Глава 1. Точка невозврата

— Пишешь ты, Верстовский, круто. Сравнения подбираешь просто отпад. Зачитался я твоим творчеством.

Человек, что сидел в большом кожаном кресле у камина был вовсе не из тех, чье мнение могло польстить мне. Вальяжно развалившись, как хозяин, он положил руки на подлокотники с искусно вырезанными львиными мордами. В узких темных глазах плясал бесовский огонёк. А у меня в солнечном плетении пульсировал и собирался страх. Но всеми силами я пытался держаться уверенно.

— Но вот одно но, — продолжил незваный гость. — Тебя ведь предупреждали. Предупреждали по-хорошему, чтобы ты эту статью не писал. Не публиковал. Ты почему не понял? Вот что скажешь на это?

— А я, Джунгаров, не нуждаюсь в чьем-то разрешении, — ответил я, сглотнув комок в горле. — Пишу то, что считаю нужным. И никто мне не указ.

Понимал, что так нахально разговаривать с этим криминальным мордоворотом мне никто не позволит. Но дело было сделано. Статью я написал и мой главред Коломийцев поставил ее в номер. Обратного пути уже не было.

За моей спиной, у двери, истуканами застыли «шестерки» Джунгарова — парочка крутых парней. По внешнему виду ничем не примечательные. В темно-серых костюмах. Чем-то похожи друг на друга — темный бобрик волос, лица широкоскулые, плоские носы, узкие щели глаз. Но было в них что-то такое, что пугало до полусмерти. Безжалостное равнодушие роботов.

Но как эта банда смогла проникнуть в дом? Просочиться через все охранные системы, которые понавтыкали здесь, в элитном коттеджном поселке? Который находился под пристальным вниманием ФСБ — большие шишки жили тут. Даже GPRS-приемники здесь не работали. При пересечении границы охранной зоны отключались видеокамеры в мобильниках. Значит ли это, что весь этот спектакль разыгран с согласия главного «дирижёра»?

— А вот скажи. Зачем ты это пишешь? — Джунгаров играл со мной как кот с полузадушенной мышкой. — Тебя кто-то просит. Заставляет?

— Тебе не понять. Есть одна вещь. Совесть называется.

— Ах, совесть, — протянул он с нескрываемой издёвкой. — А вот значит, умыкнуть у Верхоланцева женушку тебе совесть позволила. Да? И жить в доме, который он подарил — тоже.

Он сделал широкий жест, словно брал в свидетели роскошную обстановку гостиной — чего только стоила картина над камином, написанная учеником Рубенса — Эразмом Квеллином младшим. Подлинник! С этими самыми кракелюрами — трещинками, что появляются со временем на старых полотнах. И парочка бра, каждый на изящном бронзовом основании, украшавшие стену над диваном, отделанным тисненной кожей светло-кофейного цвета. И такие же кожаные кресла с гнутыми ножками. Низкий квадратный столик с толстой мраморной столешницей на круглом паласе песочного цвета. Стены, украшенные лепниной, с имитацией плоских колонн. И, конечно, шикарная люстра с двенадцатью абажурами и хрустальными висюльками, свисавшая из куполообразного живописного плафона. Всё это давило на меня, будто я жил в музее. В испарениях старого дерева, лака, пыли, которой пропиталась старинная мебель, даже дышалось тяжело. И я не хотел сюда переезжать, в «золотую клетку», дом, подаренный Верхоланцевым. Но что я мог предложить Милане Рябининой, кинозвезде с офигенными гонорарами? Мою скромную однокомнатную квартирку, оставленную бабушкой?

— Зато я никого не убивал, — с вызовом бросил я.

Джунгаров тихо закудахтал, что означало у него смешок, покачался в кресле, сцепив пальцы на колене. И смерил меня таким взглядом, что продрало морозцем и ладони покрылись испариной. Меня уже подташнивало от его дешёвой театральности. Актёр из него был никудышный, но он-то думал, что блистает, будто какая-нибудь мегазвезда на сцене академического театра.

— А Розенштейн? Ты думаешь прихлопнул его. Вместе со своим дружком Владом. И всё шито-крыто? Не-е-е-т, — ухмылка обнажила мелкие и редкие зубы — на хорошего стоматолога Джунгарову явно бабла было жалко. — Нам доподлинно известно, что это ты всё организовал. И кто тебе помог это все сделать — мы тоже знаем.

— Розенштейн был мразью, последней сволочью. И получил по заслугам. Но я не убивал его. Он сам сдох. От страха.

