Капитан Брамы - часть вторая (гл. 1-4)

Часть II

По ту сторону Брамы

Переход

К Браме выдвигались в предрассветных сумерках. Огромная желтая луна, с бледно-синим ободком, тускло светила нам с северо-западной части неба. Из ночной тьмы медленно возникали тополя по обочинам дороги. В лунном свете они казались неимоверными исполинами, скалами, могучими костями земли.

Перед самыми тополями, мы свернули в сторону с трассы. Дальше шли гуськом по «секретной» тропинке Николая. Тропинка вела прямиком к Браме. Вскоре впереди показался ее темный силуэт, тускло освещенный луной и начинающим понемногу светлеть восточным горизонтом.

При виде Брамы опять учащенно забилось сердце, застучала, запульсировала в висках кровь. Но на душе было спокойно, даже как-то пусто; ни страха, ни любопытства — что будет, то будет. Может, это оттого что много на эту тему говорили с Николаем, в последнее время. Впрочем, насчет увеличения кровяного давления он предупреждал.

Темный контур Брамы вплотную надвинулся на нас. Обходя его, тропинка немного отклонилась влево. Мелькнул едва различимый во тьме двухметровый сухостой, и мы внезапно уперлись в проход в холме, в саму Браму. Остановились, собираясь с духом, словно перед прыжком в воду. Перед нами (и над нами) зиял глубокий черный провал, уходящий бесконечно вглубь и так же бесконечно ввысь — так нам казалось в предрассветном полумраке. Ощущение будто стоишь перед трещиной между мирами. Космическое ощущение.

Николай повернул к нам свое бледное худощавое лицо:

— Батюшка, благословите, — тихо попросил он.

— Бог благословит, — так же тихо ответил отец Иван, как из полусна.

Николай первым шагнул в проем. Следом отец Иван и я.

— Держитесь вытянутой рукой левой стены, — откуда-то издалека донесся голос Николая. — Помните, что я говорил: сперва небольшой лабиринт, потом пустое пространство, смежная зона. Главное, не бояться, не теряться и идти упорно вперед. Только вперед!

— Ничего, прорвемся, — бодро отозвался отец Иван.

Я коснулся рукой стены. Это была скальная порода, как и говорил Николай. Холодный, гладкий камень. Я провел по нему рукой и вдруг с изумлением почувствовал, как у меня на голове шевелятся волосы. Ощущение было даже немного приятное. К шевелению волос добавилось легкое покалывание в затылочной части головы.

Я осторожно двинулся вдоль стены. Через несколько шагов рука соскользнула в пустоту. Стена оборвалась, уходя в левую сторону. Затем вновь повернула, на этот раз вправо. Потом опять влево. Вправо. Влево. Вправо… Углы лабиринта становились все более частыми, повороты резкими. Очень скоро я начал теряться во времени и пространстве. А спустя какое-то время потерял и саму стену.

Я оказался совершенно один, в полном мраке. Но продолжал упорно, мелкими и осторожными шагами продвигаться вперед, водя, как сомнамбула, вокруг себя руками, в поисках хоть какой-то опоры. Страха не было. Я был уверен, что Николай и отец Иван рядом. Просто я временно их не воспринимаю. А они, по-видимому, меня.

Прошло не меньше часа, а может быть, и больше, а я все пробирался сквозь кромешный мрак Брамы. Я был уверен, что сам холм давным-давно остался позади, и я нахожусь в каком-то подземном переходе.

Послышался отдаленный шум моря и крики чаек. Я совсем не удивился, только обрадовался тому, что переход ведет не куда-нибудь, а к морю. Словно подтверждая это, в воздухе тут же запахло морем.

Раздался смех — это смеялся отец Иван, долго и заразительно. Перед глазами вновь возникла его фигура. Теперь на фоне яркого светового пятна. Пятно все увеличивалось. Я увидел, что окружен темными морскими волнами, они вздымались по бокам от меня; мы шли как бы по коридору между стенами морской воды. Почему-то я совсем не удивился.

По мере приближения к световому пятну волны по бокам становились все светлее, чище. Наконец я «вынырнул» на поверхность. А точнее вышел с той стороны Брамы, вслед за Николаем и отцом Иваном.

— Вышли, — радостно сказал Николай, — слава Богу!

— А где море, — спросил я его. И обернулся. Сзади меня была все та же Брама, все тот же холм с проходом посередине. Мы вышли с его обратной стороны.

Николай с пониманием посмотрел на меня:

— Море, это хорошо, — загадочно сказал он. — Только оно не здесь, дальше. Мы всего лишь вышли на ту сторону Брамы. И вышли, кажется, очень удачно… Посмотрите, как красиво! Какой рассвет!

Первое, что я увидел — это огромное чуть ли не в треть неба облако над восточным горизонтом. Облако показалось мне удивительным и странным. Несмотря на огромность, оно выглядело необычайно легким, полупрозрачным и как бы многослойным.

Вот-вот должно было взойти солнце, нижний слой облака ярко пылал, переливаясь то золотом, то перламутром, то серебристо-белым: как будто еще не взошедшее светило попеременно меняло свою окраску. Следующий слой был голубовато-лунным, а самая верхняя часть облака была еще по ночному серой, похожей больше на призрачный и туманный контур. Прямо сквозь «контур» горела желтовато-белая звезда. Она была похожа на маяк в предрассветной и зыбкой дымке.

Я перевел взгляд с небес на землю. И тут увидел его — холм из моего видения возле Брамы! Местность, на которой мы стояли, плавно понижалась в сторону востока. Где-то в полутора-двух километрах от нас начиналась просторная низина. В низине густыми слоями плавал молочно-голубоватый туман. Сразу за низиной плавно вздымался холм, он был огромен и напоминал морскую волну со скошенным гребнем. Самая верхняя точка «волны» была от нас в юго-восточном направлении.

Я внимательно посмотрел на вершину. Возникло странное ощущение, будто все точки открывшегося нам пейзажа смыкаются там, на этой вершине, на которой еще что-то блестит — серебристые микроскопические капельки, едва уловимые взглядом. Казалось, они парят в воздухе, не касаясь земли. Точнее разглядеть не получалось — слишком большое расстояние.

— Что это? — спросил отец Иван Николая, показывая в сторону серебристых капелек.

— Серебряные Деревья.

— Серебряные Деревья! Это как?!

— Описывать пока не буду, — сказал Николай, — мимо них все равно пойдем.

