5. Дочь Чёрной Каньи. Цветок Яшмета.

Нэриаэаренна.

659г.

***

Рони и в самом деле приходила каждый день, упрямая, решительная. Усаживала сестру греться на солнышке, расчёсывала и заплетала медные косы, помогала Карнариэ купать и переодевать больную. Приносила цветы и ленты, развешивала на стенах собственные немудрёные картины — словно всё это могло хоть как-то помочь. Ей — не мешали. Её заботы о сестре — только больше привлекали к ней сердца.

В Яшмете всё чаще поговаривали о том, что красавице-каннке не так долго осталось жить в отчем доме, её ждала другая, более величественная судьба, и — об этом не без гордости — она казалась достойной её, как никто другой. Если уж небеса одаривают — то не скупятся. Всё было в Ронье Эмметской: совершенство лица и тела, озарённое красотой души, ровным внутренним светом — без бурь, метаний и надрыва. Её — любили. А она — любила весь мир.

Да, такой, каким он был — несовершенный, иногда несправедливый, исполненный горестей и обид — он всё же оставался полным чудес и надежды на счастье. Светлой душе, золотому сердцу — даже небо улыбается ласково.

Прост и понятен был лежащий впереди путь — любви, радостного труда для всеобщего блага, утешения — страждущих, награждения достойнейших, оправдания доверия; и она шла вперёд — не зная ни тревог, ни сомнений, ни чарующего зова ложных маяков в тумане.

Путь — Тиилпэри Спарсэнинн, Владычицы Спарсианской.

Прекрасной даме — благородного рыцаря.

Всякой фигуре — своё место на доске.

Нет, она не знала своего будущего мужа. Она даже почти ничего не слышала о нём — зачем? Он — Правитель самой северной страны Уумара, дальше которой — только проклятые земли Тэллеандэ, гнездовища пиратов и пороков. Он — справедливый и мудрый король, его страна — на полустрове, там — белые скалы, туман в поросших древними елями долах, обласканные бледным солнцем черничные поляны, седой песок побережья, на котором ей — ещё никогда не видевшей моря, но уже готовой полюбить его всей душой — предстоит оставить свои следы. Его герб — ало-золотой лис, бегущий наперегонки с осенней листвой, подгоняемой ветром.

… отец будет гордиться ею, мать — примет как должное, как принимает всё, что Ронья делает — не сомневаясь в ней ни мгновения, сестрёнки смогут приезжать к ней в гости, а Карниэ… няню Карниэ и Яску она заберёт с собой насовсем.

Как же иначе.

***

… а у тебя — этого — не будет…

Запомнила? Ой, только ради Ялы, не нужно всех этих гордых поз, закушенных губ…

Все хотят быть счастливыми. Все. И ты — тоже.

Но там, куда я веду тебя — этого не будет.

Выкинь из головы лишний хлам.

Синнорэндэ. И это не я сказала — ты сама.

Шаг.

А ведь хотела: ветер Восточного Моря, далёкие земли, выскоие горы, города и дороги — бери! Теперь-то можно…

— Можно? — самой себе не веря.

Чёрная Каньа — нет, Атали Сэлдэнска — смеётся:

— А сумеешь?

— И, — задыхаясь от безумной надежды, — в Кеорию?

— Как пожелаешь. Хоть к подножию Фэсса Кайракэ.

— И увидеть Антйоррэ, и Ингилор, и самого Астариэнна?

— Передашь ему — вот это…

Кто сказал: мрамор, обсидиан, звонкий лёд? Кто сказал: йирэдэ?

Это он никогда её не видел — настоящую — как улыбается лукаво и печально одновременно, как притягивает ошеломлённую рыжую каннку за выбившуюся из косы прядь, целует в кончик носа…

— Передашь?

Будто пелена упала с глаз и вокруг — всё не такое, как казалось; а, может, она прежде просто была — слепа…

И остаётся только глупо спросить:

— А раньше — до того как… ты понимаешь, о чём я… раньше — почему было нельзя?

— Было можно. А ты сама-то хотела?

Хотела ли она — когда сердце билось о рёбра, как птица в клетке, когда Дорога звала, манила, пьянила, когда ночами снились дальние страны, кровь по жилам — огнём текла, ядом, песнью небывшего, когда рвалась из медных оков плоти — бежать, бежать, лететь — хотела ли?

— А чего? — как это она раньше не замечала, что у Атали — совсем змеиные глаза? — Чего хотела? Чтобы кто-то большой и сильный взял за ручку и повёл — прямой тропкой к чудесам? Ястринэннский Ярренвейн, например?

… медом и полынью — чаша полна…

— Я тебя ненавижу, — обречённо.

Шаг.

***

Сердце Роньи — и без того не склонное долго унывать — лучилось счастьем: сестра очнулась. Вчера ещё лежала ко всему безучастная, смотрела в потолок; а сегодня уже упрямо ковыляла по двору, шатаясь от ветра. Ронья и Карниэ, конечно, не отходили от неё, не давая споткнуться и, не дай Яра, упасть! Яска шипела и ругалась — откуда только слова такие подцепила? Не иначе как от милых её душе оборванцев — ужас! Бледная — до синевы, всю весну проболела, глаза одни остались и нос — и без того длинный — совсем заострился.

— Ох, Яска, — Ронья вытирала слёзы радости кончиком кружевного шарфа. — А мне не верили, никто не верил, представляешь? Что в один день ты проснёшься…

— Я не спала, — угрюмо бормотала Яска.

Восторги сестры её сейчас волновали мало — непослушное тело было основной заботой, дрожащие коленки, подкашивающиеся ноги — куда вот на таких идти?

Ведь мечтала — другие земли, горы, море, чёрную громаду Фэсс Гараха далеко на Востоке, ветер свистит в ушах, в руках — лук, бьющий без промаха, думала: свершения героические, Путь, Предназначение — всё вот это, а тут — до скамейки дойди, не взмокнув, попробуй.

— Да, не спала, я помню… — Рони умолкала благоговейно: об Арамано они не то, что не говорили, даже вскользь старались не упоминать, словно нет и не было никогда ни его, ни Ястринэнн вовсе.

Наверное, за это — как и за всю заботу — следовало быть благодарной.

— Ясс, ты видела: я тебе новую шаль вышила — красиво? Нравится?

Шаль — да, была. Бледно-лиловые цветы на серебряном шёлке. Красиво. Не нравится — куда её в Дорогу?

Ронья решила опекать сестру — целиком и полностью, так, как раньше — до всего произошедшего — просто не осмеливалась. Наряжала в собственноручно вышитые платья, вплетала в медные косы яркие ленты, жемчужные нити, неброские летние цветы, водила за руку, катала на качелях — как маленькую.

Яска не сопротивлялась, но и радости — не выказывала. Дружба Роньи была — как щит — от слишком пристальных взглядов, слишком шумной радости её выздоровлению или же — тихому недоверию: как же так? Ведь вроде помирала совсем — а теперь вот снова судьбу дразнит, за лук взялась да за меч теперь ещё — додумалась! Пересуды да кривотолки досаждали, могли бы жалить и посильнее, но Рони Эмметская становилась рядом с неизменной светлой улыбкой, сжимала в нежной руке длинные Яскины пальцы, поправляла венок на рыжих волосах — и самые злоязыкие пристыжено умолкали.

Да только самой Ясс казалось — время песком утекает сквозь пальцы; её время. Вот только вчера ещё — сошёл последний снег, а сегодня — нагретая земля дышит жаром, лето — перевалило за середину, в Серебряном Лесу вызрела первая земляника.… И она снова — не успевает.

— А, говорят, — сестра улыбалась, — тебя Каньа исцелила. Йэлтьским заклятием и проклятым снадобьем.

— Не врут.

***

— Ты потерялась, Ясс, заблудилась. Знаешь, вот шла, шла, шла, и вдруг знакомый путь оборвался; и ты теперь мечешься, в ужасе заламывая руки: ах, что же делать? Кто поможет, кто спасёт? Кто уберёт с дороги злые камни, глупые упавшие деревья, построит мост через такой неудобный для тебя овраг… И при этом почему-то даже в голову не приходит пойти поискать другую тропинку — может, куда как более подходящую для такой неумёхи…

Кто ты — Ясс Эмметская? Чего ты хочешь, кому ты нужна? Зачем ты живёшь? Пошли дам тебе лопату — выроешь себе уютную могилку и ляжешь, скрестив лапки, тогда тебя точно никто не потревожит.

В тебе нет смысла.

Мечтать, глядя в небо, очень приятно, если в небе не слишком много туч.

Времена меняются, погода портится.

— Не-на-ви-жу…— устало и безнадёжно.

— Мала ещё — меня ненавидеть. Вот вырасти, отрасти когти, зубы, крылья; вернёшься — поговорим. Если вернёшься.

А, чтобы вернуться — нужно уйти, ведь так?

***

Самый лучший гребень из можжевельника вырезал Эньин по просьбе Роньи: птицы и пенные гривы волн; она сама расписала его серебряной и синей красками, украсила мелким речным жемчугом. Это подарок для Ясс. Ко Дню Проводов Лета она сшила два платья из тончайшего льна: себе — белоснежное, сестре — нежно-зелёное, как утренняя дымка над лугом; рука об руку поведут они танец вокруг костра, будут благодарить добрую Яру, Дарительницу Жизни, Яростного Солнечного Всадника, Ялу-Стремительную и Светлого Яала за богатый урожай, тёпло и радость; будут петь до утра и обмениваться венками, вплетать в древесные ветви ленты и колокольцы…

Ронья спустилась сначала в сад, набрала корзинку золотых яблок, сорвала вечерних тёмно-розовых леэ — они так пойдут к шёлку глубокого фиолетового оттенка и к рыжим яскиным волосам, которые если их распустить — уже достают почти до пола. Ронья расчешет их и нужно будет ещё уговорить сестру надеть сегодня серебряный пояс с аметистами, что подарил койер Лунн; с утра в Яшмет прибыли гости издалека, говорят, из самой Канданьи. Ронья их приезд проспала, но Танна видела, что они все одеты как разбойники из сказок: лохмотья и золото, дорогая парча и грубая шерсть — настоящие раммэры! Целый день гости отдыхали, а уж к ужину непременно покажутся на глаза.

Легко и радостно девушка взлетела по витой лестнице — в Яскину башню, улыбаясь своим мыслям, отворила дверь и — замерла на пороге как вкопанная.