— Значит, ты, Верстовский, решаешь, кто мразь, а кто нет? — похоже он даже не слышал, что я говорю, наслаждаясь собственным монологом. — Я так понимаю? Взял на себя полномочия Бога, так сказать. Хочешь, значит, разоблачать тех, кого мерзавцами считаешь, — взял со столика журнал, раскрыл и с выражением прочитал: «И выбрали для этого бесчеловечного эксперимента самых беззащитных, самых слабых — детей-сирот. Чтобы манипулировать их ещё неокрепшим разумом, делая инструментом, на котором можно будет сыграть потом любую самую извращённую мелодию, какую только душа пожелает. Впрочем, разве есть у таких людей душа? Разве могут они вообще называться людьми после этого?» Какой слог, какой пафос!

— Тебе-то что за дело, Джунгаров? — я старался держаться уверенно и спокойно, хотя ноги предательски подкашивались. — Это же о компании, которая создает лекарство. Для детей. Якобы. А ты-то тут при чем? От кого ты вообще явился-то сюда?

— Ну зачем ты такой грубый, Олег Николаевич? Невежливо ведешь себя. Я тебе ничего плохого не сделал. А ты вот так меня привечаешь. Нехорошо. Ой, нехорошо.

Умирать в тридцать четыре года мне хотелось также, как и любому. И главное, подонок Джунгаров тянул и тянул из меня жилы. Наслаждался страхом, который накатывался от меня из-за разыгравшейся фантазии. Эта была прелюдия действа, которой должно было начаться.

Все свершилось так быстро, что я даже не успел испугаться, как следует. Меня куда-то тащили, во влажную духоту, пропитанную дурманом дорогущего парфюма, исходившую от всех этих масел, шампуней и ещё чёрт знает чего, чем пользовалась Милана. Грохот воды, льющейся в глубокую, как бездна, ванну. Я вырывался изо всех сил, извивался, царапался. Человек — существо живучее, так просто у него жизнь не отнять, даже когда он понимает, что все кончено. Последним, что я увидел широкоскулое лицо Джунгарова и его ухмылку.

— Прощай, дорогой, — откуда-то издалека донесся его голос, будто клекот. — Передай привет Розенштейну.

Плеск воды. Ослепительно яркий сноп искр, взлетевший вверх фонтаном от упавшей бритвы. И всё моё тело сжалось от предчувствия мучительной боли. Я передёрнулся.

И проснулся.

Я действительно лежал в воде, в ванне, но не в доме Миланы, а в собственной квартире. Вместо розового мрамора — дешевая светло-голубая керамическая плитка кое-где уже отбилась по краям. А главным украшением служила черная плесень, разросшаяся в нечто фантастическое — раздолье для психологов. Все никак руки не доходили сделать ремонт.

С Миланой мы поссорились, она решила уехать на съемки, а я ляпнул, не подумав, что в это время перееду к себе в квартирку покойной бабушки. Вспыхнула ссора, переросшая в грандиозный скандал. Я хлопнул дверью и вернулся к себе.

И тут я вспомнил, что статью-то я пока не написал, лишь собирался это сделать. Но почему мне привиделся такой кошмар? Предупреждение свыше?

Я вылез из остывшей воды, пробиравшей до костей, побрился и вышел на кухню. Бросил взгляд на холодильник, где стояла метеостанция и выругался матом — я уже на час опаздывал в редакцию. Ну что за зараза!

Майское утром ласково объяло теплым ветерком, забравшимся под рубашку. Шумели вязы, вымахавшие выше девятого этажа. А вот то дерево всегда радовало мне душу. Лет двадцать назад пронесся над Подмосковьем страшный ураган. Выворачивал деревья с корнем. И один из наших вязов погиб, засох. Долго стоял мёртвым остовом, и никто не решался его спилить — жалко было. А тут вдруг ожил, зазеленел. Вначале робко, лишь нижние ветки покрылись редкими светло-зелеными листиками, потом все выше-выше. И стал щеголять шикарной изумрудной кроной, как прежде.

На забетонированной стоянке меня поджидал красный «мустанг» — моя гордость, вызывающая нескрываемую зависть. Вот только знали бы завистники, сколько сил мне пришлось потратить, чтобы из убитой вусмерть колымаги сделать такого красавца.

Я люблю посещать выставки старинных машин Олдтаймер. Там выставляют для продажи отжившие свой век машины. И там я и приглядел себе «Mustang Cobra Jet 428» 1969-го года выпуска. Загорелся желанием купить. Хотя машина была в жутком состоянии, но стоила… Запредельную сумму. Как яхта для Абрамовича. Но я продал дом деда в деревне, влез в офигенные долги, но купил. И сколько же мне пришлось возиться! Не в сказке сказать, ни пером описать. Поршень, который из-за перегрева заклинил движок, я купил ни где-нибудь, а в Великобритании. И стоило это триста фунтов. Пересчитайте, сколько это на рубли — обалдеете. На аукционе купил форму для заливки пластиком рулевого колеса. Нашёл автомастерскую, где мне обтянули алой кожей торпедо, и сидения, заменили всю сгнившую электропроводку. Машинка получилась высший класс.

