2. Вино ветров. Чаша яда.

Его прошлое было картинами: не одной, а целой галереей удивительных и обыденных сцен, связанных, на первый взгляд, одной лишь чертой — яркостью, перенасыщенностью красок, не пестротой их, а глубиной цвета, создававшей ощущение приукрашенной правды, а точнее — сказки или сна. Эта особенность была, есть, будет с ним до конца — в нём самом и в тех, кому доводилось когда-либо находиться с ним рядом, всего было, есть, будет слишком, чрезмерно.

Каждая встреча — яркий осколок стекла, ослепительно сверкающий под солнечными лучами; драгоценный камень, диковинный цветок с неповторимым ароматом; а ему только и оставалось — собирать их в сокровищницу души.

Его прошлое было ядом, горьким и сладким напитком памяти, терпким вином, выпить которое до капли не дано никому, потому что в каждом глотке — бездна; было — мёдом и хмелем, рассветной росой на горьких стеблях целебных трав, родниковой водой в каменной чаше под ледяным водопадом, молоком лунных коз, пасущихся на лугах Познания .

Он был не виноват. Он никого не просил об этом.

Так получилось.

***

Глоток первый. Солёный.

… хрупкая женщина с волосами цвета талого льда и лицом бледным, полупрозрачным кутается в тяжёлый, громоздкий плащ; она мёрзнет, она почти всегда мёрзнет на кеорийском ветру, непредназначенная выжить в этом суровом мире, в котором родилась. Её лицо похоже на старинные фрески в Доме Хранителя, особенно сейчас, когда свет из окна обрамляет склонённую голову будто бы ореолом. Её руки терзают полосатый шарф, один конец которого змеёй свернулся у ног, а второй порывисто прижимает к груди собеседник.

Собеседник высок ростом и порывист в движениях; его одежды — покрытые пылью, грязью, а местами чем-то бурым — носят цвета пламени, и сам он больше всего похож на костёр в честь Яриний на исходе весны. Он говорит тихо и спокойно, но чувствуется, каких усилий стоит ему эта сдержанность.

— Ярнэа, вам нужно подумать о себе, — повторяет он. — Ваш сын ещё мал, но он — рон Эанэ и будущий экан Йэта Кехха, глава одного из древнейших нортийских родов.

— Древнейшего, Хранитель. Правители Мирхэата последние, кто ещё остался, — печально отвечает она. — Мой отец при случае может предоставить тому любые доказательства.

— Пусть так, — кивает он. — Даже больше: если так, то ответственность за этого мальчика слишком велика, чтобы взваливать её на ваши плечи.

Она отнимает у него шарф и отворачивается к распахнутому окну.

— Я и не думаю справиться сама. Я просто не умею. К тому же, — на мгновение голос её прерывается, — у меня будут ещё заботы. У черусков, Хранитель, есть обычай: перед смертью обязательно подарить прощальный подарок тому, кто окажется рядом, — самое дорогое, что у тебя найдётся. Редко кому удаётся следовать такому обычаю, конечно, — смерть мало кого предупреждает о своём приходе. Моему мужу это удалось. У меня будет ребёнок. Ещё один наследник. Поэтому я вернусь в Крыло Дней. К отцу.

— Ярнэа! — всё-таки не выдерживает он. — Амарэанни, послушайте! Я глубоко уважаю ярна Морэллинна, он мудрый и прозорливый человек. Но в наставники юному Эро он не подходит… Ему попросту слишком много лет, он — древний старик, не поспевающий за меняющимся миром… Мальчику нужны учителя и примеры перед глазами. Другие примеры.

Она качает головой. Ветер, прорываясь в комнату, играет выбившейся из причёски прядкой.

— Мои дети будут расти в Мирхэате, Хранитель. Они будут нортийцами. Нас и так смехотворно мало осталось в твоей разрастающейся державе. Мой сын подрастёт, сделает лодку из серебряного дерева тилори и маленькую арфу со струнами из лучей Илирэнхи, чтобы играть для волн и звёзд, плавая по Жемчужному Заливу. Моя дочь будет вплетать в косы цветы жасмина и вышивать картины разноцветным жемчугом. Кто я такая, чтобы лишать их вот этой жизни? Кто вы такой?

Она говорит нараспев, слушая сама себя, любуясь собой, произносящей каждое слово. Хранитель долго смотрит на неё, молча, не двигаясь, потом встряхивает головой, неожиданно сделавшись похожим на большого лохматого пса, разворачивается на каблуках и быстро выходит из комнаты. Только на пороге он задерживается на мгновение, чтобы тихо произнести — еле различимым шёпотом:

— Кто Я? Я — Кеорэн, разумеется…

Она его не слышит.

Любимой забавой детей Приграничья, тех, что живут в селищах на границе Осгана и Алайны, испокон веку было сплавляться по извилистым горным речушкам, мелким, но быстрым. Ребята постарше мастерили легонькие плоты, вытаскивали их на середину, туда, где вода достигала хотя бы пояса, и с хохотом катились вниз до первого поворота. Малышня барахталась у берега, скользила по гладким камнях на собственных попах и животах…

Чернявый мальчишка стоит на плоском замшелом камне, торчащем из воды будто остров. Ему — четыре года. Его зовут Ярмэйн Хэсэллаир Яренвейн рон Эанэ. Собственно для него это сочетание звуков ничего пока не значит — он понятия не имеет, что вместе с именем уже успел унаследовать все противоречия жизни в Кеории, что его отец, бродяга-аэниец, лихим ветром занесённый в страну Астариэнна, последний потомок древнего северного рода ронов и правителей и просто отчаянный рубака Дир Хэсэлла Ярренвейн, и мать, тонкая хрупкая дочь Мирхэатской долины, — представители двух столкнувшихся в Кеорэне не миров, но мировосприятий; что, став женой Хэсэллы, Ярамэан Ясный Свет рассорилась с отцом, суровым предводителем одного из двух, населяющих Страну Ветров народов, нортийским эканом и ярном Нэррэйэхом Моррэлином и теперь не так-то просто ей пойти к нему на поклон… Он многого не знает пока, сероглазый мальчишка, называющий себя «Эро», с раскатистым, звучным «р-р» в середине, звучащим особенно радостно от того, что не так уж давно у него это впервые получилось. Впрочем, незнание не освобождает. Ни от чего.

— Эгоу-у-у! — вопит долговязый Тиввэ, проносясь мимо на старом деревянном корыте. Худые ноги его смешно торчат над треснутым и кое-как залепленным бортом.

