Глава 8

Гром посреди ясного прозрачного до бледной голубизны неба раздался неожиданно. Не раскат далёкой ещё грозы. И не грохот невидимого взрыва или обвала — знакомый каждому с детства рокот пролетающего реактивного самолёта. Став взрослыми, люди перестают обращать на него внимания. Но сейчас, стоило только двигателям невидимого лайнера разрезать тишину небесного свода, как все в монастыре замерли, подняли к небу лица. И, не сговариваясь, заулыбались, хотя снизу не было видно даже реактивного следа. Всё равно самолёт означал, что где-то там ещё остались люди. А люди — это помощь, которая обязательно придёт.

Вику грохот застал в надвратной башне. Пётр со вчерашнего дня лежал в госпитале — умудрился сильно простыть, и Лида загнала его под наблюдение врача. Оставшаяся без него Маша ходила чернее тучи и тихонько жаловалась Вике, что её грызёт смутная тревога. Что-то рядом с монастырём не так. Вот только не поймёшь, то ли и в самом деле чужая жизнь надумала подкинуть новый сюрприз, то ли просто девочка переволновалась из-за своего друга. Не добившись от Маши вразумительного ответа, Вика решила обойти монастырь по периметру и осмотреть со всех сторон в бинокль сама. Если ничего не увидит, скорее всего, девочке просто показалось. Тогда нечего беспокоить остальных попусту, итак последние дни заставили всех понервничать. Мимо монастыря на север прошло несколько крупных стай самых разных созданий — от хорошо знакомых полусобак и гориллоидов до приземистых тушь, похожих на бурых мохнатых варанов метра четыре длиной. Твари, не скрываясь, пересекали открытое пространство, но к стенам близко не подходили. Поэтому хоть на них и нацелили всё, что было — включая самодельную катапульту, стрелять не стали.

Пролетевший самолёт настроил Вику на благодушный лад. Поэтому, хотя обошла она только часть стены и всего три башни, решила это дело закончить. Девушка зачехлила бинокль, привычным за последние недели движением надела на плечо карабин и спустилась вниз. После тени смотровой площадки и полумрака лестницы по глазам ярко ударило солнце. Вика замерла в дверях и заморгала, несколько секунд ориентируясь больше на слух и обоняние. Как кричат вдали на детской площадке дети, как пахнет и хлопает на ветру мокрое бельё, которое прачки развешивают на натянутых верёвках. Как где-то на другом конце монастыря возобновились прерванные было гулом строительные работы.

«Жалко ни одного фотоаппарата нет, — шевельнулось в душе сожаление. — Вот бы потом похвалиться и в школе, и перед тренером. Прямо валькирия, только с карабином. И перед Вовкой обязательно. Не то что он в своём лагере и со спортивным ружьём, наверное, сейчас. А что? Не зря меня все назвали главной защитницей, самая настоящая валькирия. Даже волосы светлые и как раз коса заново растёт».

Глаза, наконец, приспособились к яркому свету. Вдруг захотелось хоть ненадолго бросить всё, спрятаться на южную башню, там как раз сейчас солнце. Втихаря позагорать с полчасика. Вика даже прикинула — в чемодане на дне как раз валяется купальник. Вика счастливо улыбнулась, шагнула на асфальт… И чуть ли не нос к носу столкнулась с Лидой.

— Вика! Хорошо я успела, мне сказали — ты на башню пошла.

— Что случилось?

Благодушное настроение дало трещину: Лида шмыгала носом, будто вот-вот заплачет. Или только-только перестала плакать, глаза красные и припухлые, дышит часто — и непохоже, что запыхалась.

— Бабушка Марфа умирает! Может, ты ещё сумеешь помочь.

— Как умирает?! — растерянно спросила Вика, не в силах поверить.

Что бы ни случилась, бабушка Марфа никогда не менялась. Всегда бодрая — словно не умеет уставать, всегда найдёт слово ободрить и утешить. Да и на свадьбе отца всего неделю назад такую речь произнесла… И вдруг при смерти? Но что может сделать Вика?

— Может, ты сумеешь, — повторила Лида. — Простыла она, а лечится только малиной да по старинке. Тут антибиотики нужны, пневмония началась. А она ни в какую. И я ругалась, и Фёдор, и остальные с ней говорили. Ни в какую. Может, хоть ты сумеешь её убедить!

