-4-

До утра она просидела у стены в углу. Через купол пробился бледно-розовый рассвет и лёг на захламлённый пол. Скрипач придвинулся к Наде, прижался, как ребёнок, к груди, жадно прислушался к биению её сердца, потом утих и свернулся клубком у другой стены.

Надя наблюдала — он не шевелился, только иногда синяя искра пробегала по проводам. Бежать снова она не решалась: слишком близко была свобода и слишком обидной стала бы новая неудача. Скрипач следил за ней всеми вздрагивающими проводами на стенах, даже когда спал.

— Эй, — попробовала Надя. Облизнула пересохшие губы. Человеческий голос прозвучал хрипло и сразу же потерялся среди огромных колонн. Она осмелела и набрала воздуху в грудь. — Эй, хочешь поговорить?

Скрипач не отозвался. Она медленно поднялась и зашагала вдоль стены. Провода сонно шевелились, как водоросли в стоячем пруду. Она легко уворачивалась каждый раз, когда оказывалась слишком близко.

Бледный свет разбавил пыльные сумерки залы. Провалы коридоров выделялись чёрными пятнами. Медленно, на цыпочках, Надя приблизилась к одному, погладила стены кониками пальцев.

Стены были ненадёжные, кирпичная кладка отсырела и пошла трещинами. На коже оставались тёмные следы. Следующий проём ей тоже не понравился: много проводов, хоть и сонных, но кто же их знает, встрепенутся, обовьют за горло.

Надя шла на цыпочках, находя в полумраке, куда наступить, чтобы не коснуться проводов. Ритм сердца замедлялся. Поперёк очередного проёма лежал тонкий сторожевой провод, едва заметный. Надя едва не наступила на него. Была бы она человеком — уже бы попалась, но сущность внутри проснулась и дёрнулась назад, почуяв опасность.

— Эй, — позвала Надя снова. Голос сущности был сквозняком между древних стен. — Скрипач, ты слышишь?

Он не шевельнулся. Мелькнула и пропала очередная искра. Надя вдруг ясно различила почти бесцветную паутину на стенах — одно прикосновение, и ловушка сработает. Она отдёрнула руку, удивляясь, как не видела раньше. Просто не знала, как смотреть.

Стоило увидеть одну ловушку, и взгляд сам собой нашёл ещё несколько — у дверного проёма и между колоннами, где она бы наверняка захотела пройти, там было меньше всего проводов. Наверняка, были и ещё.

Она пробралась к следующему коридору и решила: всё, сейчас или никогда. Проём поддерживала крепкая конструкция из металла. Стены здесь тоже были крепкие, почти новые, стены метро, выкрашенные в светлый цвет, украшенные лампами в металлических намордниках. Ни одна из них не горела.

Надя встала лицом к зале, так, чтобы между колоннами видеть живой ком проводов. Мысленными руками она потянулась к стенам. Вздохнула, собираясь с силами.

От первого удара с потолка посыпалась труха и хлопья паутины. Надя ударила снова — затрещали колонны. Она била снова, достигая предела своих возможностей и перешагивая через него. Тело сводило мёртвой судорогой, боль пронизала её всю.

Тронная зала рушилась, осколки камня летели с потолка и крушили бетонные плиты пола. Сыпалось битое стекло купола. В воздух поднялось каменное крошево. Сквозь него Надя различила, как поднимается Скрипач. Он в мгновение вырос до самого потолка, сплёлся в тугую косу и рванул к ней сквозь падающие камни.

Острые грани стёкол рассекали провода. Предсмертные фонтаны искр вспыхивали то тут, то там. Скрипач истончился и сделался растрёпанным — разрубленные провода, сплетающие его тело, торчали в разные стороны, но это его не остановило. Надя развернулась и рванула прочь по коридору. Теперь — только бежать. Бежать, не думать, не бояться.

Если он её нагонит, он не оставит в ней ни капли жизни, даже той странной жизни, которую ведут ночные обитатели города.

Она успела добраться до поворота. В бешеном мельтешении стен, разбитых ламп и битых плит пола она не заметила, как сзади подобрался Скрипач. Провод обвился вокруг щиколотки. По инерции Надя пробежала ещё несколько шагов, но от этого только сильнее затянулась петля.

— Стоять! — прогремело над ней каменным обвалом.

Надя упала на колени и отстранённо заметила, как по полу растекается пятно крови. Она отчаянно рванула провод и порвала его. Ладони закололо электричеством. Скрипач взвыл, но вряд ли от боли, в его голосе была только злость. Ещё бы, парализованная муха удирала из паутины.

Плети проводов хлестнули по стене, вышибая куски камня. Удар чудом не пришёлся по ней. Надя пригнулась и влетела под низкую арку.

— Я не отпускал тебя!

Надя поскользнулась на мокром полу и едва не влетела в стену. Её несло вперёд понимание — она разозлила Скрипача, и теперь не отделается насмешливым порицанием. Она разрушила его тронную залу.

Скрипачу было тесно в этом коридоре, провода беспорядочно стегали по воздуху. Он бил не глядя. Горячее прикосновение вскользь пришлось по руке и рассекло куртку — Надя вскрикнула и отлетела к стене, теряя спасительные секунды.

Ногу тут же оплёл новый провод. Она рванулась, но безрезультатно. Крови натекло столько, что ладони от неё стали скользкими. Разорвать его не получалось. В одно страшное мгновение Наде показалось, что Скрипач уже близко, что под потолком висит его бледное лицо с трещиной вместо рта.

Она сорвалась.

— Чудовище! Урод! Выпусти меня, злобная тварь! Выпусти, люди всё равно убьют тебя. Расчленят на сотню дохлых проводов.

Она дёрнулась снова и вырвалась. Побежала, не чуя под собой пола, почти не дыша. Коридор ушёл вниз — она неслась уже по щиколотку в воде. Свист летящих проводов остался далеко позади, и она снова позволила себе надежду. Скрипач отстал, заблудился в собственном подземелье. Главное — не останавливаться, бежать и бежать, и однажды коридорам придёт конец.

Вода поднялась по колено. Надя пробежала ещё десяток шагов и замерла, уткнувшись в стену. В абсолютной темноте зрение оказалось бесполезным. Она закрыла глаза и заскользила руками по отсыревшему камню. Стена тянулась во все стороны, покрытая мерзкой слизью.

Всё ещё не веря в поражение, Надя прижалась к ней и прислушалась. Инстинкты сущности подскажут, куда бежать. Ей бы только секундную передышку, проглотить подступившую к горлу панику.

Она услышала, как неторопливо скользят по камню провода. Скрипач приблизился на расстояние шага, так что даже в темноте Надя различила очертания его фигуры, которая теперь вовсе не напоминала человеческую.

