлёк изящный тубус для хранения документов, — вот мои рекомендательные бумаги. Извольте посмотреть.

Коррехидор внимательно прочитал пергамент. Бартоломео Вудсток пытался угадать, что такого было написано в предъявленном документе, отчего породистое тонкое лицо сэра Питера изменило выражение. На смену чуть брезгливому высокомерию высокопоставленного чиновника пришло удивление, а затем и очевидное беспокойство. Естественно, воображение виноторговца было бессильно обрисовать истинное содержание письма, которое чуть трепетало в длинных тонких пальцах коррехидора.

Но зато Осокорь прекрасно его знал, даже более того: он сам его составил и подписал. А гласил документ следующее:

Предъявитель сего, достопочтенный Марыль Осокорь, глава торгового дома «Вина Осокорей», является поставщиком императорского двора императора Священной Лирийской империи Аэция. Посему предписывается оказывать достопочтенному Марылю Осокорю любое содействие и всяческую помощь по всем вопросам, кои могут возникнуть по исполнению его обязанностей.

Подписана бумага была лично Вторым консулом Священной Лирийской империи Марином Туллием.

Сэр Питер подумал немного, потом проговорил:

— Господин Осокорь, я приношу вам глубочайшие извинения за неразумные и оскорбительные действия моих подчинённых, которые они допустили по отношению к вам и привезённому вами грузу. Я немедленно пошлю своего заместителя, дабы он на месте разобрался в ситуации и сурово наказал виновных. Прошу поверить, я самолично прослежу, чтобы наказание было соответствующим тяжести проступка и скорым. Весь ущерб, понесённый вами, будет немедленно возмещён.

Дальше коррехидор сделал то, чего от него Бартоломео никак уж не ожидал: он вышел из-за своего стола, надел сброшенный по случаю избыточной натопленности камзол с серебряными ясеневыми листьями и пожал Осокорю руку.

— Где произошёл инцидент?

— На постоялом дворе «Добродушный путник», — ответил Осокорь, убирая назад тубус с документами.

— Проводите его, Вудсток, — бросил сэр Питер виноторговцу, — и устройте господина Осокоря в достойную гостиницу, — тонкие губы эльфа скривила усмешка, — в такой, где драгоценные вина не дают разгружать косоруким гоблинам.

Когда Осокорь и глава гильдии виноторговцев «Мускат» прибыли на злосчастный постоялый двор, они уже обнаружили там людей коррехидора вместе с мрачноватого вида офицером, который беседовал с Ноди.

— А вот и сам владелец груза, — бард первым увидел Осокоря, — тут господин рехидор интересуется, не причинили ли тебе какого ущерба.

Рехидор пожал Осокорю руку, поклонился Бартоломео Вудстоку и сказал:

— Я — рехидор его королевского величества Джеймс Сомс, приношу извинения за неоправданные действия моих подчинённых, — за столом у окна сидел мрачный Снорри со здорово побитой рожей и пил пиво, явно поданное за счёт заведения.

— Хотелось бы знать, — Осокорь несколько высокомерно посмотрел на рехидора, — каким образом в первый день прибытия в Морозные земли мой личный охранник был жестоко избит, а груз весьма дорогостоящего вина оказался под угрозой?

Рехидор предложил присесть:

— Сейчас офицер, который присутствовал при инциденте, даст объяснение.

За офицером немедленно сбегали. Осокорь уселся за стол, а Ноди устроился поодаль с видом человека, совершенно не имеющего отношения к произошедшему, но, будучи честным гражданином, готового дать разъяснения, как только они потребуются.

Появился широкоплечий офицер, который столь усердно вступился за оскорблённого сына владельца постоялого двора. Он сдёрнул с головы берет в чёрно-зелёную клетку и вытянулся перед рехидором.

— Потрудитесь, сержант, доложить о происшествии.

— Во время разгрузки подводы с грузом вина, — сержант бросил недобрый взгляд в сторону Осокоря, — один из охранников этого господина, — кивок на Снорри, — ни с того, ни с сего набросился на господина Малахию с палкой.