Эро, не раздумывая, прыгает вслед. Корыто уходит под воду от двойной тяжести и вертится волчком, Тиввэ ругается, пытаясь вытолкнуть из своего «корабля» нахального захватчика, но быстро соображает, что драки на борту его плавсредство точно не выдержит. Быстрое течение тащит их по невысоким порожкам, то ударяя о камни, то подбрасывая, то норовя перевернуть… Эро заливисто хохочет, он столько раз с завистью смотрел, как это делают другие. Ему сейчас даже веселее, чем когда приехавший с утра к маме гость катал его на лошади. Лошадь шагала медленно, рядом шла мама, испуганно ахая каждый раз, когда Эро хотелось привстать или наоборот наклониться, или повернуться, или потрогать лошадиные уши — в общем, и в половину не удалось получить положенного в таких случаях удовольствия, зато здесь…

— Э-э-э-гоу-у-у-у-у-у-у-у! — крик наследника Мирхэата, Атр’анны и прочая, прочая, прочая далеко разносится над изгибами безымянной речушки.

Он здесь счастлив.

… А когда он вернётся домой, вымокший, грязный и оборванный, мама против обыкновения не будет его ругать, а прижмёт к себе крепко-крепко и скажет… скажет, что папы больше нет. Папу убили митляндские «псы» на границе и теперь они с мамой не будут жить в Ингилоре Белостенном, а поедут к дедушке. Оказывается, у него, Эро, есть дедушка, правитель прекрасной долины у моря, он очень его любит и ждёт. А ещё Эро не должен плакать, потому что он — будущий воин Кеории, мамин защитник и дедушкин наследник. Он и не плачет, раз нельзя. Он просто вырастет и всем отомстит. Пойдёт и убьёт всех митляндцев: и «псов», и айлатов Времени, и Императора. За папу.

***

Глоток второй. Сладкий.

…Мирхэат, о котором ему так много говорила мать, похож на сад. Цветов здесь не просто много — кажется, что здесь цветёт всё: кусты, деревья, лужайки, изгороди и даже стены домов. Кажется, будто всё вокруг — огромное пушистое облако, белое, розовое и нежно-сиреневое, пахнущее сладко, как молоко с мёдом, и такое же тёплое. От этого слегка кружится голова и всё видится в лёгкой дымке, дурманящей и прекрасной.

Мирхэат — самая южная долина Кеории. Здесь почти нет знаменитых ветров и от этого гораздо теплее. Здесь почти не видно чёрной и мрачной громадины Фэсс Гараха, скрытой бело-серыми силуэтами других, куда более приятных гор. Здесь — море.

Первый раз Эро Ярренвейн видит море ясно-голубой полосой у горизонта. Видит и загорается таким нетерпением, что начинает высматривать его за каждым поворотом, крутиться и вертеться, рискуя вывалиться из седла, куда его посадил сопровождающий ярнэу Ярамэан воин.

Второй раз он видит его с обрыва, когда их небольшой отряд гуськом движется по узкой, примыкающей к отвесной скале тропке. Теперь он может рассмотреть и волны, их золотящиеся на солнце гребни, пенные султаны, как на старинных шлемах, следить за полётом кружащих над ними чаек, услышать особенный морской плеск-шум, а главное — учуять его дыхание, дыхание Моря…

Потом они спустятся к самому берегу, и Эро бросится босиком по камням к этому, сине-серо-зелёному, огромному, завораживающему, чтобы у самой кромки, у самого языка белой пены замереть, затаив дыхание, не в силах даже самому себе объяснить охватившие его в этот миг чувства.

Древность.

Вечность.

Мощь.

Ласка и опасность, холод и тепло, шум и молчание — всё едино. Просто он раньше этого не знал.

Мирхэат — единственная долина в Кеории, выходящая к побережью, единственная, где море знают и любят, где им — живут.

***

Глоток третий. Холодный.

… Комната с заколоченными ставнями. Заколоченными надолго, быть может, на годы — так повелел ярн Моррэллин. В неверном свете единственной свечи можно разглядеть накрытую грубым светлым покрывалом кровать, часть висящего на стене гобелена и неизбежный букет в каменной вазе на полу. Больше не видно ничего. Букеты хозяин Крыла Дней тоже велел менять каждые несколько дней.

Эта темнота и тишина — всё, что осталось от Ярамэан Ясный Свет. От матери. Тишина, полутьма и смерть.

Наверное, в их предыдущем доме, в котором они жили вместе с отцом, ещё до того, как он погиб в приграничной стычке, остались какие-то напоминающие о Ярамэан вещи. Быть может, платья, быть может любимые книги и безделушки. В дорогу она не взяла ничего, а обзавестись новым не успела болезнь унесла её через год после рождения дочери, такой же красивой и хрупкой, какой всегда была она сама.

Дочь она назвала — Кэнлеа.

Ещё остался портрет, но его Эро увидит несколько позже, после смерти деда и долго не сможет привыкнуть к тому, что эта смеющаяся девчонка в веночке — его мать

***

Глоток четвёртый. Ледяной.

… Большой зал Крыла Дней. Огромный, с высоким — раза в два выше, чем в остальных комнатах — потолком. В середине — длинный, покрытый алой скатертью стол, вокруг — стулья с высокими резными спинками, большая часть из которых пусты, а прочие занимают участники Совета. Ярны погибшей Нортайи. Эро Ярренвейн стоит рядом, не решаясь ни занять дедово место — во главе стола, место экана, ни сесть на любое другое, так как это было бы понято как отказ от верховной власти. Эро в растерянности. Ему всего девять лет и он — последний из правителей Мирхэата, самого древнего рода нортийцев. В Аэнне и в перенявшей её образ мыслей Кеории наследственность власти никогда не была обязательной, нортийцы и горские кланы кеоров следовали древним традициям неукоснительно. И согласно этим традициям…

Додумать Ярренвейн не успевает — в зал врывается Астариэнн, Хранитель Кеории, человек, которому подчинились в своё время и гордецы-нортийцы, и упрямые горцы, и скорые на расправу жители холмов Осгана; человек, которого никогда не волновали ничьи традиции и планы, кроме собственных. Хранитель мало изменился за прошедшие годы — те же резкие, порывистые движения, одежды цвета пламени, голос, в котором чудится сдерживаемое рычание… Астариэнна приветствуют со всем положенным почтением и предлагают занять одно из многочисленных пустующих кресел ( нортийцев мало, очень мало и становится всё меньше год от года), Хранитель досадливо отмахивается, заявив, что ему нужен Арамано Хэсэллаир причём немедленно и со всеми потрохами. Опешившие ярны пытаются возмутиться, сам Эро что-то лепечет весьма невразумительное, а Алри Астариэнн спокойно объясняет собравшимся, что под потрохами он имеет в виду драгоценную цепь нортийского экана, обруч-венец ярна Морэллина, Владетеля Жемчужной Долины и все памятные вещицы, некогда принадлежавшие Диру Хэсэлле и жене его, ярнэа Амарэанни.