Ясс стояла у окна — напротив большого зеркала в массивной деревянной раме — и сосредоточенно, нахмурив брови, прядь за прядью обрезала густые косы, роняя себе под ноги; работы ей оставалось ещё никак не меньше половины, но и так казалось, что она стоит по щиколотку в пламени.

— Яаас?

Метнулась отчаянно, всплеснув белыми руками — узорчатыми рукавами-крыльями платья — попыталась вырвать, выбить, выкинуть прочь проклятые ножницы; рассыпая яблоки и цветы, опрокинула на пол молоко в глиняном тёмном кувшине…

— Да что ж ты делаешь-то?

Яска легко увернулась, выскользнула — да и поздно было уже что-то менять.

— Ясс! — старшая топнула ножкой, брызнули из глаз злые слёзы.

— Чего шумишь, лучше помоги, — тихо сказала младшая. — Я одна так и до утра не управлюсь.

Ронья опустилась на колени, пряча покрасневшее лицо, собрала осколки, вытерла молочную лужу.

Яска продожала сосредоточенно уродовать себя.

— Там на столе есть ещё одни ножницы.… Бери и приступай. Пожалуйста.

… медный локон-змейка обвил палец…

— Ясс, зачем? — грустно спросила. — Что опять на тебя нашло?

Рыжая каннка покрутила головой туда-сюда, оценивая. Обернулась к сестре, вздохнула. Надо бы быть порешительней, конечно.

— Я ухожу, Рони.

Губы старшей задрожали.

— Ну что за глупости? Что ты напридумывала опять? Я понимаю — плохо тебе в Яшмете.… Подожди, потерпи чуть-чуть — мы уедем, обещаю, мы уедем вдвоём, далеко-далеко, Ясс, всё будет по-другому, я понимаю, что тебе здесь — невыносимо…

Яска резко отвернулась.

— Не невыносимо, — спокойно и холодно выговорила.

Ронья встала, обняла. Прижала упрямую голову младшей к груди. Поцеловала в макушку, покачала — как маленькую.

— Я плохо стараюсь, да?

Рыжая скривилась в подобии улыбки.

— Ты? Ты — хорошо, это я плохо, тирсэ. Всё, за что ни возьмусь, — плохо. Может, просто берусь не за то?

— Ну, куда, куда ты пойдёшь? Будешь, как твои эти… черуски?

— Уросы. Они себя называют — так.

— Ну и что? Бродяжкой будешь? Под кустом спать, еду просить?

— Может и так…

Сухими губами ткнулась Ронье в подбородок, пригнулась, вышла из кольца сестриных рук…

пламя дороги — силы,

пламя души — полёт,

пламя — твои крылья,

пламя твоё…

— А, может, пойду — в Антйоррэ, Атали говорит: у неё там — брат, — как можно беспечнее сказала. — Ей брат, мне — дядя. Она написала ему письмо, чтобы сразу от порога бродяжку не погнал.

— Атали? Чёрная Каньа? — недоумённо переспросила Рони. — Погоди, так она что — знает?

Яска кивнула.

— И она, и отец, а больше — никто. Вот Деду ещё скажу, а остальным — пусть княгиня врёт, что хочет. Ты вот тоже — молчи.

Ронья присела на кровать, недоумённо уставилась на свои колени…

— Не понимаю. Если это Каньа тебя отсылает — почему так? Почему одну, ночью, тайно? И волосы тут — причём?

Ясс усмехнулась.

— Кто ж тебе ответит? Это — Атали. Но я думаю, она просто хочет посмотреть: доберусь ли я, куда доберусь, как быстро и с каким числом сохранившихся рук и ног. А волосы… считай, что это — связь с прошлым, как-то так. Да и просто — мешают же.

Какое-то время обе молчали. Темнело — стремительно.

— Вот что… — Ронья решительно поднялась. — До утра времени и, правда, немного, дел у нас — с небольшого дракона. Надо закончить с твоей гривой. Потом я пойду к себе, принесу плащ и куртку — не спорь! — ты выросла за зиму, твои тебе плохо подходят теперь; посмотрю, что ещё сгодится. А когда все уснут, мы проберёмся в кладовую, соберём припасов на дорогу и — надо будет хоть немного поспать, но при этом успеть уйти до рассвета.

Она встала за яскиной спиной и, перехватив-таки ножницы, недрогнувшей рукой принялась состригать остатки огненных локонов. В отличие от Яски, у неё это выходило споро и — ровно.

От стены до стены,

по завету весны

путь безумицы — ветром шальным.

… Тряхнула кудрями — медные кольца щекотали затылок — Ясс хотела остричь ещё короче, но тут уж Рони была неумолима. Наскоро ушитая сестрой шерстяная куртка сидела как влитая — руки у старшей каннки были и вправду золотыми; вместо платьица рыжая надела мальчишечьи штаны — было удобно, хоть и непривычно; старые, но крепкие белые сапоги нашлись в сундуке, хотя лёгкие туфельки Ронья в дорожную сумку тоже впихнула. Осталось набросить плащ, застегнуть серебряную пряжку в виде чайки — подарок от спарсианского тилбара — и можно уходить.

— Ещё час до рассвета — не меньше, — Ронья покачала головой. — Ты успеешь отдохнуть.

Отдыхать — не хотелось вовсе. Где-то внутри рождалось странное ощущение — от него было так же щекотно, как от обрезанных волос — восторга, смешанного с отчаянным страхом, с недоверием: это всё на самом деле происходит со мной, и я не проснусь через миг со слезами досады и разочарования?

— Нет, тирсэ, — упрямо поджала губы. — Я лучше к Деду зайду…

Ронья нахмурилась, потом побледнела.

— Ну да, конечно, вам же нужно — попрощаться…

Дождалась, пока Яска закончит одеваться, помогла донести сумки до ворот, оседлать и вывести Гнедка.

— Мне ещё лук мой нужно забрать, — сообщила Ясс. — И… поцелуй за меня Канна, с ним прощаться не пойду…

— Почему? — лицо Роньи стало совсем несчастным.

— Боюсь, прикуёт за ногу.

— Но ты же сказала — он разрешил?

— Не совсем. Каньа скажет ему правду — но потом. Когда меня уже будет не догнать.

— Как же это всё глупо, и песня эта твоя — глупая. Надеюсь, хоть в менестрели у тебя хватит ума не подаваться, — Ронья порывисто обхватила сестру за шею. — Я очень тебя люблю, Ясенька, я — очень…

… а в глазах — лишь гроза,

распоров небеса,

гонит в ночь, и иначе — нельзя…

Шаг — как шелест травы,

серебристый ковыль,

не по грешной земле, а лишь ввысь.

***

Бархатная тьма ещё не выпустила сонный городок из удушливых обьятий. Ясс всегда любила эти предутренние часы: молчание, начинающий подниматься туман, в котором обычные яшметские дома казались — сгустками мглы, готовой исчезнуть от лёгкого прикосновения.

Бледно-жёлтая луна повисла над замком — будто наблюдала.

Ясс ехала медленно — ничего, за стенами наверстает — здесь ей просто не хотелось нарушать тишину.

Возле знакомого крыльца она спешилась, привязала лошадь, три раз стукнула в медную табличку.

Из дома послышалась ругань, быстрые шаги и дверь отворилась

— Гаэрррр! — воскликнул Дед, опознав гостью. — Чего тебе не спится в такой час?

— Попрощаться.

— Тааак, — мозолистая старческая рука крепко ухватила яскино запястье. — А ну-ка входи…

Рыжая каннка по опыту знала, что сопротивляться — бессмысленно, и покорно позволила протащить себя по тёмному коридору и почти швырнуть в жёсткое деревянное кресло.

— Ну и что стрялось опять? — хмуро спросил кеор.

— Ухожу вот, — выпятила упрямый подбородок Ясс Эмметская.

Дед раздражённо махнул рукой.

— Решилась-таки? Кто сманил?

Яска недоумённо уставилась на старика.

— Да знаю я давно все эти твои выверты, — вздохнул он. — Не первый год. С каждым уросским приблудой же увязаться пыталась.… Теперь с кем?

— Одна, — с вызовом ответила рыжая каннка.

— А вот это — зря.

Яска нахмурилась.

— Ты знаешь, что Гэлл-урос хотел тебя забрать? — спросил старый травник.

— Это я хотела. Он — отказался.

— Нет, Ясс. Это я — ему запретил.

— Ты?

— Я, я; он — хотел тебя забрать. Сделать из тебя — уроску.

Вот так. Думаешь — уж здесь-то: за тебя, не обманут, не предадут, не решат — обойти на крутом подъёме в гору, а наоборот — протянут руку, поддержат, подтолкнут.

А надо просто знать — могут и поддержать; если захотят, конечно, а могут — не захотеть. Потому что у каждого — своё каменное небо на плечах, нечего тут. Мы ещё встретимся, Гэллирэ — сквозь бездну душ, по чужим дорогам, искрами-звёздами смеха, через марево дождя?

— Будешь его искать? — проницательно спросил старик. — Пустое — он может быть, где угодно.

— Я знаю. У меня — вот, — она протянула Деду узкий конверт с отпечатком когтистой лапы на воске.

Кеор взглянул на адрес лишь мельком.

— Брес, значит? Брес Сэлдэнска? Умно.

… и отчего-то в этих словах — больше недомолвок, чем в истории с Гэллом…

Почему ты поступил со мной так, друг, учитель и второй отец? Чем я это — заслужила?

… тем, что верила тебе всегда — почти как себе самой? рассказывала сны? делилась мечтами и страхами? — и ты знал меня порой лучше, чем я сама — этим была неправа? Ничего, я — исправлюсь и больше — не буду.

Что бы ни было — самый страшный грех — это предательство, потому что даже убить можно человека, не имеющего к твоей жизни никакого отношения, а предать — только того, кто тебе верит...

Впрочем, это — не про тебя сейчас. Это про другое, больное. И про него тоже — в последний раз.

Медные стрелки сделали ещё один ход…

— Это ведь она, да? — кеор даже подался вперёд, всматриваясь в яскино лицо. — Её выбор, не твой?

Яростным днём,

запретным огнём

сквозь века

снова ляжет строка.

От весны до войны,

от любви до вины

песнь безумицы ветром рвёт сны.

***

…Она уже давно уехала — унеслась на верном Гнедке догонять свою судьбу, а он всё не мог заснуть; ходил по комнате, курил трубку, бессмысленно перекладывал мешочки, коробочки, свёрточки, баночки — весь нехитрый свой лекарский арсенал. Вот и всё.

Ты держал её столько лет, старый травник, заговаривал зубы зверю, теперь — твоё время вышло, дальше она тебе уже не принадлежит — отпусти.