— Господин Малахия — это кто? — сощурился Сомс.

— Это сын мой, — встрял владелец постоялого двора «Добродушный путник», что околачивался поблизости и явно ждал момента вклиниться в разговор. Тяжёлый взгляд рехидора упёрся в невысокого узкоплечего эльфа с прищуренными тёмными глазками, — я — Джек Смит, хозяин, так сказать, вот этого почтенного заведения.

— Ни с того, ни сего! — Возмутился гном, — да паршивцы-гоблины нарывались по меньшей мере полчаса!

— Значит, вино разгружали гоблины? — рехидор Сомс сидел с таким видом, что создавалось впечатление (возможно и ложное) о его бесконечном терпении, — гоблины состоят у вас в услужении?

— Что вы, ваша честь, — хозяин замахал руками, — мне разве ж по карману постоянных грузчиков содержать. Да и работы столько нет. Вот нужда появляется, Малахия мой дружков и кличет. И заработок ребятам, и мне удобно.

— Вот ваш Малахия на паскудства-то их и подначивал, — гном подошёл поближе и кружку с пивом взял с собой.

— Не болтай ерунды, коротышка, — бросил Смит, — Малахия за погрузкой следил, а ты, паршивец, накинулся на него, а сперва он гоблина побил, — жалобно наябедничал хозяин, — не гном, а зверь!

— Замолчите, Смит, — приказал Сомс, — я желаю выслушать своего офицера. И прекратите мне льстить: для вас я — господин рехидор.

— Гоблины таскали вино, — с некоторой заученностью проговорил офицер, — потом кто-то из них споткнулся, когда бочонки уже перенесли, и очередь дошла до кувшинов с пивом. Гном рассердился на грузчика за его случайную неосторожность и ударил его несколько раз кулаком в лицо.

— Всего единожды, — проговорил Снорри, — кабы несколько раз, его водой отливать пришлось бы.

— Вот видите! Видите! — заголосил хозяин, — дай ему волю, он вообще всех здесь поубивал бы! — Смит даже не подозревал, насколько он был недалёк от истины.

— Ещё раз встрянете в разговор, и я велю вас выпороть, — не глядя на хозяина постоялого двора, проговорил рехидор.

— Какое там пиво, — усмехнулся Осокорь, которому скандал вовсе не был нужен, но и оставить ситуацию на самотёк он не мог, — стал бы я везти из Рии сюда пиво! Они чёрное фретское вино собирались побить.

Глава гильдии виноторговцев только охнул в очередной раз.

— Позовите грузчиков, а вы, сержант, пока выйдите, — рехидор Сомс устало потёр подбородок.

Гоблины вошли развинченной походкой, усиленно делая вид, что им всё нипочём.

— Да ничего мы не собирались разбивать, — нагло заявил старший, лишившийся с тяжёлой руки Снорри второго клыка, — шутканули малёха, а он в драку. Вот, видите, господин хороший, клык мне выбил, рожу раскровянил, не говоря уж о моральном ущербе моей личности. — Последние слова гоблин явно заучил совсем недавно, и выговаривал с определённым напряжением.

— Вы чуть не разбили амфоры с драгоценным вином, которое пьёт сам король Эверетт! — воскликнул виноторговец, — как у тебя, мелкий поганец, руки не отсохли!

— Это ещё что за хмырь? — гоблин повернулся всем телом и оглядел Бартоломео Вудстока с ног до головы, — чего он лезет? Ваше благородие, велите ему замолчать, или я вовсе давать показания отказываюсь!

— Для начала я велю дать тебе хорошенько по морде, — холодно произнёс рехидор, — чтобы ты хоть слегка представил, как нужно себя вести с представителем власти его королевского величества.

И один из сопровождающих Сомса эльфов незамедлительно выполнил приказ: хорошо так, с оттяжкой прошёлся по гоблинской физиономии.

