Часть 3. Невеста города

Она пришла в себя в абсолютной темноте и тишине. Сверху давило — она потянулась мысленными руками, но там была только земляная толща. Надиных сил не хватило, чтобы преодолеть всё расстояние до поверхности. От усталости она чуть не провалилась обратно в ту темноту, из которой вырвалась.

Внизу были обломки шпал и железобетонных конструкций, камни, земля, заваленные коридоры. Внизу были те, кто вместе с ней шёл на битву. Надя коснулась их мысленными руками, ощутила знакомые черты, шёпотом позвала. Никто не отозвался.

Земля вздрагивала под далёкими ударами, но сюда доходила только слабая вибрация. Надя лежала, собираясь с силами. Нельзя было растрачивать их на страх и обиду.

Она лежала, слушая землю. Едва ощутимо журчала подземная река, прогудел и стих поезд метро. Надя потянулась снова — вверх, вверх, пока не превратилась вся в тонкую ниточку.

Ей удалось. В земляной толще мысленные руки нащупали семечко — холодное, заснувшее. Всё Надино тело вздрогнуло в железобетонной могиле и поползло по тонкой тропинке вверх, к спасению.

Она уместилась в семечке, как зверь умещается в зимней норе, скорчившись до эфемерной боли. Жизненного тепла осталась капля, и Надя выдохнула его, оставаясь совершенно мёртвой. Она тут же ощутила, как наполняется теплом земля вокруг.

Растение дрогнуло, просыпаясь. Крепкий росток вырвался наружу. Земля вокруг была доброй и влажной. Чуть выше, в переплетении ещё живых корней, Надя уцепилась за один, жадно впитала живое тепло.

Побег тянулся выше. Он рванулся, пробивая жёсткую корочку дёрна, и оказался на воздухе. Кругом шумела трава и было столько жизни, что у Нади закружилась голова. Она ощутила тонкую кору побега и мягкие ещё шипы и обессиленно упала в темноту, позволяя растению увлечь себя к солнцу.

На пустыре за городом жёсткая трава проросла через остов старого дома. Надя очнулась лежащей на кирпичных обломках. Она встала, всё ещё не веря в спасение, сделала два неуверенных шага. Колени подогнулись, и она снова оказалась на земле.

Был вечер — или пасмурное бессолнечное утро, — и по небу неслись барашки облаков. Надя заново изучила себя: руки с выступающими косточками запястий, великоватые брюки и дырку на подошве кеды. Она обрадовалась тому, как болит голова — у людей ведь так бывает.

Она шла через город, ища, на что бы опереться. Тело всё ещё плохо слушалось, но прикосновения ветра Надя уже ощущала — и улыбалась каждый раз, как от щекотки. Она не могла вспомнить, нормально ли, что провода нависают над самым асфальтом, шевелятся и тянутся к ней тонкими отростками. Как было раньше?

Трещины в асфальте она обходила, на их дне клокотало чёрное. Сломанные изгороди ушли под землю и торчали оттуда пиками самых длинных прутьев. У дороги то и дело попадались искорёженные автомобили, разбитые и вывернутые наизнанку. Один, оплетённый проводами, повис высоко над землёй. На асфальт натекла лужица бензина.

В самом начале проспекта стояли два волнореза с набережной — в тени бетонных громадин прятались призрачные бродячие собаки.

Как только Надя подошла ближе, они рванули прочь. По другою сторону волнорезов асфальт был целым, только кое-где провода оплетали стены домов, как виноградные лозы. Надя собиралась спросить у кого-нибудь, всегда ли волнорезы стояли на проспекте, или она опять что-то перепутала, но как назло прохожих не было.

Яблоневую улицу перегородило сооружение высотой в человеческий рост из бетонных блоков, искорёженных останков машин и подрубленных деревьев. Тянуло горьким дымом. Надя не помнила, всегда ли в городе пахло так, но её казалось, что нет.

— Стоять! — из-за баррикады вынырнул человек в чёрной маске. Автоматное дуло уставилось на Надю, и она подняла руки. Кажется, люди делают именно так. — Человек? Откуда здесь?

