Глава 21. Исчадие рая

— Поздравляю, господин сенатор, с блестящей победой!

Джек поднял свой стакан с виски, выпил и со стуком поставил на стол рядом.

— Непривычно звучит. Сложно привыкнуть.

— Конечно, сложно. Буквально за несколько месяцев такой стремительный взлёт. С электрического стула в Синг Синг в кресло конгрессмена. Вся пресса переполнена рассказами о твоей феноменальной карьере.

В голосе Джека я почему-то не услышал ни малейшего признака зависти или лести. Просто холодная констатация факта. Нет, эмоции все-таки были — гордость за свою работу. Реально без этого блестящего юриста я бы не дошел до конца. Сдулся бы.

— Без тебя вряд ли я чего-либо добился.

— Брось. Я лишь немного помог тебе советами.

Джек Макэлрой стал моим союзником во время предвыборной кампании. Возглавив мой предвыборный штаб, он не только помогал составлять речи и следил зорким глазом юриста за всеми правовыми вопросами. Главное, он присутствовал на всех моих выступлениях, критически оценивал каждую сказанную мною фразу, интонацию, акцент, фиксировал каждый прокол, каждую ошибку и так безжалостно критиковал порой, что мне хотелось послать его к черту, к дьяволу, выбросить пинком за дверь. Я обижался, злился, ссорился с ним. Но потом гнев и ярость остывали, с холодной головой я возвращался к его критике, и понимал, насколько Джек был прав.

За всю эпопею с выборами я похудел, осунулся, потерял десять килограмм, и под конец так устал, что без «эликсира» компании Ллойда Джонса мог превратиться в дикого зверя. Почти не спал, не ел, иногда полностью терял ощущение реальности, будто моё сознание отделялось от тела, перемещаясь с места на место по мановению волшебной палочки.

Впрочем, палочка была в руках опытного «дирижёра» — Джозефа Шепарда. Он нанял людей, администраторов и помощников, которые организовывали мои многочисленные поездки. Заказывали залы для выступлений, рассылали приглашения. Люди подбирались для каждого избирательного участка — бизнесмены и офисные клерки, юристы и учителя, врачи и обычные работяги. И всё это оплачивалось из фонда, созданного Шепардом. Статьи в прессе, брошюры, постеры и время на телевидении. Страшно представить, сколько денег он вложил в мою кампанию. И ради чего? Кто я был для него? Будущий муж его племянницы? Или просто Шепард воплощал свою мечту, поскольку сам не смог стать политиком?

После выборов я перебрался в Вашингтон, чтобы быть ближе к месту моей работы в Сенате. Город этот хоть и является столицей, совершенно не напоминает шумный и бестолковый Нью-Йорк.

Жил я теперь на 110-й юго-восточной улице, в пятнадцати минутах ходьбы от Капитолия. По обе стороны в единую монолитную стену в каком-то совершенно безумном стиле сливались фасады двухэтажных домов. Словно архитектор, что создавал их, не мог никак решить, какую отделку лучше применить — бугристый природный камень, красно-коричневый кирпич, голый камень или оштукатурить всё в голубой или желтый цвет. Выглядело это странно, непривычно. Не типовые многоэтажки, или стройный ряд кирпичных коттеджей, как это бывает в новых элитных районах Москвы. А что-то безобразное, безвкусное, но никому не было никакого дела до единства стиля.

Мой дом прятался в глубине двора за буйно разросшимися деревьями. Сейчас, в декабре, там остались лишь беззащитно черневшие силуэты, но я надеялся, что весной здесь будет по-настоящему красиво.

От выходящей на улицу невысокой кирпичной ограды, украшенной старинными фонарями, вглубь двора шла выложенная охристым кирпичом дорожка. Огибала с двух сторон овальное зеркало бассейна с подогревом, в который будто бы опрокинулся белый фасад, двойной ряд окон с распахнутыми тёмно-коричневыми ставнями, и балкон на втором этаже с ажурными перилами из кованого железа.

Здесь было именно то, что я ценил больше всего — много пространства и воздуха. Просторная гостиная с высокими потолками в два этажа. На паласе с восточным орнаментом — обитый светлым полотном диван. Кресла-бержер у камина, встроенного в большой книжный шкаф. С белоснежными стенами отлично гармонировала контрастная отделка из красновато-коричневого дерева оконных рам, перил верхней галереи, дверей. Ярким пятном выделялся стоящий под лестницей чёрный рояль, на котором играла Лиз, когда приезжала в гости. Я очень скучал по ней, но она была занята в премьере на Бродвее, и могла лишь изредка навещать меня.

Особенно уютно становилось вечерами, когда загорались изящные люстры. И свет их, отражаясь от дубового потолка, заполнял всё мягким золотистым сиянием.

Верхнюю галерею я приспособил под кабинет. У окна — письменный стол из массива дуба, высокие стеллажи по стенам, сплошь уставленными книгами — справочниками, атласами, подшивками газет и журналов. Я перевез их из дома Стэнли.

Когда я только попал в этот мир, без интернета я ощущал себя инвалидом, подчас слепым и глухим. Но потом я освоился и даже стал получать удовольствие от того, что сам могу быстро найти любую информацию в нужном справочнике. Естественно, я работал в библиотеке Конгресса — крупнейшей в мире.