Ярн Тсэя, друг деда и большой любитель рассуждать об особой роли нортийцев в истории Мира, порывисто и несколько нарочито неуклюже вскакивает:

— Постой, Элир! Тебе не кажется, что ты забываешься? Здесь Совет Ярнов Нортайи, а не кеорский р’ханк, где каждый может выкрикивать своё, без очередности и приличий! — глядя прямо в лицо Хранителю, громко говорит он. — Тебе позволили здесь находиться, хоть ты и не нортиец, да и явился незваным, а ты осмеливаешься чего-то требовать…

— Осмеливаюсь, — тихо, но отчётливо произносит Астариэнн. — Именно потому, что я — не нортиец. Я, знаешь ли, — Элир, то есть Хранитель этой земли, имя которой Кеория, а уж никак не Нортайа. Где она эта загадочная страна, детьми которой вы продолжаете себя называть, хоть давно позабыли, что это означает? Нет её? А, может, не было никогда и не будет, если не-нортиец Асхэви не надерёт задницы сидящим на вашей исконной земле митлам?

Тсэя качает седой головой.

— Не надерёшь. Никогда. Ты не кангорн, Элир, и таковым уже не станешь, раз не стал во время четырехлетнего бунта. Твоя слава осталась в прошлом — даже не слава, а возможность её завоевать, но ты растерял все свои возможности — остался пепел и необходимость строить дом на пепелище. Дом ты, бесспорно, построишь, а вот переломить судьбу уже не в твоей власти.

Астариэнн, до того хмурый, как туча, неожиданно улыбается — странной выглядит эта улыбка на усталом лице.

— Может быть так, а может — и нет, — туманно отвечает он, чтобы тут же добавить, — но мальчик всё равно должен идти со мной.

Тсэя ответить не успевает, со своего места поднимается ярн Еллга, самый старый среди участников Совета. Его уважают даже горцы, которые к нортийцами вообще относятся крайне холодно.

Астариэнн низко кланяется старику.

— Элир, — скрипучим голосом возвещает седобородый ярн. — Этот мальчик — наша надежда. Надежда не только для нашего народа, но для всей Кеории, порукой тому его кровь — кому как не тебе знать это? Но для того, чтобы звезда Ярен Ийкэ Яээн когда-либо взошла в небесах, юный шалопай Эро должен выжить, вырасти и повзрослеть. Можешь ты обещать, что, забрав его с собой, ты сможешь его уберечь? Не можешь. Ты сам — дитя ветров, а они в Ан Пил’аэ дуют всякий миг в другую сторону и хорошо, если меньше полудюжины сразу… Подожди хотя бы до совершеннолетия Эро — не нужно ему ввязываться во все твои авантюры, восстания, освободительные войны, магические опыты до срока. Ни к чему это.

Старик тяжело опускается в кресло, Алри Астариэнн явно собирается длинно и пространно ему возражать, но слушать всё это экану нортийскому и ярну Жемчужной Долины Эро Ярренвейну не досуг. Он, стараясь производить как можно больше шума, шествует к середине длинного, покрытого алой скатертью стола, бросает перед ярнами драгоценную цепь с изумрудами, обводит зал внимательным взглядом.

— Венец снимать не буду, я всё-таки последний в роду, а это забирайте, — говорит, стараясь казаться спокойным как Астариэнн, но звонкий детский голос звучит не очень убедительно. — Мне бы хотелось, чтобы эканом стал Еллга килн Яхх-лит-Лирро, но я понимаю, что у меня не спрашивают. Я еду в Ингилор.

Он едва ли осознает, что решается его судьба, тем более — что он сам только что её выбрал. Всё его существо поет в предвкушении грядущего приключения, мысли заняты мечтами о бессмертных подвигах, а ноги готовы пуститься в пляс. Позже он не раз задумывался о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он остался в доме деда — наследником, преемником, ярном. Но — было то, что было, и он не жалел — никогда. Просто с того дня на протяжении многих лет больше не называл себя — Эро, а только полным именем, причём не на нортийский, а на ингилорский манер — не Ярмэйн, а Арамано.

Совет на удивление легко и просто его решение принимает: Тсэя становится эканом, Еллга выбран наместником Мирхэата, а смотрителем Крыла Дней призывают Алэну килн Мейт, подругу матери Ярмэйна, в битве под Антэйорро потерявшую мужа. Сборы получаются недолгими — Эро так вовсе готов выехать в тот же день, но спутнику его требуется отдых и время на долгие и горькие разговоры о провалившемся восстании. Уезжают они через два дня, на закате — Алри Астариэнн мало того, что сам видит во тьме как кошка, так ещё и требует от мальчишки, чтобы тот учился этому как можно быстрее.

Они скачут в ночь и где-то в глубине души Ярренвейну холодно, и сладостно, и жутко…

***

Глоток пятый. Долгий.

… Ингилор Белостенный, город — сердце Кеории, построенный Ингилом Вихрем, сыном Последней Владычицы Аэнийской. Белая пыль немощённых ни разу извилистых улочек, переброшенные через многочисленные реки-речушки-ручьи висячие мосты, уединённые беседки над ущельями, высокие стены, круглые, покрытые разноцветным металлом крыши, распахнутые с ранней весны до первого снега окна, верба и укрывающая по весне всё жёлтым облаком мимоза… Город, в котором бок о бок живут строгие заносчивые нортийцы, честолюбивые и добродушные беглецы из завоеванной митляндцами Аэнны, гости из Алайны в золото-алых вышитых одеждах, неразговорчивые кеоры в узорчатых плащах через одно плечо, уросские бродяги в лохмотьях с дудками и бубнами, спрятанными в пропыленные чехлы — много кого можно встретить в столице Страны Ветров. Ярренвейн, жадный до всего нового, часами бродит меж людей, наблюдая, изучая, а то и заводя неожиданные знакомства. Впрочем, как правило, любая прогулка завершается тем, что его вылавливает Астариэнн и возвращает к суровой реальности: то есть занятиям, книжным и не очень. С Алри Астариэном — в доме деда его называли Элир Асхэви — спорить трудно, признать, что — попросту невозможно Ярренвейну мешает одно лишь родовое упрямство.