— Тварь? — произнёс он почти спокойно. — Урод? А ты кто?

Лучик света подполз к её ногам. За день солнце сделало полукруг над куполом и осветило уцелевшую часть тронной залы. Надя осторожно потёрла занемевшую ногу. Тройка проводов угрожающе выгнулась.

— Спокойнее, — буркнула она и снова вжалась в колонну — лопатки больно стукнулись о камень.

Провода улеглись, но она знала, что стоит ей шевельнуться, и они поднимутся, как рассерженные кобры. Закачают плоскими головами.

Надя вся состояла из боли. Сражаться с тучей проводов было бесполезно, но от безысходности она попыталась. Скрипач обездвижил её в три счёта, вдоволь наигравшись перед этим. Выплеснул свою злобу.

Вот она — его злоба — проступила кровавыми рубцами на коже. Правой ноге было холодно в плену намокшей ткани. По бедру пришёлся самый сильный удар. Теперь, даже если она решится сбежать, всё равно не сумеет уйти далеко.

Он сидел на груде камня, лицом к Наде, в темноте, а она — в светлом солнечном пятне. Сидел и молчал, пока она кричала оскорбления, пока рыдала, срываясь на вой сущности, пока колотила кулаком по уцелевшей колонне.

Потом Надя обессилела, и в полном молчании они просидели друг напротив друга, пока солнце не сделало полукруг над куполом.

— Можешь перевязать ногу, — произнёс Скрипач, не сводя с неё глаз — мраморное лицо белело в темноте. — Или что там делают люди?

Она отвела взгляд. Руки плохо слушались, и в глаза как будто кинули пригоршню песка. Надя закатала штанину, оторвала длинный лоскут от футболки. Ей повезло, что ткань и так оказалась изорвана, иначе бы ей ни за что не справиться.

Скрипач наблюдал. Кровь почти остановилась, но Надя всё равно перетянула ногу. Она долго возилась с повязкой, так легче было выдерживать его взгляд, но в конце концов пришлось опускать штанину. Его пристальное внимание делалось невыносимым, как будто в лоб ей был направлен лазерный прицел.

— Ты в самом деле хотела меня убить? — произнёс Скрипач, стоило ей поднять голову.

Надя прикусила губу. Они враги — это подразумевалось само собой. Наде в голову не пришло бы сомневаться. Но Скрипач заговорил тоном оскорблённого и преданного, и ей сделалось ещё страшнее.

— Отвечай.

— Разве ты не понял? — она повысила сорванный голос и зря — только зашлась кашлем.

— Я не сделал тебе ничего плохого! — загрохотал он в ответ.

Надя вжалась в колонну, закрывая голову руками. Повисла страшная тишина, в которой ей чудилось угрожающее шуршание проводов. Она ждала удара — не дождалась. Скрипач услышал в её молчании то, что собирался услышать. Признание вины.

— Уходи, — сказал он.

Надя долго не решалась поднять голову. Когда подняла, он всё так же сидел на груде битого камня. Сквозь треснувшие стёкла купола пробивался розоватый свет. Она шевельнулась, распрямляя занемевшую ногу — провода не обратили внимания.

— Убирайся прочь, — повторил Скрипач почти спокойно. Прогрохотал и затих вдалеке поезд. — Ты сама пришла. Я думал, мы с тобой… Убирайся.

— Что ты подумал? — переспросила Надя едва слышно.

Скрипач поднял лицо — теперь на бледной плоскости светились два глаза. Но может, это были солнечные блики из-под купола.

— Ты сама пришла! Выходит, ты меня обманула. Я надеялся, мы будем вместе. Ведь так принято у людей? Ты могла бы остаться со мной. Я уже почти верил тебе.

— Что? — Забыв о разодранном горле, она засмеялась и тут же пожалела об этом. Схватилась рукой за разодранное изнутри горло.

Он вскочил — и без того огромная фигура выросла вдвое, щупальца проводов ушли в темноту, так что весь полумрак вокруг Нади заволновался, как море.

— Убирайся.

Он её выпустил.

Не-мёртвое тело тряслось, как в лихорадке. Выбирая путь обратно, Надя вела рукой по стене, чтобы не заблудиться и не упасть. Человеческое в ней просыпалось толчками, и это было жутко не ко времени, потому что человеческий страх и боль только мешали. Она не могла больше видеть в темноте и сквозь стены. Оставалось искать путь ощупью.

Ноги ныли, и Наде казалось, что она едва движется. Провода под рукой вздрагивали и бились током, но вяло. Скрипач больше не наблюдал за ней. Он потерял к ней интерес.

Раз или два ей пришлось сесть на пол, чтобы не упасть без сознания. Коридоры ветвились и тянулись бесконечно долго, и когда впереди блеснул свет, Надя едва поверила удаче.

На поверхность её вывела широкая труба канализации на самой окраине города. Шлёпая по грязной воде, Надя выбралась под солнечный свет. Она стащила с головы капюшон, дёрнула вниз заржавевшую молнию и жадно втянула воздух. От внезапного приступа голода свело желудок.

Слишком много человеческого.

У дороги, на траве, расположилась тихая компания молодых людей — с едой. Рядом стояли две машины с распахнутыми дверцами. Надя втянула запах бензина, реки и смесь чужих одеколонов. Она села рядом, прямо на траву, собрав на себя все взгляды.

— Если не жалко. — Она потянулась к бутерброду, зажатому в руке одного из них.

Бутерброд ей отдали, и Надя проглотила его, едва успевая жевать. Желудок скрутило болью ещё раз — теперь из-за кома еды после долгой голодовки. Кровь отхлынула вниз, не оставив в голове ни одной мысли. Но в ногах появились силы.

— Спасибо.

— Возьми ещё, — предложил кто-то.

Она приняла второй бутерброд и, жуя, осмотрела себя — разорванную куртку и брюки, до бёдер заляпанные кровью и чёрной грязью. К горлу опять подкатил страх. Не выпуская из рук хлеб с сыром, она заплакала.

— У тебя есть, куда пойти? — спросил мужчина со спокойным и умным лицом. На вид он был гораздо старше остальных путников — те едва вступили в совершеннолетие.

— Я пойду в город. — Надя вытерла скупые слёзы — в ней осталось не так уж много человеческого, чтобы хватило на долгие рыдания.

— Все из города убегают, а она — в город, — хмыкнул он невесело. Остальные молчали, пока он говорил. — Там сегодня телебашня рухнула. По улицам эти бегают, в чёрной форме. В центре до сих пор трясёт, так что туда лучше не соваться. Мы сейчас радио включили — дали предупреждение сидеть по своим домам и не выходить без надобности. Короче, бежать отсюда пора.