— Я… — Рука вперед мыслей потянулась к карману и достала удостоверение. — Была в метро у остановки Вокзал. Там завалило выход. Еле выбралась, больше никто не выжил.

Человек за баррикадой переглянулся с кем-то, с кем-то перекинулся невнятными фразами. Она различила:

— Что там было с вокзалом? Мог кто выжить?

— Нет сведений. Тот район первым делом отрезало.

Человек снова обернулся к ней и повёл дулом автомата, проходи, мол. Надя пошла, чуть отворачиваясь, как будто солнце слишком било в глаза. Она спрятала ржавое пятно на щеке за воротником куртки.

У самых домов открылся проход — она оказалась по другую сторону улицы, как будто в другом мире. Горьким дымом исходили горящие автомобильные покрышки — как языческие костры, тремя пирамидами поперёк дороги.

— Это их отпугивает, — сказал человек в чёрной маске, проследив за Надиным взглядом. — И волнорезы. Не знаю, почему, но за них они заходить боятся.

К ним приблизились ещё двое, в неприметной одежде, безо всяких форменных или опознавательных знаков, но с оружием. Один — парень в камуфляже охранника — изучил её удостоверение.

— Центр? Ого. Точно не из этих? — заговорили они друг с другом, как будто Надя была восковой куклой.

Бородатый мужчина поиграл изогнутым ножом.

— Демоны их знают. Вдруг правда человек. Дыма она вроде не боится.

Дым, конечно, раздражал обоняние, но не так, чтобы она бросилась бежать. Под солнечным светом — пусть даже в такой пасмурный день, — Наде было неуютно, тело реагировало медленно. Она не так двигалась, не то говорила или слишком долго молчала, перебирая в памяти не те слова, и они это уловили. Надя ощутила напряжение, разлитое в воздухе вместе с запахом горящих шин.

— За три дня никого живого оттуда. — Сказал тот, что был в чёрной маске. — И ты, уж прости, на живую не очень похожа. Проверять?

Надя шарахнулась от него, инстинктивно чувствуя, как добиться своего, забилась в угол. Ещё ей не хватало проверок! Стоит им только заметить, что вместо крови у неё речная вода, всё кончится очень плохо.

— Не трогайте, я человек! — закричала она сквозь слёзы. — Я не знаю, сколько провалялась без сознания, как я должна выглядеть? Отпустите, дома родители думают, что я умерла!

— Человек, — протянул парень в форме охранника. — Те не умеют плакать.

— Да они и не болтают с нами, — буркнул бородатый.

Надя сообразила, как выбить из них ещё каплю доверия.

— Можно воды?

Ей подали флягу. Надя влила в себя несколько глотков, изобразив жадность, хотя жидкость неприятно касалась нечеловеческого горла. Но она своего добилась — ополченцы смотрели благосклоннее.

— Иди через улицу Восстания. В переулки не суйся, — сказал бородатый.

Тот, что помоложе, вызвался проводить до площади.

— Там наши растяжки. Пару дней назад эти лезли со всех сторон, и со стороны Высокогорного района. Только сейчас стало потише. А родители твои ушли, наверное. В городе мало кто остался. А мы свой город не сдадим этим.

Брусчатка на площади топорщилась, как ощетинившийся ёж. В центре сохранился памятник маршалу — но серый гранит антрацитово почернел. Надя оглянулась: было непривычно просторно. Слишком много неба над городом.

Больше не было дальней высотки университета, по которой, как по маяку, искали дорогу приезжие. Исчезла пара офисных центров — горожане прозвали их свечками за молочную белизну. Обглоданной верхушкой смотрел в небо телецентр.

— Что тут было? — Запыхавшись, она вцепилась в рукав проводнику. Ощетинившаяся брусчатка больно хрустела под подошвами кед.

Парень замедлил шаг и оглянулся, рассматривая город из-под нахмуренных бровей.

— Они лезли на самые высокие здания. Мы выбивали их оттуда, пока были боеприпасы. Теперь не знаю. Высоких крыш больше не осталось. А тебе туда.