И не забыть то ощущение, когда я сел за руль сияющей хромированной отделкой тачки и выжал сцепление. И о чудо, мотор заурчал, как довольный кот. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, чтобы бежать рядом, любуясь на красавец-автомобиль. Генри Форд гордился бы мною.

Но всё это лирика, теперь я гнал на своей тачке по дублеру Лениградки, как сумасшедший. Но все равно опоздал.

Припарковал «мустанг» на стоянке, вылез и бросил машинально взгляд на унылый силуэт офисного здания. Сегодня место моей работы особенно сильно напоминало тюрьму.

Проходя пост охраны, краем глаза я заметил с сильным неудовольствием в стеклянной перегородке отражение моей опухшей невыспавшейся физиономии. На издающем подозрительный скрежет раздолбанном грузовом лифте с разными створками, одна из панели под светлое дерево, другая из алюминия, я поднялся на двенадцатый этаж.

— Привет, Олечка, Михаил Иванович у себя? — спросил я, остановившись у стойки в приёмной.

— Да, Олег Николаевич. Он ждёт вас, — ответила секретарь, хрупкая светловолосая девушка в цветастом сарафане, вид которой немного отвлек от предстоящего тяжёлого разговора с главным редактором. — И в очень плохом настроении, — тихо предупредила она, оглядывая меня, как мне показалось, с жалостью.

— Ладно, надеюсь, не убьёт и на этот раз.

Мои шаги гулко впечатывались в бежево-коричневую плитку, которой был отделан пол. Хотя я и старался ступать мягче. Вот и массивная латунная табличка: «Коломийцев М.И.» солидно поблескивала на двери.

— Верстовский, где ты шлялся, твою мать?! Я тебя уже два часа жду!

Грозный взгляд Михаила Ивановича, полного коротышки с редкими кустиками волос на лысой голове, вызвал страстное желание застрелиться.

— Извините, в пробке стоял.

— Всё в пробке стоят, один ты постоянно опаздываешь, — нахмурился он. — Скажи проспал.

— Да, проспал, — спорить сил уже не было.

Мгновенно охватило арктическим холодом. Полный Коломийцев страдая из-за жары, включал кондиционер на минимальную температуру. Так что показалось, будто я попал в склеп. Интерьер усиливал это ощущение: высокие шкафы из морёного дуба с седыми прожилками, письменный стол со столешницей из полированного чёрного гранита, за которым в кожаном кресле сидел мрачный хозяин, скрестив пальцы перед собой .

— Ну и ладно. Молодец, честно сознался, — расслабился Коломийцев. — Давай выкладывай, что у тебя за идея.

Затушив очередную сигарету в заваленной окурками хрустальной пепельнице, тут же взял новую. Это было выше моего понимания — больное сердце главреда и никотин.

— Я хочу написать статью о детдоме. Я вам рассказывал. Мне написала девочка, Катя Смирнова…

— Детдом говоришь? — на лице главреда обозначилась кислая мина. — Ага.

Он со скрипом отодвинул кресло. Тяжело приподнял грузное тело, подошёл к окну. Постоял там, широко расставив ноги, вглядываясь в даль, как капитан корабля.

— Значит, так. Писать на эту тему ты не будешь, — вынес он свой неутешительный для меня вердикт. — Ты понял? Не будешь!

Повернулся и тяжело плюхнулся в кресло.

— Почему? — моему удивлению нет было предела.

— Потому что это не наша это тема. Понятно? Не наша!

— Как это не наша тема? — я уже начал злиться. — Призраки, оборотни! Загадочные смерти. Весь набор!

Коломийцев тяжело вздохнул, откинулся на спинку и замолчал. Только сизый дымок вился к потолку. Расплывался в ажурную кисею. И глаза главреда также затуманились, остекленели.

— Я не понимаю в чем дело, Михаил Иванович.

— Ну, хорошо, — он наклонился, оперся на вытянутые руки и понизил голос, будто боялся, что его подслушают: — Мне позвонил кое-кто и порекомендовал в это дело не влезать.

— Ах, вон оно что, — я положил ногу на ногу, откинувшись в кресло. — Больших шишек я задел, значит. Ясно. Понятно.

— Что тебе понятно? — взорвался главред, лицо и шея побагровели так, что я испугался, не хватит ли его удар. — Не наше это дело! Всё! Свободен!

Не на того напал. Я упрямый.

— Тогда я хочу взять творческий отпуск. За свой счет, — отступать не в моей натуре.

