Пролог: Монетка на счастье.

Море билось о скалы.

Большое, светлое, всезнающее. Холодное. Бескрайнее. Спокойное сегодня — даже облака отражались в ребристой поверхности, а чайки молча кружили над пустынным пляжем, лишь изредка сотрясая воздух резкими хриплыми криками.

Северное море — краса и гроза Уумара.

Это особенное ощущение — идти по жемчужному песку, когда языки пены лижут ноги, а в лицо ударяет солёный ветер дальних странствий. Это особенное наслаждение — ощущать рядом живую силу. Море — живое, оно смотрит на тебя, с интересом, иногда с сочувствием, шепчет, а ты не понимаешь, кричишь обидные слова, пинаешь ногами снежные клочья, злясь на самого себя и на весь мир.

А море — смотрит. Ему любопытно. Ему смешна твоя злость и чудны слёзы. Оно уже видело многих, похожих на тебя, суетных, нервных, чего-то жаждущих, именно сейчас, мгновенно, немедленно, стремящихся к далёкой и манящей цели, к власти, к славе, к мечте и к счастью. Кто из них добился своего? И ты уйдёшь отсюда, таким же, каким явился чтобы расправить крылья, чтобы лететь к Солнцу, чтобы падать на острые камни, чтобы — возможно, прийти сюда снова, опуститься на влажный песок и смотреть, смотреть в пляшущие о берег волны, и вспоминать, и пытаться понять то, что произошло, и сожалеть. Сожалеть о своей суетности, страстности, торопливости, о том, что прожил жизнь так, как прожил, а не так, как собирался, о том, что мечты, разбившиеся в прах, в сущности ничего не стоили.

Смешно. Мечты, они никогда ничего не стоят и почти всегда разбиваются в прах. Неважно благородный ли ты романтик или тщеславный корыстолюбец — всё будет иначе, чем представлялось; судьба любит бить по самым больным местам. Ничего, может статься, ты ещё научишься подниматься и, даже если сломанные однажды крылья больше не унесут тебя ввысь, тебе останется бесконечность земных дорог, и серая пыль под усталыми ногами, и колдовские ночи в свете уумарских звёзд, и неожиданные встречи, и треск веток в случайном костре. Дорога вынесет всё: разбитую жизнь, израненную душу, тёмное прошлое — в неё можно укрыться от любого фокуса судьбы, сменив пепелище былых надежд на лишения вечного пути...

— Всё сочиняешь свои сумасшедшие истории, старый шарлатан! — раздался за спиной насмешливый голос. — Всё пытаешься услышать подсказку в шуме волн да высмотреть новый затейливый сюжет в полёте чайки?

Он обернулся.

Он сидел на песке лицом к морю, и ветер трепал длинные седые волосы и ветхий, давно потерявший всяческий цвет плащ, и раздувал широкие рукава потёртой рубахи, и разглаживал морщины на узком лице. Одежда его была покрыта пылью, а стёртые каблуки сапог говорили о долгих вёрстах, пройденных на своих двоих. Плащ его задубел от морской соли, а кожа была покрыта загаром и старыми шрамами. Рядом валялись узел и длинный посох белого дерева.

Перед ним стояла женщина в сером. Подойдя ближе, она откинула с лица капюшон. Она была чем-то похожа на него: та же отрешённая уверенность в собственной силе на обветренном лице, всегда готовые улыбнуться тонкие губы, перевитые узкими ремешками седые косы, широкий плащ и грубые дорожные сапоги.

Только его взгляд обжигал неуёмной страстью к жизни, кипящей в худом теле, а она… улыбалась устало, и глаза её лучились спокойным светом давно пережитого. Она внимательно посмотрела на него, словно пытаясь уловить нечто ускользающее.

Море тоже смотрело — на них обоих — шептало что-то в прибрежный песок, в белые камни, а над ним всё так же кружили чайки. Казалось, если чуть-чуть задуматься, раствориться в ритме этого полёта, то непременно поймешь его суть, нечто большее, чем может знать человек.

… А она всё-таки пришла. Этому удивлялось даже Море, всевидящее и многомудрое. Она смотрела — и не осуждала, а словно бы спрашивала что-то, о чём боялась сказать вслух.

— Изменился? — усмехнулся он, прервав молчание.

— Нет, — она пожала плечами. — Просто… Видела я у тебя уже такое лицо… однажды.

Он поднял с узла искорёженную шляпу и надел, надвинув на глаза.

Она обошла его кругом и села у его ног.

— Милранир, посмотри на меня, пожалуйста.

Слова повисли в воздухе.

Она протянула руку — сверкнули янтарные браслеты — но он ловко шлёпнул её по запястью.

— Глупости. У тебя всё такие же прекрасные глаза, как и тогда. Помнишь?

Она улыбнулась. Она всё-таки сбила его шляпу на песок.

— Помню. Только глаза эти слишком многое видели с тех пор.

Голос у неё был молодой, мягкий — но очень глубокий, напряжённый от тщательно скрываемой силы. У него — ярче не голос, а взгляд — тёмное пламя под седыми бровями, тайный огонь иного бытия, запертого в смертную оболочку.