Парни переглянулись, перебросились невнятными фразами.

— Я пойду в город, — повторила Надя, глядя на примятую траву. — Мне надо.

Если поисковики перешли к активным действиям, всё ещё хуже, чем она предполагала. Пока она бродила по коридорам подземки, пока искала выход наружу, Скрипач что-то успел натворить. А ей было необходимо сообщить людям, чтобы они не дали ему забраться на самое высокое в городе здание.

— Ну смотри, — вздохнул мужчина и сузил глаза. — Эй, налейте ей чаю из термоса что ли. Трясётся вся.

***

В её мир ехал последний пустой автобус. Стоя на остановке, Сабрина замёрзла и почти отчаялась. В такое время на улицах почти не оставалось людей, тем более — сегодня.

С утра прогремел взрыв — рухнула высотка университета. До окраин города ветер донёс запах гари и страшную белёсую пыль.

Трасса на выезде уже к обеду была забита машинами беженцев. Пробка сигналила, нервничала, кому-то помяли бампер, кому-то отшибли зеркало заднего вида. Но к вечеру всё рассосалось. Куда-то исчезли все птицы, бродячие собаки и дворовые коты. Вчера они были, сегодня их не стало.

Когда Сабрина вышла на вечернюю улицу, город показался ей необитаемым. Забытая тележка ютилась на пустой парковке у круглосуточного супермаркета. Ветер гонял туда-сюда обёртку от мороженного.

В стеклянной коробке-остановке было пусто. Вместе с полумраком на город опустился сырой холод. Сабрина надела капюшон, сунула руки в карманы и села ждать. По одной зажигались звёзды в том месте неба, которое раньше озаряла подсветка университета.

Поскрипывала дверь брошенного цветочного ларька. Розы в больших вазах грустно повесили головы. За всё это время мимо не проехало ни одной машины. Сабрина ни на что не надеялась — «на меня все эти штуки не действуют», — но отступить она тоже не могла. В тот мир вела только одна дорога.

Автобус номер пятьдесят два вывернул из-за спального района, старый, с рекламой пельменей на боку. Скрипнул тормозами на перекрёстке. В салоне было светло и пусто. Сабрина вскочила, не веря в удачу.

Он притормозил чуть дальше остановки, открылась задняя дверь. Сабрина вошла, и автобус тут же тронулся. Город из окон казался незнакомым и пах странно, пах степной травой и кострами, как раньше, когда ещё не был мёртвым и брошенным.

Скользя рукой по поручням, Сабрина дошла до одинокого сиденья, повёрнутого спиной к кабине водителя. Плюшевая спинка истёрлась до дыр, в пластмассовые подлокотники въелись следы чьего-то существования, неразборчивые надписи синим и красным.

За спиной грубо буркнули:

— За проезд передаём.

Не глядя, она протянула кондуктору кулон на тонкой цепочке. Простой кулон — металлический овал с гравировкой птицы. Украшенье девочки, которая прыгнула из окна. Это была единственная вещь мёртвого, которую Сабрина смогла второпях достать. Она надеялась, что этого хватит.

По ладони мазнуло холодом, Сабрина сжала пальцы и обнаружила в них хрустящий от старости листок бумаги — с вязью неразборчивых букв и цифр, размазанных и выцветших чернил. И тут же ощутила, что за спиной больше никого нет. Натужно взвыл изношенный двигатель.

Город за окнами автобуса нырнул в темноту и вынырнул снова. Ещё горели фонари. В домах она нашла несколько светящихся окон, но улицы были ей незнакомы. Проплыл мимо бетонный забор с колючей проволокой по верху, мелькнул далёкий железнодорожный мост.

— Девушка, конечная!

Автобус замер в темноте. Сабрина прыгнула с последней ступеньки. Дороги под ногами не было, только влажно хлюпающее, комковатое бездорожье. Впрочем, из слов Нади, брошенных когда-то и почти забытых, она знала, что сейчас уже не важно, куда идти.

В какую сторону ни шагай, путь в тот мир всё равно только один. И он ведёт на кладбище брошенных автобусов.

Время потеряло смысл. Из темноты вынырнул тот самый бетонный забор с колючей проволокой, потом она пересекла пустырь — отросшая лебеда щекотала шею. И снова потянулся забор.

Единственный фонарь горел у ворот. Сабрина нырнула под дождь. Пятно фонарного света осталось за спиной, но она всё равно различила ржавые скелеты автобусов. Исполинский силуэт моста занял собой весь горизонт, перечеркнул небо от края до края. Створки, перевязанные проволокой, зазвенели от толчка, но не открылись. Сабрина толкнула ещё раз и подняла голову к небу, надеясь, что её услышат.

Снова капли дождя просачивались сквозь перекрытия моста, и снова барабанили по ржавым крышам автобусов.

Они сидели вокруг мёртвого костра, греясь об пепел. Кривые раны Надя спрятала под курткой. Боль постепенно притупилась, потёки воды высыхали на спине, но она всё ещё сидела, подтянув колени к груди, и боялась разогнуться.

Последним пришёл Калека. Он медленно подбрёл к костру, дёрнулся и замер в скособоченной позе.

— Он говорит, тебя там ждут, — сказала женщина-Кладбище после долгого молчания. — Пойдёшь?

Струи дождя текли по мостовым опорам, прибивали к земле порхающий пепел. Надя молчала, вытирая с лица дождевую воду. У самой границы автобусного кладбища, за забором из сетки-рабицы горел одинокий фонарь.

— Тебя там ждут, — повторила женщина, решив, видимо, что её никто не слышит.

— Вот знаешь, — сказал Смертёныш, холодным боком прижимаясь к чуть тёплой Наде. — Если бы меня кто-нибудь ждал в мире живых, я бы обязательно ушёл и больше никогда не вернулся. И ты уходи. Но я буду ждать тебя обратно. Только ты не возвращайся. Я буду ждать просто так. Уходи.

Пёс поднял морду и в знак согласия разинул акулью пасть.

Надя ощутила, как толчками пульса в неё возвращается жизнь. Ночной холод пробирался под куртку и мурашками бежал по рукам. Она испугалась.

— Слушайте, я никуда отсюда не уйду, пока Скрипач рушит мой город. И потом, разве я живая? Вы посмотрите на меня. Куда я денусь в мире людей?

Шуршал по листьям дождь. Все четверо долго смотрели на неё, и даже Калека — из-под намотанных на лицо тряпок. Смертёныш достал из кармана пригоршню семечек и хрустнул первой. В костёр полетела чёрная шелуха.