Проспект тянулся, такой же разбитый и безлюдный. Надя обернулась всего раз — проводник, не отрываясь, смотрел ей вслед, как будто ещё сомневался, человек ли она.

Надя шла по улицам, пропитанным запахом горелых шин. Прохожих не было, но на соседних улицах ей попалось два блокпоста. Она поняла, что перекрыты все входы в ту часть города, которая ещё осталась нетронутой.

Здесь были оборваны и сожжены провода — все они, как мёртвые змеи, валялись на земле. Надя добралась до своей улицы, когда начало смеркаться. Вымотанная сверх предела, она долго провозилась с замком. Мысленные руки отказывались шевелиться.

Ближние дома выглядели брошенными — не лаяли собаки, и через открытые ворота она впервые рассмотрела соседский двор, затоптанную клумбу цветов. Разбитый фонарь печально таращился в натёкшую бензиновую лужу.

— Сабрина, — неуверенно позвала Надя, захлопнув за собой дверь.

В гостиной царил порядок с привкусом увядания. Слой тополиного пуха покрывал расчёски и флаконы духов, расставленные под зеркалом. Надя машинально поправила покосившуюся ключницу — на ней была только её собственная связка с брелоком в виде летучей мыши, ключей Сабрины не было.

У неё не хватило сил, чтобы обыскивать второй этаж. Не раздеваясь, Надя упала на диван и мгновенно выключилась, как перегоревшая лампа.

— Ты вернулась.

Когда Надя открыла глаза, за окнами висела антрацитовая ночь, непривычно слепая без света фонарей. Сабрина сидела на полу — силуэт, напоминающий статуэтку восточного божка. Она потянулась к Наде и обняла её, обдавая привычным запахом арабских духов.

— Нас завалило в штольне, но я проросла из земли. Не помню, сколько прошло времени, — объяснила она. Человеческий голос плохо подчинялся — она забыла, когда в последний раз им пользовалась.

Сабрина одним движением поднялась.

— Идём. Одеяло можешь взять с собой.

Они спустились в подвал. Пламя электрической свечи подкрашивало белокирпичные стены в рыжий. Сабрина задержалась, чтобы запереть люк на засов — его раньше не было. В дереве люка блестели свежевкрученные шурупы.

— Блокпосты пока что держат оборону, но по ночам лучше прятаться и не подходить к окнам, — сказала Сабрина. Её собранные в хвост волосы покачивались — Надя с болезненным вниманием наблюдала за тенями, скачущими по стенам. От их мельтешения ей становилось ещё тревожнее. — В подвале есть всё, чтобы продержаться несколько дней. Извини, что смеялась над тобой, когда ты делала запасы на случай войны.

Надя обошла подвал, как будто видела его впервые, потрогала стеллажи в дальнем конце комнаты. Ни единого провода здесь не было — даже лампу под потолком Сабрина убрала.

На белых стенах теням было вольготно и безопасно — Надя сложила ладони, переплетя большие пальцы, и изобразила большого чёрного орла, потом лающую собачью голову. Тень Сабрины на мгновение замерла.

Надя смущённо опустила голову и села на матрас, наблюдая, как нагревается вода в старом чайнике на керосиновой плитке.

— Что случилось после взрыва?

Сабрина на мгновение закрыла глаза. Её тень снова привлекла внимание Нади — плавное движение Сабрины тень сделала рваным, некрасивым.

— Когда город тряхнуло в первый раз, с электричеством начались перебои, телефонная связь оборвалась. Дома на проломах разрушились, а потом отовсюду полезли провода. Жуть, что началось. Думаю, что нарочно они никого не убивали, но оплетали всё подряд, душили людей, ломали дома, машины. Началась паника, люди стали убегать — пешком, потому что машины провода сбивали с дороги. Пешком далеко не убежишь. Конечно, вначале было страшнее всего — провода в каждой квартире как будто озверели. Потом мы стали от них избавляться. Сжигали, что сжигалось, вырывали из стен. Входы в метро пришлось запечатать, и они как будто отступили, попрятались. Потом явились поисковики и регулярная армия. Они объявили военное положение, приказали всем покинуть центр и начали разрушать высотки.