Заседания в Сенате должны были начаться лишь через месяц, в январе, так что пока я был предоставлен самому себе, принимал поздравления, посещал всевозможные мероприятия — от семейных обедов до раутов, устроенных в мою честь. Собирал материалы для своей книги о «плавильном котле, в котором могут сварить живьем». И естественно моей основной работе — с разоблачениями деятельности компании Ллойда Джонса.

— И, кроме того, я могу сообщить тебе ещё одну радостную весть, — с загадочной полуулыбкой Джек сделал длинную театральную паузу.

— Ну-ну. Не томи.

— Мод справилась! Мы победили! — выдохнул он. — Присяжные совещались недолго. Буквально через два часа вынесли вердикт. Завтра буду присутствовать на вынесении наказания. Думаю, что смертный приговор обеспечен! — Макэлрой прищёлкнул пальцами.

Мод Райт, очаровательная худенькая шатенка с зелеными глазами, из офиса окружного прокурора штата вела обвинение по делу Гедды Кронберг. Той самой журналистки из медиакопорации магната Хёрста, пламенного борца с левыми, «красными ублюдками», «коммуняками». Сколько сил тот потратил, чтобы уничтожить неугодного репортёра, довести его до тюрьмы и электрического стула.

Кронберг толкнула племянницу Меган Баррет на преступление. Когда несчастную женщину бросил муж, тетя подговорила Меган устроить взрыв в лаборатории компании Ллойда Джонса, где работал муж Меган. А потом свалила всё на Кристофера Стэнли, который написал перед этим статью, где разоблачал преступную деятельность этой компании. Погибло пять человек. Репортер оказался за решеткой, а потом и в «танцевальном зале» смертников. Джек хотел сам выступать обвинителем на процессе, но из-за работы в моём штабе, вынужден был отказаться и передал дело своей помощнице.

— Ну что, могу сказать. Поздравляю!

— Это и твоя победа, — сказал серьёзно и строго Джек. — Твоё выступление на суде было решающим, я считаю. Я наблюдал за присяжными. Некоторые женщины плакали. Эти слезы — самое прекрасное, что я видел в жизни. А ты знаешь цену моим словам.

Я выступил свидетелем на процессе, несмотря на запугивание со стороны адвокатов Кронберг. Рассказал о своих страданиях на электрическом стуле и в тюрьме Синг Синг. О расследовании, которое провёл, что Меган Баррет покончила с собой, именно из-за того, что её мучили угрызения совести. А офис прежнего окружного прокурора скрыл этот факт. Так что одним ударом я сокрушил двух своих врагов — Гедду Кронберг и Кирби Блэка, обвинителя на моем процессе, продажного помощника прокурора штата. Оставался лишь Мортимер, но он затих, и почти не проявлял себя. Так что пословица — «сиди на берегу и жди, когда мимо проплывут трупы твоих врагов», оказалась верной.

— Да ладно. Я всего лишь пересказал то, что со мной произошло. И всё. Никаких моих заслуг. Мне жаль её.

Джек весело подмигнул:

— Ну, ты можешь успеть стать губернатором и подписать указ о её помиловании.

— Я не собираюсь идти в губернаторы.

Раньше для того, чтобы баллотироваться на пост президента, надо было, прежде всего, стать губернатором. Обычно во главе штатов вставали лидеры партий. Ну, а потом, после успешной работы на этом посту, можно было думать о карьере президента. Но пример Джона Кеннеди как раз и показал, что это совсем не обязательно.

— А, ты готовишься к вертикальному взлёту? Вжиу! Пам! Прямиком в Белый дом!

— Я надеюсь, что ты со мной?

— Так точно, господин будущий президент, — он шутливо отдал мне честь, но прибавил более мрачно: — Тяжело тебе придётся. Врагов и конкурентов прибавится. А Уолтер Лесли Стоукс покажется тебе легким недомоганием, что-то типа насморка на фоне чумы или черной оспы.

Моим конкурентом на пост сенатора оказался очень опытный политик от республиканцев — сенатор Уолтер Стоукс. Его активно поддерживал генерал Эйзенхауэр, стремившийся попасть в кресло президента. А я ещё и умудрился нанести удар по самолюбию будущего хозяина Белого дома. Опубликовал статью в «Новом времени» с программой реконструкции автомобильных дорог. Ничего особенного, просто доказал, насколько это важно, описал современные автомагистрали XXI века, показал, сколько мы сможем спасти жизней, как улучшится жизнь людей. Эйзенхауер пришёл в ярость — он сам включил в свою предвыборную программу этот пункт. А тут я, какой-то ирландский выскочка, «красный придурок», опередил его.

Но я отлично понимал — вначале надо доказать, что я чего-то стою на посту сенатора, переизбраться на второй срок, пока у власти Дуйат Эйзенхаур (а я знал, что пробудет он там два срока). А уж затем бороться за президентское кресло, и не с кем-нибудь, а с самим Джоном Фицджералдом Кеннеди. И не просто с ним, а со всем его влиятельным и многочисленным кланом. Эдаким политическим спрутом, протянувшим свои щупальца во все сферы жизни страны, благодаря баснословному богатству Джо Кеннеди, у которого имелась парочка «карманных» редакторов изданий. Они создавали пасторальную картину, замазывали грешки членов клана и всячески восхваляли положительные деяния, раздувая из мухи слона.