— Ты что, шутишь? — Застывшее в плаче лицо женщины-Кладбища приблизилось к Наде на расстояние вздоха. — Если бы я имела хоть один шанс вернуться обратно… Если бы хоть один из нас мог…

— Иди! — выкрикнул Смертёныш непривычно высоким голосом.

Она нервно поднялась. Пульс возвращался, и вместе с ним она ощутила холод и сырость, ощутила, как онемели ноги, как ноют ссадины и синяки. Кровь горячая — куда горячее, чем речная вода. Телу сделалось тепло от ручейков крови.

Надя пошла, ведя рукой от одного автобуса к другому. Ладонь испачкалась в серой грязи. Надя кое-что вспомнила и замерла. Полой куртки она вытерла со щеки ржавое пятно.

Она живая. Почти живая. Она всё ещё может вернуться в мир людей.

У ограды из сетки-рабицы ждала Сабрина — одинокая фигура под едва тлеющим фонарём. Их отделяли друг от друга косые струи дождя — будто нарисованные на фоне серого горизонта. Из-под капюшона куртки выбилась мокрая прядь волос, и Сабрина неловко заправила её назад. Так же неловко улыбнулась.

Надя не помнила, что означают у людей улыбки. Может, это предупреждение, как собачий оскал — не подходи. Она замерла в двух шагах, сама не веря, что вернулась.

— Эй. — Надя вышла ей навстречу, возникла из темноты и молча обняла за шею.

От неё пахло прелыми листьями и северным ветром. Так пахло только однажды, но Сабрина не хотела вспоминать те времена. От неё пахло северным ветром, но плечи — до сих пор осязаемые — под руками Сабрины чуть подрагивали.

— Тебя долго не было, — сказала она, чтобы не пересказывать бессонные ночи одну за другой. Все они поместились в паре фраз: — Скрипач крушит город. И я боялась, что он…

Фонарный свет лёг на исцарапанное Надино лицо, она поморщилась и отступила.

— Я была у него. — Она помолчала из темноты. Ветер загудел в пустых трубах. Надя нервно оглянулась и дёрнула головой. — Пойдём.

Она повела Сабрину за руку — иначе бы та заблудилась. В редких бликах света она видела злобные лица автобусов с битыми фарами вместо глаз, с раскрытыми пастями мятых капотов. Ощетинились изломанные дворники.

— Ау! Помогите. Ау, — послышалось со стороны пустыря. Голос делался тише, тише, и истаял совсем.

— Это гости, — сказала Надя, не оборачиваясь. — Дети, иногда и взрослые, приезжают сюда на последнем автобусе. Может, случайно. Или наслушавшись городских легенд. Бродят потом годами, теряют человеческий облик и остаются здесь навсегда. Искать их и выводить бесполезно. Они уже стали частью этого места.

— Ты пыталась?

Надя не ответила. Они вошли под дождь, как под купол. Капли забарабанили по перекрытиям моста и по ржавым крышам. Здесь всегда была ночь и всегда — дождь.

В темноте бледно тлел остывающий костёр. Надя села прямо на землю, скрестив ноги. Сабрина опустилась по другую сторону костра.

— Не сердись на нас. Поговори хотя бы с Антонио. После того случая он не спал ночами, сидел в кабинете. До тех пор, пока Центр стоял, конечно. Теперь от здания почти ничего не осталось. Прицельно попало снарядом. Он рухнул первым. Потом уже — университет и телебашня.

Сабрине почудилось движение за спиной — чьи-то мелкие осторожные шаги. Она развернулась, рука привычно легла на эфес меча. Никого не было. Автобусы скалили ржавые пасти.

— Не бойся, — сказала Надя из серого полумрака. — Здесь нет чужих. Что сделал Скрипач?

Сабрина тряхнула головой, вышибая из памяти картину высотки, оплетенной чёрными проводами, как лианами. Звук ломающихся перекрытий был похож на треск костей.

Ударил ракетный залп, и на окраинах города пошли трещинами стёкла. В туче пыли взметнулись в небо провода. Они истерично дёрнулись, хлестнули вслепую, сминая остатки стен. Проламывая крыши брошенных на стоянке автомобилей.

Скрипач появился из пыли — фигура, напоминающая человеческую, оглядела город поверх уцелевших крыш. Он взревел, будто загрохотал по рельсам тяжёлый поезд. Грохнул новый взрыв, отозвавшийся эхом на дальних улицах. Чёрный дым укрыл выжженное бетонное поле.

Потом говорили — на проспекте Рождественского в асфальте осталась бездонная дыра. Туда сбежал Скрипач.

— Пытался забраться на самую высокую крышу. Пока военные подтягивали к центру города тяжёлую технику, он почти добрался до верха. Но в тот раз они его прогнали.

— Они же не могут сравнять с землёй весь город, — выдохнула Надя.

Сабрина покачала головой. Невидимое присутствие за спиной раздражало, она ощущала, как существа возникают то в одном месте, то в другом, смотрят, слушают их разговор, и уходят, и возникают снова. Сабрина заставляла себя не оборачиваться.

— Я остановлю его, — сказала Надя, — я его остановлю. Только мне нужно время.

Сабрина подвинулась ближе к ней, чтобы не потерять тающую в темноте фигуру. Над костром порхал серый пепел. Его света хватало, чтобы различить траву в Надиных волосах и грубую повязку под штаниной. Чтобы ощутить присутствие других сущностей, Сабрине хватало обострённого слуха.

Автобусы окружили их со всех сторон. Минуту назад она едва могла разглядеть два или три, теперь их темноты проступало не меньше десятка оскаленных морд.

— Поговори с Антонио. Он ведь знает, как было тогда. Может, вы что-нибудь придумаете вместе. Ты ведь не думаешь, что сможешь победить Скрипача одна? Пугало не справился. Надя, посмотри на меня!

Она странно вела себя, будто забыла, как двигаются люди. Касалась губ и мочек ушей, и рассматривала свои пальцы. Сжала кулаки, разжала и вздрогнула, будто увидела что-то страшное. Опять сжала — напряглись бесцветные сосуды. Сабрина кусала губы, чтобы не выдать страха за неё.

— Прости, — произнесла наконец Надя. — Мне нельзя в мир людей. Я перепугаю всех вас. Так долго в теле сущности я никогда не была. Я забыла, как вы говорите и как… это слово… Я не могу вспомнить, как живут люди.

— Но ты ведь говоришь со мной.

Надя быстро обернулась, и на её лицо на секунду вернулось прежнее человеческое выражение. Как будто блики света легли чуть иначе.

— Разговаривать с тобой — другое дело.

— Но ты вернёшься, да? Рано или поздно тебе придётся вернуться в мир людей.

Она не ответила. Сабрина взяла Надю за руку, чтобы снова ощутить её реальность.