Надя прерывисто вздохнула.

— Они не дают ему забраться на самое высокое здание в городе.

— Совсем недавно появились эти — с виду люди, но без голоса, с водой вместо крови. Я слышала, они лезут из разломов, из-под земли. Воевать с ними бесполезно, только сжигать целиком. После пары таких нашествий многие бежали из города, кое-кто пошёл в ополчение. Благодаря баррикадам, волнорезам и шинам мы до сих пор и держимся.

— А что поисковики? Что они будут делать теперь? Разрушить здания — прекрасная идея. Положим, они задержали Скрипача. Но как они собираются его уничтожить?

— Каждый раз — обещания, слова-слова-слова. — Сабрина поморщилась. — Знаешь, выяснилось, что они ушли за день до того, как мы спустились в подземку. Значит, знали, сволочи. Знали, и могли хотя бы эвакуировать мирных жителей. Сейчас-то они прячутся на безопасном расстоянии, бомбят город и рекомендуют сохранять спокойствие. С такого расстояния легко рекомендовать. Какое спокойствие, ко всем демонам! Вчера в третий раз оповещали, что операция по освобождению города вот-вот начнётся. И снова — тишина.

Надя молчала. Поисковики сбежали первыми, потому что знали — со Скрипачом они не справятся. Уже пытались.

— У тебя есть телефон?

Сабрина странно посмотрела на неё, будто бы решая, соврать или сказать правду.

— Есть.

Надя требовательно протянула руку, ей в ладонь легко чёрное невесомое тельце телефона. Сеть едва пробивалась через стены подвала, но номер она помнила наизусть и быстро набрала, только раз ошибившись кнопкой.

— Кому ты звонишь? — тревожно спросила Сабрина.

Долго лились длинные гудки, потом вызов оборвался. Надя набрала ещё раз, трубка отозвалась сухим треском. Исчезла сеть. Всё.

— Сабрина, как ты думаешь, она успела уйти? Мама не берёт трубку. Она ведь ушла, да?

Скрипач убивал тех, кто учился в злосчастном восьмом «А».

— Ушла? — Надя повысила голос и испугалась собственного крика.

Из-за полумрака глаза Сабрины казались совершенно чёрными, в них не отражался даже рыжий огонёк электрической свечи. Сабрина уверенно кивнула.

— Да. И связь пошаливает. Наверное, она ушла. Многие ведь ушли.

Телефон лёг на стол, безжизненный и холодный.

Вода закипела, Сабрина разлила её по чашкам — множество пузырьков тёмно-янтарного цвета. Достала из сумки запечатанное в полиэтилен печенье, тушёнку и хлеб.

— Надя, — произнесла она изменившимся тоном. — Съешь хоть что-то. Ты сейчас так сильно похожа на этих, что у меня мурашки по коже. Ты ведь знаешь, что если твоё тело умрёт от голода, ты больше не сможешь стать человеком.

Надя знала. И она не хотела расстраивать Сабрину. Под её взглядом Надя сунула в рот печенье целиком и попыталась пережевать. Нахлынули подзабытые ощущения человеческого тела — сразу заломило мышцы, словно она долго сидела, свернувшись в комок. Но она торопилась, потому заговорила, ещё не прожевав.

— Что теперь делать? Меня возьмут в ополчение?

— Надя, не смеши меня. Я боюсь выпускать тебя из подвала. Что, если тебя примут за сущность? Ты так похожа. Вряд ли они станут разбираться. Давай уйдём? Есть ещё дороги. Я знаю, как выйти из города, чтобы не проходить блокпосты. Сегодня я проверяла, мы можем уйти незамеченными.

Надя уткнулась взглядом в стол — лакированная поверхность отражала пламя электрической свечи. Раньше он стоял в прихожей, но об него слишком часто запинались, и в конце концов Надя оттащила его в подвал. По субботам она спускалась, чтобы протереть пыль — с него и с верхних полок стеллажей, поднимая одну за другой упаковки со спичками, батарейками и аптечкой.