А если ты — ошиблась? Если зверь — не уснул, а напротив — затаился, чтобы прыгнуть, как только мы ослабим цепь — что тогда?

А кто — кто? — сказал тебе, что мы — усыпляли зверя? мы — убивали, кеор, мы — вырывали с корнем, топтали ногами, в щепу растирали, в труху…

И ты — ты уверена, что у нас — получилось?

Нет.

Что же ты делаешь — теперь? Ты говорила: древняя мощь Нэриэаренны питает её, а не менее древняя сила Ястриннэн — держит; ты говорила — растёт, когтями царапает медную клетку, вот отрастит крылья — не будет ни управы, ни цепей; ты обещала: сказать — как — мне поступить тогда, и обещала — щадить её; что ты — делаешь сейчас? Ответь, Анга!

А кто тебе сказал, что мы убивали — зверя?

Вот и всё.

Голос горький, как дым

о преданьях седых

странные навевает мечты;

и душа горяча —

стальным телом меча

серых будней легко разрубает печать.

Солнечным светом

неистовым ветром

сквозь обман

зазвенит вдруг струна.

От стены до стены

позапрошлой весны

эти дни мне, безумной, тесны.

***

Темно — и тихо. Никого вокруг, лишь плывёт по бледному предрассветному небу Ярина Лодка

Надо спешить, но — хочется задержаться ещё хоть на пару биений сердца, потому что всё, что будет потом — это уже будет другая история. Лишь тёмная решётка и не самый длинный мост отделяют её — от смерти, а кого-то совсем другого — от рождения. И мучительно сладко медлить, оттягивая их минутную встречу перед вечным расставанием.

Ясс её звали.

Яска, Ясняна, Ясенька. Рыжия безумица, танцующая в холмах. «Бродящая», «Идущая»…

Веди меня, ветер! Тело моё — пышущая жаром земля; глаза мои — бескрайнее серебристо-зелёное море; руки — серые путы бесконечных дорог; мой голос — в шелесте трав, в шуме Моря, там, за гранью неведомого. Я — солнечные лучи, паутина чужих, ещё несовершённых судеб, падаю на лица, обжигая, ослепляя, оставляя свой след — маску, которую не снять. Я — твоя, торгх тебя побери! Я — иду — к тебе — к Солнцу — к Морю — к серой ленте слившихся в Одну дорог— с каждым шагом— обретая душу — растворяясь в ветре — в тебе… Я — ковыль-эммет, проросший сквозь пепел, сквозь золу, сквозь неверие.

Я — ковыль-эммет.

Воля моя — твёрже камня, жёлтого, гладкого, тёплого, как те стены, за которые можно спрятаться, чтобы никто никогда не нашёл, чтобы не быть, забывая, а потом вынырнуть, пламенем взвиваясь — в небо. Крылья мои — медным куполом над землями Нэриаэаренны, сохрани их Яла, даже когда…

Когда меня не будет.

… и всё, что осталось — сбросить сапоги в приседельную сумку, сделать — своими ногами эти пять шагов по брёвнам моста, и ещё пять — по посеребренной лунным светом дорожной пыли — раскинуть руки, вдыхая всем существом пряный воздух Яшмета — в последний раз — отчаянно, до боли, до предела, и — больше уже не останавливаться…

… В зелёно-серебристом травяном море — золотой-золотой город...

Город-сказка. Город-сон. Благословенный.

Шаг — лишь шелест травы,

серебристый ковыль —

да за них не сносить головы…

Шаг.

И был скачка по пустынным холмам — наперегонки с биением собственного сердца.

Тёплые руки ветра обнимали — на прощание, но — не удерживали. Нэриаэаренна отпускала её — благословляя.

… вот вырастёшь — возвращайся, поговорим. Если вырастешь. Если — вернёшься…

Стрела души вырвалась в высокое небо — не остановишь, не повернёшь. Мало ли о чём можно думать, о чём мечтать — и не оборачиваться. Она — мечтала. Об Алри Астариэнне и Риэле-колдунье. О Тинувир Оре, который она обязательно сумеет найти. О Лиловом Городе-Антйоррэ и загадочном Бресе Сэлдэнска. О жасминовых берегах Дарата и чёрных кораблях дэлькерских раммэйров. Все дороги лежали перед ней — выбирай любую, не ошибёшься. Небо, воздух и земля Уумара — казались такими необозримыми и, грезилось, что кто-то незнакомый, далёкий-далёкий и пока ещё чужой и непонятный, ждёт её, зовёт её… А почему бы нет?

… Хуже стало потом, когда на горизонте стали отчётливо различимы аэсы Ястринэнн.

Сначала она просто придержала коня — ведь нужно же и отдыхать, верно? И совершенно ничего такого нет в том, что она просто поедет чуть-чуть помедленнее; совсем недолго, совсем немного.

Потом — она спешилась.

… тёплая пыль дороги под босыми ступнями чудилась — пеплом…

Дойдя до первого аэса, она остановилась совсем, замерла, опустив голову и положив дрожащую ладонь на древнюю, грубую и шершавую кору, закрыла глаза.

Прости меня?

… весна взломала зеленоватый лёд, и золотые цветы Лэхэнни ковром укрыли водную гладь; некому их больше потревожить, купаясь лесном озерце; заросли вьюнком любимые тропинки — через пару лет никто и не вспомнит, что по ним когда-то ходили рыжая девчонка и последний из серебряных ронов.

Три дня. Самая короткая дорога через Ястринэнн занимала три дня. Меньше — не получалось.

Ну же? Струсила?

Шаг.

Дорогу через Яшмет она почти не запомнила в исступлённом восторге новых чувств.

Дорогу через Ястринэнн не смогла забыть до конца жизни.

Нет, вовсе не потому, что ринулась с головой в омут памяти, вновь позволяя чувствам взять вверх даже над чаровством Чёрной Каньи. Скорее — оттого, что, быть может, впервые сумела взять бешеного коня душевной бури под уздцы; от неимоверной сосредоточенности не на собственной богатой внутренней жизни, а на том, что происходило вокруг. Каждый поворот дороги, каждое дерево, травинка, былинка, птица в ветвях, пробившийся сквозь седой купол крон солнечный луч, букашка, осмелившаяся сесть на обтянутое перчаткой яскино запястье, всё время пути было пугающе реальным, выпуклым — в сравнении с густым туманом, которым она привыкла укутывать свою жизнь.

Она останавливалась только, чтобы дать отдохнуть лошади; она — спешила. Но всё же, три дня и четыре ночи пришлось провести под сенью аэсова леса. Слышать шёпот-шелест-ласковые переговоры древних деревьев, чувствовать случайные касания длинных узких листьев, ночевать на ложе из мягкого белого мха, плотно укутавшись в роньин плащ — и не позволять себе думать. Ни о чём, кроме предстоящего пути. Даже прощаться — последний взгляд, последний раз — вот это всё — не позволять.

Самой тяжкой оказалсь предпоследняя ночь, когда она долго лежала без сна, устроившись в ямке-западинке меж двух могучих аэсовых корней. Ночевать в одиночестве она не боялась никогда, даже любила, но именно в тот раз отчего-то не спалось.

Сначала — любовалась слабым зеленоватым мерцанием светлячков; потом — слишком громко над головой ухнула сова; шустро протопотало ежиное семейство; в ветвях шмыгнула белка, уронила на коленки рыжей каннки скорлупку рэи. Несколько раз перевернувшись и отчаявшись найти удобное положение, Ясс села и потрясла головой.

Она был уже не так далеко от Энкаибрена и достаточно в стороне от основных обжитых мест Серебряной роннэри, но именно сейчас почувствовала себя увязшей в прошлом, как в паутине. Оно опутывало по рукам и ногам и жарко дышало в затылок. Где-то совсем близко хрустнула сухая ветка…

Ясс вскочила. Замерла на минуту, вслушиваясь в ночь, и быстрым бесшумным шагом скользнула меж деревьев..

По сути, в том, что она был здесь не одна, не скрывалось ничего угрожающего — ястриннцы проводили в лесу больше времени, чем в собственных домах — он был для них ровно тем же, чем холмы Нэриаэаренны для яшметцев. Ничего особенного. Не особо хотелось с кем-нибудь встречаться, её многие знали, задавали бы лишние вопросы, но — человеческое присутствие могло бы отвлечь. Хотя бы ненадолго. Развели бы небольшой уютный костерок, заварили дедовых ароматных трав, поговорили бы — о чём-нибудь. Как уросы — надо же и начинать, привыкать к такой жизни, верно? Дорога редко бывает совсем уединённой, она ревнива, но — ветрена сама.

Только сначала всё же стоило посмотреть — кого Серая Госпожа послала на встречу…

В этом не было ничего сложного: когда хотела, Ясс умела быть незаметнее тени. Вот и сейчас — притаилась, приникла к аэсовому стволу — наблюдала. И чем больше она смотрела, тем меньше ей нравилось видимое.

— Хэи, — неприветливо сказала, нарочито медленно выходя в луч лунного света. — И что ты — делаешь — здесь?

— Яааас! — чуть не сбивая с ног. — Это всё-таки ты!

Ронья Эмметская повисла на шее у сестры и — разрыдалась.

Костёр они действительно развели, Гейдэ и Гнедка расседлали и пустили пастись на поляне в сторонке, и даже травяной чай Ясс заварила, как собиралась.

Ронья дрожала, стучала зубами о край кружки, рассказывая о тех ужасах, что натерпелась за дни пути.

Ясс хмуро жевала травинку.

— Что ты вообще здесь делаешь?

Глаза сестры были бездонны и — невинны.

— А зачем ты? — переспросила удивлённо.

— Я… — Яска глубоко вздохнула, просто не зная, что сказать.

Ронья, почувствовав её замешательство, приободрилась, отставила в сторону чай…

— Да, ты. Ты и сама не знаешь, зачем и куда тебя несёт. Мало ли, что тебе там наболтала Чёрная Каньа!

Ясс нехорошо прищурилась.

— То есть ты всё-таки решила меня вернуть? Сначала проводила слезами и напутствиями, а потом взяла и передумала?

— Да… то есть нет, Яска! — Ронья порывисто ухватила сестру за руку. — Я передумала, но я не буду тебя возвращать. Я просто пойду с тобой!

— Вот уж не было печали! — совершенно опешила рыжая каннка.

Ронья то краснела, то бледнела, но явно собиралась настаивать на своём до последнего. Чего-чего, а упрямства было не занимать всем детям Эстэвэна Эмметского.