— Если ничего больше нельзя сделать, нужно бежать из города. Пока ещё есть пути для отступления. Многие убежали.

Надино лицо сделалось каменным. В глазах отразились красные блики костра.

— Это мой город. Я никуда отсюда не побегу.

Они замолчали. Бился о бетонные перекрытия дождь. Автобусы замерли шагах в пяти от костра, там, куда доходил бледный свет. Остановившимся взглядом Надя смотрела в несуществующий огонь.

Её голова безвольно склонилась к плечу, и руки замерли, как у оставленной шарнирной куклы — чуть не касаясь колен. Издали её поза могла показаться расслабленной — человеческой. Но вблизи было видно, как она старается быть живой — и не помнит, как это делается. Проступали грубые швы, стягивающие ту и эту реальности.

— Они чуют живых. Пойдём, я провожу тебя домой, — сказала Надя, поднимаясь.

Сабрина тоже встала. Её куртка окончательно промокла, ветер продирал до костей. Живому не выдержать такой ночи.

Перед Надей автобусы нехотя расступились. Сабрина шла за ней, заставляя себя не оборачиваться. Тишина вокруг перешёптывалась тысячей неразборчивых голосов. Когда дождь остался за спиной, и впереди возникло мутное пятно фонаря, Сабрина не выдержала.

— Антонио сказал передать тебе кое-что. Помнишь, ты спрашивала о стеклянном куполе и зале, которая под землёй? Он сказал, такое место есть. Но оно на правом берегу Совы, в старом городе. Туда, куда ведут трамвайные рельсы. Поговори с ним, ладно?

— Хорошо, — устало согласилась Надя. — Спасибо. Я скоро приду. Предупреди Антонио, чтобы не закрывал на ночь окна. Я приду, только завершу здесь одно дело.

Они шли через пустырь, потом тянулись подворотни. Старые дворы, воняющие протухшим мусором, перетекали друг в друга. Надя вела её другим путем — не тем, которым ходил автобус. Вероятно, тем, о котором не знают люди.

Сабрина вспоминала обрывки старых разговоров, от которых отмахивалась тогда. Вещи, которые иногда рассказывала Надя, казались сумасшедшими, ненастоящими. Люди не хотят верить в такое.

«Первое. Нужно встать спиной к лестнице вниз и пройти шесть ступенек, перешагнуть через седьмую. Второе — пять раз сказать «поиграй со мной». Третье — если оно захочет поиграть…»

— Мы почти вышли. Иди к свету, а там увидишь знакомые улицы. Я дальше не могу, — сказала Надя, замирая в тени осыпающейся арки. На пределе видимости горел фонарь. Сабрина с сожалением выпустила её руку, холодную, как камни набережной.

Может быть, в следующий раз она будет отворачиваться спиной к лестнице и идти, считая ступени. Если Надя захочет поиграть… Может быть, к следующему разу она потеряет всё человеческое, и даже память.

— Не бойся, — выдохнула Надя ей вслед облачком холода, как будто прочитала мысли Сабрины.

— Приходи, — шепнула она. — Я оставлю открытой форточку.

***

Пустырь у старого кирпичного завода располагался слишком далеко, чтобы до него дотянулся свет города. Ржавые остовы механизмов лежали в высокой траве, как скелеты динозавров.

— Я ищу учительницу биологии. Вы знаете её. — Надя сидела, поджав под себя ноги, на прогнувшейся крыше машины. Ночной ветер остро пах травой.

Пёс притаился тут же — из травы торчали только дрожащие остроконечные уши. Когда Надя говорила, они поворачивались к ней, как только она замолкала — в сторону города. Оттуда привычно гудели машины.

— Мы знаем, — сказал мальчик-Смертёныш. Его тёмная тень скорчилась на бетонных плитах, поросших мхом, напротив Нади — на другом краю поляны. Детский голос задрожал в привычной тишине. Зажатая в руке пригоршня семечек таяла, падала в траву чёрная шелуха.

Он был худой до изнеможения — был бы человеком, давно бы умер. Старая, слишком большая куртка хлопала от ветра.

В третьей стороне поляны, в тени деревьев, стояла бледная женщина в длинном платье, подол которого был весь перемазан кладбищенской грязью. Она, как кукла, брошенная кукловодом, замерла, опустив голову и руки. Её окружало марево тихого унылого пения.

Она дёрнулась и посмотрела на Надю. Лицо — мраморная маска с выражением бесконечного горя.

— Зачем тебе учительница?

— Вы не хуже меня чувствуете, что происходит с городом.

Пёс нервно дёрнул полупрозрачными ушами.

— Просыпаются те, кто давно спал, — кивнул Смертёныш, выплюнув чёрную кожурку.

Надя обернулась в сторону города, туда, где в небе стояло жемчужное марево от подсветок и фонарей, и долго молчала, прислушивалась. Где бы ни был сейчас Скрипач, он вёл себя очень тихо. Он научился превосходно скрываться ото всех.

— Да. Тот, кто вырос под городом, копит силы. Я была там, и я видела. Он готовится к войне. А учительница — единственная способна остановить его.

— Хозяйка города, — тихо подтвердила женщина-Кладбище. Подол её платья волновался от несуществующего ветра. — Пусть она вернётся. Тогда мы пойдём в бой. Лишь бы было, за кем идти. Против нас всех он не выстоит. Потому что на нашей стороне будет хозяйка. Потому что город всё ещё принадлежит нам. Нам. Не ему. Пусть только она вернётся.

Они замолчали — четыре нечеловеческие сущности в темноте заброшенного завода.

Надя вздохнула, утыкаясь лицом в колено. В темноте перед глазами она мысленно рисовала план города и думала, где теперь искать Вету, если всё и так обыскано вдоль и поперёк. Если даже Скрипач не знает, где она, и всё они, как заведённые, повторяют только: «Она ушла».

Со стороны разбитой дороги послышался шум — шаг и долгое подволакивание, потом опять тяжёлый шаг, и снова — будто кто-то волочил по земле мешок, набитый сеном.

— Калека пришёл, — сказала женщина-Кладбище. — Он всегда опаздывает.

Он вышел из-за деревьев — лицо было замотано чёрной тканью, под которой угадывался провал, руки почти истлели. Он шёл медленно, замирая после каждого шага, повисая в позе старого огородного пугала. Надя боялась думать о том, как сильно сдал он за то время, пока её не было.

— Может, он знает, где хозяйка, — голос Смертёныша зазвенел на высоких нотах.

Калека замер у четвёртого края поляны, так что Надя и Пёс оказались прямо напротив него. Его изуродованные ноги дрогнули в коленях — скомканное подобие поклона обозначало приветствие. В странном жесте дёрнулись остатки рук.