Отец Иван хмыкнул, но больше не сказал ничего.

— Невероятно! — воскликнул я, — это же холм из моего видения! Николай, это холм из моего видения! Он еще потом мне снился. Даже не знаю, что подумать?.. То есть, Николай, мы сейчас, получается, в другом мире?!

— Да, мы в другом мире. Но вы не переживайте, это хороший мир. Я вам про него много рассказывал.

— Выбора у нас нет, — подытожил отец Иван. — Раз мы здесь, придется принимать все, как есть. С Божьей помощью разберемся. Хотя, сказать честно, мне здесь нравится. Очень красиво, если не Рай, то его преддверие, благодать.

— И куда мы теперь? — спросил я.

— Прямо, — махнул рукой Николай. — В сторону Серебряных Деревьев. Но вначале спустимся в низину. Там небольшая речушка. Как я и рассказывал.

Поправив лямки рюкзаков, мы тронулись в путь. Несмотря на бездорожье, идти было легко. К тому же, мы двигались с горки в низину. Земля под ногами была совершенно сухой и ровной. Молодая весенняя трава едва-едва прикрывала наши ботинки — мягкая и приветливая, как вся эта земля.

Удивительно чистый, прозрачный воздух. Только сейчас, когда мы тронулись в путь, я почувствовал насколько девственный здесь воздух. Дышалось им в самом прямом смысле с наслаждением. Я поймал себя на мысли, что отношусь ко всему происходящему со мной с довольно спокойным чувством. Нет ни тревоги, ни ощущения растерянности. Словно каждое воскресенье совершаю здесь прогулки.

Через полчаса мы достигли низины и приблизились к лесу. У подножий деревьев еще клубились остатки бело-голубого тумана. Николай отыскал едва заметную тропинку, по ней мы и вошли в лес. Немного поплутав, тропинка превратилась в небольшую песчаную дорожку, очень сухую и удобную.

Захотелось разуться. Николай словно прочитал мои мысли. Быстро положив рюкзак на траву, он скинул обувь. Недолго думая я сделал то же. Песок оказался прохладным и влажным. Стоять на нем было незабываемым удовольствием, хотя я предполагал, что будет холодней. Все-таки ночи в апреле еще свежие, с очень густыми туманами, а иногда и с заморозками.

Дальше мы двинулись босиком, только отец Иван отказался скинуть обувь. Приветливое мелколесье, чем-то похожее на разросшуюся и облагороженную лесопосадку, кончилось. Стройные тополя и буки уступили место величественным соснам. Верхушки сосен горели, пронзенные солнечными стрелами. Казалось, от деревьев исходит мягкое теплое зеленое пламя. А у подножий сосен еще клубился, свиваясь кольцами, голубовато-лунный туман.

Мы пересекли небольшой луг, весь заросший большими и дивными цветами. Подошли к огромным плакучим ивам. Шедший впереди Николай нагнулся, приподнял мягкие струящиеся ветви, украшенные дымчатой апрельской листвой, и вошел внутрь. Следом за ним вошли мы.

Пройдя по нерукотворному зеленому коридору метров двадцать, мы оказались на просторной большой поляне овальной формы. Поляна оканчивалась небольшим возвышением. На возвышение вели вырезанные в земле ступеньки. Мы поднялись по ним. За деревьями блеснула полоса лесной реки. Послышалось ее журчание. Я внезапно понял, что нахожусь в самом настоящем лесном храме! А возвышение, на котором мы теперь стоим — оно так похоже на Алтарь!

— Друзья, сделаем небольшой привал, — обратился к нам Николай.

Стражи

— Что за фарисейство! Что за монополия на Истину?! — воскликнул я, удивляясь самому себе, и понюхал какой-то неведомый мне цветочек, растущий прямо на дереве. Цветок пах ладаном. Точь-в-точь как в церкви. — И о каком здравомыслии речь, раз мы уже здесь.

— Дима, — всплеснул руками отец Иван, — я тебя не узнаю!.. И ты за то, что бы молебен деревьям служить?! Ничего себе борец за чистоту веры!.. Ладно. Раз даже Дима настаивает, тогда служим. А потом пойдем птичкам проповедовать. И мышам. Как католические святые.

— Не деревьям, стражам, — поправил Николай. — Простите, не моя прихоть, они просили, им интересно.

— Но и спел бы им что-нибудь, там, Иже херувимы, или что-то в этом роде, — недовольно пробурчал отец Иван. — Ладно. Служим…

Молебен прошел на одном дыхании — полный контраст с тем, что было в общежитии. Девственная Природа не противоречила, а только дополняла слова молитвы. В какой-то момент я даже ощутил полное соборное единение со всем этим миром и Творцом.

Ближе к концу молебна почувствовал спиной чье-то присутствие. Обернулся и чуть не вскликнул от изумления. Только что сзади нас ничего не было и вот, словно из ниоткуда, выросли три величественных дерева. Но в изумление, даже в испуг, меня привело ни это — деревья были из моего видения и сна! Один в один!

Одно дерево похоже на березу, но светлее березы. Другое похоже на клен. И третье, самое причудливое. Теперь я разглядел его лучше. Дерево было хвойным, но породы мне совершенно неизвестной. Хвоя на ветках дерева росла небольшими аккуратными пучками. Хвоя была длинной с серебристым оттенком, а ветви (то красных, то коричневых, то желтых цветов) казались пестрыми и причудливыми.

Мой взгляд невольно задержался на последнем дереве. Пока я его разглядывал, на него упал луч солнца. Что-то ярко блеснуло, на мгновение я зажмурил глаза, а когда открыл, то вместо дерева увидел высокого, стройного юношу в нелепом, пестром балахоне. Я сразу подумал — передо мной Ангел. На лице юноши сияло такое искреннее дружелюбие и внимание, какое я не встречал нигде в человеческом мире. Юноша улыбнулся и даже успел помахать мне рукой, прежде чем вновь стал деревом.

Я толкнул Николая:

— Это стражи?!

— Да, это стражи, — коротко подтвердил Николай.

— Невероятно! Стражи, в образе деревьев из моего видения! Невероятно!

Молебен закончился. Отец Иван повернулся, увидел деревья и, видимо, понял все. Он произнес короткую, но пламенную проповедь о том, что в доме Отца Небесного обителей много. А значит, и много у Бога других детей, кроме человека. И они также нуждаются в мире духовном, в благодати и в Спасительной Божьей любви.