— А теперь запомни: одного моего слова вполне достаточно, чтобы ты отправился к палачам. Ты понял меня?

Гоблин утёр кровь из вторично разбитого носа, затравленно оглянулся на молчаливых товарищей и вдруг заговорил часто и плаксиво:

— Отколь же я знал, что в кувшинах, то есть анфарах ентих, вино дорогущее, Малахия сказал, мол, пиво. Это он велел над гартхэнами поиздеваться. Говорит, мол, кокним кувшинчик, другой, они заскандалят, мы стражу позовём, и всё ихнее винцо нашим будет. А папаша евойный приплатит, коли груз ценным окажется.

— Да что ты такое несёшь, сучий сын, — буквально заорал хозяин постоялого двора, — всё ты врёшь, морда гоблинская. Никогда мой Малахия ничего подобного не говорил, он юноша благонравный, истинный сын Морозных земель, он ни за что не предложил бы подобное! Себя и своих дружков выгораживаешь, невинного оговаривая!

— Где ваш сын? — перевёл взгляд с гоблина на Смита рехидор, — позовите его.

— Так он, господин рехидор, не может. Ему примочки на одно место прикладывают, ну туда, где этот гномский изверг палкой поработал.

— Если немедленно он не наденет штанов и не спустится сюда, я ему просто не завидую. — Сомс не стал уточнять, какая именно участь ожидает хозяйского отпрыска в данном случае, но вид его не обещал ничего хорошего.

Папаша суетливо отправился наверх, а рехидор обратился к Осокорю:

— Вино в амфорах действительно такое дорогое?

— Весьма.

— У нас его пьют только морознорождённые, — многозначительно заметил глава гильдии виноторговцев, — оптовая цена ему — по шесть золотых за талантовую амфору, — это самое редкое вино в Лирийской империи.

Сомс кивнул. Если его и удивила непомерно высокая цена, то виду он не подал.

— Значит, ты защищал хозяйское добро? — спросил рехидор у Снорри.

— Защищал, а как же! Тут балбесы эти, дай им волю, бочонки бы расколошматили, не то, что амфоры. Поэтому мне господин Осокорь и доверили за погрузкой глядеть.

— Всё верно, — добавил сам Осокорь, — Снорс Хольгерсон — гном на редкость ответственный, я ему полностью доверяю. Если он утверждает, что хозяйский сын гоблинам в их безобразиях потакал, значит, так оно и было.

— Я разберусь, — рехидор поглядел на лестницу, по которой со стонами спускался Малахия.

— На тебя показали, будто ты подговаривал гоблинов устроить беспорядки, которые содействовали бы конфискации вина у уважаемого виноторговца из Рии. Стражники тоже состояли в сговоре? — Сомс прищурился недобрым прищуром. Ему совершенно не хотелось, чтобы к омерзительному скандалу, столь быстро добежавшему до начальства, оказались причастны его люди.

Малахия отвёл взгляд от ссутулившихся гоблинов, зло зыркнул на Снорри и увидел, как его отец усиленно кроит рожи за спиной рехидора. Хозяин постоялого двора «Добродушный путник» специально сделал парочку незаметных шажков назад и теперь вовсю сигнализировал своему зарёванному чаду. Сомс то ли почувствовал, то ли заметил ироничный взгляд барда, только он обернулся и велел Смиту встать возле сына.

— Терпеть не могу, когда мне в затылок дышат, — пояснил он.

Малахия, наконец, понял знаки родителя, приосанился и заговорил с некоторым вызовом:

— Ничего не знаю, господин начальник, не ведаю, как есть оговоры гартхэнские. Ничего подобного не было. Гном набросился на нашего работника, — Малахия повёл рукой в сторону приунывших гоблинов, — а когда я заступился за несчастного, несправедливо побитого, этот, — указующий перст театральным жестом вперся в Снорри, — накинулся на меня, выхватил трость и…, — парень замялся, подбирая слово, поскольку произносить вслух «выпорол» ему категорически не хотелось, — жестоко поколотил меня.