— Куда потом?

— Неважно. Страна большая, мы затеряемся в мелких городках. Он тебя не найдёт.

Сабрина так и не притронулась к чаю. В сумерках подвала она сама была как сущность. Не отличишь. Надя представила Пса, Калеку и Смертёныша, и рассадила их всех вокруг стола. Она бы дала каждому по кружке чая и по печенью. Сказала бы: «Ешьте, так делают все живые. Вы ведь хотите быть похожи на живых».

«Ешьте, а потом мы выйдем из города по секретной тропинке».

А ещё: «Не бойтесь, он нас не найдёт».

Но Пёс, Калека и Смертёныш лежали, похороненные в каменной штольне. Они ждали, когда она вернётся за ними и скажет: «Война закончилась. Мы победили».

— Сабрина, я никуда не уйду из города. — Она затолкала в рот ещё одно печенье, чтобы чуть-чуть уменьшить свою вину, и сказала: — Ты сама лучше уходи. Мне он ничего не сделает, я всё равно прорасту сквозь землю, или… А живых он будет убивать. Я знаю.

— Зачем ему убивать?

— Сложно объяснить. Просто он не может по-другому. Мы все не можем, потому что не понимаем, как быть живыми.

Лицо Сабрины застыло, как посмертная маска, и Надя подавилась печеньем.

— Я хотела сказать — они не могут, они не понимают.

Повисло страшное молчание, перемешанное с глухими ударами за пределами подвала. Сабрина отвернулась к стене, спрятав руки на коленях. Тени плясали по её лицу, так что Наде страшно было поднимать глаза.

Зазвонил телефон — они обе вздрогнули. Надя подхватила холодное тельце мобильного. На экране высветился незнакомый номер. От волнения она едва попадала пальцами по кнопкам.

— Мама?

На той стороне неразборчиво хрипело.

— Алло! Слышишь? — не выдержала Надя. Она вскочила на ноги, надеясь, что сеть хоть ненадолго появится. Подбежала к лестнице.

Через трубку загудели высоковольтные провода. Что-то тяжело и глухо ударило.

— Алло? — повторила Надя уже не так уверенно. Замерла в полёте рука, протянутая, чтобы открыть дверной засов.

— Здравствуй. Узнаёшь меня?

По ту сторону телефонной трубки загрохотал по рельсам поезд. Она не сразу поверила ушам. Оторвала мобильный от уха, чтобы ещё раз проверить номер. Обычный набор цифр, которые не запомнить, если не задаваться такой целью.

— А я знаю, где ты, — сказал Скрипач. Вслед его голосу загудел подземный сквозняк.

— Чего ты хочешь?

Сабрина обернулась. Ей не понадобилось объяснений — с лица сошли все краски, даже оранжевые блики электрической свечи. Губы сжались в тонкую линию.

— Что тебе надо? — спросила Надя в идущую помехами тишину.

Зашуршало, заухало, застонало подземельным эхом в ответ.

— Хотел услышать твой голос.

Она с силой нажала на кнопку сброса. Хотелось швырнуть телефон, разбить об стену, чтобы он уж точно не зазвонил. Только это было бы напрасно. За тонкими стенами подвала землю пронзали тысячи проводов. Скрипач оплёл ими весь город. Он мог бы говорить с ней и так, но хотел через телефонную трубку. Потому что так делают все люди.

Дрожащей рукой Надя вернула телефон на край стола. Мобильный тут же ожил — грянула электронная мелодия, засветился экран. Номер был другой. Он замолчал на секунду и принялся звонить снова. Вместо номера высветилась бессмыслица из букв и цифр.

Сабрина вытряхнула из мобильного аккумулятор, и только тогда сделалось тихо. Надя поняла, что дрожит. Она не думала, что может так бояться. Безотчётно, как могут только люди. Она не думала, что будет нетерпеливо ждать рассвета.

— Скоро утро?