— Море тоже видело, — сказал он. — Но оно не перестало от этого быть морем.

Она тряхнула головой, зазвенели серебряные колокольцы в волосах. Он многое бы мог ещё сказать ей. Она многое могла бы прочесть в его глазах, но он смотрел поверх её плеча, на серые волны, сливающиеся низким перламутровым небом под его взглядом. Он мог бы всё провернуть сам — благо не впервые. Всё бы совершилось хорошо. Он бы не ошибся, а если бы ошибся, то непременно бы дал им загладить его ошибки.В этом была вся прелесть… Но ему необходима была она. Он не мог это объяснить даже самому себе, просто острая необходимость, чтобы всё вышло именно так, как могла пожелать лишь она, вдруг пришла к нему во сне… Такие вещи всегда случаются во снах, в грёзах, в бреду.

— Как жизнь, Пророчица? — просто спросил он.

— Как всегда, — тихо отозвалась она. — Как всегда с тех пор. Я не придумываю сказок, как ты, и не могу удержаться на кромке памяти, как Мэллэ. Я иду по дорогам Уумара, нигде не оставаясь дольше, чем нужно, чтобы привыкнуть, а им, чтобы принять меня такой, какая я есть. я пою старые песни, рассказываю тысячи раз всё те же истории. Мне странно, что меня до сих пор слушают...

— Ха! Ты ещё удивляешься! — воскликнул Милранир. — Безумцев всегда слушали. Мы были всегда: нас называли святыми, демонами, юродивыми и шутами...

— Но поступали по— своему!

— Конечно. Конечно, они поступали по-своему. Они же люди! Наше дело быть рядом, их — совершать ошибки, каяться, оступаться снова!

Она запрокинула голову, закрыла глаза. Несмотря на совершенно седые волосы, она выглядела совсем молодой, но усталой, многое повидавшей, многое вынесшей на собственных плечах.

— Ладно, старый безумец, — сказала она наконец, — ты позвал меня сюда после стольких лет. Ведь не для того же, чтобы...

— Именно для этого.

— Милранир!

— Продолжай рассказывать. Мне очень нравится слушать твой голос.

Она закрыла побледневшее лицо руками.

— О, Милранир… Ну хорошо, я попробую. Фэсса Кайракэ совершенно непреодолим теперь. Люди потеряли остатки терпения и отказались от надежды, слабой и зыбкой и дотоле. Кеорийцы озлоблены, их ненависть уже пробудила Древние Силы Земли, а кому, как не тебе, знать насколько это опасно.

— Где ты была всё это время? — глаза старика сверкнули. — В Кеории? С бунтовщиками?

— Везде. Так было всегда, с тех пор как...

— Ты видела их?

— Порождения земной крови? Феарров? — она закусила губу, помолчала немного и кивнула. — Да. Да, да, да, будь я не Мйатэа Маварэ, если это не так! Они — ужасны, Милранир, они гибельны! Мы падаем в очень глубокую пропасть… С их появлением йалэди совсем отказались от Уумара и почти что прокляли людей, ты понимаешь, что это значит? Я сама уже не раз думала...

— Да ты что! — старик неожиданно расхохотался. — Значит, я зря трачу на тебя время, отступница?

Она вздрогнула. Впилась в его длинную фигуру взглядом.

— Это я — отступница? — медленно проговорила.

Он вскочил, подбежал к морю и, по колено войдя в серебристую воду, развернулся лицом к берегу, закричал:

— Ты! Именно ты, великодушная девочка моих снов! Что? Тебе надоело? Ты устала — смеяться и плакать, устала от ежедневной волокиты земных путей и вполне человеческих страданий?

— Я устала от невозможности что-либо изменить.

— Вот! — Милранир раскинул худые руки. — Для этого я и позвал тебя!

— Для чего? — упрямо спросила она, покачав седой головой.

Он быстрым шагом подошёл к ней.

— Для сказки! — он хлопнул в ладоши и сделал полный разворот на каблуках. — Для безумной истории, сумасшедшей игры! Для новой легенды, сожри тебя дракон!

— Подожди, Милранир, ты предлагаешь...

— Молодец девочка!

Он смеялся. Она прижала тонкие пальцы к вискам, колокольцы в косах снова жалобно зазвенели.

— Ты окончательно сошёл с ума. Ты же… Неужели ты не мог позвать для этого кого-нибудь другого, памятуя о...

Он наклонился, поднял что-то с земли.

— Дай руку. Раскрой ладонь.

Она повиновалась. Он накрыл её руку своей.

— Что это?

— А ты не понимаешь? — он усмехнулся. — Это песок. Он таким был много лет и будет ещё, если не случится чудо. Придёт однажды старый сказочник и придумает, что песок этот — пепел погребального костра великого витязя или прекрасной девы, мимохожий менестрель сравнит здешний ветер с нежной лаской женских рук, и всё здесь станет иначе.

— Но не лучше ли песку оставаться песком?

— Не лучше, — отрезал Милранир. — Ты со мной или как?

— Чего ты хочешь?