Подбородок молодого эльфика вздёрнулся, придав парню вид оскорблённой невинности. Однако на рехидора сия тирада не произвела должного впечатления. Он думал лишь о неприятных последствиях, что могут вытечь не из простой гоблинской драки с приезжими, а из настоящего бандитского промысла, который завёлся тут, прямо в Эльферерри, не в самом бедном районе. И особенно гадким было то, что стражники явно приложили к этому руку. Коррехидор, не утруждая себя объяснениями, велел разобраться в ситуации так, чтобы кареглазый виноторговец остался доволен. При этом он намекнул на высоких, очень высоких покровителей, стоящих за спиной у пострадавшего. Выразительное движение глаз начальника могло означать как высокопоставленные знакомства в Рие, так и заступничество прямо из королевского дворца, чья громада зубчатой короной нависала над столицей Морозных земель. И рехидор не имел права ошибиться. Поэтому он встал, посмотрел сверху вниз на Малахию и сказал негромко, но со значением:

— Если выясниться, что кто-то здесь занимался грабежом честных постояльцев, он отправится на каторгу. Те, кто просто содействовали беззаконию, получат публично плетей. Выбирай, сопляк, каторга, если ты сам придумал и осуществил подобное, или просто порка?

Малахия забегал глазами, как-то хрюкнул, плаксиво скривил рот и зачастил:

— Беззубик предложил гартхэнов потрясти, — на этих словах гоблин с выбитыми клыками рванулся было, но получил ощутимый тычок под дых от сопровождающего рехидора, — мне бы такое и в голову не пришло. Я подумал, что шуткует он, не взаправду разбить собирается. Господин охранник вообще-то правильно ему по роже дали: на работе шуткам не место. Я не понял, господин начальник! Беззубик орал благим матом, вот я и решил, будто господин гном его зазря ударили.

— Чего это ты, морда остроухая, несёшь, — продышался Беззубик, — я тута кто? Никто, ничто, и звать меня никак! Чтобы стражники его королевского величества гоблина слушать стали! — он оглянулся на стражников в надежде найти поддержку своим словам, — ни в жисть! Малахия сам нам хвалился, мол, папаша евошный с сержантом выпивает почти что каждый день, будто сержант этот для папаши готов, что угодно сделать, потому, как конфискованные товары он загоняет и с ним, сержантом, делится.

— Малахия, сволочь! — возопил хозяин Смит, — я ж тебе велел язык за зубами держать, гнида! Если тебя господин рехидор на каторгу не упрячет, я тебя собственными руками удавлю!

— Каторга здесь грозит тебе, — лицо рехидора закаменело, — и сержанту, как его там?

— Уордок, — подсказал один из сопровождающих.

— Сержанту Уордоку. Кстати, где он? Его явно не хватает в нашей тёплой компании. Хочется послушать и его версию событий. Если кто из вас, — Сомс выразительно взглянул на хозяина постоялого двора, Малахию и гоблинов, — разинет пасть, количество плетей, причитающееся ему за провинность удвою. Поняли?

За сержантом Уордоком сбегали.

— Уордок, расскажите ещё раз, что сегодня здесь произошло на самом деле? — рехидор говорил как ни в чём не бывало, даже с некоторой обманчивой долей теплоты в голосе, от которой у папаши Малахии мурашки забегали по спине.

— Противозаконное рукоприкладство произошло, — отчеканил сержант, — гном-охранник побил сперва честного грузчика-гоблина по прозвищу Беззубик, затем набросился на сына мистера Смита. На чей зов я прибежал вместе с вверенной мне группой, поставленной охранять покой и порядок на улицах нашей славной столицы.

Рехидор Сомс нахмурил брови:

— Ты, сержант, позабыл упомянуть слово «закон», Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя, к коей ты, к моему великому сожалению, принадлежишь пока ещё, в первую очередь обязана охранять закон.