— Утром ничего не изменится, — сказала Сабрина.

Солнце и солёный ветер.

У фонтана женщина набирала воду в большие пластиковые бутыли, ей помогал мальчишка лет десяти — мышцы напрягались на тонких руках, когда он поднимал бутылку. Цветное платье женщины хлопало от ветра, как голубиные крылья.

Она то и дело вздрагивала и нервно оборачивалась, в сторону захваченных районов. Оттуда вместе с рассветом поднималось облако чёрной пыли. Но было тихо, кладбищески тихо, как бывает только перед тревожным воплем сирены.

Сабрина шла впереди шага на три — Надя видела её прямую спину и меч, висящий наискось, как дорожный знак запрета. Женщина проводила её долгим взглядом, потом обернулась на Надю. Надя спрятала глаза.

— Сабрина, давай вернёмся.

— Нет.

Ближайший дом таращился на мир выбитыми стёклами, только окна нижних этажей были заколочены досками. Оттуда-то из дворов слышался стук молотка. Мальчишка пробежал снова — теперь едва ли не сбил с ног Надю, — и потащил в темноту подъезда ещё одну бутылку с водой.

У неё щипало глаза от солнечного света. Всё подряд казалось невозможно горячим: асфальт, стволы деревьев, которых приходилось касаться, чтобы не упасть, собственный лоб и ветер.

На остановке автобуса замер, ссутулившись, мужчина в старомодной куртке-кителе. Надя обернулась, чтобы рассмотреть его лицо. Интересно, кого он собирался дождаться? Асфальт в десяти метрах от остановки был разворочен, вряд ли сюда проберётся даже самый смелый автобус.

На площади перед медицинским институтом люди застыли в разных позах. Группка парней у доски объявлений, молодая мама с коляской под цветущими липами. Надя ощутила покалывание в кончиках пальцев — сначала ощутила, и уже потом поняла, что не так в пасторальном летнем пейзаже. Никто из них не шевелился. Только ветер трепал одежду.

— Сабрина, почему…

— Идём. Быстрее.

Они обернулись и проводили Надю безразличными взглядами. В этом единственном движении она увидела нечеловеческую суть. Электрические провода над тротуаром угрожающе шевельнулись. Его дрожь передалась другим, и воздух запел от вибрации.

Сабрина развернулась и схватила Надю за руку, отскочила в тень деревьев. Из-под развесистой кленовой кроны не было видно того самого первого провода, но через разбитые стёкла первых этажей выползли другие, тонкие красно-синие и задёргались, как будто нащупывали ветер.

Надя охнула.

— Тихо, — прошипела Сабрина.

Провода потрогали оползшую стену здания и скрылись в темноте разрушенных внутренностей.

Между ними и путями отступления лежал целый посыпанный битыми стёклами проспект. Развороченная дорога походила на застывшую реку — асфальт встал на дыбы и грозил обрушиться с высоты вдвое большей человеческого роста. Из обнажившейся земли торчали, как инопланетные растения, разорванные трубы.

В тени асфальтовых волн они позволяли себе передышки. Под смятыми зонтиками уличного кафе — сидели ещё трое не-живых. Надя смотрела в спины сидящим, минуту, две, но никто из них не шевельнулся.

— Они совсем как люди.

— Теперь уже — да. Я видела таких неделю назад, может, раньше. Они отличались от людей, как бумажный самолётик отличается от голубя. — Сабрина говорила, глядя куда-то в сторону, и Надя ощущала напряжение в её голосе, и ещё больше пропитывалась собственной виной. — Как будто их создавал тот, кто видел людей только издалека. А потом они изменялись, знаешь, как хамелеоны меняют цвет. Они становились похожими на нас.

Она резко обернулась:

— Пойдём.

Больше по дороге им никто не попался. По узким тропинкам между протухшими мусорными баками и стенами складов они выбрались из района.

Машины, искореженные в путах проводов, хрустели от ржавчины. По ту сторону трассы тянулись бесконечные однотипные коробки гаражей, а ещё дальше, за глухой стеной — поднимались железнодорожные столбы.