А потом опять что-то ярко сверкнуло, на месте белого дерева появилась очень высокая человеческая фигура, с ног до головы укутанная в длинное белое одеяние, словно в саван. Фигура двинулась, поплыла в нашу сторону. Остановилась в нескольких метрах от нас, вежливо склонив голову.

В первые мгновения, больше от неожиданности, меня и отца Ивана охватил страх. И странное оцепенение. Но вот страж приблизился к нам, и от всей его фигуры дохнуло такой добротой и мудростью, что все страхи тут же развеялись. Я подумал, что это, наверное, старший среди делегации стражей.

Лицо стража было скрыто за опущенным капюшоном. Виднелась только небольшая, совершенно белоснежная и немного кучерявая бородка.

— Мы благодарны вам, — сказал он немного глухим и в то же время напевным голосом, и низко нам поклонился.

В ответ Николай смешно приложил руку к сердцу и сказал (как мне показалось вычурно театрально, как в плохом фильме про индейцев):

— Я и мои друзья приветствуем тебя, страж с холма Серебряных Деревьев.

Внезапно страж обратился к отцу Ивану:

— Почему вы не хотите поделиться Истиной с деревьями? Разве Истина принадлежит только вам?

Отец Иван промолчал, видимо, на время лишившись дара речи.

— Понимаю, вы не воспринимаете деревья всерьез, — продолжил белый страж, — как и многое другое… Да будет вам известно, уважаемый служитель Кон-Аз-у… — Страж произнес очень длинное и красивое слово, которое, впрочем, словом можно назвать условно; причем уже «у» звучало как птичье «фью», а далее шла просто непередаваемая игра звуков, отдаленно напоминающая и птичье щебетание, и шелест леса.

— … Тот, которому Вы служите и поклоняетесь, — сказал страж, — мы и деревья знаем Его. Знаем дольше вас. Но не как Воскресшего, по-другому. Мы, конечно же, помним, что Кон-Аз-у… — (опять «птичье щебетание и шелест») — принял ваш облик и ходил по земле. Зачем он воплотился среди вас — нам непонятно. Но не наше дело судить дела Кон-Аз-у… Он Воскрес, и пути многих существ распрямились. Мы ждали, что вы споете нам о том, как это было. Но вы, вы объявили нас бесовской нечестью и уничтожили священные рощи! Вы назвали нас бесами, а это неправда. Те, кого ваш народ называет бесами, они нам также враги! А потом вы изобрели машины и убили много, очень много деревьев! Очень много! — Страж задохнулся, вся его фигура дрогнула, словно от сильной боли или гнева:

— Не будем об этом. Может, мы что-то не понимаем. Сам Кон-Аз-у… ходил среди вас. А вы не изменились! Вот почему нам было важно услышать вашу песню Ему.

Большой белый страж помолчал. Потом вдруг коротко всплеснул своими руками-ветвями (мне на мгновение почудилось, что это ветви, на которые налетел ветер):

— Прошу меня простить! Я не представился… Мое имя… нет, по-вашему, оно вряд ли произносимо. Зовите меня просто Белодрев. Капитан меня так зовет. Я не против. Ваши имена мне известны. Теперь познакомьтесь с моими друзьями.

Оставшиеся два стража приняли человеческий облик. Тот, что был в длинном пестром балахоне, подошел первым. Тут только я заметил, что у него пышная копна волос медного цвета, безбородое лицо с разными глазами. Один глаз был зеленый, второй небесно-голубой.

— Зовите меня… Пестрый, — сказал страж.

Третий страж был похож на Белодрева, только ростом чуть ниже. В темно-коричневом одеянии-саване, без капюшона. У третьего стража было вытянутое узкое лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами, и небольшая аккуратная борода. Представился он совсем просто — Клен.

— От нашего друга Капитана, — с достоинством сказал Пестрый, — нам известна цель вашего похода. Мы поможем вам.

— Но обсудим это не здесь, — подхватил слова Пестрого Клен. — Здесь наше временное служилище. Мы наблюдаем за дорогой от Брамы. Поговорим лучше на Холме. Под Серебряными Деревьями. Там спокойней.

— Я и Клен покинем вас… до вечера, — сказал Белодрев.

— А я проведу вас на Холм, — сказал Пестрый.

Белодрев и Клен стремительно растворились среди деревьев. Пестрый спустился к реке и там, ожидая нас, что-то напевал и взбалтывал воду голыми ногами.

— Да уж, нет слов, — сказал отец Иван, словно очнувшись, — прости, Николай, за маловерие. Да, можно теперь я буду тебя называть Капитаном, как и эти, стражи?

— Отец Иван, о чем речь! — воскликнул Капитан-Николай. — Называй как тебе удобней.

— А почему именно Капитан? — спросил я Николая.

— Сам не знаю, — пожал плечами Николай. — Знаю только, что я у них Капитан Брамы. Видимо, смысл прояснится позже.

— Красиво: Капитан Брамы. Что ж, Николай, теперь ты для нас тоже Капитан Брамы.

— Кстати, это их удивительное щебетание, или слово… как там — Кон-Аз-фью и что-то такое далее — это они так Христа называют? — спросил отец Иван.

— Да, где-то так, — ответил Капитан, — с одной поправкой, того Христа, что ходил некогда по дорогам Палестины, они не знают. Если, конечно, я сам все это правильно понимаю.

— Ладно, — сказал отец Иван, — не будем показывать наше маловерие Пестрому, идем.

Закинув на плечи свои дорожные пожитки, спустились к реке. Увидев нас, Пестрый прекратил петь и весело прокричал:

— Смотрите, смотрите, вы привлекли своими молитвами даже реку. Обычно она у нас еще сонная в это время.

Река была неширокая, мелководная, чистая и прозрачная. Прямо над рекой струилось мягкое, женственное, голубоватое сияние. Я подумал, что это остатки тумана. Но это был не туман, это сияла сама вода! Я почувствовал нечто необычное: казалось, река смотрит на меня и знает обо мне. Возникло непреодолимое желание зайти в воду, омыть ноги, омыть лицо. Что мы тут же и сделали, снова сбросив с плеч рюкзаки. Пестрый не возражал, а был наоборот рад.