Джон тоже попал в Сенат, но от штата Массачусетс. Я встречался с новоиспеченным сенатором на съезде демократической партии. Улыбчивый, обаятельный, энергичный, умеющий расположить к себе собеседника. Но не более того. Но Кеннеди даже не догадывались, что я знаю практически обо всех «скелетах в шкафу», которые они тщательно скрывали, благодаря «карманной» прессе. О страшной болезни Аддисона Джона Кеннеди, о слабоумии его сестры Розмари, которую подвергли лоботомии, о многочисленных любовных интрижках всей этой замечательной семейки. И проблемах с законом.

Раньше я восхищался мужеством Джона Кеннеди, смотрел на него, как на божество, кумира. Искал документальные фильмы, книги о нём. На моём столе в московской редакции «Паранормальных новостей» стоял «The Kennedy Car» — диорама с масштабной моделью смахивающего на авианосец «линкольна континенталь» 1961-го года, собранного на заводе «Форд моторс» специально для президента. Посвящена она была поездке Кеннеди в Берлин в 1963-м, где он в своей речи произнес фразу, ставшей культовой: «Ich bin ein Berliner». Так он выражал солидарность с западными немцами, после строительства стены, разделившей капиталистический и коммунистический Берлин. Несколько фигурок в машине — шофер, охранник, два дюжих молодца сзади на подножках. Сам президент с мэром Берлина Вилли Брандтом и канцлером Конрадом Аденауэром стояли за спинкой переднего сидения. На капоте черно-красно-жёлтый флаг ФРГ и звездно-полосатый. Чёрт, как мне тогда хотелось встать рядом с Джоном. Теперь же я мечтал заменить его на этом месте.

Достать диораму, воспроизводившую трагическую поездку в Даллас, не удалось — стоила она безумных денег. Но сколько раз я представлял, что вернусь в прошлое и спасу Кеннеди. Грезил этой мыслью.

Со временем пришло осознание иллюзорности величия JFK. Если бы не убийство в Далласе, ставшее главной тайной 20-го века, вряд ли бы Джон Кеннеди остался бы столь популярен.

Сейчас я воспринимал Джона или Джека (как прозвали его родные и друзья) лишь как опасного соперника, почти смертельного врага. Иногда закрадывалась подлая мысль, не нанять ли мне хитмэна, наемного убийцу? Кто бы догадался, что одного из сотни новоизбранных сенаторов устранили, как претендента на президентское кресло? Могла ведь быть и другая причина. Джон отличался повышенным либидо, изменял своей жене Джеки направо и налево. И его страшные болезни не мешали ему. Почему бы какому-нибудь ревнивцу не убрать не в меру зарвавшегося донжуана?

— Ты молодец, Крис, — голос Джека прервал мои размышления. — Твоя идея пригласить Монро оказалась неожиданной, но эффективной. Ты знаешь, я считал, что это неправильно. У нее такая репутация...

Он помахал взятым со столика декабрьский номером «People», где Монро с сигаретой в руке улыбалась в камеру.

Люк Стоун с радостью согласился участвовать в моей предвыборной кампании. Его слава лучшего бейсболиста страны, призывающего голосовать за меня, оказалась очень кстати. И его жена Мэрилин Монро решила не остаться в стороне, согласилась дать несколько выступлений для избирателей. Сейчас это кажется таким естественным, когда кинозвезды включаются в избирательную кампанию, но тогда это было в новинку.

Монро вышла в обтягивающем золотистом платье (естественно, без нижнего белья), спела песенку «Do It Again» («Сделай это еще разочек»). Каждое плавное движение бедрами, взмах рукой излучали невероятную чувственность. Ее жадно ловили слушатели, в основном молодые мужчины. Когда Монро закончила, послав воздушный поцелуй, толпа взревела, взорвалась бурными, неистовыми аплодисментами. Каждый считал, что эта аппетитная блондинка с пышным бюстом обращается именно к одному из них. «Сделай это еще разочек», — просила секс-богиня и каждого (как и меня) охватывало жаром желания.

— Кстати, — вспомнил я. — Мне тут передали кое-что.

Я подошел к стеллажу, где хранил многочисленные пластинки, достал сингл в квадратном конверте, поставил на проигрыватель. Тонарм плавно опустился на виниловую дорожку, исторгнув сладострастный вздох:

Ох, сделай это еще разочек …

Я могу сказать нет, нет, нет, нет,

Но сделай это снова.

Грудной голос Мэрилин звучал маняще и чертовски волнующе, холодил горло, вызывал нестерпимый зуд в паху и желание тут же снять это напряжение. И воображение рисовало, как она обнаженная лежит на кровати в соблазнительной позе, призывая своего любовника. Любого мужчину, который слышал этот зов. А слышали всё, от юнца, исходившего по утрам поллюциями, до старика, у кого что-то там ещё шевелилось.

— Потрясающе, — выдохнул Макэлрой, когда песня закончилась. — У тебя случайно не найдется еще одной записи?

— Конечно, — я понимающе усмехнулся, и вытащил из стеллажа нераспечатанный конверт. — Мэрилин записала промо специально для меня.

Я передал пластинку, и Джек с такой жадностью схватил её, словно это была сама Монро. Глаза загорелись, краска прилила к лицу. И когда он поднял затуманившийся взгляд на меня, казалось, что мой друг где-то совсем далеко от меня, в своих фантазиях.

— А что там с Моретти? — я все-таки решил вернуть Макэлроя с небес на грешную землю.

— С Моретти? — Джек тут же очнулся от своих грез, стал серьезен, даже мрачен, глаза потемнели. — Он по-прежнему в бегах. Мы обратились в Интерпол. Но пока безрезультатно.