Целую секунду Вика стояла неподвижно, переваривая услышанное. Потом сунула в Лиде руки бинокль, чтобы не мешал, и бегом рванула с места в больницу.

Определить, где лежит бабушка Марфа, труда не составило. Всех раненых давно выписали, поэтому заняты были всего две комнаты-палаты. В одной шумел и маялся от безделья Пётр, а в другой тихо лежала на кровати возле окна бабушка Марфа. Стоило переступить порог, в нос сразу ударил запах болезни — сколько ни проветривай, он всегда остаётся, словно въедается в ткань и краску стен. И даже с порога было понятно, что дела плохи. Женщина на кровати дышала тяжело, с одышкой, как раз когда Вика пришла, Марфу скрутил приступ кашля.

Увидев гостью, больная улыбнулась:

— И тебя прислали?

— Вам нельзя… — сходу начала Вика.

— Подойди сюда, — несмотря на слабость, в голосе звенела привычная властность всезнающей учительницы. — Поставь своё ружьё в угол, чтобы не мешалось и сядь.

Вика подчинилась. Вблизи признаки болезни были заметны сильнее, на лбу женщины выступила испарина, кожа побледнела. Но взгляд был как и всегда твёрдый, ясный. Стоило девушке расположиться на кровати, бабушка Марфа взяла её ладонь в свою. Вика непроизвольно дёрнулась, после прохлады комнаты прикосновение обжигало. У бабушки Марфы явно была высокая температура. Тем временем больная, не желая тратить и так небольшие силы на пустое препирательство, на мгновение поднесла ладонь к губам девушки — молчи, бессильно уронила руку на одеяло. Но заговорила твёрдо, хотя и тихо.

— Думаешь, совсем старая из ума выжила? На тот свет тороплюсь? Нет, — тут она закашлялась, Вике пришлось взять с подоконника стакан с водой и напоить больную. — Все хотят жить, и чем ближе могила — тем сильнее. Только сейчас цена моей жизни слишком уж дорога, — женщина коснулась стены, за которой была палата Петра. — Что я, не знаю, сколько осталось ампул? А сидеть нам неизвестно сколько, осень, простуда. У самой старшая дочь вот также сгорела.

— Но там достаточно…

— Не перебивай! — властно оборвала её Марфа, и опять сжала ладонь девушки в своей. — Кроме детей есть ещё вы. Да, да. Запомни: пока мы здесь, ценность будет измеряться в воинской силе. Так Лиде и передай, если забудет. Первыми лечить тех, кто на стенах стоит. Потом детей. Ну а что останется… — она опять закашлялась.

Яростная вспышка высосала из бабушки Марфы остаток сил, она бессильно уронила руку, которой держалась за Вику. Обмякла на кровати. И совсем тихо добавила:

— Я прожила долгую жизнь, и не побоюсь сказать достойную. Хотя и глупостей много было. Родила троих детей, двоих уже схоронила, и мужа тоже. Внуков вот жаль последний раз не увижу. А теперь, позови ко мне отца Алексия. Поговорить с ним надо. Боюсь, другого случая исправить свою ошибку мне уже не представится.

Вика, не стесняясь, заревела в голос. Но, почувствовав толчок от бабушки Марфы, вслепую встала и механическим шагом пошла к двери. По дороге споткнулась сначала о кровать, потом о карабин — тут же пихнула его ногой в сторону, чтобы не мешался. И вышла в коридор.

Искать келаря отца Алексия не пришлось. Он уже стоял рядом с палатой и словно ждал чего-то. Увидев Вику, он понял всё без слов, зашёл внутрь и плотно прикрыл за собой дверь. А Вика прямо тут рухнула на забытый стул, уткнулась в колени и продолжала реветь, даже не думая, что кто-то может увидеть несокрушимую деву-валькирию в таком неподобающем виде. Через некоторое время слёзы закончились, но девушка так и осталась сидеть, уткнув лицо в колени. Только кобуру, даже не думая, что делает, сдвинула чуть на бок — чтобы пистолет не мешал. Ощущение привычного оружия сегодня почему-то ни капли не успокаивало. Наоборот, вдруг захотелось, чтобы всего случившегося никогда не было, а ей до конца жизни пришлось бы держать пистолет только в тире и на соревнованиях.