— Он боялся, что исчезнет, не увидев тебя ещё раз, — перевела женщина-Кладбище.

— Я поняла, — отозвалась Надя и судорожно вцепилась в ржавый металл, нагибаясь вперёд. — Как ты? Я могу помочь?

— Мы ищем учительницу биологии, — живо перебил её Смертёныш. — У тебя лучший слух в городе. Может, ты слышал её?

Калека повернул к нему провал лица. Чёрная тряпка задралась от ветра. Она, в общем-то, была не нужна ему, она требовалась только затем, чтобы не пугать Надю.

Надя была почти человеком, застрявшая на грани между живыми и не-мёртвыми. Они берегли её чувства и относились чуть снисходительно, протягивали мысленные руки, если она падала, переводили неслышимые голоса и грели не-живым дыханием, если по ночам она замерзала.

Калека дёрнулся всем телом сразу.

— Он не слышал её, — грустно сказал Смертёныш. Всклокоченная голова над воротником куртки задёргалась, как отцветший одуванчик под ветром. — Слышал, как Пугало дрался со Скрипачом. Слышал, как под городом роет хода мёртвый поезд. Но хозяйку он не слышал. Тогда мы сами будем искать.

— Вот бы она вернулась, — монотонно запричитала женщина-Кладбище. — Тогда мы пойдём в бой. Лишь бы было, за кем идти. А хозяйка должна нас защитить. Невозможно, чтобы было иначе.

Надя громко вздохнула, обрывая кладбищенское пение.

— Есть люди, которые тоже ищут её. Они хотят остановить Скрипача. Может быть, они что-нибудь знают.

— Люди никогда ничего не знают, — насмешливо скривился Смертёныш.

Женщина-Кладбище осуждающе покачала головой. По траве прокатился тихий ропот. Мальчик вскочил на ноги, сжимая пальцы в кулаки, Калека закачался, переступая с ноги на ногу. Наде тоже пришлось подняться. На своей крыше она разом сделалась выше остальных.

— Мы сделаем так. Сначала мы спросим у людей, что знают они. Если ничего не выйдет, мы пойдём искать её сами. Ваш слух лучше, чем у меня, поэтому вы будете искать её в новом городе. Разделим улицы поровну, позовём всех, кого сможем позвать. А я пойду на другую сторону реки, в старый город. — Она замолчала и сжалась от собственной смелости. — Там я ещё не была.

— В старый город? — вскрикнул Смертёныш. Шумно заработала турбина где-то в мёртвом остове завода. Вхолостую завращались огромные лопасти, но порыв ветра изошёл на нет, и лопасти двигались всё медленнее, пока не замерли окончательно.

Пёс вскочил на лапы — тонкий полупрозрачный силуэт поднялся над травой. Пасть беззвучно распахнулась, обнажая ряды клыков.

— Никто из нас там никогда не был, — произнесла женщина-Кладбище за них всех. Калека покачал головой, и она поправилась: — Очень давно не был.

— Потому я туда и пойду. — Надя сползла с ржавой машины в траву. Земля мягко прогнулась у неё под ногами. Немигающие глаза Пса оказались напротив её глаз. — Я перейду через мост и просто постою на набережной, послушаю город. Ничего страшного.

Пёс не шевельнулся.

— Ты не можешь пойти со мной. В случае чего я притворюсь человеком, а ты?

Надя поправила ремни, перетягивающие грудь. Они ещё неплохо держались, хотя ржавчина безвременья начала разъедать пряжки. Связка амулетов вся почернела и превратилась в бесформенный комок металла и пластика. Надя стянула шнурок через шею и бросила в траву — всё равно теперь они бесполезны. Когда она вернётся в обличье человека, она соберёт новую связку. Если вернётся.

***

Фонари на обочине не горели, но трасса была прямая, как стрела. С пути не собьёшься. Всю дорогу от города Сентябрь громко мяукал, заглушая тихо играющее радио.

— Всё хорошо, — бормотал капитан, не отрывая взгляда от дороги. — Всё хорошо, успокойся. Часа три-четыре, и мы будем на даче. Ты же любишь дачу, да? Любишь?

В багажнике перекатывались туда-сюда наскоро собранные вещи. Кто бы успокоил его самого. В оставшемся далеко позади городе опять глухо бухнуло, в подсвеченное небо взвился фонтан искр. Он видел в зеркале заднего вида — стая оранжевых светлячков. Кот испуганно замолчал.

Капитан на мгновение прикрыл глаза, возвращая себе прежнее безразличие. Часа три-четыре, и всё кончится.

На трассе перед машиной ему вдруг почудилась аморфная тень. Радио охрипло, фары погасли, и несколько долгих секунд машина летела в кромешной темноте. Капитан ударил по тормозам — машина взвизгнула и вылетела на обочину, вонзившись бампером в чёрные кусты.

Включились и заелозили по ветровому стеклу дворники. Он чертыхнулся, повернул ключ зажигания. Двигатель взвыл на холостых оборотах.

Капитан почувствовал, как звереет, дёрнул ключ ещё раз — и опять бесполезно. Истерично и коротко мяукнул Сентябрь.

— Пришибу, — пообещал капитан и толкнул дверцу.

Он не успел выйти — на стекло по ту сторону ночи легла бледная ладонь. Капитан успел различить грязь, въевшуюся в линию жизни, и полулунную черноту под ногтями, когда рука поползла вниз.

В темноте проступило мальчишеское лицо — черноглазое, худое и тоже грязное.

— Демоны его знают, что, — сквозь зубы пробормотал капитан. — Что ещё за бродяжка? Пошёл вон!

Сначала он не понял, откуда ребёнок на пустыре за городом, потом вдруг дошло, и в затылке сделалось холодно.

— Выходи, — сказал мальчик. Стекло ещё не было опущено, но голос прозвучал, как будто над ухом.

Капитан щёлкнул блокировкой дверей и мёртвой хваткой вцепился в руль. Взвыл и наконец завёлся двигатель. Машина дёрнулась, задом выползая на трассу. Придорожные кусты и белое мальчишеское лицо потонули в темноте.

— Идите к демонам, твари, — выдохнул капитан.

Под колёса уже легла трасса, когда стрелка спидометра ухнула ниже нуля. Машина безвольно покатилась к обочине, и впереди, в побледневшем свете фар, возник ещё один силуэт, повыше мальчишеского.

Руки легли на бампер машины. Она подняла голову, и капитан узнал осунувшееся лицо, коротко остриженные волосы. Узнал чёрную майку на тонких лямках и армейские брюки.

— Выходи, на пару слов, — сказала девушка и не по-человечески дёрнулась, как будто хотела отереть щёку о плечо. Он вспомнил — её звали Надя.