Твою ж мать, промелькнула мысль. Прямо, как Мориарти. Придется мне сражаться с этим говнюком у Рейхенбахского водопада. Но Франко предупреждал, что его дядюшка сможет выскользнуть из тенет правосудия.

— Впрочем, это же касается и Антонелли, — продолжил Джек, словно прочитав мои мысли. — Хотя, тут проще. Мы знаем, что он в Мексике. И скоро правительство его выдаст. Конечно, если они не захотят судить его сами. Кажется, за ним и там тянется кровавый след. Крис, — он впился в меня пристальным колючим взглядом, от которого стало не по себе. — Ты ведь знаешь, где он находится?

— Не знаю.

— Ты ездил в Мексику.

— Я встречался там с Хорхе Негрете, председателем союза актёров Мексики. Среди моих избирателей много латиноамериканцев. Я должен защищать их права.

Во время моей предвыборной кампании я посетил несколько стран — Ирландию, Италию, Францию. Хотел слетать в Советский Союз, но вовремя опомнился. Пока Сталин жив, соваться туда не стоило. В Мексике я действительно встретился со знаменитым актёром и певцом Хорхе Негрете. Так что Джеку я не врал. Если и утаивал что-то, то совсем немного.

— С Негрете ты тоже зря встречался.

— Почему?!

— Да потому что он — коммуняка, чёрт его побери! Ты и так слишком подставился! Республиканская пресса истерично вопит, что ты собираешься устроиться переворот, революцию, как в России. А Мексика пошла по их пути. Национализировала наши нефтяные компании. Ты понимаешь, что тебе вот столько не хватает, — он показал двумя пальцами щель не более дюйма. — До обвинения в симпатии русским? Что ты шпион Москвы!

Я опустил голову, чтобы Джек не увидел улыбку, от которой я не смог удержаться. Никто даже не догадывался, что я действительно «засланный казачок» из России. Не по своей воле, конечно. И зная, чем закончилась революция 17-го года, действительно не собирался устраивать переворот, менять строй, ни политический, ни экономический. Хотел лишь ускорить социальные преобразования. Слишком смело для середины XX-века. Но чем я рисковал? Только своей гребанной карьерой. Не получится — так не получится. Буду жить, как жил. Ну, а получится. Может быть, я смогу помочь и своей стране.

— Джек, — я постарался утихомирить заколотившиеся сердце. — Я не посягаю на основы строя, экономику. Я просто хочу, чтобы простые люди жили по-человечески. Это снимает напряженность, твою мать. Клапан для кипящего котла, который готов взорваться.

— Да понимаю я. Но ты слишком смелый. Прешь напролом. Плюс еще этот сукин сын, которого ты все время прикрываешь. Ты должен порвать с Антонелли. Раз и навсегда! Он «туз в рукаве», которого всегда могут вытащить твои враги. Будет лучше, если он сдастся сам.

Макэлрой тяжело вздохнул. Помолчал. Сделал жест, спрашивающий разрешение закурить сигару. И когда я кивнул, вытащил одну из хьюмидора со столика. Откусил кончик и раскурил зажигалкой «Зиппо», отделанной дорогой, но потёртой на сгибах тёмно-коричневой кожей.

Наблюдая за этим ритуалом, я соображал, имеет ли смысл рассказать о своих догадках, логических выводах, которые могли спасти Франко? Макэлрой — кристально честный юрист. Он может помочь советом, но закон нарушать не будет. Даже ради меня.

— Его не отпустят под залог.

— Верно. Я сам буду просить об этом судью. Не хочу, чтобы ты вносил залог за этого ублюдка. Но если Антонелли попадет в мексиканскую тюрьму, то сгниет там заживо. А здесь. Ну что ему грозит? Максимум — от десяти до двадцати пяти. Но Крис, не смотри на меня с таким осуждением. Вина Антонелли доказана стопроцентно! Результаты баллистической экспертизы совершенно точно показали — пули, выпущенные из ствола именного револьвера Антонелли идентичны тем, которые вытащили из тела Рэндольфа. Кроме того, Франко скрылся от правосудия. А это говорит лишь в пользу обвинения.

— Джек, поверь, Франко скрылся, потому что страшно боится Рэндольфа. Я видел, как этот сукин сын пришел в ночной клуб Антонелли. На глазах у всех зверски избил его. Выстрелил ему… — я хотел сказать «в пах», но осекся. Даже Джеку не хотелось рассказывать о необычных способностях итальянца. — В ногу. А скажи, Рэндольф рассказал, при каких обстоятельствах это всё произошло?

— Да какая разница, Крис! — Джек зло сощурился. — Улики неопровержимые. Не будет же Антонелли заявлять, что кто-то украл у него револьвер, выстрелил в полицейского и подложил ему в стол обратно. Это чушь!

— А что если Антонелли не знал, что стреляет в полицейского? А?

— Вот как? — Джек откинулся на спинку кресла, благодушно выпустил клуб сизого дыма, который медленно расплылся в странную фигуру, напоминающую дракона. — Слушаю тебя.

— Я не рассказывал тебе о покушении на меня? Так вот. Я встречался с Раймондом Кларком в баре рядом со стадионом «Янкиз». За мной был «хвост». Я его сбросил, но решил подстраховаться. Позвонил Франко, попросил его забрать меня.

— Так. И? — стряхнув седой пепел с сигары, Джек заинтересованно наклонился вперед.