Вода в реке оказалась не ледяной, как я предполагал (все же еще апрель), а приятной и прохладной. Вода как будто проходила сквозь ноги, вымывая всю застоявшуюся муть изнутри. Волны чистоты поднимались от ступней ног выше и выше, пока не охватили все тело.

Я спросил об ощущениях отца Ивана и Капитана. Они примерно испытывали то же. Мы умылись и вышли из реки совершенно бодрыми. Тут же тронулись в путь. Пестрый повел нас вдоль берега реки, в северном направлении. Мы быстро шагали под сенью нескончаемого ряда плакучих ив. На том берегу реки так же шли ивы.

— Эта река когда-то текла и в нашем обыденном мире, — нарушил благоговейное молчание Капитан. — Потом, в послевоенное время, начали строить всякие оросительные системы и загубили речушку. Наконец, военные, у них там в той стороне, куда мы, может быть, пойдем, была небольшая станция ПВО; так вот, военные вообще ее засыпали, чтоб дорогу быстрей провести. И река полностью умерла. Осталась безжизненная канава с одной стороны и пересыхающее летом небольшое болотце — с другой. И все.

— А здесь, как видите, — продолжил рассказ о реке Пестрый, — она еще жива. Но постепенно тоже умирает. Становится все мельче и мельче. Плоть реки истощается. Хотя мы и стараемся поддерживать в реке жизнь. И вы своей песней Кон-Аз-у… реке немного помогли. Она так же, как и мы, вам благодарна.

Пройдя не менее километра по берегу реки, мы подошли к маленькому пешеходному мостику. Перейдя по нему речку, повернули на восток. Какое-то время двигались по дну небольшого оврага. Дорога ощутимо шла в гору. Овраг кончился, и мы оказались на открытом пространстве, у подножия большого холма. Дальше дорога делала большой изгиб и постепенно заворачивала на юго-восток, к вершине холма, к Серебряным Деревьям.

Но, ни вершины, ни Деревьев видно не было. Не было видно ничего, кроме исполинского склона и синего неба над ним. В противоположную сторону местность плавно понижалась. Виднелись отдельные кусты, деревца, какие-то камни в отдалении, ямы. Затем все тонуло в непроглядном белесом тумане.

— Смотрите, что там? — отец Иван показывал пальцем на северо-восток. Там, из тумана, смутно проглядывала какая-то возвышенность, непроницаемо-черная, с усеченным верхом. Чем-то неуловимо напоминающая и пирамиду, и курган.

— Гиблое место, — сказал Пестрый, — курган тьмы.

— Курган? — переспросил я, — послушай, батюшка, а не тот ли это скифский курган, что мы видели, когда шли из Черноморки в Кут. Только кажется, он ближе к Браме был, чем теперь.

— Тот, тот, — подтвердил Пестрый, — скифский. И именно со времен скифских человеков туда и вторглись полчища из преисподней земли, сделали курган неприступным бастионом. А все оттого, что много там жадности скифские человеки захоронили.

— Гиблое место, — повторил Пестрый и тут же радостно добавил, — но наш путь в противоположный край, в хорошее место. Хоть и в гору. Идемте…

Отражение Рая

Дорога, по которой мы уже не первый час шли, вновь повернула, огибая резко оборвавшийся отвесный склон холма. Мы очутились прямо перед титанической аркой, перекинутой от одного края холма к другому. Арка была полупрозрачной и серебристой. Больше всего она напоминала необычную по цвету радугу, что вот-вот растает без следа. Дорога устремлялась к арке, проходила под ней и… исчезала, расплываясь в золотисто-синеватом мареве. Все, что находилось по ту сторону (а именно там вершина, до которой оставалось совсем чуть-чуть), было похоже на колышущуюся золотисто-синеватую дымку, в которой ничего не разглядеть.

Невидимая преграда простиралась от вершины арки и до земли. Мы с отцом Иваном невольно замедлили ход. Но Пестрый и Капитан как ни в чем не бывало, не сбавляя хода, летели прямо под арку. Когда до преграды осталось пару шагов, страж, шедший впереди всех, обернулся и радостно воскликнул:

— Пришли! Смелее, друзья-человеки! Шагайте за мной!

Он просвистел какую-то короткую песенку на своем птичьем языке и скрылся в желто-синем мареве. Шедший следом за ним Капитан остановился, поджидая нас и, видимо, желая приободрить. Но приободрять никого не пришлось. Отец Иван вдруг резко ускорил шаг.

— Живый, в помощи Вышнего[1]! — громко воскликнул он и скрылся вслед за Пестрым в золотом мареве. Вслед за ним «нырнул» я. Даже машинально задержал дыхание. Однако никакой преграды не почувствовал.

Завеса прежнего мира разошлась предо мной совершенно неощутимо, и я вступил в нечто совершенно новое. И это новое было настолько чистым, светлым и прекрасным, настолько родным, что радостно затрепетало сердце. А у души выросли крылья, и она устремилась навстречу тем, кто ее давно ждет и любит. И кого любит и ждет она…

Так я обнаружил себя стоящим на просторной зеленой лужайке. Рядом со мной был отец Иван, Пестрый и только что прошедший сквозь арку Капитан. А вот самой арки не было. Вместо нее нашему взору открылся потрясающий, колоссальный по широте обхвата, но довольно унылый пейзаж. Мы молча стояли и смотрели на мир, из которого только что пришли сами, и этот мир казался нам миром теней.

Прямо под нашими ногами полого опускался склон холма. Местами на нем змеилась дорожка, по которой мы столько карабкались. Над склоном холма как бы висела завеса света, словно идущий от вершины покров. Но чем ниже, тем завеса становилась все тоньше и тусклее, а мир серее.

Покров ниспадал почти до самого подножия, после чего разрывался на сотни тысяч светлых нитей. И эти нити расходились по миру. В западном направлении покров простирался немного дальше холма. А у самого подножия, там, где река и лес, играли блики света, и клубился беловато-голубоватый туман. Пожалуй, это было единственное «светлое пятно» в открывшемся нам пейзаже. Дальше, к Браме, все сливалось в светло-серой дымке. Только одна Брама виднелась отчетливо. К ней устремлялись белые нити покрова, проходили сквозь нее и расходились в разные стороны.

А вот мир «за Брамой» просматривался как на ладони: лесопосадка, дорога в село. И это уже был наш обыденный, человеческий мир, мир из которого мы прибыли! Только в нем нет красок, он черно-бел, как старая фотография.