— Пошла вон, мерзкая тварь.

Он вжал в пол педаль газа. Одной рукой вцепившись в руль, другой капитан вывернул бардачок. Табельный пистолет свалился на пол, туда же полетела забытая пачка сигарет, ворох скомканных бумажек. Машина рванула вперёд, с хрустом врезаясь в заросли шиповника. Человек не успел бы отойти с дороги, но глухого удара не последовало.

Теперь девушка стояла чуть в стороне, и рядом с ней возникла тонкая четырехпалая тень. Ему вслед угрожающе разинулась алая пасть. Машина запрыгала по кочкам бездорожья. Капитан чудом ухватил пистолет и выпрямился.

Дорога потерялась из виду, но его это не волновало. Сейчас нужно — просто сбежать, убраться подальше. Лишь бы они не успели его окружить. А выяснять, куда заехал, он будет позже. Днище машины проскребло по земле. Мелькнула затравленная мысль: «Скорее бы утро». Но до утра было далеко, невыносимо далеко.

Если бы неделю назад он знал, кого допрашивает. Но он узнал гораздо позже.

Его всё-таки окружили. Машина вильнула между чёрными силуэтами деревьев, и фары вырвали из темноты очертание ещё одной фигуры — скособоченной, жуткой, с рваными тряпками вместо лица.

— Брось это, бесполезно, — сказали над ухом.

Впереди из темноты возникли заросли кустов, и вспыхнувшие фары высветили гравий обочины. Машина рухнула одним колесом в глубокую выбоину, взвыла в последний раз и встала.

Капитан закрыл глаза и выдохнул, возвращая себе последнюю каплю спокойствия. Он сжал в руке пистолет. Дверца поддалась легко, даже не хлопнула за спиной. Он вышел, пробуя неверными ногами землю. Сентябрь молчал, забившись в самый угол корзины. Мог бы выбраться, наверняка бы забился под сиденье.

Снаружи оказалось очень свежо, и отчётливо шуршала под ногами сухая степь.

— Доброй ночи. Не узнал? — сказала Надя.

Капитан поднял руку и выстрелил, почти не целясь. Промахнуться с такого расстояния было бы позорно, и он не промахнулся. Пуля вошла ей в плечо, ударной силой Надю развернуло на месте. Она коротко вскрикнула, но устояла.

Выстрелить во второй раз он не успел: из зарослей вперёд метнулась тонколапая тень. Из алой пасти на капитана пахнуло кладбищенской гнилью. Его сшибло с ног. Лапа, тяжёлая, как могильная плита, надавила на грудь. Он захрипел, но перед тем, как выронить пистолет, успел выстрелить ещё раз.

Бесполезно — пуля вошла прямиком в пасть, но зверь только клацнул зубами. В спину капитану ткнулась коряга, акульи челюсти схватили воздух у самой его шеи. Они завозились на сухой траве, как две взбесившиеся собаки.

— Тише, не убей его, — прозвучало сверху.

Четырёхпалая тварь замерла и подняла голову на звук. Капитан попытался встать, но не смог — могильная лапа прижимала его к земле. К ним подошла Надя. Автомобильные фары всё ещё горели, потому он разглядел её взъерошенные волосы, обломанные ногти и бескровную рану на левом плече.

Надя поскребла её пальцами, досадливо сморщилась.

— Мы всего лишь хотели поговорить.

Он не ответил. Всем телом ощутил, как подрагивает под спиной земля — подошли остальные, и все замерли вокруг. Чёрный горбатый силуэт встал в его ногах. Чуть ближе подобралась женщина, её подол стелился по земле туманом и пах холодной водой. Мальчишка присел рядом и заглянул капитану в лицо.

— Мы поговорить хотели, а ты дерёшься, — тонко взвизгнул он и выплюнул горстку чёрной шелухи.

Мальчишка убрался в темноту, и на первый план опять вышла Надя. Она опустилась на корточки, улыбнулась почти по-человечески, если только люди умеют улыбаться с пулей в плече.

— Мы ищем учительницу биологии. Вету. Хозяйку города. Только не говори, что ничего о ней не слышал.

— Убери… своё… животное… — прохрипел капитан. Руки панически скользили по влажной земле, ища опору понадёжнее. Трава вырвалась с корнями, с комьями чернозёма, и до пистолета было не дотянуться.

Надя перевела взгляд на собаку, они поняли друг друга без слов. Тварь соскользнула с него и ушла в темноту, как будто её никогда не существовало. Дышать стало легче. Капитан сел на землю, схватился за грудь. Горло изнутри рвал кашель.

Ломая в пальцах сухую травинку, Надя ждала ответа. Капитан окинул её взглядом — слишком неудобная поза, чтобы нападать или защищаться. Повалить её на землю не составило бы труда. Главное — выбрать момент для удара. Он скривился:

— Удачи вам. Жаль, ничем не могу помочь.

Надя снова улыбнулась, глядя мимо. Капитан уже сомневался, что улыбка у них означает дружелюбие. Может, всё наоборот. Может, их улыбка — как злой оскал собаки, как предупреждение — не подходи.

— Тут недалеко есть брошенный завод. Я нашла там глубокий колодец. Хочешь, покажу? Мы подождём, у нас много времени. Целая вечность. А у тебя? У тебя много времени в запасе?

Её слова вырывались облачками холодного воздуха, пахнущего кладбищем, так близко, что капитан отвернулся. Невинное движение — сменил позу. Надя была слишком беспечна — никак не отреагировала. Тогда он решил, что пора, и рванул в сторону, уходя сразу от акульих зубов и чёрных ссохшихся рук калеки.

Собака бросилась снова — каменный череп едва не влетел ему в грудь. Капитан увернулся и ударил сам. Рука онемела от боли, но и тварь отнесло в сторону метра на два. Мальчишка кинулся на него, оглушая истошным визгом. В слепой драке они осели на землю.

Капитан вывернулся, опять вскочил на ноги. По лицу текла кровь, уже неясно, чья. Ему важнее было сбежать, а не победить. Победить их всё равно невозможно, против них нет оружия, и не работают привычные методы.

Он поскользнулся на траве, на пустом месте, как будто кто-то поставил подножку, и едва не упал, впечатавшись лицом в капот машины. До ручки оставался шаг, когда сзади знакомо хлопнуло. Ноге сделалось горячо, капитан даже не сразу понял, как больно. А когда понял, уже сполз на землю. Голень запульсировала ручейком крови. Как со стороны он услышал собственное тяжёлое дыхание, и всё, что смог — перевернуться на спину.

Надя направила пистолет ему в грудь. Её рука не дрожала.