— Когда вышел из бара, на меня из подворотни выскочил оборотень. Ну, помнишь, такой же, как я рассказывал. Которого я видел в подвале дома Моретти. Эта тварь накинулась на меня. Но Франко оказался поблизости. Успел приехать. Прикрыл меня. Выстрелил в эту мерзость пару раз, и она убежала.

— Ты хочешь сказать, что это был Рэндольф? — покачал головой Джек. — В это никто не поверит.

— А как тебе этот факт? Я видел перед этим, как Рэндольф встречался в баре с Раймондом Кларком. И детектив потом признался, как капитан хвастался, что у него есть вещество, которое может сделать его сверхчеловеком.

— Он скажет это под присягой? На суде?

— Конечно.

— У Кларка такая репутация… Да еще он твой приятель. Нет, это слишком слабо. Не пойдет.

— Это правда. И ничего кроме правды. Рэндольф хотел меня убить. Понимаешь? Это дело, Джек, сделает тебя окружным прокурором.

— Меньше всего я хочу им быть, — проворчал Макэлрой.

И почему-то я ощутил, что говорит он искренне.

— Хочешь стать министром юстиции?

— Я хочу быть обвинителем. И только. Отправлять всяких мерзавцев в тюрьму, или на электрический стул. Таких как Моретти или Антонелли. Чтобы воздух стал чище.

— Хорошо. Я знаю, что в крови Рэндольфа должны остаться следы этого вещества.

— Знаешь? Ты видел отчеты?

— Видел. Кое-кто поделился со мной этой информацией.

— О'кей. Но один судья не даст ордер. А добровольно сдать Рэндольф откажется.

— Так пусть откажется!

На следующее утро после того, как мы попали в дом Шепарда, вместе с Антонелли отправились в Мексику. Я хотел встретиться с ясновидящей синьорой Адаманте, ну а Франко решил остаться в стране, которая давно уже служила прибежищем для преступников. Но я даже представить не мог, какие опасности могут подстерегать нас там.

Лиз пыталась меня остановить. Убеждала, что надо отдохнуть, а я, ощущая ее правоту, пытался возразить, что совсем не устал и бодр, как никогда. Но я зависел от Франко. После того, как в особняк Шепарда нагрянул капитан Рэндольф, итальянец решил сделать ноги. А в одиночку я опасался ехать в гости к синьоре Адаманте.

На следующее утро Франко уже уехал из особняка Шепарда, оставив лишь записку, что отбывает в Мехико и там сам меня встретит.

Около входа, прямо напротив фонтана с наядами, меня поджидал вишневый лимузин, за рулем которого сидел Мартин. Вначале пришлось заехать в клинику «Гора Синай», чтобы забрать документы Стэнли из персональной ячейки. И как-то объяснить своё отсутствие, разумеется, вызвавшее панику среди медперсонала. На счастье документы оказались в целости и сохранности.

Мартин отвез ко мне домой, где я взял кое-что из одежды, всякую мелочь. А также деньги. В середине прошлого века банковские карточки еще не стали обыденностью, в ходу были дорожные чеки, но я совершенно не умел с ними обращаться. Но теперь в бумажнике приятной тяжестью лежала пачка банкнот, внушая уверенность, что я смогу расплатиться, за что угодно в любой точке мира. И в Мексике тоже.

Странная вещь, почему-то я считал, что из Штатов в Мексику добраться раз плюнуть. Так и представлял по голливудским боевикам, как бандиты, ограбившие где-то в Штатах банк, прыгают в тачку и легко пересекают границу двух стран, которой как бы и не существует.

Но когда я понял, что от Нью-Йорка до Мехико около двух тысяч миль, или больше трех тысяч километров, то мучительно вспоминать, какие гражданские авиалайнеры могли летать до Мехико напрямую. И сколько времени мог длиться перелёт?

Впрочем, билет мне уже забронировали, утром его привез курьер. И пока Мартин мчал меня в аэропорт, а с интересом рассматривал вытащенный из конверта буклет со списком агентов TWA — авиакомпании Trans World Airlines, контракт, напечатанный на машинке, и сам билет, с заполненными от руки Airport check-in (аэропорт отбытия) и прибытия — Mexico City Airport.

Я был уверен, что в белом квадратике аэропорта отбытия обнаружу хорошо знакомые буквы JFK, но там стояло загадочное слово Idlewild, что привело меня в замешательство. Я копался в памяти, пытаясь вспомнить, где в Нью-Йорке находится этот самый Idlewild. И почему бы нам не отправиться из главных «воздушных ворот» страны — аэропорта Кеннеди.

И тут меня осенило, что я — форменный болван! В 1952-м году Джона Кеннеди, конечно, знали, но лишь как бравого героя Второй Мировой. Его папаша Джо позаботился о том, чтобы раструбить о подвиге сына во всех подвластных ему изданиях. Но аэропорт в честь тридцать пятого президента США назовут лишь через одиннадцать лет — спустя месяц после его гибели.

Я раскрыл карту и обнаружил, что Idlewild (Айдлуайлд) и есть тот самый международный аэропорт, куда я прилетал из Москвы, когда посещал Нью-Йорк. Внезапно охватило жутковатое ощущение, что еду в место, которое назовут моим именем, и под таким названием оно станет известно всему миру.

Но, что за бред приходит порой в голову? Если я собирался стать президентом, то гибель в Далласе в мои планы точно не входила.

Лимузин остановился около приземистого и длинного, выкрашенного в белый цвет здания терминала. Нависающую полукругом крышу, поддерживали тонкие трубки, собранные внизу и расходившиеся вверху, что придавало им вид костылей.