Вид на Красный Кут загораживал склон холма. А вот в северном направлении, далеко за холмом, была отчетливо видна дорога на Черноморку. Даже можно разглядеть светло-серую фигурку медленно движущегося велосипедиста. И такие же серые коробки корейских вагончиков.

К вагончикам тянулись закрученные спиралью нити. Несколько нитей были серебристо-серого цвета, они спускались прямо с холма, на котором мы сейчас стояли. Но гораздо больше было черных нитей. Они уходили на северо-восток. И вот там-то клубилась подлинная тьма, в которой что-то мерцало тусклым багровым цветом — это был курган тьмы.

Не знаю, сколько мы бы еще простояли, рассматривая открывшийся черно-белый простор. Из оцепенения нас вывел голос Пестрого:

— Странные вы человеки, — сказал он нам, — столько топать к вершине, а когда дотопать, стоять и смотреть вспять. Неужели вы забыли главное, что хотели здесь увидеть. Всю дорогу об этом спрашивали, а теперь забыли?

— Да, Серебряные Деревья! — воскликнул Капитан.

Мы повернулись к вершине. В глаза ударил ослепительный свет.

Я машинально зажмурился, но свет не жег, не резал глаз; он просто не давал видеть. Причина же этому (почему-то я ясно понимал причину) не в органах зрения, а во внутреннем моем несоответствии этому миру. От этого несоответствия стало как-то не по себе, словно я явился на главное торжество своей жизни в рваной и грязной одежде. Если бы не Пестрый и не Капитан с отцом Иваном, если бы не цель нашего путешествия, я бы, наверное, тихо развернулся и скатился бы обратно в свой мирок. Довольный тем, что и так видел немало.

Я чувствовал, что какая-то огромная и Благая Сила (я все же дерзнул назвать Ее мысленно Господом), видит меня насквозь. Видит все мои темненькие мыслишки и тайные дела, все сальные пятна на одежде моей души.

Параллельно во мне росло и иное, противоположное ощущение: Благая Сила не осуждает меня, не прогоняет меня прочь, во мрак; Благая Сила любит меня, любит в самом высшем смысле этого слова. Она пытается мне помочь, привести, насколько это возможно при моем нынешнем состоянии, мой внутренний мир хоть в какое-то соответствие с Божественным замыслом обо мне.

Боже, как я жил?!

Из моих глаз брызнули слезы. Слезы горести и слезы счастья. Благая Сила не осуждала меня, и от этого одного уже хотелось жить и жить по-новому….

Когда слезы прошли, я обрел способность видеть. Сначала я увидел своих спутников. Лицо отца Ивана и Капитана было, как и у меня, в слезах. Пестрый стоял в стороне и отрешенно, закинув голову, тихо пел какую-то песню.

Я вслушался в переливающиеся звуки его пения, что-то похожее на знаменитый распев афонских монахов, только без слов, с одним звуком «а». А потом я увидел карабкающийся на вершину луг, на котором мы стояли. И заметил на нем невыразимо красивые, огромные цветы, цвета неба. Они напоминали лотосы, выбравшиеся на сушу.

Несколько растений росло неподалеку от нас. Стебли у них были настолько тонкие, что казалось, синие лотосы парят прямо в воздухе. И тихо и ритмично при этом не то шелестят, не то тренькают. Чем ближе к вершине, тем цветов становилось больше. Наконец, в своей самой верхней кромке луг уже казался не зеленым, а небесно синим, словно небо оставило на нем часть себя.

Прямо над лугом нависал лес цветущих деревьев. Белый, розовый, золотые цвета гармонично сочетались с сочной зеленью. Виднелись ухоженные дорожки, аллейки, какие-то непонятные сооружения, похожие то на огромные летние беседки, то на средневековые замки с загадочными куполками, над которыми прямо в воздухе что-то крутилось. Больше всего это было похоже на бешено вращающиеся веретена, хотя и эта схожесть была весьма отдаленной.

Отец Иван, как бывший технарь, конечно же, поинтересовался «вращающимися веретенами». Ответил Капитан, Пестрый еще пел. Со слов Капитана выходило, что это нечто вроде уловителей солнечной силы. Так ему стражи сказали. Отчасти, очень отдаленно, это можно сравнить с нашими солнечными батареями для выработки электричества, но применение этих уловителей несколько шире.

Выше леса-сада начиналась уже сама вершина. Та самая вершина, из моего видения у Брамы. Только теперь она предстала во всем своем великолепии — белоснежная, словно заоблачный горный пик, укутанный свежевыпавшим чистейшим снегом. «Снег» невыносимо для глаз искрится на закатном солнце. А в «белоснежность» гармонично вкрапляется буйная зелень апреля и синева неба…

Вот и Серебряные Деревья! Они огромны — три, три исполина на самой вершине!

Ничего более величественного и странного видеть мне не приходилось. Деревья казались застывшей неземной вечностью. Лестницей на Небо. Источником силы и благодати и покровом света для этого мира. Голые серебряные стволы уходили ввысь, затем, на запредельной, заоблачной высоте шли устремленные к небу ветви. Они образовывали пирамидальную крону, которая и горела ослепительно в лучах солнца. Сияние трех гигантских деревьев создавало световой шатер, покров света над всем этим миром.

— Пора, — сказал Пестрый. — Нас ждут.

Он указал рукой в сторону одной из аллей леса-сада, к которой как раз и вела наша дорога. Я увидел разноцветное кружение светлых точек. Точки не то танцевали, не то водили хоровод. И медленно двигались в нашу сторону. Больше ничего понять было невозможно.

Двинулись и мы в сторону вершины и леса. Шли молча. Каждый из нас, за исключением разве что стража, пережил духовное потрясение. Ушла душевная муть, а с ней множество вопросов. И воцарились тишина и безмолвие.

Мне вдруг ярко вспомнилась ощущение всецелого покоя, что я пережил на кухне в Черноморке. И даже не вспомнилось; я заново, в какие-то секунды, прожил тот момент, еще более глубоко почувствовал то состояние. Пережитое на черноморской кухоньке слилось со здешним безмолвием, образовывая как бы законченную ткань. Исчезло чувство времени; я одновременно был на кухне в Черноморке, и я шагал по миру стражей. Ощущение было необычным и приятным. Оно давало полноту жизни.