— Так точно, ваше благородие, мы обязаны охранять закон.

— А ты, сучий потрох, что делаешь? — впалые щёки рехидора запятнал румянец гнева, — вступаешь в сговор с преступниками, обираешь торговцев, получаешь долю с продаж незаконно конфискованного товара. Это, по-твоему — служить закону? Какому закону, воровскому?

— Я просто порядок восстанавливал, — заупрямился Уордок, — меня Смит позвал, я пришёл, драку разнял, вдарил гному, чтоб знал, как себя в Эльферрери вести надобно, но денег и товаров в глаза не видел. Врут они всё, Смит на меня напраслину возводит, честью своей воинской клянусь!

— Помолчал бы ты о чести, Уордок, — презрительно произнёс Сомс, — тебе даже отдалённо неизвестно, что это за штука такая — честь. А сдал тебя вовсе не подельник твой, а гоблин. Ему Малахия про дела ваши со Смитом проболтался. Сам сознаешься или в подвал пойдёшь?

От перспективы попасть в подвал к палачам, Уордок прерывисто вздохнул и облизал пересохшие губы.

— Не при чём я, ваше благородие, — упрямо повторил он, — не в чем сознаваться. Как на исповеди перед вами тут стою, весть невиноватый, оболганный гоблином поганым и мальчишкой сопливым. Неужто ваше благородие словам гоблина поверит супротив слова эльфа-офицера?

— Замолчите, Уордок, — нехорошо прищурился рехидор, — вы и так уже наработали немало. Позовите остальных стражников, — бросил он своим людям.

Стражники вошли, неуверенно озираясь. Они не понимали, почему рядовое наведение порядка вызвало на этот раз столь серьёзное разбирательство с заоблачным начальством.

— Объясните, господа, как получилось, что вы несли сегодня службу по охране дневной безопасности в трактире постоялого двора? — спросил рехидор.

Эльфы-стражники переглянулись, а один, самый шустрый, чуть выступил вперёд:

— Так ведь мы не на службе, ваше благородие, мы вчера отдежурили.

— А сегодня здесь что, пьянствовали?

— Никак нет, ваше благородие, нас Уордок позвал, — стражник облизнул губы, он явно не собирался выгораживать кого бы то ни было, — сказал, мол, приходите завтра в трактир постоялого двора «Добродушный путник».

— И вы пришли, даже не поинтересовавшись, зачем? Удивительная доверчивость для столь великовозрастного юноши, — сыронизировал Сомс, — доверчивость, граничащая со слабоумием.

— Отчего же не сказал, — обиделся на слабоумного солдат, — сказал. Смиту, хозяину постоялого двора, купец один денег много задолжал. Жил у него, ел, пил, а заплатить не смог. Вот сегодня он с караваном приезжает. Уордок хотел, чтобы мы помогли Смиту с купца должок стребовать, если тот заупрямится. Всего и делов-то. Обещал нам за помощь по пяти шиллингов. Кто ж от хорошего заработка оказывается? Вот мы и согласились.

— Вы, остальные, подтверждаете это? — рехидор внимательно посмотрел на других стражников.

Те закивали головами и нестройно поддакнули.

— Допустим, вы мне не лжёте, — Сомсу ситуация нравилась всё меньше и меньше, словно потянул за выступающий из земли корешок и вытащил целый клубок копошащихся червяков, многоножек, мокриц, от одного вида которых всё нутро выворачивает наизнанку.

— Постойте, — удивился Осокорь, — разве у вас не имперские деньги в ходу? О каких шиллингах речь идёт?

— Да нет у нас никаких шиллингов, соверенов, пенсов уже давно, с Северного мира, — пояснил рехидор, думая о своём, — здесь некоторые с упорством, достойным лучшего применения, имперские деньги по-старому называют. А вы, господин Осокорь, когда в последний раз приезжали в Эльферерри?

— Никогда прежде я в Эльферерри не бывал, — охотно ответил Осокорь, — сегодня впервые приехал.