Выбравшись наружу, я хлопнул дверью и вдохнул полной грудью воздуха.

— Хороший денек, Мартин. А?

— Да, сэр.

Лёгкий ветерок игриво забрался под рубашку, охладил, не в меру разгоряченную от беспокойных мыслей, голову. По бесконечно высокой лазури кое-где были разбросаны как кусочки ваты облачка. Погода лётная, задержек быть не должно.

Вытащив из багажника мой чемодан, Мартин поставил его у моих ног. Поинтересовался:

— Будут какие-то распоряжения?

— Нет, Мартин. Спасибо. Дальше я сам.

Обогнув наш лимузин, припарковался «форд седан» бледно-жёлтого цвета. Вылез высокий статный мужчина в бежевом тренчкоте, шляпе «федора». Наклонившись, галантно открыл заднюю дверь. Показалась стройная молодая женщина в жемчужно-сером плаще с тонким чёрным ремешком на узкой талии, в чёрных перчатках, и кокетливой оранжевой шляпке-таблетке. И малышка в небесно-голубом дождевике, круглолицая и румяная, светлыми кудряшками-пружинками напоминая ребёнка-кинозвезду — Ширли Темпл. Девочка прижимала к себе тедди — плюшевого медвежонка. Эта семья, казалось, просилась на рекламный постер 1950-х, неважно, что бы они представляли — новую модель «форда» или трансатлантические перелеты.

Почему-то безумно захотелось увидеть другую семью рядом с какой-нибудь замызганной девяткой — располневшую тетку в китайском пуховике, ее обрюзгшего мужа, орущего пацана. Чтобы слышался русский ядреный мат. И невыносимая тоска сжала сердце — хотелось упасть на этот ровно уложенный американский асфальт и разрыдаться, проорать, как я ненавижу эту страну и хочу вернуться в Россию.

С неимоверным трудом подавив предательскую слабость и дрожь в коленях, я подхватил чемодан и направился в зал ожидания. Проходя мимо троицы, приподнял шляпу. И мать семейства расплылась в улыбке, сильно накрашенные глаза радостно сверкнули — она явно меня узнала. Девчушка запрыгала на месте, приветливо помахав мне медвежонком.

Зал ожидания снаружи напоминал огромного, плывущего в морской глубине, ската, а внутри — ни дать, не взять космический корабль. Футуристический дизайн — красные ковровые дорожки и плавные изгибы верхних ярусов, широкие белые лестницы, место которых было явно во дворце. Убегающий куда-то вверх и падающий волной бетонный потолок.

Наткнувшись взглядом на информационно табло, торчащее по центру, я остолбенел. Нет, мой рейс не отменили. Но выходило, что полёт будет продолжаться больше десяти часов. Ё-мое, я матерно выругался себе под нос. Пока не объявили посадку, надо купить что-нибудь почитать. Иначе со скуки можно помереть.

Побродив по зданию, я обнаружил, наконец, магазинчик, торгующий мелочевкой — сувенирами, книгами, косметикой. Он не назывался Duty Free Store, но цены там не кусались. Впрочем, я никак не мог привыкнуть к тому, как мало стоили товары в пятидесятых. Приобрел пару книг об истории Мексики, англо-испанский разговорник. Русско-испанского, конечно, не нашлось, да и лишний раз привлекать внимание подобным приобретением не хотелось.

Выставленные тут же на стенде свежие бестселлеры, заставили улыбнуться, залив душу теплой волной, словно в толпе незнакомцев я заприметил родные лица. «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Марсианские хроники» Брэдбери, «Я, робот» Айзека Азимова, «Объявлено убийство» Агаты Кристи, «Старик и море» Хэмингуэя и, конечно, «Отныне и во веки веков» — роман, который вернет славу Фрэнку Синатре, когда он снимется в экранизации и получит своего Оскара. Но поразмыслив, решил не рисковать с незнакомыми именами, и взял томик с рассказами Раймонда Чандлера и Рекс Стаута.

Поднялся наверх в кофе шоп, окунувшись в нежно щекочущий ноздри аромат кофе и свежей сдобы. Поразился продуманному и необычному дизайну. Идущая полукругом, белая матовая стойка. Рядом на ножках, напоминающих джазовые трубы, табуреты с треугольными округлыми спинками. Овальные столики в зале и стулья на блестящих дюралевых ножках. Я заказал кофе, сэндвич и донатсы (американские пончики) — кольца с кремом под слоем разноцветной глазури — ярко-жёлтой, розовой, белой.

Присев за столик, выложил пару книг, но открыть не успел. Машинально прислушался к яростному спору двух мужчин. Один из них, моложавый блондин, судя по выправке военный, доказывал, что авиалайнер Супер Кони (Супер Локхид Констелейшен) лучше, чем Дуглас DC-6. А его темноволосый собеседник, чем-то напоминающий братца Кролика из мультфильма о Винни-Пухе, сутулый, тощий и нескладный, объяснял, что у DC-6 лучше двигатели, они меньше потребляют топлива и вообще надежней.

— О, а вы кажется, Стэнли? — воскликнул вдруг радостно светловолосый мужчина. — Кристофер Стэнли?

Я кивнул.

— Какая встреча! — он расплылся в довольной улыбке. — Собираюсь голосовать за вас. Ваша программа впечатляет. А вы как считаете, какой авиалайнер лучше использовать TWA?