— Ясенька, я точно решила! И не смей меня отговоривать. Это глупо — идти невесть куда совсем одной. Ты пропадёшь. Ты заблудишься. С тобой случится что-то плохое и… тебя вообще могут поймать митляндцы! И сдать в йирминат! Тебе нужен кто-то, кто будет за тобой присматривать, раз уж княгиня об этом не подумала сама, то это обязана сделать я. Ты же не умеешь ничего совсем, а там, — она раздражённо махнула в сторону, — ещё неизвестно, что творится! Там же Аэнна, там митлы хозяйничают.

Ясс грустно улыбнулась.

— И ты собираешься меня защищать?

— Ну да, — сердито сказала Ронья. — Кто-то же должен.

Что ответить придумалось как-то очень не сразу. В этом была вся Рони: если кто-то должен, то почему бы и не она? Найти, догнать, подобрать и обогреть.

— Тебя будут искать, — наконец сказала Ясс.

— А тебя?

Ясс прикрыла глаза, прислонилась спиной к дереву…

— Меня — нет. Атали обещала помочь. Она дала мне карту и отметила короткую и удобную дорогу в Антйоррэ. Она написала для меня письмо к своему брату, который там живёт. А Дед рассказал, как лучше избежать тех опасностей, что могут грозить в пути.

Говорить сестре, что от этих объяснений ей стало страшнее, чем до них, она, разумеется, не стала.

— Ты считаешь, что этого достаточно? Это глупо, Яска. Это очень глупо.

— Пусть так. В карете с гербами точно не поеду…

Ронья сердито отвернулась.

— Рони, ступай домой. Сейчас переночуем, а завтра утром…

— Ясс, ты не поняла? — всё ещё глядя в сторону, отозвалась сестра. — Я иду с тобой. В Антйоррэ. В Кеорию твою. В пасть к дракону. Иду и всё тут. Ты не можешь мне запретить.

Ясс вздохнула.

— Отец тебя вернёт.

— Посмотрим.

Ясс поднялась, старательно загасила костерок, устроила себе уютную постель в ворохе аэсовой листвы, натянула капюшон почти до подбородка и — уснула. Никакие ночные шорохи и дурные предчувствия её больше не мучили.

Рони честно дождалась, пока дыхание сестры станет сонно-ровным, и легла рядом, крепко обняв рыжую каннку за плечи. Непривыкшая к лесу, все предыдущие дни она отдыхала мало, а спала и вовсе урывками, но теперь — всё вдруг стало правильным. Таким, каким следовало. Не страшным, а уютным и родным. Аэсовая листва пахла дымом и горьким мёдом — почти как осенние костры в садах Яшмета; зелёные огоньки из тьмы подмигивали весело и дружелюбно, а смешная зверушка, выскочившая было на поляну, сама испугалась незваных гостей. Улыбнувшись в её лице — мордочке? — всему миру, Ронья закрыла глаза…

Утром Ясс первым делом сбегала умыться к ручью, а лишь потом принялась тормошить сестру, с которой просто необходимо было что-то решать. Ронья просыпалась легко, радуясь новому дню одинаково — хоть на мягкой перине, хоть ворохе листьев. Потянулась с наслаждением, тряхнула головой.

— Райдо, Ясенька! — сообщила радостно. — Как тебе спалось?

Рыжая каннка вздохнула. Слова, казавшиеся такими убедительными и правильными в разговоре с самой собой, сейчас отчего-то даже в голову не приходили, не вспоминались.

Ронья расплела косу и принялась расчёсывать её с таким обыденным и вместе с тем уютным видом, будто у себя в горнице перед зеркалом.

Ясс попыталась собраться с духом и — опять ничего не сказала. В присутствии сестры все возвышенно-романтические настроения враз покинули её, высокое вдохновение отступило, а свобода и одиночество показались не такими уж манящими. Может быть, оно и к лучшему, что они будут — вдвоём?

— Там ниже по тропке — удобный спуск к воде, — проговорила она наконец. — Умоешься и поедем. Нечего время терять.

Ронья кивнула.

— Скоро Энкаибрэн, да?

— Да, к нему мы выйдем не там, где обычно с отцом, а — ближней дорогой.

— Почему? — удивилась старшая каннка. — Через Ястринэнн разве не безопасней?

— И да, и нет, — хмуро сказал Ясс. — Если нас ищут, здесь будут искать тщательнее, да и… Неважно.

Говорить о том, что скорее распроститься с Серебряным Лесом хотелось ей самой, Ясс не решилась. Нет, он не вызывал у неё никаких дурных чувств, она любила его по-прежнему. Но — в том-то и было дело. Как прежде было просто нельзя.

… по выжженной просеке в собственной душе; по чёрной копоти, стылому пеплу —

Шаг.

Умытая и причёсанная Рони была бодра и весела — кто бы признал в ней дрожащее, испуганное создание, что вчера чуть не утопило Яску в слезах?

Стояла возле Гейдэ, трепала длинную гриву, угощала сушёным яблочком.

— Ну, ты готова к дальней дороге? — улыбнулась светло и радостно.

Ясс прикрыла глаза на миг.

Вот и всё.

Прощай, Ястринэнн. Вряд ли мы ещё свидимся. Даже если рыжей глупенькой каннке суждено выжить и не затеряться в большом и незнакомом пока мире, она не вернётся. Атали сказала, что её давно пора закопать под могильной плитой в Ойор Аэс и не вспоминать больше. Никогда. А ещё сказала, что — любое путешествие это — прежде всего поиски себя. И — раз уж Ясс решилась — кто знает, кого суждено ей найти?

— Яаас? — Ронья уже была в седле. — Хватит обниматься с деревьями! Догоняй! Хэи!

Гейдэ птицей сорвалась с места.

Как у неё все было просто — у прекрасной эмметской наследницы. Ни сомнений, ни колебаний, ни памяти — ничего.

— Стоит поучиться, да? — шёпотом спросила Ясс. — Да, Атали?

Коснулась кончиками пальцев длинного серебряного листа — на прощание. И — почудилось, что услышала слабый отклик. Не благословение, как в холмах, а — предупреждение? Намёк? Подсказку? Некогда было думать и разгадывать. Да и незачем.

— Что ж, Гнедок! Неужто мы не догоним эти изнеженных дев? Мы их перегоним!

… Они мчались так быстро, как только можно было по лесной дороге. Ронья визжала от восторга, вцепившись в гриву Гейдэ; Ясс только хмурилась, но — скачка захватила и её. Помогала снова сосредоточиться — на одном моменте жизни, а не пытаться жить вчерашним и завтрашним днями попеременно.

— Хэи!..

***

Первый разъезд Приграничья они встретили ближе к полудню. Шестеро воинов, вооружённых и одоспешенных, как положено (ну, как допускало относительно мирное время скорее) преградили им путь на мосту через речку Ржавку. Оттуда до Энкаибрэна оставалось рукой подать. Рони, разгорячённая и взволнованная, залилась краской и смотрела на сестру отчаянно. Ясс молча достала из-за пазухи пропуск.

— Чёрная Каньа? — уважительно присвистнул приграничник. — Ну, её руку я ни с чьей не спутаю…

— Вы нас пропустите? — не желая тратить время на болтовню, спросила Ясс.

— Даже проводим немного, — кивнул воин. — Здесь ещё ничего, а вот у самой границы не особо спокойно нынче. В самом Энкаибрэне вас кто-то встречает?

«Нет» — хотела честно ответить Ясс, но неожиданно воспрявшая духом Ронья её перебила.

— Разумеется! — громко заявила она. — Наш дядя. Он нас на ярмарку и пригласил. Он нас каждый год зовёт, но мы не всегда выбираемся.

— Дядя? — не то, чтобы не доверяя пригожей девчушке, а скорее желая продлить удовольствие беседы с ней, переспросил мужчина.

«Брес Сэлдэнска. И не в Энкаибрэне, а в Антйорро» — чуть не ляпнула Ясс, но вовремя прикусила себе язык, сообразив, что их здесь — не узнавали. Это было странно и ново. Нет, разумеется, Яску Эмметскую не были обязаны помнить в лицо все жители Ястринэнн, но вместе с Арамано видели часто и многие. Это Рони всю жизнь путешествовала со свитой и охраной, так что в мило краснеющей всаднице сложно было угадать гордую и недоступную, как солнце и луна, каннку. Но Ясс ведь — рыжекосую дикарку! — ни с кем невозможно было перепутать!

Отчего-то стало обидно. И стыдно за такое мелочное, грубое чувство, совсем недостойное будущей героини баллад и саг.

— А мальчишка — кто? — продолжал расспрашивать приграничник. — Брат?

Они ехали теперь шагом. Ронья болтала, хлопала длинными ресницами и рассказывала небылицы, похлеще любого уроса — где только научилась? Ясс даже и не пыталась прислушиваться к безумному разговору, но вот это вот — резануло по ушам. Даже подумалось: не ослышалась ли она.

Нет, не ослышалась.

— Ну да! — весело подтвердила Ронья.

— Что-то вы непохожи совсем… — недоверчиво пригляделся к Ясс мужчина.

— Сводный, — как ни в чём ни бывало, пожала плечами краса и гордость Яшмета.

Ясс мрачно надвинула капюшон на лицо. Она даже представить себе не могла, что Рони может столь безмятежно и уверенно врать. Она сама никогда не сумела бы так. Хотя — она и разговаривать бы ни с кем не стала. В конце концов, нужно было потерпеть не так уж много — скоро обжитые и знакомые места закончатся, и таки наступит та новая полная приключений жизнь, ради которой всё и затевалось. С другой стороны, во всём этом был смысл: и Гэлл, и уросы говорили Яске, что на землях Митл-анд’ийи к одиноко путешествующей женщине относятся куда хуже, чем к мужчине. Так что брат и сестра — лучше, чем две девчонки. Наверное.

Ближе к границе аэсэй становилось всё меньше, да и были они моложе и ниже — уже не закрывали раскидистыми кронами небосвод. Всё чаще между ними попадались другие деревья — они были и в сердце Ястринэнн, но как-то незаметнее. Впрочем, птицы пели так же, и ручьи серебристо журчали по камням… Солнце, правда, пекло уже настолько сильно, что пришлось снять не только плащи, но и куртки. Яска честно призадумалась и о сапогах тоже, но всё не решалась заговорить, чтобы попросить провожатых остановиться.

Пожалуй, это тоже было благом — то, что все мысли занимала внезапная и назойливая опека, а не что-либо другое. Но особой признательности Яска к попутчикам не испытывала. В конце концов, для того, чтобы отвлечься, хватило бы ей одной Рони. Да и передвигались они вдвоём куда быстрее.