— Я не могу уйти из города, — сказала Надя и остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Асфальт даже через подошвы казался горячим. — Если ты знаешь дорогу, почему ты не выведешь настоящих людей?

Сабрина обернулась, сдержав в зародыше злую отповедь — Надя видела, как искривились её губы. Надя поняла, что снова сказала не то. Ей следовало быть осторожнее со словом «человек», и со всеми подобными.

— Я не имела в виду, я только…

— Идём.

Надя зажала ладонью ржавчину на щеке, здесь пекло сильнее всего, и повиновалась. Песок хрустел на зубах солью и привкусом бензина.

— Я не могу уйти из города, — повторяла она полушёпотом в такт шагам и надеялась, что Сабрина не слышит. Хотя у Сабрины был очень чуткий слух — она слышала, как падают за её спиной листья и как порхают бабочки. — Я не могу уйти из города.

Заросшие крапивой городские выселки пахли болотом, потом — рельсовой смазкой. Пока они шли, облако пыли поднялось и заволокло всё небо. Навстречу им бросилась стая собак — грязных худых, обалдевших от голода и собственной смелости.

Одна рванула вперёд, пытаясь схватить Сабрину за ногу, но с визгом отпрыгнула в сторону. На серый песок посыпались бусины крови. Другая, рыжая и приземистая, по-деловому обнюхала землю вокруг Нади. Та потянула к собаке мысленные руки, чтобы успокоить, но тут же остановила себя.

Сабрина даже не оглянулась, свернула в неприметный отросток аллеи и через дыру в заборе выбралась к железной дороге.

— Я не могу уйти из города! — в последний раз отчаянно крикнула Надя, но ветер схватил её слова и унёс вдоль путей.

Она оступилась и съехала по гравийной насыпи вниз, к рельсам. Почудился запах метро. Надя обернулась на город — мрачные многоэтажки, укутанные пылью. Семафор вдалеке горел красным, но рельсы ощутимо завибрировали.

Сабрина обернулась и точно так же нервно окинула взглядом горизонт. Значит, она тоже почувствовала тонкую вибрацию земли.

— Пойдём быстрее.

В километре отсюда, за мостом автомобильной дороги, начинались заросли клёна и бересклета, бывшие когда-то больничным парком. Там кривая тропинка вела к дальней трассе, прямой и однозначной. С большим дорожным знаком — стрелки и километры. Оттуда можно было начинать побег.

Надя побежала за Сабриной. Гравий норовил утопить её по щиколотку. Она выбралась на рельсы, чтобы идти по шпалам, но получила сердитый взгляд Сабрины. В тени насыпи их нельзя было увидеть со стороны города — пришлось спускаться и прятаться, как мелкой преступнице.

Камни поползли у неё под ногами. Надя шарахнулась назад, и в полушаге от себя увидела раззявленную пасть канализационного люка. Она осторожно подобралась к краю и заглянула — дна видно не было.

— Сабрина, осторожно!

Но она уже замерла, глядя под ноги. Гравий с шуршанием осыпался внутрь люков, как песок в ловушках муравьиных львов. Их открылось не меньше десятка, беспорядочно разбросанных впереди и сзади. Сама Сабрина оказалась на тонком перешейке между двумя.

Кто знает, что её спасло, умение ходить, почти не касаясь земли, или удача.

— Только не беги, — сказала она. — Ни в коем случае не беги.

Вибрация рельс сделалась такой сильной, что с насыпи вниз покатились мелкие камешки. Оглянувшись на город, Сабрина прикусила губы. Не ясно, что она там увидела, Надя этого видеть не хотела.

— Иди по моим следам.

Надя хотела возразить, но стоило ей шевельнуться, и гравий снова посыпался в люк. Удара от падения она так и не услышала. Вместо этого в ушах застучала кровь. Невообразимо сильно потянуло обратно, и мгновение Надя всерьёз обдумывала идею побега. Крутила в голове так и эдак.