— Думаю, — я на миг растерялся, но меня озарила мысль: — Будущее за реактивными самолетами. Турбореактивными. Они скоро вытеснят поршневые. И мы сможем летать раза в два быстрее.

Мне ещё ни разу не удавалось использовать свои знания из будущего. По крайней мере, сейчас, я смог это сделать. И получил восхищенное одобрение.

— О-о-о, — протянул «братец Кролик» уважительно, поправил очки в черной оправе на переносице жестом героя мультика. — Вы разбираетесь в авиации? Я рад. Джеральд Флауэрс, — он протянул мне руку. — Да, мистер Стэнли, читал ваши статьи. Пишете вы великолепно. Золотое перо Америки.

— Я тоже рад встрече, мистер Стэнли, — пришлось пожать руку и блондину, хотя он представляться не захотел.

Было чертовски приятно купаться в лучах славы. В России моя известность быстро иссякла. Фильм Верхоланцева блокбастером не стал, ну а роль мужа кинозвезды Миланы Рябининой сильно раздражала меня. После того, как один из гламурных писак обозвал меня «мистер Рябинин», я так разозлился, что чуть не начистил этому мудаку физиономию. Остановило меня лишь то, что журналюга отличался слабым здоровьем и хилой внешностью.

В Штатах меня знали не только, как мужественного репортёра, который смог выбраться из страшной тюрьмы Синг Синг, разоблачить коррупцию в офисе окружного прокурора, уничтожить банду, грабившую банки. Но и как молодого, энергичного и амбициозного политика, кандидата от демократической партии. Джозеф Шепард не скупился на рекламу: на страницах популярных журналов Life, Look, Redbook появлялись восторженно-хвалебные статьи обо мне, с портретом на обложке. И, разумеется, «Новое время» постоянно печатало мои статьи. Главред «Проныра» Сэм смирился с мыслью, что я покину журнал ради кресла конгрессмена и, скорее всего, займусь политикой. Но старался выжать из меня все соки.

Объявили посадку на мой рейс и, пребывая в великолепном расположении духа, вместе с остальными пассажирами, я направился по проходу, огороженному металлическим столбиками, с висящими между ними цепями, к авиалайнеру.

Судя по уникальному трёхкилевому хвосту, лететь нам предстояло именно на Супер Кони или Супер Локхид Костелейшен. У входа в салон нас встречала очаровательная стюардесса в небесно-голубой форме TWA — приталенном жакете, обтягивающей юбке-до колена, и шапочке со значком компании.

Место мне досталось у иллюминатора, что, конечно, меня обрадовало. Правда, пока я видел лишь серые бетонные плиты, и часть крыла. Выложил на откидной полочке стопкой книги, которые решил прочесть в полёте, хотя больше всего хотелось просто поспать. Но, увы, в жёстком кресле удобно не устроишься. А ведь некоторые трансатлантические перелеты занимали почти сутки — восемнадцать часов! Как пассажиры это переносили, даже представить страшно.

Наконец, взревели моторы, самолёт дернулся, плавно пробежал по взлетной полосе, набирая скорость. Несколько минут мучительного ожидания. Отрыв. И я отстегнул ремни и с удовольствием расслабился.

— А вы Стэнли? Кристофер Стэнли? — сиплый голос заставил меня повернуть голову.

Мой сосед, немолодой мужчина в сером костюме, сшитом, видно, у хорошего портного, но так давно, что продержаться на узких и сутулых плечах хозяина ему удалось лишь из-за высокого качества. Сильно отвисшие многослойные мешки под глазами. Печальный осуждающий взгляд. Будто я был виноват в чем-то. Например, в том, что мой сосед состарился раньше времени. Именно такое ощущение производила его внешность. Удлиненное лицо, потемневшая, сморщенная кожа, Складки на шее с выступившими синими жилами. Хотя густые русые волосы, бороду и усы седина почти не тронула.

— Да. Верно.

Отрицать я не стал, да и сосед понимал, что не ошибся.

— Почему вас не казнили? — огорошил он меня.

Я напрягся. Не хватало ещё провести десять часов кряду рядом с человеком, который тебя ненавидит. Врагу не пожелаешь.

— Потому что я был не виновен, — сухо бросил я. — И нашёл реального виновника.

— Вы не виноваты в гибели людей в лаборатории, а вот в том, что подрываете устои нашей страны — виноваты. Я лично не то, что не стал голосовать за вас. Я бы упрятал вас за решетку. Вы развращаете умы, сбиваете молодежь с толку. А ваша дутая популярность раздражает людей.

— Кого именно? Вас? И почему она раздражает? — кажется, я уже начал закипать.

Мои пальцы едва заметно подрагивали. Сжав кулаки, положил их на колени. Главное, в таких случаях не дать волю эмоциям. Не поддаться желанию, начать спорить и оправдываться. Если не получится отмолчаться, перевести все в иронию, насмешку.

— Сенатор Маккарти правильно говорит о таких, как вы. Ведете подрывную деятельность, хотите устроить государственный переворот, как в России. Ввергнуть нас в нищету и репрессии.

Он долго что-то вещал, выкрикивал пафосные лозунги, возвращался к началу и повторял то, что уже сказал не раз, будто заело старую пластинку, и игла тонарма прыгала с дорожки на дорожку. В конце концов, я перестал слушать, лишь до моего уха доносились отрывки фраз, которые звучали так параноидально, что не хотелось даже возражать.