И постоялый двор выбрал по чистой случайности: попутчик один присоветовал, сказал, что прилично кормят и недорого берут.

— Ясно. Уордок, как вы объясните попытку стребовать мифический долг с человека, никогда прежде не бывавшего ни на постоялом дворе Смита, ни вообще в Эльферерри? Молчите, не знаете? Зато я знаю: это вымогательство, переходящее в откровенный грабёж, — голос рехидора почти сорвался от возмущения, — и где, в столице, в непосредственной близости к резиденции его королевского величества!

— Ничего не знаю, — монотонно проговорил сержант Уордок, — меня Смит помочь попросил, вот я по дружбе и согласился. Откуда же мне знать, что он этого виноторговца в глаза не видел, больно я знаю, кто у него останавливается, а кто нет.

— Получается, это ты, Смит, ввёл в заблуждение офицера Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя, — рехидор чуть развернулся на стуле в сторону хозяина постоялого двора, — и низким обманом втянул его в преступление?

Смит, в котором Осокорь, приглядевшись внимательнее, угадал бывшего уголовника, нервно теребил несвежий фартук, покусывая губу. Затем он вытянул шею и проговорил с раболепными интонациями:

— Господин рехидор глубоко ошибается, считая меня, ничтожного хозяина постоялого двора, способным организовать преступный промысел с привлечением служителей закона, — он даже позволил себе жалкое подобие улыбки, мол, разве вы сами не видите всю абсурдность подобного предположения! — Неужели то, что я отбыл свой срок на каторге за проступки буйной юности, побуждает вас огульно валить на меня все остальные прегрешения? Кто я такой, чтобы приказывать достойному сержанту Уордоку? Разве служитель закона, обличённый властью карать любые его нарушения, послушает бывшего каторжанина? Конечно же, нет! — Смит возвёл глаза к закопчённому потолку, — кто, как ни он сам принудил меня, не побоюсь этого слова, к сотрудничеству. Это он придумал и заставил меня устраивать скандалы с постояльцами, а им оставалось только наводить порядок и конфисковывать часть товара.

— Ты что, крыса, гонишь? — ощерился сержант Уордок, — господин рехидор, да я знать ничего о подобной мерзости не знаю! Первый раз вызвался помочь знакомцу, а он на меня целое обвинение наплёл!

Рехидора, конечно, вполне устраивал расклад дела, согласно которому его избыточно доверчивый подчинённый был подло обманут бывшим каторжником, поэтому Сомс собирался вынести свой вердикт. Смит отправится обратно на каторгу, Уордок и его компания получат отсидку на гауптвахте, штрафы в жаловании и никакого продвижения по службе. Малахию и гоблинов выпорют, а Осокорю выплатят компенсацию за причиненные неудобства. Одним словом, всё получалось вполне неплохо. Но тут вмешался сын хозяина постоялого двора и спутал все карты. Малахия рванулся вперёд, рухнул перед рехидором на колени и буквально проорал:

— Не виноват мой папаня, не виноват! Брал-то он всего ничего с жирных торговцев, на чужом поте и крови свои капиталы зарабатывающих. Да и не для своего кармана он старался, они с дядей Уордоком говорили, что все денежки на борьбу с империей пойдут, что скоро всех гартхэнов из Морозных земель мы попятим, и будем снова независимыми. Это каждому эльфу хорошо будет, правда, папаня? Правда же, дядя Уордок? — парень оглядывался с надеждой на старших, ему страшно хотелось, чтобы они подтвердили его слова. Тогда этот мрачный господин с серебряными ясеневыми листьями сразу поймёт, что старались они для всех, отпустит их, а противного гнома и его самоуверенного хозяина отправят в городскую тюрьму.

Рехидор Сомс прикрыл глаза, его замутило. Заговор. Государственная измена в его ведомстве, под самым его носом. Он глубоко вздохнул, встал, подошёл к сержанту Уордоку и резким жестом сорвал с него ясеневые нашивки.