Ярренвейн, не привыкший подчиняться кому бы то ни было, не сразу понял в какую упряжь впрыгнул добровольно. Впрочем, Асхэви быстро ему всё разъяснил.

Ярн Тсэя не врал и не заблуждался — после поражений и потерь имя Хранителя Кеории уже не вызывало такой беззаветной любви как ранее. То есть заслуги его признавали, таланты ценили и изгонять в болота Ан-рад-Шиерры вовсе не собирались, но — прежней веры не было. Огонь погас. Из символа свободы и чести Кеория превратилась в обычную раздираемую внутренними противоречиями страну. Да, Элир Асхэви ещё был способен вернуть всё к прежнему, добунтовому состоянию, но вот мечтать об Аэнне более не приходилось. Ярмэйн же волею судеб оказался потомком древнего нортийского рода и вместе с тем сыном бродяги-аэнийца Хэсэллы, неведомым ветром занесённого в Восточные Горы и ставшего кровным побратимом Хэммира мирд Эйрта идх Сеоннэ, одного из самых непримиримых кеорских вождей. Это означало, что предназначение его было определено ещё до его рождения — будь у четы Ярренвейнов ещё сыновья, можно было бы отвертеться, но последний дар Дира Хэсэллы беззаветно любящей его супруге оказался девочкой — Кэнлеей, воспитывать которую взялась всё та же аора Алэна. Эро же должен был ни много, ни мало наследовать Астариэнну, а так как Хранителя Кеории выбирали — он был обязан заслужить эту честь, быть её достойным. Пока жив был Дир Хэсэлла, можно было надеяться, что он сумеет воспитать сына, ярн Морэллин вызывал сомнения, но был не безнадёжен, теперь же дела вовсе пошли на самотёк и Элир Асхэви этого так оставить, разумеется, не мог. Так что Ярренвейн, думая, что сбегает от бдительных очей нортийских ярнов, угодил в ещё более жёсткую переделку — в железные лапы Астариэнна. Жизнь в Ингилоре оказалась совсем не лёгкой, но и скуки, порой сводящей его с ума в Крыле Дней, ждать пришлось довольно долго. Асхэви взялся учить его всему — тому, что знал и умел сам и даже чего не знал и не умел — приглашая наставников издалека.

…Ярренвейн — занят. Он стремится одновременно ускользнуть от бдительной опеки и оправдать возложенное на него доверие. Наставники любят его за острый ум и терпеть не могут за злой язык и полную, совершенную безответственность, которую Астариэнн, посмеиваясь, называет непредсказуемостью и исподтишка поощряет. Ярренвейн — безусловный вожак стайки самых отъявленных ингилорских сорвиголов, его одинаково легко принимают и нортийцы, и аэнийцы, и кеоры, как и надеялся Хранитель, Арамано — свой для всех. При этом сам он не ощущает своей принадлежности к какому-либо народу, а потому может (на взгляд Астариэнна) быть выше их многолетних дрязг и разборок.

От отца Арамано остался конь — белый, чёрногривый Нэймари, которого сам он называет Ниммиррин. Мало у кого из его сверстников есть такой: древней, редкой породы, о которой даже упоминается в сказаниях времён Нортайи. Арамано носится верхом по каменистым тропкам Ан Тир, пропадая по нескольку дней, ночует под открытым небом, добирается до берегов Антиннэ, Великой Реки.

***

Глоток шестой. Пряный.

… её зовут Риэла. Риэла-ведунья. Ей неведомо сколько лет: узкое лицо с огромными глазами и худощавая фигура могут принадлежать как девочке, так и зрелой женщине; впрочем, незнакомцы и за мальчишку её принимают порой — издалека даже часто. От неё пахнет травами и костром, её дом — хижина на утёсе, неподалёку от пастбища, куда ингилорцы выпускают лошадей. У неё нет ни родителей, ни мужа, но дом её всегда полон детворы. К ней приносят малышей матери — кто лучше Риэлы разберётся с ночными страхами и больными животиками? К ней приходят те, кто постарше — послушать сказки, рассказывать которые она мастерица, поиграть и побегать, а то и научиться чему-нибудь новому: мальчишки — строить лодки и хибарки-шалаши, лёгкие и удобные, чтобы можно было переносить на другое место; девчонки — ткать да вышивать «не по-нашему», диковинные узоры, странные картины; особо приглянувшихся ей чем-то она ещё учит лечить…

— Зачем мне? — пробует поначалу удивляться Ярренвейн, наследник и преемник.

Она улыбается загадочно.

— Вот когда узнаешь, тогда и поблагодаришь.

— А если не узнаю? — упрямится он.

Она пожимает плечами:

— Тогда благодарить, конечно, будет не за что.

С ней трудно спорить — куда труднее, чем с мечущим громы и молнии Астариэнном. Риэла-полукровка просто не замечает — так, что получается, что спора вроде бы и нет.

Арамано смешивает в ступке нужные травы, бормочет заговоры, варит отвары и читает старые записи Риэлиных предшественников — на малопонятных языках, похожих на те, которым учит его Астариэнн и других совершенно. Риэла им довольна: если бы мальчишка не был Ярренвейном и воспитанником Хранителя, она сделала бы из него настоящего целителя, она часто говорит об этом, и её признания приятнее похвалы других учителей.

***

Глоток седьмой. Отравленный.

…Льят — давняя традиция горцев, которую постепенно переняли все кеорийцы. Так называют поединок, в котором сходятся два бойца, вооружённые шадами — длинными кеорскими ножами. Противники кружат по специально огороженной площадке, пытаясь достать друг друга — «оставить след», не нанося серьёзных увечий. Как правило, наносятся рассекающие кожу царапины, некоторые умельцы прядь за прядью срезают волосы. Вызвать на Льят можно только равного тебе или более опытного бойца — уже не раз доказавшего своё превосходство в боях с другими, поэтому мальчишки к этой забаве допускаются: умелый воин легко заставит дерзкого юнца не только признать своё поражение, но и выразить желание чему-то поучиться. За поединками же «равных» — наблюдать просто захватывающе: птицами парящие фигуры то убыстряющие движения так, что нельзя различить невооружённому глазу, то замедлящиеся словно в странном ритуальном танце.