Наконец, он выдохся и умолк. Тяжело закашлялся. Отвернувшись, достал большой клетчатый платок. Не разворачивая, приложил к губам. Скомкал и сунул в карман, но я успел заметить несколько свежих расплывшихся тёмных пятен. И жалость стеснила грудь, совсем расхотелось спорить и что-то доказывать.

— Я понял вас, мистер ...?

— Бишоп, — отозвался он еще более сипло, едва слышно, пламенная речь лишила его последних сил. — Кеннет Бишоп. Я — глава компании «Бишоп и Со».

В таких случаях мне протягивали визитку, но Бишоп делать этого не стал.

— У нас свободная страна. Вы можете голосовать за Уолтера Стоукса. Уж он-то не является «шпионом Москвы».

— Стоукс — мразь, продажная сволочь, — Бишоп опять закашлялся.

— Ясно. Не ходите на выборы.

Бишоп тяжело задышал, в горле у него что-то хлюпнуло, булькнуло, будто он пытался сдержать слёзы. Дернулся кадык на обвисшей складками шее. Потом глухо и как-то совсем невпопад выпалил:

— Вы пытаетесь облегчить жизнь паразитам и бездельникам. Хотите, чтобы умные, талантливые, работящие содержали их. Перекладываете проблемы лодырей на плечи трудоголиков.

— Теперь я понимаю, о чем вы, мистер Бишоп. Я не собираюсь менять строй, конституцию. Я всего лишь предложил в своей программе обеспечить всем одинаковый старт. Смягчить противоречия между теми, кто по своему рождения имеет более широкий доступ к образованию, а значит, и к хорошей работе и остальными.

— Ничего вы не хотите! — в каком-то отчаянии воскликнул он, стукнув ладонями по подлокотникам. — Вот я, например. Мой отец был уборщиком. А мать… — он осекся на миг, поморгал, будто собираясь с силами. — Проституткой. Дешевой уличной шлюхой. Они не могли мне ничем помочь. Но я сам. Сам всего добился. И теперь стою десять миллионов. Понятно вам? Меня взяли в университет, как лучшего центрфилдера школьной команды. Я побеждал на олимпиадах по математике… А потом работал, как проклятый по восемнадцать часов в сутки, не доедал. Меня бросила жена...

— Да, наверно, вам обидно, что вам не помогли в самом начале.

— Если бы мне помогли, может быть, я не был бы сейчас так болен, — его голос сорвался. — Да, мистер Стэнли, я умираю. И вот лечу в Мексику на День мёртвых. Чтобы увидеть своими глазами, что ждет меня в скором времени. И примириться со своей участью.

— Мне очень жаль, — вырвалось у меня. — Может быть, ещё не все потеряно?

— Нет. Уже всё ясно, — он вздохнул, но в голосе совсем не ощущалось злости или прежней ярости, будто он выплеснул всю свою боль, досаду, сожаление и гнев остыл. И на меня тоже. — А вы… вы Стэнли… Наверно, вы всё-таки правы. Может быть, так и надо.

Он умолк, отвернулся. Лишь слышалось, как из лёгких рвётся сиплое дыхание. Что-то в бессвязных словах Бишопа зацепилось за подсознание, заставило задуматься. Не сразу понял, что конкретно. Первое, я решил, если пройду в Сенат, постараюсь разоблачить этого ублюдка Маккарти. Не дожидаясь, когда это сделает мой коллега тележурналист в 1954-м году. Нет сил терпеть этого прохвоста, который устроил «охоту на ведьм» — людей выгоняли с работы, бросали в тюрьму, подвергали лоботомии в самых худших традициях НКВД. Если мне удастся разбить маккартизм, это даст мне козырь против семейки Кеннеди, которая поддерживала репрессии. Братец Джона — Роберт так вообще работал в комиссии, которой руководил Маккарти.

Но кроме этого. Что ещё? И тут меня осенило. День мёртвых!

Лихорадочно пролистнув справочник по истории Мексике, открыл нужную страницу.

Día de los Muerto — праздник, посвященный памяти умерших, чьи души в эти дни посещают родной дом. Проходит первого и второго ноября. Чем-то похож на Хэллоуин, но гораздо веселее и жизнерадостней.

Оказалось, в отличие от христианских религий, место, куда попадает душа, определялось не тем, какую жизнь вел покойный — праведную или нет. А то, какой смертью умер.

Хуже всего было умереть естественной смертью. В таком случае души оказывались в Миктлан, тёмном безрадостном месте, куда вела извилистая и сложная дорога, и не все находили силы, чтобы достичь его.

Омеокан предназначался душам тех, кто погиб в бою. Здесь всегда царила радость. А мертвые через четыре года возвращались в реальный мир, превратившись в прекрасных птиц.

Неплохо устроились и те, кто погиб при обстоятельствах, связанных с водой. Например, утонул.

Но не только. Оказалось, что Тлалокан — место отдыха и изобилия тех, кто погиб от удара молнии.

И эта фраза заставила меня вздрогнуть, будто прочёл нечто, связанное с собственной судьбой. Можно ли считать, что настоящий Кристофер Стэнли, в теле которого существовало моё сознание, погиб от удара молнии? Ведь молния тот же электроразряд. Значит ли это, что его душа попала в рай, который описывают мексиканцы?

Чёрт возьми, а что если этот ритуальный праздник сможет пролить свет на моё существование здесь, в этом мире? Именно удар молнии перенёс меня сюда. И не просто так Стэнли зашифровал главные материалы, которые собирал о компании Джонса, использовав наречие мексиканских индейцев.