Они забрали вправо, уходя от насыпи как можно дальше, но кроме трёхметрового ограждения и гравийной пустыни здесь ничего не было. Негде прятаться.

До автомобильного моста оставалось не так много — уже видны были обглоданные скелеты автобусов, почивших под гигантскими опорами. Рельсы загудели, как разозлённые пчёлы.

Из тоннеля выехал поезд. Тяжело громыхали железные суставы. Движение завораживало, остатки рельсовой смазки капали на гравий. По смятым бокам, по разбитым фарам Надя узнала тот поезд, который бродил вокруг тронной залы Скрипача, как сторожевая собака. Наверное, он выгрыз себе пусть наружу.

Сабрина не обернулась — только плечи напряглись под тонкой ветровкой.

— Иди за мной, — повторила она окаменевшим тоном. — Только не беги. Идём. Осталось немного.

Лязгая на стыках, поезд полз следом. Стоило Наде чуть замедлить шаг — и поезд тоже замирал, выжидал и опять крался за ними. Идти становилось всё труднее: ноги тонули в гравии, как в зыбучих песках. Под мостом в лицо дышал солёный ветер. Когда они снова выбрались на солнечный свет, Надя задержала дыхание и едва не попятилась.

Дальше путь был усыпан трупами птиц, рельсы разорваны, и повсюду — пятна чёрной крови. Кое-где подрагивали, исходили последними искрами оборванные провода. Надя уловила едва ощутимый запах осенних листьев. Пока она лежала, заваленная камнями, здесь шла битва, и мёртвые птицы ясно указывали на то, кто в ней победил.

Пугало всё-таки решил заступиться за собственный город, но он потерпел поражение. А Скрипач победил — ещё раз. Надя подняла голову, чтобы спросить об этом Сабрину, но вместо слов выдохнула облачко пара.

В сплошной ленте забора чернела криво проломленная щель. Дальше вела протоптанная тропа — мимо обломанных веток на дно оврага. У того места, где искорёженные рельсы торчали вверх, поезд застыл и проводил Надю взглядом разбитых фар.

— Ну вот, ушли. — Сабрина спустилась в поросший лесом овраг — ветки не хрустели под её ногами — и постояла, запрокинув голову. — Теперь осталось пройти через первую заставу.

Здесь было неуютно. Надя пожалела о том, что под дневным светом совсем утратила обострённые чувства. Всё, что она могла — оглядываться и прислушиваться к тишине. Беспокойство отчётливо кусало за самый край сознания.

— Почему он не погнался за нами?

Сабрина не желала задумываться над такой мелочью, отмахнулась:

— Там рельсы изломаны.

Надя промолчала, хотя она-то понимала, что поезду, роющему подземные ходы, вряд ли так уж необходимы рельсы. Здесь было что-то другое.

— Он умер, да? — спросила Надя, кивая в ту сторону, откуда они пришли. Подвальная тишина — без щебета птиц — давила со всех сторон.

Сабрина отвернулась, делая вид, что высматривает в небе путеводную звезду, но отвечать всё-таки пришлось.

— Да, он умер. Пугала больше нет. И нет смысла его защищать.

Надя дёрнулась назад — последний отчаянный порыв, как взгляд в окно отбывающего поезда. Как провожающий, который всё бежит за вагоном. Так же безнадёжно. Сабрина не дала ей убежать, схватила за руку — больно, за раненое запястье.

— Куда ты собралась?

Назад. Назад, мимо кладбища чёрных птиц, мимо искорёженного поезда, мимо переломанных клёнов, оплетённых проводами. Обратно, в город, чтобы держать его за руку, как у постели смертельно больного, чтобы искать последние крошки надежды. Она не хотела быть дезертиром и предателем.

Они уйдут, а Город останется слушать, как хлопают двери. Как шуршат шаги убегающих по разбитым асфальтовым дорогам. Покроются пылью брошенные дома. Наступит осень, и города больше не будет. Он погиб в одиночестве.

— Пойдём, — сказала Сабрина. Уже в который раз. — Мы ничего не смогли сделать. Он умер. Некого больше спасать.