— Я же сказал — сказки. Люди озлоблены? Люди изверились? Так вернём же им жажду чуда, ведь мы — безумцы, бродяги, юродивые — можем это сделать. Мы создадим им новую легенду, мы снова покажем им, как возможно — жить, то, что они давно забыли — о себе же! Любовь, мужество, воинскую доблесть, подвиги… Смех и слёзы наконец! Счастье, которому они отказали в праве на существование и которое скрывалось в самых неожиданных вещах!

— Понимаю. Ты ведь, — она горько улыбнулась уголком рта, — не в первый раз.

— И ты.

— Это не одно и то же.

— Не одно, — песок медленно просачивался между их сплетёнными пальцами, взгляды скрестились. — Я предлагаю тебе не играть самой в осточертевших твоих масках, на редкость дурацких, как мне кажется… Я не прошу тебя сменить дорожный посох на обоюдоострый меч и броситься на поиски несуществующих сокровищ, — она отвернулась, — Не нужно больше брать на себя чужие ошибки и успеть всё на свете. Мы просто сочиним сказку...

— О чём? — Милранир снова расхохотался.

— Зря радуешься, — она всё же отняла руку и отошла на пару шагов. — Я ещё не согласилась.

— Согласилась, согласилась… Но это как раз неважно. О чём сказка? А о чём бывают сказки? О жизни и смерти, о дружбе и любви.

— И ты думаешь, это будет им интересно? — недоверчиво спросила она.

— Людям? Конечно. А о чём бы хотела ты?

— Я? — она тоже попробовала засмеяться. — Забавный вопрос.

— Так о чём? — он опять стоял в воде и размахивал длинными руками.

Она замялась. Потом подбежала к нему.

— О мечтах. Об их достижении. О взлётах и падениях. О сломанных крыльях, о долге и чести, подвигах и приключениях, благородстве, тысяча бешеных кошек тебя раздери, Милранир!

— Вот! — крикнул он, падая в пенистые волны. — Именно потому это будешь ты, а не Гест или Кьартах, только ты!

Она кусала губы. Языки пены лизали её ноги в пропылённых сапогах, а ветер рвал плащ. По-прежнему кричали чайки. Милранир на коленях стоял в воде, и время от времени его накрывало с головой. Ему было безудержно весело. Они стояли друг против друга, и серым сводом нависло над их головами небо.

— Но я не умею так, — прошептала она.

— Ты просто не пробовала.

— Хорошо, хорошо, безумец, — скороговоркой сказала она, — рассказывай, чего ты хочешь, старый хитрец, ведь ты не отпустишь меня иначе...

— Не отпущу. Мы с тобой волшебники. Мы сыграем с тобой на всё, что имеем, сыграем от души, оставляя себя в каждом повороте — сюжета, как ни смешит тебя это слово. Мы взбудоражим этот затхлый омут, обиталище забывших, что такое настоящая игра — жизнь! Мы заставим Уумар сотрясаться под шагами его новых героев. Людям необходимо иногда терять землю под ногами, чтобы дальше — лететь!

— Или падать, Милранир, — едва слышно сказала она.

Он вскочил на ноги, метался по песку, не обращая внимания на её слова. Он орал во всё горло и хохотал. Он строил воздушные замки, рисовал неосуществимые планы, которые сам же высмеивал. Он вспоминал былое и пел старые песни, вызывая в памяти всё то, что Пророчица долгие годы — века! — старалась забыть. Он делал это нарочно. Она была похожа на птицу, лишённую крыльев. Он жалел её. Он хотел ей помочь, так ему казалось.

Она подошла и положила руку ему на плечо.

— Я обыграю тебя, старый фокусник. В твоей же игре.

— Это было бы прекрасно, — кивнул он.

— Люди будут плакать и смеяться, любить и ненавидеть по нашему желанию… — Ты считаешь это неправильным? Нечестным, кощунственным, циничным?

— Да, — она пожала плечами и укрыла лицо капюшоном. — Но я всё равно обыграю тебя.

Он отвернулся к морю, дав её возможность медленно уйти прочь. Из— за низких облаков показалось яркое солнце. Золотистые лучи коснулись запрокинутого лица Милранира. Он улыбался. Всё всегда случается только так: она пришла, она согласилась. Ему нравилась собственная способность зажигать души неожиданными стремлениями. Это казалось занятным. Это со временем превратилось в смысл его жизни, и он торжествовал сейчас. Снова светило солнце — для него и для тех, кто разделит с ним его путь. Снова спустится на землю тьма и придут герои, дабы развеять её — снова. будут схватки, горячие сердца и буйные, хмельные молодостью головы, и прольётся кровь, смешиваясь с вином да несмытой виной, и самые пустые глаза вдруг загорятся неподдельным интересом, и исчезнут отупевшие от будней, унылые, обречённые лица… Он смеялся. Он предвкушал предстоявшее. Он смаковал — ожидание. Это было пришествие нового дня. Начало. А начало всегда означает лишь то, что всё ещё впереди, а, значит, оно всегда прекраснее самого счастливого конца.

И это было замечательно.