Из лесу на открытую дорогу они выехали в самую жару. Ясс досадливо поморщилась — в Нэриаэаренне этит часы она предпочитала пережидать, укрывшись от солнечных лучей в пастушьем шалаше — их в Стране под рукой Княгини было бессчётно. Дышащая жаром земля и пряный горячий воздух не располагали ни к разговорам, ни к путешествиям — вялая полудремота им подходили больше. Но сейчас выбирать не приходилось.

— Вы нас будете провожать аж до дядиного дома? — лукаво улыбаясь, спросила Ронья.

— Увы, нет, — покачал головой ястриннец. — Хотя я этого хотел бы, не скрою. Но мы не можем удаляться от роннэри надолго… До ближайшего посёлка — до Гэлэи — я с вами доеду. Один. Не возражаете?

Ронья помотала головой. Ясс никто спросить и не подумал. Они распрощались с приграничниками, каждый из которых счёл необходимым поцеловать юной красавице руку.

— Это не сильно вас затруднит, Эас? — нежнейшим голоском пропела Ронья. — Мы и сами прекрасно доберёмся, поверьте!

— Что вы! — улыбнулся последний оставшийся им спутник. — Я буду только рад. В Гэлэе мой старый знакомый держит трактир, я передам вас ему в заботливые руки.

Ясс искренне понадеялась, что её чересчур громкий вздох никто не услышал.

Путь до Гэлэи — медленным почти-шагом, с остановками для собирания букетов, умывания в особо живописных ручьях и лужах, плетения венков, завтраков и прочих глупостей — занял почти весь день. Когда они постучали в высокие ворота, уже смеркалось. Никаких особенных опасностей приграничья им так и не встретилось, и Ясс искренне недоумевала, зачем Эасу вдруг понадобилось так их разыгрывать. Неужели настолько не было чем заняться?

Гэлэя Яске понравилась. В отличие от большого торгового Залесного — да, того самого, где проводилась ежегодная Ярмарка — здесь было тихо, малолюдно и очень опрятно. Бревенчатые домики утопали в цветах, будто хозяева пытались перещеголять один другого их числом и разнообразием. По улицам носилась местная ребятня, от большого колодца шла высокая женщина с коромыслом, чуть ли не с каждого забора вслед незнакомцам равнодушно-снисходительно смотрели мордатые откормленные коты, а больше — никого им и не встретилось.

Обещанный Эасом трактир был самым высоким в Гэлэе — два этажа, да ещё и маленькие башенки по бокам! Просто невиданные роскошества!

Ястриннец уверенно въехал в широкий двор, спешился сам, помог Ронье и резко свистнул.

Выглянувший из широкого окна щербатый малый улыбался до ушей.

— Кого я вижу! Эасче! И как всегда — прям к малгарре!

— К малгарре, к малгарре, — рассмеялся Эас. — Я её за версту чую, Арьен. Только прежде чем наливать, попутчиков моих на ночлег устрой, да отцу скажи, чтобы их поил-кормил за мой счёт.

Щербатый Арьен радостно закивал и скрылся. Эас повернулся к Яске.

— Конюшня в этом славном дворе — направо и вниз по дорожке. Пойди устрой лошадей и проходи в общий зал. Сестра твоя устала, ей нужно лечь скорее.

— Устала? — удивлённо переспросила рыжая каннка, но ястриннец и влекомая им Ронья уже поднимались на крыльцо и не слушали. — А с чего ей было уставать, если мы то и дело отдыхали?

Пожав плечами, пошла искать конюшню. Та была не в пример меньше и беднее, чем в Яшмете или — или в Ойор Аэс, но чистенькая и добротная. Дремавший на лавке конюх Яске обрадовался — подробно расспросил о каждой лошадке, о том, сколько и откуда ехали, чем кормить, когда им отправляться дальше, ещё и советов сам надавал. Самое интересное — девку в Ясс он не угадал, как и ястриннцы. Это забавляло всё больше.

Распрощавшись с ним, Ясс долго не могла заставить себя войти в дом. Забралась с ногами на лавку под очередным цветущим кустом, села, обхватив коленки руками, запрокинула лицо в темнеющее небо — наклёвывающиеся по одной звёзды считать. Получалось не очень — сбивалась.

Пахло в саду просто одуряюще. Когда-то, ковыряясь без спросу в каком-то сундуке Ярренвейна, она случайно разбила маленький стеклянный пузырёк — вот на него было очень похоже. Голова кружилась, но — было приятно. Арамано тогда сказал, что это специально так сделано, чтобы аромат был сильным и стойким — тогда можно использовать маленькую каплю и надольше хватит. По полфлакона на себя никто не выливает. «А зря» — подумалось тогда Яске. Плотность и почти осязаемость запаха ошеломили её, она раньше не знала, что так бывает, но — ей скорее понравилось, чем нет.

Сейчас было примерно так же. В сладко-терпком дыхании сада можно было тонуть или — плыть, качаясь по волнам ветра: вверх, вниз, и снова — вверх на самый гребень… Можно было представить, что — всё в этой драконовой жизни сложилось иначе. Гэлл-урос пришёл в Яшмет раньше, чем Ярренвейн — в Ястринэнн. Она не стала водить его к деду. А сразу — попросилась с ним, и он — не стал с ней спорить. Они начали путь на рассвете и всё делили на двоих: радости, печали и Дорогу. Они ночевали под открытым небом и курили трубки, а однажды — вышли прямо к Бешеному морю на юге. Она играла на берегу песню — для волн и ветра, а он — её услышал. Он взял её за руку и привёл на свой корабль, чтобы никогда больше не разлучаться, не знать ни про какой Ястринэнн, ни про какую Гонрову с дурацкими красивыми сиротами, а только плыть, плыть, плыть…

— Яаас! — сердитый голос Роньи выдернул её из наваждения. — Ты что решила спать прямо тут?

Она честно попыталась отмахнуться, закрыть голову хотя бы руками.

Старшая была непреклонна — она же пообщела её защищать. О да.

— Ясс, здесь холодно и скоро будет дождь, — обхватив обеими руками, она поставила рыжую каннку на ноги рядом с собой. — Я знаю, что ты устала, я — тоже. Но спать лучше в кровати. Пойдём. Наши вещи уже в комнате, Эас помог.

Ясс потрясла головой, прогоняя остатки сна.

— Я не устала, — пробормотала она. — И не решила. Я же этот… как его? Сводный брат.

Ронья улыбнулась.

— Но ведь хорошо я придумала?

Ясс пожала плечами.

— Не знаю. Там видно будет.

— Идём же!

Комната им досталась одна на двоих — маленькая, с невысоким потолком, столом, двумя стульями, кроватью, покрытой лоскутным вязанным одеялом, и широкой лавкой, на которой тоже было постелено — для «брата». Ронья усмехнулась, закрыла дверь на засов и решительно поставила перед Ясс таз с водой.

— Раздевайся и приводи себя в порядок. У тебя сейчас вид хуже, чем у этих твоих уросов.

— Ты для этого со мной поехала? — почувствовав себя совсем несчастной, спросила младшая. — Чтобы следить за моим видом?

— Кто-то же должен, — Ронья пожала плечами и рассмеялась. — Давай, давай… А то вода совсем остынет.

Сама она уже и вымылась и переоделась и вместо одной косы заплела две, отчего неожиданно стала казаться старше, хотя обычно бывает наоборот.

Пока младшая умывалась, Рони зажгла свечи, стала что-то перебирать в своей сумке. Молчала.

Потом выдала сестре полотенце, сходила вынести использованную воду и взяла на кухне сковордку грибов и миску серых пряных лепёшек на ужин. Поели тоже в тишине. И только когда легли и Ясс долго вертелась, стягивая с сестры одеяло, Ронья спросила тихо:

— Ты точно не хочешь вернуться?

— Нет, — ответила Яска, не глядя в её сторону. — Но тебя не держу.

Больше они об этом не говорили. Никогда.

***

Сквозь плотные занавески почти не проникал свет, но тонкий золотистый луч таки сумел пробиться в почти незаметную щель, прошёлся по лицам спящих, пощекотал кончики длинных яскиных ресниц, ласково погладил нежную щеку Роньи. Она открыла глаза мгновенно. Осторожно, стараясь не разбудить, передвинула стриженую голову сестры со своего плеча на подушку, в очередной раз вздохнула об утраченных косах, и выползла из-под одеяла.

Наверное, её уже вовсю искали — там, в Яшмете.

Наверное, это было… нечестно и неправильно — всё, что она натворила уже и собиралась продолжать.

Но — признайтесь — был ли у неё другой выход?

С грустной улыбкой она посмотрела на худое, бледное до прозрачности лицо Яски, на длинные пальцы, судоржно вцепившиеся в край покрывала. Другого выхода не было — это очевидно же!

Разве достойна быть владычицей многих та, что не сумела уберечь всего одну?

Тилбар поймёт, иначе зачем вообще он нужен. И Каньа поймёт, и отец. А остальным — необязательно. Им она объяснит, когда вернётся. Мысли о том, что она может не вернуться, эмметской наследнице и в голову не приходили. Раз Ясс может рваться в неведомые дали, почуяв зов далёкой судьбы, то как может ошибиться она, Ронья, твёрдо знающая, что жизнь её, доля и долг — здесь, в Нэриэаренне? Они её дождутся. Непременно.

Одевшись, Ронья спустилась в общий зал.

— Райдо, красавица! — окликнул её трактирщик. — Хорошо ли спалось?

Ронья улыбнулась в ответ.

— Как нельзя лучше. Вашим перинам позавидуют в каннских покоях. Откройте секрет — как вы этого добились?

Миловидная молоденькая постоялица очаровала доброго сурса ещё вчера, так, что сегодня он с удовольствием угостил её чаем со свежими пышками и последними новостями. Дела у него шли хорошо, клиентов хватало — отчего не побаловать девчушку? Тем паче у той вряд ли много лишних денег.

Ронья, с детства привыкшая ко всеобщему вниманию, и эту заботу приняла как должное. В конце концов, пышки были никак не хуже перин.

— Вот и Эасче так говорит, — усмехнулся трактирщик. — Ты его давно знаешь?

— Эаса? — пожала плечами Ронья. — Со вчерашнего дня. На границе встретила.

— Видать, приглянулась ты ему, — сурс многозначительно подмигнул, но эмметскя каннка никогда не замечала таких намёков. — Просил разузнать у тебя, когда вы с братцем домой от дяди поедете.