Ярренвейн мог бы поступить так, как поступало большинство его сверстников — вызвать на «ученический» бой кого-нибудь из подростков, уже имевших право носить оружие, но не считавшихся воинами. Это не противоречило правилам: рядом с ним, едва разменявшим десятую весну, почти любой мог считаться «сильнейшим» — хоть рыжий Горрик мирд Тогэрран, готовящийся вскоре пройти принятое у горцев Посвящение, хоть тринадцатилетний Тодох, оруженосец Осгорна из Осгана. Можно было бы наставить друг другу шишек с помощью ученического деревянного оружия, получить десяток-другой полезных советов и разойтись. Арамано Ярренвейн выбрал другое: с недвусмысленно острым шадом и соблюдая все положенные церемонии, он бросил вызов Даэрваллу, молодому воину из дружины Астариэнна. Даэрвалл Палмалий не был, конечно, одним из лучших бойцов — ни на поле боя, ни на Льяте, но за ним числилось некоторое количество выигранных(хоть и не зрелищных) поединков и участие в приграничных стычках с «псами» Митл-анд’ийи. Отказывать вызывающему на Льят было нельзя, какие бы причины на то ни побуждали. Даэрвалл и Ярренвейн встали друг против друга на залитой солнцем площадке…

Наверное, со стороны это выглядело нелепо — Арамано вспоминались потом насмешливые взгляды зрителей и откровенный восторг Астариэнна, которому выходки подопечного, как правило, доставляли удовольствие. Действительно: статный юноша в белоснежной рубахе, красиво расправив плечи, явно скучал, вынужденный участвовать в детской забаве — он даже шад держал небрежно, словно, раздумывая — пригодится ли он вообще сейчас; его противник же — высокий для мальчишки, но всё равно слишком маленький ещё, с острыми лопатками, торчащими под некрашеным льном сшитой Риэлой туники, был не просто собран — натянут словно струна, словно тетива лука. Но, когда, Асхэви ударил в гонг, возвещая начало боя, всем резко стало не до смеха — лук выстрелил…

Напряжение и пронзительное счастье того дня: когда все краски Мира стали ярче, все контуры отчетливее, а время не замедлилось, но стало бежать ощутимо — так, что им возможно было управлять, вернее управлять собой в его потоке… Всё это осталось с Ярренвейном на всю жизнь и помогло выйти живым из многих последующих передряг. Его победа, ему самому казавшаяся неминуемой, была невообразимым чудом для всех остальных. Впрочем, чтобы он не сильно зазнавался, Алри Астариэнн тут же взялся объяснять обоим поединщикам допущенные промахи, изрядно поваляв их в пыли… Под его насмешливым взглядом как-то быстро оказалось, что это не Ярренвейн выиграл бой, а Даэрвалл его проиграл наиглупейшим образом.

Впрочем, это мало что меняло для Ярмэйна — он перестал считаться с мнением окружающих абсолютно, даже сил Астариэнна едва хватало, чтобы призывать его к порядку. Он по-прежнему упорно занимался, но теперь уже не по велению Наставника, а потому что сам того желал. Впрочем, распорядок уроков он себе составил на редкость вольный, да и его-то придерживался не всегда. Вокруг него довольно быстро собралась компания самых отчаянных сорвиголов из Ингилорской ребятни: как аэнийцы, так и горские мальчишки — признавшая в молчаливом, но отчаянном Ярренвейне вожака. Вместе они излазили весь Ан Пил’аэ вдоль и поперёк, подбирались к хребту Ан Милонэн и начинали посматривать на Ан Тир, лежащий за рекой Антинэ, необъятно широкой и полноводной. Именно тогда — когда уже решили бросать жребий, Алри Астариэнн рассказал воспитаннику о Тинувир Оре. Сделал он это с умыслом или просто к слову пришлось, Арамано так и не узнал, но случилось это как нельзя вовремя. Это было как раз то самое, что им требовалось. Потому как скалы-ущелья-долины-высокогорные луга наскучили неимоверно, а Ан Тир скорее всего в этом смысле ничем от Ан Пил’аэ не отличался. Решение было принято мгновенно: наскоро собравшись ватага искателей приключений выступила к Ан Милонэн. Сердца радостно бились, души трепетали, мысли скакали, путались и вертелись волчком…

Тинувир Ор был любимой легендой Страны Ветров — для всех её жителей, хоть и рассказывали они по-разному…

***

… Высоко в горах — выше, чем забирались самые смелые безумцы народа кеоров — лежит Зачарованный Край. Там никогда не бывает зимы, из земли бьют источники с живой водой, на вечнозелёных лугах цветут невиданные во всём Уумаре цветы и пасутся белоснежные единороги. Величественный замок Владыки Гэррана парит над утопающей в кустах горных роз долиной, вознесенный на нависшую над ней скалу — если даже какому-то страннику и удалось бы попасть в Тинувир Ор, то к замку он всё равно не сумел бы подобраться — к его воротам не ведут доступные человеку тропы, он близок и так же далёк, как если бы был всего лишь ускользающим из рук отражением луны в озере… В Тинувир Оре живут альды — бессмертные колдуны из древних преданий, последние, что остались в Мире, когда прочие ушли за Стену Ночи.

Тинувир Ор трудно найти — только чистый душой и храбрый сердцем может ступить на его земли, да и то — лишь если того пожелают Владыка и его прекрасная дочь сэлу Маурэл. Когда то древний пророк предсказал, что Дева Тинувир Ора найдёт своё счастье со смертным. Будет это в Век Великой Угрозы, когда сами основы Мира пошатнутся. Потому и остались отец и дочь в Уумаре, когда прочие соплеменники их ушли — ждать смертного воина, достойного быть возлюбленным альдской сэлу и способного удержать в руках падающие небеса.

Много веков ждут Владыка Тинувир Ора и Дева Маурэл, иногда привечая путников, но чаще лишь взирая на них в волшебное зеркало. Иногда — раз в столетие, не чаще — прекрасная сэлу покидает убежище и купается в ледяных озёра Ан Милонэн. Те, кто увидит её, в скором времени встретят свою судьбу: смерть или величайшую любовь в своей жизни.

Так поют и рассказывают горцы Горрэнайны, всё ещё верящие в то, что альды были не красивой сказкой, а настоящим народом, жившим бок о бок с ними.