Из прострации Вику вывела сухая ладонь, погладившая по волосам. Вика подняла голову — это был отец Алексий. Сейчас он выглядел осунувшимся, вокруг глаз собрались морщинки.

«Интересно, а сколько ему лет?» — пришла вдруг мысль.

До этого Вика про возраст старого монаха даже не задумывалась, по хозяйственным делам в келаре так и кипела бурная энергия, да и во время штурма он сражался как одержимый. Девушка всегда считала — самое большее шестьдесят… А сейчас вдруг вспомнила, что у оставшегося в Ульяновске деда и в семьдесят пять хватало сил самому на зиму наколоть поленницу дров.

Словно подтверждая догадку, отец Алексий по-старчески вздохнул, кашлянул и глухо произнёс:

— Всегда она была такая. Несгибаемая и упёртая. Пошли-ка.

Он взял девушку за локоть, заставил встать и повёл за собой.

— Нечего тебе под дверями рыдать. Нервы ещё пригодятся. Пойдём.

Когда оба вышли на улицу, отец Алексий свернул в сторону прохода через склады. Вика, соглашаясь, кивнула. Утро прошло, продукты, порошки и прочие хозяйственные припасы уже забрали. До обеда же далеко. Потому сейчас здесь самое безлюдное место. Если хочется поговорить без лишних свидетелей. А ещё мимо бывшей калитки можно подняться на стену и там тоже поговорить в одиночестве.

Когда оба вышли в проход между сараями, отец Алексий вдруг остановился и прислонился к ближайшей стене.

— Обожди чуток. Уф. Нервы, нервы, будь они неладны.

Вика испуганно посмотрела на келаря: дышал он тяжело, лоб покрылся испариной, щека на пару секунд задёргалась.

— С вами всё в порядке? Давайте к Лиде пойдём…

Келарь ухватил за футболку собравшуюся было мчаться за подмогой девушку.

— Не надо никого. Говорю же, нервы. Я потому и ушёл в монастырь, что мне нервничать нельзя. После всего давление начало скакать, щека, как видишь, дёргаться. Мне тогда наговорили, что вообще больше года не протяну, а до сих пор скриплю помаленьку. Пятнадцать лет уже копчу небо грешной душой. Сейчас вот успокоюсь на воздухе и дальше буду коптить.

Отец Алексий несколько раз вдохнул и выдохнул. Заметил брошенный пустой ящик, сел на него, стер со лба пот. Тут его взгляд упал на оставленную кем-то лопату — вчера копали яму, видимо опоздали сдать инструмент и поленились идти за ключом. На несколько мгновений вернулся привычный заведующий хозяйством, не терпящий никакого беспорядка. Келарь гневно буркнул себе под нос:

— У-у, разгильдяи. Узнаю кто — пусть пеняет на себя.

Но тут накатил новый приступ, отец Алексий закашлялся, опять дёрнулась щека и выступила испарина.

— Уф. Мы ведь с Марфой друг друга почитай лет тридцать знаем. А последние пятнадцать лет — волком друг на друга смотрели.

Девушка и старик не знали, что в это время в щели между двумя сараями радостно запищал и распушил на ушах и хвосте кисточки-антенны похожий на мелкую крысу зверёк. Два дня назад их прайд пробрался в монастырь. Вот только ни одной подходящей жертвы так и не отыскалось. Люди каждый день ходили в большое здание с крестом и совместно участвовали в каком-то ритуале, накопившаяся за день душевная усталость проходила. Намечавшиеся же конфликты тоже быстро улаживались — среди носивших чёрные одежды оказалось достаточно способных гасить споры. Звери умели ждать, пока отыщется подходящая цель… Всё испортил кот. Барсику пришельцы неожиданно приглянулись по вкусу, и он самозабвенно начал охотится за ними как за редким деликатесом. Рассчитанная на траву и лес зелёно-бурая шкура в монастыре не помогала, а наоборот — демаскировала. К текущему моменту уцелела последняя особь… Но свою задачу она выполнит!

Зверь медленно принялся подбираться к людям. Девушка бесполезна, такие как она неподвластны ментальным атакам. Зато старик именно то, что нужно.