— Зачем это? — ясные серые глаза смотрели непонимающе-удивлённо.

— Наверное, встретить хочет, — весело покачал головой сурс.

— Ни к чему совсем. Мы с братом всегда вдвоём ездим, с нами ничего такого не случается. Нам не нужна охрана.

Ронья поджала губы и решительно встала.

— Спасибо за угощение. Мне у вас понравилось, честно. Но я не могу обещать, что в следующий раз снова поеду этой же дорогой. Хотя постараюсь.

***

Ясс ждала сестру уже полностью одетая и готовая не то, что к продолжению пути — к бою.

— Ты где была? — хмуро спросила она с порога.

— Завтракала, — лучезарно улыбнулась Рони. — Пышками и сплетнями.

Ясс фыркнула.

— Вкусно было?

— А то!

Ронья села на лавку, внимательно посмотрела на свои колени, потом — сестре в глаза.

— Ясс, что мы будем делать дальше? Это всё хорошо, весело даже: дорога, свобода, новая взрослая жизнь… Это всё так здорово звучит, пока у нас есть деньги и мы едем по знакомым местам. Но, Ясс, долго так продолжаться не может! Нам нужен план.

Рыжая каннка пожала плечами: план? Ни к чему.

Главное — они сделали: вырвались из пут Нэриэаренны, ласковой сети любви и заботы родной земли, отдали себя Госпоже Дорог, ей и решать, как с ними будет.

— Ясс, я хочу посмотреть то письмо. То, что дала Княгиня.

Письмо Яска сестре отдала. Почему нет? Тем более оно запечатано.

Ронья повертела тоненький конверт из стороны в сторону, поднесла к свету — разумеется, кроме личной печати и имени получателя не нашла ничего. Даже адреса. Атали был верна себе всегда и во всем: никаких поблажек, сплошные осложнения на выбранном пути.

— Да уж, — вздохнула эмметская наследница. — И мы будем искать его в Антйоррэ?

— Думаю, да, — кивнула Ясс.

— А если его там не окажется? Ясс, если его там нет? Что тогда? Каньа не видела его уже много лет, откуда она знает, что он нас примет и… — Ронья закусила губу. — И что будет потом?

Рыжая нахмурилась.

— Я не знаю, Рони, — честно сказала она. — Слишком много вопросов. Гэлл говорил, что Дорога этого не любит, а я хочу её понравиться…

— Романтический бред, — старшая сестра встала, взяла плащ и куртку. — Но раз другого плана не предвидится… Где он хоть находится этот Антйоррэ? Куда ехать? Налево, навправо?

Ясс лучезарно улыбнулась:

— Ну почему не предвидится? Ещё мы можем послать каньины напутствия в драконову пасть и отправиться прямо в Кеорию. Она — на Востоке, это точно.

Ронья шутливо дёрнула сестру за рыжую чёлку и вышла из комнаты.

Ясс последовала за ней. Ей самой было и в самом деле весело — впервые за довольно долгий срок. Азарт, предвкушения, упоение ощущением начала — вот что это было. Ей нравилось всё: и путешествие, и ночлег, и ждущая впереди неизвестность. Последняя, пожалуй, больше всего. И она — если бы была в одиночестве — действительно бы выбросила послание Атали в придорожные кусты и повернула в сторону восходящего солнца. Туда, где на мир ложится грозная тень Фэсс Гараха и ветер за ветром свободно гуляют по улицам белостенного Ингилора…

Хотя — для начала — Антйоррэ тоже очень и очень неплохо. Город былой славы и Последней Владычицы. Город, из которого Анга Агорэна вынесла Венец Иррали, ставший сердцем Кеории. Да, этот город стоит того, чтобы его увидеть. Да.

Лошадки их трусили по Юго-Восточному тракту, на взгляд Ясс слишком нахоженному, но — ничего другого им, не знающим мира вовсе, не оставалось, тут Рони была полностью права. Жара отбивала охоту к долгим беседам, так что большую часть времени они проводили в молчании. Ясс это скорее радовало: ничто не мешало предаваться фантазиям и, чего уж таиться, мечтам о грядущем. Расплывчатым и неясным — но таким пленительным. Ей виделся Брес Сэлдэнска — такой же мрачный чёрный кодун, как его знаменитая сестрица — который возьмёт её, Яску, в ученицы и научит по-настоящему страшным и таинственным заклятьям, а не той ерунде, что умел Дед. Ей грезилась она сама — в блеске величия и славы, спасительница и избавительница всей Аэнны, умеющая понимать язык зверей и рыб, а то и превращаться в них на время, повелевающая ветрами и грозами, сияющая, опасная, как — дракон из старых сказок, затмившая и Чёрную Каньу, и самого Астариэнна… «Девочка-буря» — скажут о ней. Огонь и жестокий ветер. Ею будут восхищаться, её будут бояться. Как саму Ангу…

Картины эти проносились перед её мысленным взором одна за другой: вот она спасает от неминуемой смерти Алри Астариэнна, вот вонзает сияющий клинок в грудь Императора, вот бросается в огонь, чтобы спасти…

— Стой! — Ясс резко осадила Гнедка.

Нет, не из-за непрошенных воспоминаний, хотя они тоже были. Просто реальность напомнила о себе — внезапно и вовремя. Потому что на мягкой травки у обочины сидел, кутаясь в невнятную хламиду, давно потерявшую цвет…

— Гэллиррэ!

Рыжая каннка спрыгнула на землю и бежала навстречу, распахнув объятия: невозможная, невозможная, сказочная встреча! Если чего и могла бы она пожелать — не из несбыточного, а вот такого, простого, человеческого, вот чтобы — здесь и сейчас, то — что могло бы быть лучше и нужнее?

… сидел, грыз яблоко, так спокойно, словно не видел и не слышал никого вокруг…

А когда соизволил поднять наконец голову, и широкие полы мятой шляпы перестали скрывать его лицо, Ясс споткнулась.

Он был похож, очень похож: длинная нескладная фигура, одежда, манера двигаться — весь образ был тот самый. А вот человек был другой. Старше и намного. Почти как Мэор.

— Ну здравствуй, — сказал он, поднимаясь ей навстречу. — А я вас уже давно жду… Что-то вы не торопитесь.

Ронья за яскиной спиной только ахнула.

Он был точно таким, каким в представлении рыжей каннки должен был выглядеть мудрец-волшебник былых времён: высок, сед как лунь, с пронзительным взглядом черных, будто угли глаз. Картинка, а не человек.

Именно этим Ронье он и не понравился, о чём она не преминула сообщить сестре не один раз. Ясс же было любопытно, поэтому она только отмахивалась от всех предостережений. В конце концов, незнакомец походил одновременно и на Деда, и на Гэлла, а это уже — вполне повод для симпатии.

К тому же… образ настоящей уроской девчонки всегда ей казался невероятно притягательным.

Она протянула руку первому встречнику на своём пути.

— Райдо, друг, — сказала, стараясь держаться с простотой и достоинством, свойственным зеленоглазым бродягам. — Ты — ждал нас?

— Ну да, — он крепко сжал её узкую ладошку. — Ждал кого-нибудь. Вы как раз подойдёте. Даже лучше, чем я смел надеяться. Я — Милранир.

— Можешь звать меня Ясс, — кивнула рыжая. — А мою сестру…

Ронья вцепилась в её руку, вонзила в ладонь острые ноготки. Ясс продолжала улыбаться.

От зоркого взгляда Милранира эта сцена, разумеется, не ускользнула, но он предпочёл ничего не замечать.

— Мою сестру можешь называть Рэйнэл.

— «Лучистая». Ей подходит.

Это получилось как-то легко и быстро: как в сказке. Две глупые девицы сбежали из дома, одна даже из под венца — и отправились искать лучшей доли, славы, приключений. На своём пути они встретили мудрого странника и он научил их всему. После этого им осталось только голыми руками сломать хребет миру и построить новый, самый лучший и справедливый.

Потому что всё это — игра. Любимая игра Атали: когда по серебристому полю, расчерченному странными ломанными линиями, двигают ониксовые фигурки.

И в этой игре у каждой фигуры — своё место на доске.

Шаг.

… костёр лизал дно чугунка, в который Милранир с Яской, не сговариваясь, щедро отсыпали листьев мяты и теперь весело обсуждали, кто и как получившееся зелье будет пить. Рони сидела поотдаль и делала вид, что её здесь вовсе нет.

Путь втроём был приятен — уж точно более, чем в шумном обществе ястриннских приграничников. Странник умело поддерживал беседу на любую тему, отвечал на яскины вопросы, пытался развлечь Ронью рассказами о столичных нравах и новостях. Старшая каннка возмущённо сверкала очами, но слушала внимательно и никак не умела этого скрыть. Впрочем, большая часть бесед была о том, что эмметскую наследницу мало интересовало и даже пугало. В отличие от Ясс.

— Мне кажется, не совсем верно вам идти в Антйоррэ, — говорил старик. — Не тот выбор.

Не тот город. Не та жизнь.

— Отчего же?

— Антйоррэ это уже давно не совсем Аэнна. Это та самая её часть, что поддалась митляндским влияниям сильнее прочих. Это осколок Империи в самом сердце Уумара, гниль, разъедающая крепкий некогда организм изнутри.

— Почему? — Ясс хмурилась, не понимала.

— Вы на Севере живёте обособленно, храните запретное, помните позабытое. Уже в Энкаибрэне — не так. В Антйоррэ же многое из того, что для вас — всем известное существование вещей, будет поднято на смех. Поэтому мой вам совет: больше слушайте, меньше говорите сами и никогда ни с кем не спорьте.

— Даже так? — Ясс рассмеялась.

— Это не так весело и вовсе не легко. Ты увидишь много такого, что возмутит тебя и оскорбит, но не должна будешь подать виду. Только это показное равнодушие тебя не спасёт: ты слишком северянка. Ты по-другому говоришь, по-другому мыслишь. Это так сразу не объяснишь, но ты и даже твоя неразговорчивая сестра будете привлекать внимание даже в многолюдной толпе. И это не будет приятно, отнюдь. Особенно потому, что с этим нельзя будет бороться.

Рыжая каннка пожла плечами. Её жизнь никогда не была перполнена всеобщей любовью, ей удалось погреться в её лучах лишь слегка, да и те были отсветом всеобщего обожания Арамано, а не чем-то относящимся лично к ней. Она была безумицей, бродящей в холмах, — чем могли её удивить неведомые пока антйоррцы?

— Осгинан, — коротко сказал Милранир, пристально глядя ей в лицо.