Кромка леса неуклонно приближалась. Вокруг становилось все больше и больше синих, лотосоподобных цветов. Наконец, они были всюду, мы подошли к верхней границе луга. Цветы издавали тонкий, окрыляющий душу аромат, наподобие фимиама, и мелодично, не хаотично, а подчиняясь какому-то своему ритму, звенели. Я все же не удержался и прервал безмолвие:

— Что это за цветы? — обратился я к Пестрому.

— Это, — с готовностью отозвался страж, — это илиу… илиу… — страж сбивался на птичий язык — иллиу-у-у…

— Илиунурии, — ответил за него Капитан.

— Да, правильно, илиунурии, — воскликнул Пестрый. — Пожалуй, так ближе всего на вашем языке.

— Красиво, — сказал я. И несколько раз про себя повторил, наслаждаясь мысленно словом — илиунурии, илиунурии...

Вошли в лес. Да, это, пожалуй, был все же больше лес, чем сад. Но лес необычный. Тополя, дубы, клены, березы и другие лесные деревья цвели, подобно яблоням и сливам. Стройные красавицы березы стояли в белых цветках, словно абрикосы. Могучие тополя были усеяны фиолетовыми цветами. Дубы полыхали ярким красным цветом, а на кленах был небесно синий наряд.

Не меньше цветов поразила величественная царственность деревьев. Их непорочность. Каждое дерево было глубоко неповторимым, наделенным душой (еще пару дней назад я бы подверг сильному сомнению мысль о наличии у деревьев души). Казалось, что каждое дерево внимательно и с интересом наблюдает за нами.

— Как в раю, — сказал отец Иван. Его голос мелодично зазвенел среди деревьев, как это было и в лесу у реки; но только теперь деревья откликнулось на слова, повторили их по-своему.

— С юных лет мечтаю попасть в рай, — продолжил отец Иван и вдруг весело рассмеялся. Засмеялся и я. А вместе с нами засмеялся весь лес.

Пестрый остановился:

— Я счастлив, что вы смеетесь, друзья-человеки, — сказал он. — Оставьте свою тревогу и страхи. Отдыхайте.

— Да, — согласился отец Иван. — Пожалуй, меня впервые за долгое время покинула тревога. Беспокойные мысли… Как будет, так будет. На Все Воля Божья. Но скажи честно, друг Пестрый, это рай, или еще нет? Ну, может не сам еще рай, а его самая окраинка? Место, где материальные предметы освящены, но еще не перешли в чисто духовные понятия. Или что-то в этом роде. Вот… Так это рай, или нет?

— Рай-у, — удивился Пестрый, — что такое рай-у?

— Место, где благие видят Воскресшего лицом к лицу, — пояснил Капитан. — Благословленная земля.

— Тогда здесь не рай-у, — сказал Пестрый, — это за морем. А здесь… понимаю, этот мир кажется благим, в сравнении с вашим. Так потому, что мы меньше вас склонны ко злу. Да, мы тоже, бывает, спорим. И даже иногда не узнаем друг друга. Но мы никогда не копим друг на друга злобу. Не убиваем и не пытаем. Еще, мы медлительней вас. Мы дольше живем и гораздо лучше помним. Мы никогда не забываем о мире за морем. А здесь мы лишь пытаемся воссоздать это воспоминание. Но это всего лишь отражение этого, как ты сказал, друг, рай-у.

— Пусть будет отражение, — согласился отец Иван. — Уже одно отражение рая, много больше того, что мы заслуживаем. Так, Дима?

Я молча кивнул головой.

Ужин со стражами

Дорога привела нас к небольшому пруду с фонтаном. Фонтан бил прямо из огромного цветка иллиунурии, искусно вырезанного из полупрозрачного темно-зеленого камня. От пруда, веером, расходились и сходились многочисленные тропинки. Вдоль тропинок росли очень необычные кусты; каким-то непонятным образом они становились скамейками, куполообразными навесами и беседками. А потом обратно кустами.

Сразу за фонтаном была просторная поляна; на ее противоположной стороне виднелось странное здание. По фасаду оно напоминало небольшой средневековый замок, с многочисленными башенками и куполками. За башенками и куполами возвышался гигантский сферический купол, серебристый и полупрозрачный, как арка, сквозь которую мы шли. Над куполом вращалось огромное «веретено», бесшумно разбрызгивая ослепительные солнечные «зайчики».

Между зданием и фонтаном мы столкнулись со стражами. Увидев нас, стражи почти бегом устремились к нам.

— Фью-ию! — громко воскликнул высокий, как Белодрев, страж в таком же, как и у Белодрева одеянии, только серебристого цвета.

Я сразу мысленно окрестил его Серебряным.

Серебряный первым добежал до нас и низко поклонился. У него была длинная серебристая борода, причудливые брови — тонкие, изогнутые, идущие чуть ли не вокруг глаз, как очки. И прищуренные, смеющиеся глаза.

— Приветствую вас, друзья-человеки, наконец-то вы у нас, — сказал нам Серебряный приятным, вполне человеческим голосом.

А потом обратился к Пестрому, уже на своем, «птичьем» наречии. Пестрый что-то быстро «прощебетал» в ответ. Они обнялись. Серебряный пожал руку каждому из нас, каждого приветствуя. Ладонь у него была сухая, твердая и горячая.

— Здравствуй, друг Капитан. Рад тебя видеть снова у нас… Здравствуй, служитель Кон-Аз-у..., друг Иван… Здравствуй, друг служителя Кон-Аз-у… и наш друг, Дима, — обратился он ко мне. — А меня зовите, да, как и назвали, Серебряный, — и он захохотал.

— А вот ее зовите… — обратился он к подошедшей следом за ним женщине.

Я и отец Иван вытаращили глаза. Мы впервые видели стража женского пола. Женщина страж почти ничем не отличалась от обычных земных дам. Пожалуй, она была даже ближе к людям, чем Пестрый, Серебряный, Белодрев и Клен (чертами лица). Если б только не ее большой рост. Перед нами стояла очень высокая, величественная дама, вся в белом. Больше всего она напоминала игуменью, только что без креста и четок. Лицо у нее было смуглое и немного печальное. Глаза большие, внимательные, но тоже, как бы немного с грустинкой.

— Да, как вы и подумали, — воскликнул Серебряный после короткой паузы, — Игуменья.

Он снова рассмеялся.

— У вас дар, друзья-человеки, давать имена. Чудесно, — страж хлопнул в ладоши.