— …я тогда в местном обкоме уже хорошую должность занимал. И когда Женя заявила, что собирается замуж, да ещё в семнадцать, да за сына деревенской учительницы… Я на дыбы встал. Вообразил себя белой костью, породниться со мной хотят какие-то плебеи. Только и Марфа также своему сыну запретила. А они на нас плевали. Заявление в ЗАГС подали в Женечкино восемнадцатилетние. Потом…

Отец Алексий всхлипнул, в уголке глаза показалась слеза.

— Пятнадцать лет они прожили, так мы с Марфой к внукам ходили лишь бы даже случайно не встретиться. И всё продолжали пилить детей. А в девяносто первом Женечкин муж погиб. Причём могли его спасти, могли. Нужно было только вовремя помочь. Да гордыня ослепила обоих. Запомни, самое страшное, что есть в человеке — это вообразить себя лучше и умнее всех остальных, да начать после этого других презирать и учить, как надо жить. После…

Вика слушала, застыв словно статуя. Если бы она знала, она сумела помирить обоих дорогих ей людей! Старый келарь вздохнул, потёр рукой грудь и продолжил.

— Нам бы с Марфой сразу помириться… Ан нет. Мы только пуще прежнего начали собачиться, да внуков на себя перетягивать. Чуть не на похоронах свару устроили. Так Женя нас обоих прямо там и прокляла. А мой брат, он как раз приехал… Тоже проклял. Сказал… Много чего наговорил. Потом помог Жене собраться, и они вместе с внуками уехали к нему в Челябинск. С тех пор она раз в год шлёт по одной открытке мне и свекрови. И на этом всё. Даже пишет без обратного адреса. А мы так и не помирились, даже здесь… Да вот Марфа опять оказалась сильнее меня. Нашла в себе силы переступить, позвала первой.

Отец Алексий с кряхтением встал, помял поясницу:

— Пошли, что ли. Вредно мне долго сидеть. И спасибо тебе.

— За что?

— За…

Келарь вдруг осёкся, замер в полусогнутой позе. Лицо исказила гримаса, губы зашевелились, обнажая и скрывая зубы, глаза остекленели. С нечеловеческим рычанием он медленно, будто оживший зомби подхватил с земли лопату и попытался ударить Вику черенком. Девушка, ничего не понимая, взвизгнула, отскочила. И бросилась бежать. На ходу пытаясь сообразить — что случилось и что делать. От немощи старого монаха будто и не осталось следа, как и от первоначальной медлительности. Лопата крутилась в руках словно пропеллер. Алексий нёсся за девушкой с такой прытью, что еле получалось держать его на расстоянии.

Когда оба выскочили на площадку перед заложенной калиткой, в ушах у девушки стучало, в боку кололо от внезапной пробежки. Позвать на помощь не хватало дыхания. Вика надеялась было проскочить вдоль стены, но тут же поняла, что в узком проходе потеряет скорость. А хоть один удар догнавшего сумасшедшего — это смерть. Зато есть высоченная поленница. Дрова брали с одной стороны, чтобы не развалилось — старались делать равномерно по всей высоте. Образовались импровизированные ступеньки. Если заскочить наверх, то когда келарь полезет следом — спрыгнуть. А дальше молиться, чтобы не подвернуть ногу и успеть обратно в проход между сараями.

Тем временам отец Алексий добежал до поленницы, поставил ногу первую ступеньку. И замер неподвижно. Вика, слегка отдышавшись, крикнула:

— На помощь! Помогите!

Вот только горло сдавил нервный спазм, получилось тихо. Судя по всему, никто не услышал.

Зато келарь ни с того ни с сего бросил лопату. Вика впилась в него взглядом. Лицо изменилось! Уже не сумасшествие, просто каменная маска. Зато глаза живые, хоть и бегают. Вика с радостным воплем сделала было шаг навстречу… И замерла, остановленная окриком.

— Стой где стоишь! Не подходи! Я не знаю, сколько я ещё смогу...

Старик быстро задышал, по лбу стекла струйка пота. По лицу прокатилась гримаса, и опять всё замерло в каменной неподвижности. Когда секунду спустя отец Алексий заговорил, его голос звучал глухо. И каждое слово он выталкивал будто через силу.