— Серые убийцы? Оборотни? — удивилась она. — А при чём тут они?

О том, что в Империи не верили ни в яледов, ни в их зубастых врагов, равно считая и тех, и других детскими сказками и выдумками скорбных на голову аэнийцев, Ясс знала: и Ярренвейн, и уросские знакомцы ей о том говорили не раз. Кроме того Арамано объяснил, что так было не всегда. Каких-то пятьсот лет назад за любое упоминание о волшебном народе «капюшонники» могли бросить в темницу, а то и казнить. Последний из Серебряных ронов грустно улыбался, рассказывая об этом, и утверждал, что именно такое отношение захватчиков доказывало, что на самом деле яледы — были. Иначе зачем жечь и топить всех, кто хоть что-то знал о них?

— Скажи, Ясс, что ты знаешь о войне с оскиннэйн? — пристально глядя на рыжую каннку, спросил странник.

— При чём здесь это?

— Сначала ответь. А потом я разъясню.

— Оскиннэйн — давние враги народов йалэди, — задумчиво сказала Ясс. — Они принесли в Уумар жестокость, ложь и смерть. Йалэди, дотоле не враждовавшие ни с кем, не сразу сумели распознать их хитрость и коварство, приняли их за такой же народ, каким были сами. Позже им пришлось заплатить страшную цену за свою ошибку. Первыми кто распознал в новопришедших врага были йэрдннэ-пламенные. Они же и пострадали более других в многовековой войне, и менее всего осталось их даже в пределах Диг Нэл. Это все знают.

— Верно, — кивнул странник. — Даже те, кто почитает истории о Диг Нэл бабьими сказками, знают. Только скажи мне теперь такую вещь: чем таким бессмертные оскиннэйн отличались от бессмертных же йалэди, что те оказались не способны жить вместе с ними на одной земле?

— Злобой, хитростью, коварством? — удивлённо переспросила Ясс: это ведь тоже все знали с детских лет! Это же оборотни — ужас и страх! — И тем, что они обращались в волков…

— Вот второе — очень близко к истине, Ясс, — согласился Милранир. — Зверь и Дух обитали в теле каждого из чужаков, равные имея права, и зачастую Зверь подчинял себе Дух. То, что я сейчас расскажу, для любого из потомков Нортайи Погибшей будет звучать ужасно, но для йалэди оказалось вовсе неприемлемым. Их война с оборотнями-оскиннэйн, это не войны за власть и земли, как то часто бывает среди людей, о нет. Это более глубокое и непримиримое.

— Что же это?

— Смерть и жизнь. Оскиннэйн убивали не по необходимости, а ради забавы и ради пищи. Да, Ясс. Ты не ослышалась. Будучи разумными, они питались как звери — плотью и кровью убитых ими созданий.

Ронья испуганно ахнула и отшатнулась.

— Да, прекрасные каннки, — грустно улыбнулся странник. — Йалэди, для которых жизнь — священна и неприкосновенна, долго не могли поверить, что такое возможно. Для них душа — властвует над телом безраздельно, многие из страстей, застящие взор нам, смертным, чужды им. Оттого митлы и не верят, что могли когда-либо существовать в этом несовершенном мире подобные существа, что те были — слишком идеальны, лишены пороков, которые сейчас мы называем признаками человечности. Йалэди были неправдоподобны, а потому объявлены вымыслом, к тому же докучным.

— Это как? — недоумённо фыркнула Ясс.

— Совершенство — скучно, так они полагают. Но я не об этом хотел сказать.

— О чём же?

— О том, чем дурны митляндцы. Ну, кроме того, что они уничтожили наше прошлое.

— Говори. Я слушаю очень внимательно, Милранир. Ты рассказываешь мне то, о чём не решился никто прежде.

— Для нас оборотни — страшные твари ночи из детских сказок и старых преданий. Для митлов — герои, привлекательные больше, чем йалэди.

— То есть? — Ясс снова нахмурилась. Как чудовища могли быть привлекательны, она — не понимала совершенно.

— Митлы не считают их чудовищами. Такими же вымышленными созданиями, как йалэди, драконы и многие-многие другие… Но не ужасными. Не отвратительными.

— Но почему?

Милранир пожал плечами.

— Я могу лишь предполагать. Митлы — чужаки в Уумаре. Более того, за Перевалом они тоже пришлые. Откуда они явились, никто не знает, но до них на Западной Земле жили остатки недобитых оскиннэйн. Отчего бы им не встретить митлов первыми? Не стать для них тем же, чем народы йалэди стали для нортийцев? Я много думал об этом, Ясс, много. Отчего на гербе Империи — волк? Отчего столь яростно обрушились они на любые упоминания о прошлом, завоевав Уумар? Отчего их обычаи так чужды нам, будто они не такие же люди как мы? Не вступили ли мы в ту же ловушку, что и йалэди, приняв за подобных себе, существ совсем другого покроя?

— Но ведь они — люди, Милранир, — вздохнула Ясс. — Не оборотни.

— Нет. Зверя в них не больше, чем в нас, но… Убивают они так же, как если бы он в них был.

Ронья побледнела.

— Что ты имеешь в виду? — Ясс сузила глаза.

— То, что тебе не говорил никто. Берегли тебя. Митлы убивают ради забавы — это у них называется охота. Митлы ценят жизнь так же, как если бы их духом правила волчья часть души. Не отворачивай лицо, Ясс! Это правда. И хоть здесь, в Уумаре, они позволяют меньше, чем у себя на Западе, тебе всё равно придётся жить среди их понятий о нормальном ходе вещей. Сумеешь?

Ясс прижала ладонь к горящей щеке.

— Не знаю.

— Нет, — замотала головой Ронья. — Мы не сможем.

— Тогда не лучше ли будет вернуться? — мягко спросил странник.

— Не лучше, — яскино лицо пылало, но голос был твёрд.

— Но стоит ли идти в Антйоррэ? — Милранир на рыжую каннку не смотрел, изучал горизонт. — Кеория — последний оплот верных и верящих — не манила ли тебя все эти годы?

— Ты-то откуда знаешь это?

— Вот уж, право, тайна! С тобой достаточно поговорить полчаса, как уже всё ясно, а мы уже полдня в пути!

Ясс вздохнула.

— Кеория… Кеория — мечта, грёза. Я не могу так сразу.

Странник от души расхохотался.

— Тебе нравится усложнять?

— Нет. Мне нравится разбираться во всём постепенно. Теперь же, после всего, что ты рассказал, — в особенности. Я хочу увидеть — своими глазами! — и попытаться понять.

— Ну не знаю, — задумчиво протянул Милранир. — С одной стороны, это не лишёно смысла. С другой — не в твоих устах.

— Это почему ещё? — возмутилась Ясс. — Я не так уж глупа, как про меня говорят!

— Я, как ты знаешь, не имел возможности слышать, что о тебе говорят. Но я — вижу тебя. Ты не из тех, кто склонен к раздумьям и медленному осмыслению, ты — человек чувства, эмоции. Оттого иногда кажется, будто тобой легко управлять, но это — мнимая лёгкость. Твои реакции, их причины и следствия — непредсказуемы.

— То ли обругал, то ли похвалил, — хмыкнула рыжая каннка.

— Ни то, ни другое. Просто обозначил — на будущее.

Кони их мирно трусили по заброшенной, отчасти заросшей дороге. Милранир настоял, что через Энкаибрэн ехать пусть и скорее, но, во-первых, опаснее встречами, во-вторых, скучнее. Казалось, вторая причина была для странника весомее.

Яркие солнечные дни порой оканчивались дождливыми вечерами, но Милранир был бесценным спутником: он умел выбирать подходящие для ночлега места, умел разводить костёр даже в самую сырость.

Дороги он тоже выбирать умел. Вместо полей и рощ Энкаибрэна он вёл их сквозь лес пусть и не такой древний и чародейский, как Ястринэнн, но не менее живописный. Ясс заворожено рассматривала незнакомые ей прежде деревья и растения, расспрашивала Милранира об их свойствах. Угадывала птиц по голосам и — подражала им, как учил её когда-то Арамано. Это было как прозрение: быть живой — приятно, что бы там не творилось вокруг и в душе. Просто жить, ничего не загадывая. Ни на завтрашний день. Ни вообще. Мир принадлежит тебе — потому что, на самом деле, не принадлежит вообще никому. Ты просто пьёшь его дыхание, зачёрпывая горстями из потока времени, и постепенно сама становишься им же, частью его…

Как ты говорил, Гэлл-урос, дорога всего одна? Может быть, ты всё же ошибся? Потому что мои дороги столь причудливо сплелись в клубок, и даже такая как я не могу не видеть, сколь они различны, и как больно от этой попытки слить воедино несовместимое.

***

Он вёл их чудными дорогами, тайными тропами, какие и в звёздносветном Ястриннэн не часто встречаются. Порою казалось, что они заблудились, что ломятся, не разбирая дороги в густую чащу, но — через несколько шагов всегда становилось ясным, что путь — верный. Кони упрямились, не хотели идти, но старик всегда умел их уговорить парой звучных фраз на Древнем Наречии. Ясс смеялась и повторяла. Она вообще как-то очень быстро стала старательно подражать новому знакомцу. Её захватило радостное возбуждение — уже не предвкушение, как в первые дни, а весёлый азарт и упоение происходящим. Даже хмурый вид Рони не мог бросить тень на открывшееся её сияющее юной бирюзой небо, в котором — она чувствовала — вот-вот раскинется радуга от края горизонта до края…

— Ясс! — Ронья, кажется, давно уже дёргала её за рукав. — Да послушай же меня!

Они стояли на каменистой площадке у небольшого, бившего из-под камня родника с ледяной водой. Милранир уже ушёл вперёд, а девушки задержались, чтобы наполнить флягу.

— Что ты… что мы делаем?

— Идём в Антйорро, как и собирались.

— Ты уверена? Мы уже заплутали так, что даже обратно домой дороги не найдём.

— Милранир выведет, — Яска беспечно пожала плечами. — Ты что не видишь: он в этом лесу как дома.

— Он? Он-то да! А мы? — Ронья шептала, но так яростно, что это мало отличалось от крика.

— Я верю Милраниру.

— Я вижу. Ты ему не просто вершишь, ты как помешалась, ты… как околдована им!

— Рони, не говори ерунды. Пойдём лучше скорей — а то не догоним.