***

Аэнийцы — те, кто пришёл в Страну Ветров после гибели своей страны, во времена воительницы Анги и позже — говорили иначе. Аэнна — не Кеория, в бессмертных альдов там давно не верили, разве что старые бабки внукам сказки сказывали, да менестрели песни слагали, не надеясь, что их творения сочтут правдивыми — так, для ради красоты слова и образа. Аэннийские легенды повествовали в основном о благородных рыцарях, великих каннах и седобородых мудрецах. Волшебство в этих преданиях тоже присутствовало, только не как врождённый талант, а как удивительное искусство, постичь которое может всякий, если только он будет достаточно упорным. В прежние времена — по уверению аэнийских летописей — существовали даже Школы Магии, где можно было научиться колдовать. Тинувир Ор был такой школой…

***

Стены Тинувир Ора сложены из темно-зелёного камня айлманэ, который добывают только в горах Диг Нэла нынче сокрытых за Фэсса Кайракэ, Стеной Ночи. Даже маленький кусочек такого камня, что с лёгкостью можно спрятать в ладони, даёт необычайную мощь заклинаниям своего владельца. Силы же целого замка превратили канна Гэррана в самого могущественного мага во всём Уумаре. Он познал всё, научился всему, что только можно уметь в мире, а когда ему это наскучило, решил помочь другим. Он собрал самых талантливых волшебников и самых мудрых учёных Аэнны — чтобы они воспитывали юношей и девушек в его школе, а сам использовал все свои умения и чары айлманэ, чтобы оградить свои земли от зла, войн, болезней и голода — что бы ничего не мешало занятиям. Многие годы его ученики выходили в Мир, не только обладая знаниями и силой, но и преисполнившись любовью к его обитателям, ко всему, что их окружало. Они заботились о людях, животных и растениях, земле и воде, исцеляли и направляли. Они умели говорить со всем живым в Уумаре и даже камни порой удавалось им понять. То было удивительное время — время расцвета Аэнны, время мудрости и спокойной мирной жизни: Паланэ-а-Таринан, Час Магов. Тогда были побеждены многие болезни, отступили неурожаи и бедствия, не было войн и непонимания — Золотые Века, Благословенная Эпоха.

Так было до тех пор, пока воинственный народ Митл— анд’ийи, страны, лежавшей далеко на западе, не собрал огромные армии — несметные полчища, вооружённые не столько сталью, сколько ненавистью — и объявил Аэннийской Властительнице Ланэл Ламаирэн войну. Эта война длилась более десяти лет и позже получила имя, известное всем потомкам как победителей так и побеждённых: Итверна, Чёрное Вторжение. Аэнийцы сражались доблестно, их предводительницей была Анга Агорэна, сделавшая всё возможное и невозможное, чтобы защитить свободу своего народа. Но у митлов-чужаков были не только воины — им помогали жрецы странного культа: айлаты, поклонявшиеся Отцу Времени. То была первая встреча людей Аэнны с «капюшонниками», вызвавшая любопытство и удивление — разве мог кто-то предположить, что они пришли навсегда? Айлаты владели магией, и хоть они были гораздо слабее, чем ученики канна Гэррана, но зато обладали такими умениями, противопоставить которым Тинувир Орские целители и травознатцы почти ничего не могли. Дети Времени владели дарами убеждения, искусством слова и обманных чар — медленно, но верно подчиняли они сердца людей, убеждали их в своей правоте, выворачивая наизнанку людские души и людское прошлое, заставляя желать изменить свою суть. Аэнна не сдалась Империи — она превратилась в её отражение, в её тень на воде. Когда канн Гэрран понял, что нельзя бороться с людьми против них самих, что глупость человеческую не победить, он ушёл вместе со своими учениками за Стену Ночи — некогда возведённую древними магами, ушёл в неизвестность, ушёл навсегда. Напоследок же Властитель Тинувир Ора наложил на свой замок заклятье — чтобы никто не сумел воспользоваться колдовским камнем в низких и подлых целях. Ученики Гэррана — те, кто не последовал за ним сразу же — какое-то время ещё пытались спасти рушившийся на глазах мир, но не преуспели и один за другим тоже покинули Уумар. Вместе с ними за Фэсса Кайракэ навеки ушла магия…

***

Мысль, высказанная вслух, вызвала восторженное одобрение — что бы ни скрывала в себе заповедная долина, приключение обещало быть увлекательным. Ватага юных удальцов радостно отправилась на поиски незнамо чего, умудрившись даже не разругаться, выясняя, что же всё-таки они собираются искать. Путешествие по Ан Пил’аэ показалось им приятной прогулкой — в который раз идти-шагать по каменистым тропкам меж изученных до камешков гор, травить байки у вечерних костров, считать звёзды ночами, а по утрам с разбега нырять в ледяную воду природной купальни, образовавшейся в каменной нише на пути у очередного стремительного ручейка. Жилые места они обходили стороной — чего они там не видели? — и поэтому никаких вопросов и возражений по поводу своего похода не слышали. Не от кого было — лишь поросшие горными розами и жасмином склоны гор, птицы да лесное зверьё встречались им на пути. Первый раз объясняться Ярренвейну сотоварищи пришлось у Поднебесных Врат — перевала, за которым начиналась настоящая Горрэнайна, край кеоров. Впрочем, относящиеся к древним преданием с почтением горцы сочли поиски Тинувир Ора достойным делом для потомка вождей, а потому не только пропустили мальчишек (из которых кеорами по рождению была едва ли половина) на запретную чужакам землю, но ещё и снабдили их припасами, напутствиями и предостережениями. Пейзажи сокровенной Горрэнайны мало отличались от привычных им, разве что казались более суровыми и неприветливыми — на горизонте всё отчётливей проступал непроглядно чёрный силуэт Фэс Гараха, заставляя чувствовать себя неуютно всех, кроме горских ребят и самого Арамано. Сыну Дира Хэсэллы Стена Ночи вовсе не виделась мрачной, чужой, враждебной, как всем остальным — даже жившим не одно столетие в её тени кеорам, привыкшим к такому соседству, но не полюбившим его. Ярренвейну Фэс Гарах показался красивым, чуточку опасным и необыкновенно занимательным, он бы даже с удовольствием отложил цель их похода, а вместо этого попытался взобраться на «Стену Безнадежья». Тем не менее, этого он никому предлагать даже не пытался — он неплохо знал своих спутников, да и вообще — человека, решившегося на подобную проделку днём с огнём не сыщешь, Фэс Гарах почитался дурным местом, проклятым, ничего хорошего от него не ожидали — в отличие от замка канна Гэррана.