— Не думай, что такой уникальный. Пока я у вас сидела, я кое-кого запомнила. Так что сейчас мы убьём тебя и пойдём к твоему начальству. Ваша контора отлично защищена, но вы не сможете скрываться вечно. Вот ты уехал на ночь глядя. А полковник Романов уже дома. Его дом за городом. Красивый особняк из красного кирпича. Я чувствую. Мы чувствуем. Мы спросим про учительницу у него. А если он не ответит, мы пойдём к следующему. Кто-нибудь обязательно проболтается.

Он нервно перебил её исповедь — слова рвались наружу сами собой.

— Учительница была в подземке. В старой подземке, в заброшенных тоннелях.

Надя покачала головой. Фары погасли, и степь накрылась абсолютным мраком. Теперь он не видел их лиц, но так было даже лучше. Зубы и так выбивали дробь, и капитан ничего не мог с собой поделать.

— Это я и без тебя знаю, — сказала Надя из темноты. — Скажи, куда она ушла потом. Ну как, вспоминается?

— Я не помню.

Она в голос усмехнулась. Со всех сторон зашуршала высокая трава.

— Я хоть и мерзкая тварь, а стрелять умею, и в темноте вижу лучше тебя.

Его голос безвольно сорвался на крик.

— Меня не посвящали в такие подробности! Я знаю только, что она была в подземке, а потом ушла оттуда. Тогда приборы начали сбоить. Я слышал, что она появлялась на набережной, потом в старой школе, потом у реки, где раньше был мост на правый берег. Потом она пропала. — Капитан задохнулся — горло сжало как будто в тисках. Проталкивая в лёгкие глоток воздуха, он попросил: — Отпустите.

Надя пробормотала что-то, обращаясь к своим спутникам. Ей в ответ степь зашептала, заколыхалась со всех сторон. Они переговаривались на своём нечеловеческом языке, опять сбившись в кучу.

— Где был мост на правый берег, — повторила Надя. — Только ты не прав. Мост есть там до сих пор. Если правильно смотреть. Краем глаза.

Пистолет упал ему на грудь.

— Мы тебя отпускаем.

Трое медленно двинулись к ней. Мраморная маска женщины-Кладбища заблестела от влаги.

— Прощай, — сказала она. Края мраморного рта не двигались.

Надя провела рукой по потрескавшимся губам. Человеческое тело плохо переносило её ночные прогулки. К такому нельзя привыкнуть.

— Погодите со мной прощаться. Эта ночь на исходе, но следующей ночью мы нанесём визит в старый город, а потом встретимся у старого завода. А вы пока что — собирайте всех, кого можете собрать. У нас нет времени. С каждой минутой Скрипач сильнее.

Они кивнули. Калека ушёл, но земля ещё долго вздрагивала от его шагов. Куртка Смертёныша мелькнула за деревьями и растворилась в темноте. Дольше всех задержалась женщина-Кладбище. Дыры в маске, которые были вместо глаз, долго не выпускали Надю.

— Прощай, — сказала женщина-Кладбище и тоже ушла прочь, ступая поверх травы.

Надя обернулась: Пёс остался рядом с ней.

— Не уйдёшь? — спросила она, заранее предрекая ответ.

Узкая морда приблизилась вплотную, обдала запахом городских пустырей.

— Тогда пойдём в старый город вместе, — кивнула она и зашагала по пояс в траве, ссутулив плечи, как будто по-прежнему чувствовала холодный ветер, хотя тело сущности вряд ли могло что-то почувствовать. Она ощутила, как Пёс идёт следом.

Форточка на втором этаже была открыта. Надя побродила вокруг собственного дома, собираясь с мыслями. Пёс глянул понимающе и улёгся в тени крыльца — эфемерное тело слились с полумраком.

Фонарь озарял всю лужайку перед домом, и даже старые яблони, а Надя проскользнула по теням деревьев. Она опасалась выходить на освещённые участки, хотя все соседи прятались по домам. Не лаяла даже соседская собака.

— Так жалко. Яблоки осыпаются и гниют в траве.

Она выронила на покрывало два самых лучших, самых ярких яблока. Сабрина сидела на нерасправленной постели, скрестив ноги, не раздетая — по прежнему в уличных брюках и чёрной майке. Распущенные волосы спускались по спине почти до самой поясницы.

— Завтра я иду в старый город, — сказала Надя.

— Я всё равно не смогу тебя отговорить.

Надя взяла из-под зеркала расчёску и вернулась к кровати. Нити фонарного света запутались в волосах Сабрины. Надя опустилась на покрывало за её спиной и провела расчёской по волосам. Рыжие искорки посыпались на покрывало и затухли там. Ей так нравились волосы Сабрины, скользящие между пальцами, как лучи лунного света.

— Что, если ты никогда не вернёшься к живым? — спросила Сабрина, не оборачиваясь. Так было легче — говорить, не видя лица. — Ведь даже если мы победим Скрипача, ты можешь не вернуться. Ты хочешь этого?

Гребешок замер в руках Нади. Она боялась таких вопросов.

— Я не знаю.

Сабрина помолчала, осторожно впитывая её прикосновения. Ледяные Надины пальцы понемногу отогревались.

— Если ты решишь остаться там, пообещай мне одну вещь. Ты сама говорила, что сущности подчиняются строгим правилам, я помню. Они не врут и всегда выполняют обещания. Даже если ты начнёшь терять память, обещания останется в тебе навсегда. Пообещай, что в седьмой день каждого месяца будешь приходить на крышу старой больницы. Я буду ждать тебя там. Седьмое число каждого месяца, пообещай.

— Обещаю, — чуть хрипло отозвалась Надя. — Но я вернусь.

Сабрина подалась назад, вслепую касаясь её руки — холодной кожей к холодной коже. Человеческие прикосновения — к арматурному каркасу Надиного тела. Она судорожно втянула воздух и развернулась, так, чтобы видеть глаза.

— Нет. Я знаю, ты можешь не вернуться.

Надя сгорбилась, собирая на покрывале лунные искры. Она бы сохранила их во внутреннем кармане куртки, чтобы оттуда всегда исходило тепло. Слова не шли на язык — никакие.

— Ты ведь знаешь, пока ты меня ждёшь, я могу вернуться в мир живых, — сбиваясь, произнесла наконец Надя. — Пока кто-нибудь ждёт, ещё не всё потеряно.

Лунные искры сыпались из дрожащих рук, но она собрала все, до последней. Сабрина наблюдала, как будто в мире не осталось ничего, кроме скомканного покрывала и лунных искр.

— Я хотела бы отдать тебе всё своё тепло.

— Но тогда тебе самой ничего не останется, — слабо улыбнулась Надя.