Лошадей они вели за собой: Гейдэ забрал урос-бродяга, Гнедок остался с Яской. Рони, путаясь в длинной юбке, едва успевала за сестрой, она не привыкла к такой жизни. Ясс вдруг осознала, что ей это неожиданно приятно. Вот это вот непонимание, неумение и неловкость, которое прекрасная и во всём успешная Рони чувствовала сейчас. Всю свою жизнь она привыкла быть в тени сестры, все они в Яшмете всегда отставали от Роньи хотя бы на шаг, на полшага. Это было — казалось — естественным ходом вещей и в голову рыжей каннки и мысли не закрадывалось, что может повернуться как-то по-другому. Ронья — наследница, краса и гордость. Она, Ясс — безумица, бродящая в холмах, ненужная и бесполезная всем кроме… Арамано Ярренвейна, думать о котором было впервые не больно. Нет, она не забыла — ничего не забыла, в памяти и в душе осталась чёрная яма, глубокий затягивающий омут — просто она как-то научилась его обходить. Выбирая непривычные прежде пути. А, может, с ней сделалось что-то — во время того продолжительного полузабытья или после Чёрная Каньа сотворила что-то, когда её из этой болезни выдернула.

А теперь, теперь пришло её время. Теперь не Рони, а она лучше чувствует и понимает происходящее. Теперь она — всё время обгоняет сестру на полшага, на шаг, на несколько шагов, и та, спотыкаясь, не разбирая дороги, пытается следовать за ней…

Ясс не понравились эти мысли. Они были — будто чужого с плеча.

Ей нравилась её новая жизнь. Каждый день шагать по извилистым тропинкам, ночевать всё время в новом месте, засыпать после долгой беседы с Милраниром о самых странных вещах. Она привыкала быстро и училась быстро всему, чем старый урос щедро делился с нею. Она с лету запоминала новые слова, пыталась разбираться в травах, о которых новый знакомец знал даже больше Мэора-Деда. Она радовалась всему: каждой истории, каждому разговору.

— Мне снятся сны, — говорила она. — Сейчас уже не так часто, но в то время, когда… Ты понимаешь, о чём я, верно? Мне снилось, что я — не я, а совсем другой человек. Но при этом я чувствовала и понимала всё так остро, так искренне. Я любила, ненавидела, печалилась — всё, как в жизни.

Милранир пожимал плечами.

— Что же тебе не нравится? Живые сны это дар, им с тобой щедро поделилась сама наша земля. Это значит, что Уумар любит тебя.

Ясс смеялась.

— Просто мне порой кажется, что всё, что мне снится, это не пустые видения — нет. Это было на самом деле. Возможно, давно, очень давно — как в твоих рассказах, как в старых песнях… Но только мои сны, они не о подвигах и свершениях, они о тихих разговорах, встречах, расставаниях. В них больше чужой боли или радости, чем смысла.

— Пусть так. Что же тебя тревожит?

— Мне кажется, что я начинаю путаться. Что, если бы мне когда-нибудь пришлось встретить кого-то из этих людей — я бы чувствовала тоже, так же… Я бы бросилась на шею к незнакомцу, заливаясь слезами, будто и в самом деле знаю давно и люблю его.

Старый урос задумался надолго. Шагал, молчал, а прежде, чем заговорить снова, всмотрелся пристально в Яскино лицо.

— Скажи, а сны… они всегда одинаковые? — спросил тихо.

— Нет, — мотнула головой рыжая каннка. — Не одинаковые, но об одном и том же. Порой они повторяются, редко, но бывает…

— Что значит «об одном»?

— Не знаю, как сказать. Вроде и места разные, и, наверное, времена тоже, хотя я не знаю… Но точно уверена: это одна жизнь, та самая.

Милранир рассеянно кивнул.

Ясс улыбнулась: кажется, её сумбурный рассказ встревожил его.

Её саму сейчас они волновали — как тихое море, что колышет лодку, бьётся о просмоленные борта, но пока не пытается опрокинуть лёгкое судёнышко, перевернуть, утопить не желая, как тёплое море — не более. Собственная яскина жизнь скользила по пенным гребням, будто была легче пёрышка, легче цветочного лепестка. А внизу была бездна, никем не изведанные глубины, тёмные тайны, древняя мощь, противопоставить которой — было ничего совершенно.

— Ты приняла правильное решение, — сказал урос неожиданно. — Поезжай в Антйорро. К Бресу. Тебе учиться нужно, а он сможет тебе помочь. Ты права, Кеория не для тебя. По крайней мере, не теперь.

Ронья за яскиной спиной вздохнула. Ясс знала — сестра до всё время боялась, что «этот оборванец» сманит, собьёт её с пути и вместо пусть нелёгкого, но недолгого пути в город, к нормальным людям выберет такую бездомную жизнь навсегда.

***

Они шли, и шли, останавливаясь на ночлег в местах удивительно красивых — старый бродяга, казалось, знал каждую пядь этой земли. Заповедные поляны в густых перелесках становились им временным домом, таинственные гроты, мхом поросший берег очередной речушки. Ронья разводила костры и готовила пищу, устраивала им с Яской постель — настолько удобную, насколько это было возможным. Она чистила лошадей и расчёсывала им гривы. Она делала всё, что от неё требовалось, не жаловалась, больше молчала с той поры, когда поняла, что её уговоры и опасения сестру только смешат. Она старалась не вмешиваться и даже не выдавать своё присутствие при долгих непонятных разговорах и всё надеялась на то, что всё это закончится вскоре.

Она понимала, что сделала свой выбор сама и что может в любое время его отменить. Да, вот так — бросить сестру с любезным её сердцу уросом и уехать домой. В золотой Яшмет, где отец и Карниэ, и сами стены оберегают от зла. Где её любят, ловят каждое её слово…

И где её ждёт очередной подарок от спарсианского тилбара. Возможно ещё более дорогой и прекрасный, чем все, что были прежде.

А сейчас она стёрла ноги, изорвала платье и ужасно устала, хоть и ехала большую часть дороги в седле Гейдэ, в то время, как её спутники продолжали идти пешком. Но это была не усталость тела, нет.

В один из бесконечных вечеров полил совершенно сумасшедший ливень. То подобие дороги, которым они следовали последние несколько дней, окончательно развезло. Милранир привёл их в место, ещё более необычное, чем все прежние.

Сначала они долго пробирались сквозь зелёный коридор высоких, близко друг к другу растущих кустарников. Кроны их были столь густыми и сходились столь плотно, что дождь под них почти не пробивался. Яска, засмеявшись, спросила даже: не здесь ли они будут его пережидать.

— Нет, — покачал головой урос. — Здесь можно было бы с другими. Но я больше люблю дойти до его конца, и тебе там тоже понравится.

Ронью о её желаниях никто не спрашивал, да она и не ожидала этого больше. Она просто шла вслед за сестрой по мягким травам, радуясь хотя бы того, что удалось не вымокнуть. Ясс стремительно скользила впереди. Сестра всегда любила лес, с самого раннего детства. Наверное, даже Карниэ сейчас уже не вспомнила бы, когда это началось. Когда Яска стала не только уходить в холмы днём, но и не возвращаться ночами. Отец искал её. Возвращал, говорил много правильных, убедительных слов. Но Яска убегала снова. Она ничему не хотела учиться, ничего не желала знать. Со временем она стала брать коня и уезжать всё дальше. И Ястриннэнский лес стал для смешной рыжей каннки домом больше, чем каннский замок. А потом — потом в Ястриннэн появился хозяин, молодой рон, и с тех пор вовсе ничего не получилось бы изменить… Да и привыкли все.

Теперь же рыжей и вовсе никто не мог запретить заводить странные знакомства и радостно бродить по совсем неподходящим местам. Ну не Ронья же могла ей что-либо запретить!

Они пробирались зелёным туннелем ещё довольно долго, казалось, этому их пути не будет конца. Поэтому, когда и коридор, и тропка — всё сразу оборвалось, уткнувшись в зияющий темнотой провал, Ронья даже протёрла глаза от удивления.

— Что это? — смеясь, воскликнула Ясс. — Куда ты нас привёл, Милранир?

Старый урос покачал головой.

— Не кричи, не кричи здесь… Не то место.

— Что, значит, не то? — Ронья оттолкнула сестру. — Куда ты нас притащил? Зачем?

Перед ними были развалины. Древние настолько, что с трудом угадывались под путаницей плюща, под бархатным покровом мха. Ясс присела на корточки и задумчиво вгляделась в черноту.

— Там лестница, да?

— Да. На нижний ярус, — кивнул бродяга. — Верхние разрушены почти полностью, а туда ещё возможно проникнуть.

— А свет? — деловито спросила Яска. — Я хочу обязательно посмотреть! Обязательно!

— Если не будешь шуметь, — усмехнулся урос. — Здесь место такое… Особенное.

Он вытащил из своей, иногда кажущейся просто бездонной, заплечной сумки небольшой фонарь. Яска тут же полезла смотреть его устройство — таких в Яшмете не было — зелёное стекло, позеленевшая медная оковка, а вместо фитиля либо свечи мерцали-метались серебристые светлячки.

— Они живые?

— Ну что ты, Ясс, — старик улыбнулся. — Кто же живое существо будет держать в банке? Это особое искусство морских черуссков, есть такой забавный народец. Они не любят чужаков, редко делятся своими секретами. Мне этот светильник достался в благодарность за одно давнее и неинтересное дело.

Рыжая каннка ухватила фонарь обеими руками.

— А у тебя только один да? А нас-то ведь трое…

— Не волнуйся, света нам хватит.

— А лошади?

— Лошадей оставим. Дождь сюда не попадёт, зверей опасных нет, а люди сюда не ходят.

— Почему?

— Толком не знают ничего, ведь просто так не наткнёшься, гуляя по лесу. Да и про лесок этот поговаривают, что место — нехорошее. Проклятое.

Этого Ронья уже перенести не могла.

— Ясс! — взвилась она с места. — Ясс, да ты с ума сошла!

— Что такое?

— Он же сам, сам говорит о том, что привёл нас на погибель! Он даже не пытается этого скрыть!

Яска смотрела на сестру широко распахнутыми недоуменными глазами.

— Неизвестно с кем, с бродягой, с уросом полоумным по лесам шляться, а потом в гиблое место лезть! Здесь ни людей, ни даже зверей — никого! Он сам так говорит! А зачем, ты думаешь, в такие места невинных девиц заводят? Фонарики волшебные показывать?

Старый бродяга стоял, опершись о свой мерзкий посох, посмеивался в усы.

Ясс же рассердилась. Встала, хмуро глядя на сестру.

— Какая чушь у тебя в голове! Как легко ею оправдывать собственную трусость!

Она фыркнула презрительно и скользнула в тёмный провал.