— Вы все шутите, — сказала подошедшая женщина низким грудным голосом. И назвала Серебряного по-птичьи. Потом окинула нас внимательным взглядом. Ее взгляд был одновременно скорбным и солнечным, цепким и в тоже время нежным.

— Друзья-человеки очень устали, — сказала она после небольшой паузы. — Они шли к нам из страны, где жизнь не так проста, как у нас… А Вы все шутите…

— Ну, точно, Игуменья, — всплеснул руками Серебряный.

Подошли остальные стражи. Среди них я тут же узнал Клена и Белодрева. С Кленом и Белодревом мы здоровались, словно со старыми друзьями. Следующий страж был очень похож на Пестрого. В точно таком же балахоне, с точно такими же чертами лица, как и Пестрый. Разве что немного ниже ростом, с огненной шевелюрой на голове и выразительными зелеными глазами.

— Вот мой брат! — закричал Пестрый. — Мы с ним часто спорим, как я и рассказывал. Хоть он и мой брат… да, так и зовите его, Брат!

— Хорошо, — с легкостью согласился брат Пестрого, — буду Братом. Только ты мне уже проспорил последний спор. Ты говорил, что друзей из мира человеков будет два, а их три! Три!

— Что я говорил, — сказал Пестрый, — уже начинает спорить.

— Тут не о чем спорить, — обратился к ним Белодрев. — Ясно одно, чем больше будет у нас друзей из мира человеков, тем лучше будет нашему народу…

Последний из встречающих нас стражей также оказался женщиной. Полной противоположностью Игуменье — легкое, порхающее, беззаботное создание в нелепом, трудноописуемом синем одеянии.

Внезапно я сообразил, на что похоже ее одеяние — на цветок иллиунурии.

— Легкая, — шепнул на ухо мне и Капитану отец Иван. Мы согласились.

— Легкая, — повторила женщина-страж в синем. И засмеялась.

— Легкая, — сказала она еще раз, как бы наслаждаясь словом.

— Легкая — повторил стоящий по окраинам поляны лес.

А внезапно налетевший ветерок, принес легчайший запах иллиунурий.

— Да будет так, — сказал Серебряный. — Но Игуменья права. Вы, действительно, устали, проделав большой путь к нам. Идемте. Вот ваш дом, — Серебряный показал на здание с серебристым куполом и огромным «веретеном»:

— Омоетесь, отдохнете. А потом вместе покушаем и поговорим. Много поговорим. Все обсудим…

***

Комната, в которой мы оставили наши рюкзаки, в первый момент напомнила мне нечто вроде номера люкс, виденного в фильмах. Бросилось в глаза огромное, чуть ли не во всю стену окно. Окно давало ощущение простора и света. Дальше прекращались все сходства не только с номером люкс, но и с любым человеческим жилищем.

Недалеко от окна и прямо на полу росла какая-то зелень — цветы, кусты и даже небольшие деревца. За всей этой зеленью, буквально под окном, текла небольшая речушка. Через нее даже перекинули миниатюрный деревянный мостик. Речка появлялась непонятно откуда, казалось, что прямо со стены — и также уходила в стену.

Сбросив рюкзаки, мы с наслаждением умылись прохладной речной водой и «попадали» в роскошные кресла, вытянув гудящие от долгого перехода ноги. Клен вкратце поведал нам о народе стражей. Кое-что мы уже знали от Капитана, но только теперь смысл сказанного Капитаном стал до нас доходить.

Со слов Клена выходило, что главной заботой стражей было произрастание. Стражи помогали расти траве, деревьям, лечили небольшие речки, которые здесь, в засушливой степной зоне, на вес золота. Небольшая группа стражей, во главе с Белодревом, наблюдают за Брамой. А Капитан наблюдает за Брамой со стороны человеков. В этом месте Клен притворно вздохнул и признался, что у Капитана получается лучше, чем у них, вести наблюдение. Поэтому народ стражей называет Капитана не просто Капитаном, а Капитаном Брамы. Кажется, это название лучше всего отражает суть того, чем занимается Николай.

Я и отец Иван с удивлением посмотрели на покрасневшего Николая. Николай в ответ что-то смущенно промычал. А Клен уже рассказывал о том, что сейчас стражей на холме осталось мало. Большинство разошлись по степи, полям, лесопосадкам, что б помогать травам расти, деревьям цвести. А чудом сохранившимся речушкам — свободно течь, до жаркого лета. Сейчас апрель, самое время роста. Поэтому большинство братьев и сестер сейчас далеко от холма и Серебряных Деревьев.

Да, Серебряные Деревья — оказывается, это и не совсем деревья, в нашем, обычном понимании. Это высокие духи, исполины из-за моря, принявшие облик Деревьев. Светоносный покров и защита народа стражей.

***

Прошло несколько часов после нашей беседы с Кленом. Омытые в горячем подземном источнике и натертые специальными пахучими травами (стражи не признают мыло), поднимаемся витыми лесенками наверх. На нас балахоны, такие же, как у Пестрого и Брата. Нашу одежду сестры-женщины, как сказал Клен, приведут в полный порядок.

Отец Иван не хотел надевать балахон, еле уговорили. Теперь мы почти не отличаемся от стражей. Разве что ниже ростом. Я отметил, что больше всего на стража похож Капитан. Верней, Капитан Брамы.

Балахоны очень удобные, из какого-то мягкого, приятного телу и очень теплого материала. Идем босиком. Пол под ногами и даже лестницы теплые, словно чем-то подогреваются. Вообще у стражей все экологично и чисто — не любят они наше электричество и машины, не жгут нефтепродукты. Зато пользуются какими-то неизвестными нам источниками энергии. Еще умеют читать мысли. В этом я убедился, когда имена давали.

Кстати, Серебряному даже в голову не пришло, что чтение мыслей, а затем прилюдное их озвучивание — не совсем нам привычно, даже совсем непривычно и неприятно. Ощущение беззащитности. Хорошо хоть, стражи благие существа…

Витые лесенки окончились. Мы оказались в просторном зале, в котором царил глубокий полумрак. Видимо, на улице стемнело, наступил вечер. В глубине зала неярко горели серебристые фонари. Их свет отчасти напоминал неоновый, но был мягче. Они практически ничего не освещали, но каким-то образом свет падал на дорожку, по которой мы шли.

— Свет фонарей тоже природная сила земли? — поинтересовался отец Иван у Капитана.

— Точно так, — ответил Капитан, — сила земли.