— Девочка моя. Не знаю, сколько я смогу ещё хранить разум. У тебя пистолет. Стреляй в меня. Насмерть.

— Нет! Я не смогу!

Ответный истошный крик слышно, наверное, было на всю округу.

— Сможешь. Вика, без тебя погибнут все. Моя жизнь. Или три сотни. Стреляй. Стреляй!

Монах захрипел, замолк. Губы беззвучно зашевелились, произнося бессловесный текст. Лишь глаза неотрывно смотрели на Вику. Молили, гневно требовали. Словно загипнотизированная, Вика трясущимися руками достала пистолет. Стоило ладоням сжать оружие, тело принялось думать само. Дрожь мгновенно пропала. Передёрнуть затвор. Навести. Дважды нажать на спусковой крючок.

Бах. Бах.

В последнее мгновение Вика успела сместить прицел. Не в тело, по ногам. Всё равно келарь рухнул как подкошенный.

Несколько секунд спустя инопланетный зверь забился в когтях кота. Слишком увлёкшись схваткой за разум келаря, крыс на несколько минут потерял бдительность. Да ещё вдобавок получил ответный мысленный шок от внезапно разорванной связи, на несколько секунд ослеп и оглох. За что и поплатился, не добежав до спасительной щели полутора метров.

Вика, даже не думая про опасность, кинулась вниз. У самой земли чуть не упала, споткнувшись о неустойчивое полено. Стоило ей оказаться рядом с келарем, тот приоткрыл глаза, прошептал:

— Молодец. Я тобой горжусь.

И потерял сознание. А Вика заревела, попыталась встать, позвать на помощь — ноги отказывались держать, тело будто превратилось в вату.

Прибежавшие на шум и выстрелы люди так их нашли. А рядом гордого Барсика и дохлую зелёную крысу. Заметив, что хозяйке плохо, кот решил отдать ей свою добычу. И теперь гордо ждал, пока его заметят и похвалят.

Бабушка Марфа умерла ночью. Отец Алексий бредил в соседней палате, лишь изредка приходя в сознание. Взять за руку сидевшую рядом с постелью Вику, а потом снова провалиться в забытье. Одна из пуль попала в кость, да и схватка за разум даром не прошла. Колоть же себе антибиотики и лекарства келарь запретил. Увидев в краткую минуту просветления Лиду, собиравшуюся вскрывать ампулу, отец Алексий прохрипел:

— Первыми лечить тех, кто на стенах стоит. Потом детей. Не смей, а то прокляну.

И снова потерял сознание.

Под утро усталость и нервное напряжение взяли своё, Вика задремала прямо на стуле. Проснулась она от близкого гула реактивного самолёта. И истошных криков с улицы:

— Летят! Летят!

Девушка выскочила на крыльцо — и замерла. Вверх, уменьшаясь на глазах, превращаясь в точку, поднимался реактивный самолёт. А вниз на парашютах опускались два контейнера. Пилот сработал почти точно. Первый контейнер приземлился на свободном пространстве перед воротами, второй слегка задел за стену собора и застыл на клумбе. Лишь третий снесло куда-то за стену. Десятки рук тут же всем, что подвернулось, принялись вскрывать стальную оболочку контейнеров.

Внутри оказались медикаменты, оружие, боеприпасы. И короткое вложенное письмо:

«Надеемся, что когда вы это получите, у вас всё будет в порядке. Держитесь! Помним про вас. Только дождитесь помощи!».

Письмо громко зачитали, едва достали из контейнера. Стоило последним словам затихнуть, площадь взорвалась громогласным: «Ура»! Вика молча развернулась, поднялась в свою комнату и легла на кровать, уставившись в потолок. Так она пролежала сутки, и сдвинуть, растормошить её не смогли ни отец, ни Лида, ни кто-либо ещё. На следующий день встала, спустилась в оружейную — там как раз разбирались с присланными винтовками и автоматами. Молча взяла коробку с патронами, снайперскую винтовку и ушла её пристреливать. Сначала на мишени, потом на стороживших монастырь насекомособаках. К вечеру со стороны могло показаться, будто всё прошло, будто всё по-прежнему. Вика даже шутила сама или смеялась на чьи-то шутки. Только улыбка теперь выглядела «по европейски» — дань традиции и правилам вежливости, за которыми прятались незаживающие раны души.