Совсем миновать встречи им не удалось — единственная дорога к переправе лежала у подножия роковой Стены, так близко, что можно было ощутить как затихали здесь все ветра Кеории, уступая места ледяному дыханию Фэс Гараха; но — достаточно далеко, чтобы понять из чего же всё таки сделано это всеобщее чудище: камень, туман, чёрный огонь — не представлялось возможным.

***

… От обжитых мест Горрэнайны к северу вела тропка вдоль Фэс Гараха, и волей-неволей приходилось держаться её. Чёрная Стена на горизонте одним своим присутствием сводила на нет весёлую болтовню и заставляла ускорить шаг. Потом многие признавались, что во время этого пути в голову лезли исключительно леденящие душу легенды и жуткие предания. Ярренвейну это казалось смешным и даже глупым, нарочно он своих чувств не выказывал, но и сильно не скрывал, отчего невольное уважение к нему со стороны приятелей только возросло. В мечтах он уже видел себя во главе победоносной армии, и потихоньку распределял будущие места в ней среди нынешних спутников. Тем не менее, поход их стал несколько мрачноват и уже не представлялся столь безобидной и забавной проделкой, как в начале.

Всё изменилось лишь, когда тропа вышла на побережье Эантинэ, пару раз обогнула замшелые исполины утёсы и окончилась высеченными в камне ступеньками, спускающимися на обширную полукруглую площадку у самой воды. Здесь было удивительно красиво: закатное солнце разукрасило светлый камень, бросило волнистую ленту дорожки наискосок через русло реки, а рассыпавшийся на тысячу мелких струй родник, шумно вырывавшийся из расщелины в скале где-то на высоте человеческого роста, вовсе казался золотым дождём из сказок про Эрьятана-Счастливчика. Здесь тяжёлые, тёмные мысли быстро оставили даже самых уставших и малодушных, а Ярренвейн и Горрик вовсе пришли в детский восторг. Побросав заплечные сумки, они помчались к краю площадки, смеясь и обгоняя друг друга. Остальные следовали за ними, но — не торопясь, громко переговариваясь (впервые за несколько дней), останавливаясь попить у родника.

От края площадки шли деревянные мостки — перед тем как ступить на них рыжий Горрик(в последний миг обогнавший приятеля) обернулся.

— Андино, — произнёс он с сильным горским акцентом. — Говорят, он здесь самый великий, больше только в Диг Нэл…

Ярренвейн кивнул — Эантинэ действительно был странной рекой, непохожей на все остальные. Мало того, что его ширина в иных местах была настолько необъятной, что требовался не один день плавания, чтобы добраться до противоположного берега, так ещё и совершенно невозможно было объяснить и предугадать, где он будет узким, а где широким, где глубже, а где его можно было пересечь вброд. Некоторые участки Великой Реки, конечно, были уже изучены вдоль и поперёк, кое-где налажена паромная переправа, в иных местах за умеренную плату можно было нанять лодку и проводника. Асхэви рассказывал, что во времена расцвета Аэнны водный путь с юго-востока на северо-запад по течению Антинэ был основным способом добраться, например, от Кеорэна до Лекленда. Плавать против течения не стоило и пытаться — с Великой Рекой не поспоришь. Ярренвейн улыбнулся.

— Даже Фэсс Гарах здесь кажется красивым, — пожал плечами Горрик. — Правда? Сразу вспоминаешь, что он был создан альдами — кто ещё смог бы строить что-либо поперёк этой реки.

На востоке и впрямь возвышалась непроглядно-чёрная завеса, воды Антинэ выходили то ли сквозь, то ли из-под неё. Яренвейн знал, что на севере она вплотную смыкается с Ан Милонэн, высочайшим горным хребтом Уумара — достигнуть пронзавших небеса снежными остриями не удавалось никому: ни ко всему привычным горцам-кеорам, ни искателям приключений из аэнийцев, ни даже вездесущим и всепроникающим уросским бродягам. Арамано усмехнулся: искать Тинувир Ор по всему стоило только там — скрывайся он в отрогах Ан Пил’аэ, его бы уже тысячу раз обнаружили. Впрочем, в одной из рукописей, прочитанных им в преддверии похода, имелась и такая смешная версия.

Некоторое время пришлось потратить на блуждания по берегу (кое-кто попытался увильнуть с вполне понятным желанием выкупаться в тёплой воде Антинэ). Им удалось обнаружить укрытое в каменной нише необъятное плавсредство, больше всего напоминавшее плот с высокими бортами-перилами и воротом вроде мельничного посредине. Когда-то в не столь уж отдалённом прошлом это был регулярно возивший пассажиров паром, но во время бунта его забросили и так и не наладили. Может быть, это и казалось глупым: строить паром в широчайшем месте реки, но Антиннэ в землях Кеории и в самом узком участке не пересечёшь в два дня плавания, а здесь, по крайней мере, можно было не опасаться ни митляндских стрел, ни лихих удальцов-разбойничков. У близости Фэс Гараха были свои особенности. К тому же всё тот же Асхэви говорил Арамано, что в середине реки есть остров, на котором прежде держали что-то вроде постоялого двора: там можно было сойти на твёрдую землю, отдохнуть, запастись провизией и родниковой водой, а потом с новыми силами продолжать путь. Разумеется, теперь не было ни постоялого двора, ни переправщиков, а в предназначенном для ночлега строении, нашедшемся шагах в двадцати, царили пыль, запустение и ежиный выводок. Впрочем, переночевать здесь всем показалось куда заманчивее, чем опять под открытым небом.

Полазив по заросшему саду, Хандо, Горрик и Орро-Остроглазый исхитрились насобирать овощей и фруктов на дорогу — тоже порядком одичалых, с кислинкой, но всё же много лучше тех, что попадались им в пути. Сухари, лепёшки и крупа ещё оставались у всех, поэтому варили кашу — когда ещё придётся поесть горяченького — без малого шесть дней плавания впереди. Конечно, оставалась надежда добраться таки до острова, но Ярренвейн предпочитал не сильно на это рассчитывать: дороги они не знали, да и что могли обнаружить они там? Хорошо, если всего лишь развалины и мелкое лесное зверьё…

Отправлялись на рассвете — и так слишком много будет пути в потёмках. Течение у Эантинэ несильное, но все отдавали себе отчёт в том, что неуклюжее их плавсредство будет сносить к востоку, чтобы не сказать прямо — к Фэсс Гараху. Хорошего в этом было только одно: дальше Стены Безнадежья не унесёт. Ярренвейн усмехнулся и встал к рулю.