— Вы не достойны считаться офицером, Уордок, — произнёс он, ни на кого не глядя, — вы запятнали себя государственной изменой. Ибо его королевское величество Эверетт и Морозные земли неотделимы от Священной Лирийской империи и власти нашего императора Аэция. Всякий, кто выражает сомнения в этом, уже является заговорщиком и изменником, которого я, рехидор его королевского величества, обладающий в данном месте правом высокого, среднего и низкого суда, буду карать по всей строгости. Посему постановляю, — Сомс вздохнул, — бывший сержант Уордок и хозяин постоялого двора «Добродушный путник» Смит обвиняются в заговоре против власти императора Аэция. Уведите их обоих, дальнейшее дознание будет проводиться в коррехидории.

При этих словах лишившийся нашивок сержант заметно вздрогнул и побледнел, а Смит как-то сжался, опустив плечи. Они оба догадывались, какие именно способы дознания практикуются в подвалах коррехидории.

— Сам постоялый двор вкупе со всем движимым и недвижимым имуществом подлежит конфискации в пользу короны, — продолжил рехидор, — из суммы, в которую будет оценено имущество, надлежит выплатить компенсацию господину Марылю Осокорю, виноторговцу из Рии, за причинённое беспокойство и упущенную выгоду.

— За что?! — выкрикнул Малахия, — с каких пор гартхэнам отдают деньги честных эльфов, которые виноваты лишь в том, что не смирились с унизительным положением подписанного проклятым бастардом Северного мира! Вы ещё пожалеете об этом!

— Сыну заговорщика Малахии Смиту, — рехидор даже не повёл бровью в сторону парня, — как эльфу, не перешагнувшему тридцатилетний рубеж, я присуждаю двадцать пять плетей публичной экзекуции за грабежи постояльцев и вымогательство, пять плетей за неуважительное отношение к рехидору и три удара плетью за употребление бранных оскорбительных выражений в отношении приезжих.

Малахия издал сдавленный стон.

— Городские гоблины, оказавшие пособничество в противозаконных деяниях, приговариваются к тридцати ударам плетью, после чего они должны будут отработать два месяца на благо общества, — рехидор скривился, видимо само предположение, что от гоблинов может быть какая-то польза, казалось ему сомнительным, — уборка помоек и нечистот — самое подходящее дело для таких, как они.

Единственными, кто был более или менее довольным вердиктом рехидора кроме Осокоря и его людей, оказались гоблины. Беззубик с того момента, как речь пошла о государственной измене, молил про себя всех богов, чтобы его не отправили на каторгу или, хуже того, к палачам. Теперь, когда дело ограничилось публичной поркой и двухмесячными работами, он был в общем доволен.

Сомс жестом приказал увести всех виновных, затем обратился к Осокорю:

— Надеюсь, у вас более не имеется претензий?

— Нет, конечно, нет, — уверенно произнёс Осокорь, — конфликт исчерпан, виновные понесут заслуженную кару, а я с моими людьми покину злосчастный постоялый двор.

— Да, вам и другим постояльцам придётся это сделать, — рехидор водрузил на голову берет в чёрно-зелёную клетку, — помещение я закрою до прихода оценщиков. А вы пока рассчитайте сумму компенсации, и пришлите слугу к коррехидору. Он рассмотрит условия и назначит день выплат.

— Не думаю, что мне необходима какая-либо компенсация, — голос Осокоря приобрёл те особые бархатные интонации, в которых Ноди и Снорри безошибочно угадали воздействие на собеседника, — никакого ущерба я не понёс. Господин коррехидор столь быстро вмешался, что кроме побитой физиономии охранника компенсировать нечего. А ему, господин Сомс, не привыкать, он у меня мужик шустрый, охочий до драки. Пива ему налили, а я к жалованию кое-чего подкину, в накладе не будет.

— Вот и отлично, — рехидор церемонно поклонился, — прощайте.