— А чего они такие тусклые?

— Ради того, чтобы мы могли любоваться звездным небом, — ответил Капитан. — Посмотрите наверх.

Мы посмотрели наверх и тут же остановились, остолбенели. Шедший впереди нас Клен тоже остановился, терпеливо дожидаясь, когда мы налюбуемся небом. Взору открылась сияющая звездная бездна. Не черная пустота с мигающими звездочками, как у нас, а именно полнота, полнота миллиардов звездных миров, яркий звездный ковер, покров, облако… Образов много, но все они не дают той картины, что мы увидели.

Звезды не только сияли, некоторые, особенно крупные, плавно меняли свою цветность, образуя вокруг себя какие-то концентрические круги, сферы, необычайно величественные, яркие и красивые. Звездного света было столько, что это именно он, а не фонари, освещал нашу дорожку.

Особенно впечатляла яркая и широкая полоса, протянувшаяся через все небо с юго-запада на северо-восток. Я догадался, что это Млечный Путь. Но какой необычный вид у него! Над нашими головами, в зените, от полосы Млечного Пути расходились под острыми углами два небольших обрывающихся рукава. В этом месте Млечный Путь был похож на птицу, или на крест.

В центре креста звездное сияние достигало апогея. Там пульсировало небольшое, ослепительное облако, схожее с эллипсом, или яйцом. Что-то подсказало мне, что это самый центр нашей галактики, в обыденном мире скрытый от нас облаками космической пыли.

Было ясное ощущение, что передо мной не просто астрономический центр галактики, а нечто гораздо большее — духовная ось всей нашей звездной системы. Я увидел, увидел на грани ощущения, как все бесчисленные звездные миры сходятся в точке пересечения «галактического креста». Я увидел всю галактическую плоскость! Я увидел то, что мечтал увидеть со школьных лет (всю галактику целиком). От открывшейся беспредельной панорамы захватило дух.

— Мы сейчас под шатром? — спросил я Капитана.

— Да, мы под шатром, — ответил, не отрываясь от звездного неба Капитан.

— Интересно, могут ли в шатре быть какие-то телескопические линзы, — тихо, как бы сам себе сказал отец Иван, — ощущение, будто сквозь большой телескоп на небо гляжу.

— Нет, конечно, — возразил Капитан. — Таковы здесь свойства самого пространства. Возможно, чище мир, меньше космической пыли и даже меньшая разреженность пространства, нет таких пустот, что у нас.

— То есть, ты хочешь сказать, что из мира стражей до центра галактики не тридцать

тысяч световых лет, как у нас, а меньше? — спросил я.

— Не знаю, — простодушно пожал плечами Капитан, — не летал.

— Красиво, — спросил тихо подошедший Клен, — нравится?

— Нет слов, — ответил отец Иван.

— Я рад, что вам нравится наше ночное небо, — сказал Клен. — Может быть, небо объединит наши народы. А пока укажу вам главное.

Клен махнул рукой и длинным узловатым пальцем показал в центр неба. В полумраке его рука напоминала ветвь дерева.

— Это духовное сердце нашего мира, как оно открывается нашему народу, — спокойно сказал Клен. — Там обитель очень высоких и благих духов, если по-вашему. Средоточие Аз-А-у…

— Что-то вроде Бога Отца, — уточнил Капитан.

— Идемте, — попросил Клен. — Друзья, надо торопиться, нас ждут.

Клен повернулся и бесшумно зашагал по дорожке. Мы нехотя поплелись за ним, с огромным трудом оторвавшись от сияющей звездной бездны.

— Да, — сказал Капитан, — первый раз я здесь полночи простоял. И никто не торопил. А теперь вот ждут.

Мы снова вступили на лестницу, поднялись и оказались в еще одном зале меньших размеров. Здесь потолок был уже нормальный, сплошной. Но одна из стен, повернутая к вершине холма, была «прозрачной». Я увидел Серебряные Деревья («прозрачная» стена обращена именно к ним), они тихо светились отраженным звездным светом. Какое-то светило непередаваемого вида сияло над ними, испуская целую световую гамму лучей.

В зале внезапно вспыхнул свет, и пропали Серебряные Деревья и непередаваемая небесная сфера над ними. Свет лился из ниоткуда, не было ни фонарей, ничего. Мы увидели стражей, сидящих прямо на полу, на подушках, подобно арабам, или индусам. Стражи встали и шумно приветствовали нас.

Мы ели и пили. Все было необычайно вкусно, а вода в кувшинчиках имела разный аромат и пьянила, как очень хорошее вино. Специально для нас была запечена рыба. Весьма хитрым способом. Ее бесподобный вкус запомнится, наверное, на всю жизнь. Сами стражи вегетарианцы (этому я как раз совсем не удивился).

Ели и пили в благоговейном молчании. Лишь на лицах стражей менялись эмоции, стражи выглядели тревожно и что-то бурно обсуждали на своем, мысленном уровне. Наконец Белодрев сказал:

— Боюсь нашим друзьям-человекам не очень уютно оттого, что мы тут беззвучно говорим.

— Не очень вежливо с нашей стороны, — подхватила Игуменья.

— А давайте, что-нибудь споем, — предложил Серебряный. — Нашим друзьям жевать будет веселее.

И стражи запели. В их пении переливалось многоголосое «а-а-а», что мы уже слышали у Пестрого. Но только теперь в многоголосье вплетался набор совершенно непостижимых звуков, от птичьего щебета, до шелеста листвы. Трудно было поверить, что все это производилось сидящими рядом с нами и внешне сейчас мало от нас отличающимися существами.

Мы ели и пили, а перед нами разворачивалась картина Творения. Прекрасные, далекие, чуждые страданию и злу миры возникали из звуков пения стражей. Описав величественный, непостижимый круг в мироздании, все сотворенное устремлялось к Творцу.

Голоса стражей становились все выше, миры все ослепительней. Наконец, оборвались все звуки, кроме переливчатого «а-а-а», дошедшего до раздирающих сердца высот, до Истока, и затихшего. Мы погрузились в безмолвие и тишину. Это было божественное безмолвие, безмолвие до Творения. Трудно сказать, сколько мы пребывали внутри него. Раздался голос Серебряного, и голос этот произнес невозможное, немыслимое в этом мире:

— Народ земли убил двух наших братьев.

[1]«Живый, в помощи Вышнего» — первые слова 90 Пслама Давида на церковнославянском.