***

Была и третья легенда, ведомая лишь избранным — та, которую остатки некогда многочисленного народа Нортайи передавали из уст в уста, даже не пытаясь записать на бумаге или сложить в песню. Она нравилась Ярренвейну больше всего… Легенда не столь красивая, но оттого и казавшаяся более достоверной… Но об этом Ярренвейн упорно молчал — осознание причастности к тайне, к чему-то сокровенному был слишком важным для него и тогда, и потом — когда его жизнь изменилась.

***

… Разумеется, они не нашли замок Гэррана. Хорошо уже, что на другой берег добрались целыми. Потом были долгие блуждания по горным тропам, голод, холод, ссоры… Много чего было. Ан Тир и холмы Эръята, туманные долы, крутые подъёмы, тёмные пещеры, стремительные водопады, бездонные пропасти, безлюдные плоскогорья и редкие деревеньки, где на них, мальчишек-чужаков, смотрели как на безумцев, но на ночлег пускали всегда.

И самым трудным был не путь, самым трудным было решение вернуться, сдаться, отступить, признать поражение.

Ярренвейн не только это смог, но и — сумел убедить остальных: кого уговорить, а кого и заставить. Это было сильнее любой победы, как сказал потом Астариэнн. Это был первый шаг по предназначенному пути — вождя и предводителя.

Как следует отоспавшись и отъевшись после всего, Ярренвейн сбежал снова. На этот раз один, в другую сторону и — насовсем.

***

… его прошлое было — глубоким омутом сказок и снов, затягивающим незаметно, но неотвратимо; потому что так — не живут, так пишут о героях былых времён, о волшебных краях детям на ночь рассказывают…

А Яска Эмметскаяи была — ребёнком; замкнутым, диковатым, выглядывающим из великоватого панциря доспеха души сначала — настороженно, потом — с любопытством, с увлечёнием и наконец — с восторгом. Ярренвейн и сам не заметил, как за разговорами они просидели до рассвета. Хотя — за какими разговорами! Рыжая каннка молчала и только хлопала невероятными глазищами… Дочь Атали.

Он усмехнулся: наверное, ему давно надо было излить перед кем-нибудь душу — вот он и наплёл с три короба скучающей глупенькой девчонке, которая, кажется, готова была его слушать без перерыва на сон и еду ближайшее тысячелетие.

Он поднялся на ноги и протянул ей руку.

— На сегодня хватит, пожалуй.

— На сегодня? — недоверчиво переспросила она.

Он кивнул. Было в ней что-то такое… беспомощное и нелепое, но её не хотелось жалеть. Её хотелось растормошить и вытянуть на свет из добровольно избранного ею тёмного угла — рассмотреть, что за зверушка такая странная.

— Если захочешь, можешь приходить — в любое время. Иногда я бываю занят, я, знаешь ли, рон и правитель этих мест, но… Я буду тебе рад.

Она вцепилась в его пальцы обеими руками.

— И ты ещё расскажешь мне? — выдохнула отчаянно. — Про Кеорию?

— Ну, конечно, — он легко поставил её рядом с собой. — А теперь мы пойдём спать.

— Куда?

Он рассмеялся.

— Ну, уж не в Кеорию точно… Я думаю, что как рон и хозяин, я что-нибудь придумаю. У меня здесь даже замок есть.

Она нерешительно улыбнулась. Улыбка ей очень шла.

— А я обычно у Тиимины ночую. Она — гончарская дочка.

— Вот как? — удивился Ярмэйн. —

— Но в самом замке, — она тряхнула спутанной рыжей гривой и прошептала доверчиво, — я ещё никогда не спала.

— Это мы как раз легко исправим, — заверил её Ярренвейн.

***

Она и в самом деле приходила ещё и ещё. Ненадолго, но — часто. Иногда они встречались на берегу Аэскэринас, где он впервые её увидел зимой, или — у бывшего ближе к Яшмету Ока Лэхэнни, маленького озерца, которое ему показала она. Она хорошо знала Ястринэнн — почти как местная. Когда выяснилось, что она умеет не только слушать, но и рассказывать, стало неожиданно интересно. Ярренвейн привык к ней как-то неожиданно быстро и остро — он говорил себе, что, наверное, она напоминала ему покинутую в Мирхэате сестрёнку, но — Кэнлею он почти не помнил. Яска же — со всеми её глупостями — стала родной и близкой. Когда она пропадала дольше обычного, он начинал откровенно скучать. Несколько раз не выдерживал и сам отправлялся в Яшмет. Лассан над приятелем откровенно подшучивал, да и прочие обитатели Ойор Аэс посмеивались добродушно, но — когда это Ярмэйна заботили такие мелочи? К тому же его здесь слишком любили, а потому с лёгкостью перенесли свои чувства и на встрёпанную эмметскую каннку, а она в этом тепле нуждалась отчаянно. Не в любопытных взглядах, а в безоговорочном, пусть и слегка снисходительном принятии. А ещё, конечно, в том, чтобы её хоть кто-нибудь взялся-таки воспитывать, но тут последний из Ярренвейнов был уже бессилен… Упрямая, вздорная, она готова была прислушиваться только к самому Ярмэйну, чьё кеорийское детство возносило его над прочими смертными.

Так они прожили весну, лето и осень. Их повсюду видели вдвоём и довольно скоро перестали этому удивляться. Канн Эмметский веселился дольше всех, но и ему к зиме надоело. Когда выпал снег, видеться приходилось редко, отчего встречи эти стали ещё теплее. Трудно дорожить тем, что всегда под боком, расстояния же непреодолимые — пусть и на время — резко повышают в наших глазах ценность самых обычных вещей. Чувства и мысли обостряются в разлуке, и там, где была чуть отстранённая приязнь, рождается нечто другое, куда более глубокое и сильное. Просто это не всегда замечаешь.

***

Отберите у меня что-нибудь. Отберите навсегда, потому что я давно ненавижу это слово. Отберите без права возвращения — и я начну это отнятое безумно любить, страстно, самозабвенно. На пару месяцев глубокого чувства хватит точно, а, если хотите, чтобы на дольше — напоминайте мне. Напоминайте ненавязчиво о том, что когда-то у меня было вот это — туманными намёками, яркими бликами, музыкой, словами, на первый взгляд безобидными, ни с чем таким вовсе не сопряжёнными, но мы-то с вами знаем… Напоминайте не чаще пары раз в год — остальное я сделаю самостоятельно, поверьте. И когда-нибудь через пару-тройку столетий и знать-то не буду, в чём причина такой неадекватной преданности давно отжившим идеям и снам...

Инкъо.