— Послушай, Олег. Ну прошу я тебя по-человечески, — Коломийцев решил изменить тактику, придав голосу такую мягкость, что не доступна самому лучшему отбеливателю. — Не занимайся ты этой херней. Не надо. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ты моя правая рука. Можно сказать, ты мне как сын.

Я закатил глаза к потолку, вздохнул. Театральность Коломийцева злила не меньше, чем шоу, устроенное Джунгаровым из моего кошмара.

— Ну что ты скалишься, мать твою! Хочешь кончить, как Михаил Бекетов? А?

Я передернулся, как ужаленный. Главред ткнул в больное место. Михаил Бекетов был главным редактором нашей местной газетки, боролся против вырубки реликтового леса. Его подстерегли, избили, так что он стал инвалидом-колясочником. Недавно он умер.

— Дайте мне съездить в Серпухов. Прошу — только на один день! Поговорю с Катей и всё. Если ничего по нашей теме не найду — писать ничего не буду.

— В Серпухов? — Коломийцев расплылся в сальной улыбке. — Ну что же ты сразу не сказал, дорогой мой человек? На свиданку с женой хочешь поехать?

Хитро подмигнул, заставив изумленно уставиться на него.

— Чего глядишь? Думаешь, мы тут не в курсе, что твоя жена снимается в Серпухове, в новой картине. У режиссера Романовского.

Я понятия не имел, где работает сейчас Милана. После того, как мы поссорились, она уехала, и мне в голову не приходило узнать куда. Она звонила пару раз, но я сбрасывал звонок.

— Да. Хочу поехать на свидание с женой.

— Отлично. Отлично, — обрадовался Коломийцев. — Езжай. Посети там Храм Николы Белого. Красоты неописуемой. Такие фрески. Росписи офигенные. А иконостас! Вот и напиши об этом. Не все же нам печатать про чертовщину. Надо и о душе думать. О душе. «Если дорога не идет к храму, то зачем нужна дорога».

Утром я выехал пораньше, чтобы не попасть в пробку. Мой красный «мустанг» несся по федеральной трассе «Крым» легко и свободно. По обеим сторонам серой ленты шоссе стеной стоял лес, с белеющими тонкими станами березками. Сменяясь на простирающиеся почти до горизонта изумрудные луга.

На перекрёстке на фоне голубого неба нарисовалось двухэтажное, отделанное коричневым кирпичом кафе, похожее на купеческий дом. Я оставил машину на стоянке, и направился внутрь, решив перехватить что-нибудь. Рано выскочив из дома, я не успел поесть и сейчас ощущал, как желудок сводит от голода.

Местечко это оказалось уютным и тихим. Зал состоял как бы из двух частей. Квадратные столики с пуфиками и обшитым грубым полотном диванчиком вдоль стены, отделанной панелями из светлого дерева. И вторая часть — круглые столики и стулья со спинками в виде лиры, за одним из которых мы как раз и сидели. Фирменное блюдо — жаренная свинина под особым соусом, было вполне съедобным, а кофе по-венски — крепким и ароматным.

За окном хорошо просматривалась лента шоссе и автостоянка. Грузовик, загруженный по самый верх помятыми картонными коробками; новенький «форд фокус» сине-фиолетового цвета. И побитый временем грязно-зелёный жигуль с замазанной чёрной краской дверью и разбитой фарой.

Я бездумно разглядывал посетителей, пытаясь представить, кто они, чем занимаются. В детстве любил с друзьями ездить в метро по московской кольцевой ветке, рассматривать пассажиров, придумывая им биографии. Разумеется, никто из нас, пацанов, не мог проверить, кто из нас в конце концов оказывался прав, а кто ошибался. Но тот, кто рассказывал историю убедительней и красочней всех, побеждал. А мне удавалось так запудрить мозги моим товарищам, что они слушали, разинув рты. Может быть, это и повлияло на то, что я стал журналистом.

— Олег? Олег Верстовский! Не узнаешь? Это я, Витька Мазаев, — рядом, не спросив разрешения, плюхнулся увалень с круглой румяной физиономией.

— Привет, Витёк. Узнал, конечно. Чего здесь?

С Мазаевым мне довелось работать на съемках фильма Верхоланцева. Так, шапочное знакомство.

— А я тут ассистентом режиссера работаю у Романовского. Мы же кино снимаем, — важно объяснил он. — Ни хухры-мухры, А ты, я вижу к супруге приехал? Это правильно. Такую роскошную женщину контролировать надо.

— Я не собираюсь её контролировать, — хмуро бросил я.

— Ну это ты зря. Снимается она с таким крутым мэном. Молод, красив. Восходящая звезда. Константин Серебрянников.

Вот уж болтун — находка для шпиона.

— И что? — буркнул я.

— Ну как что? Тут такое дело. Всякое бывает. Шуры-муры. Закрутит роман и поминай, как звали. Следить надо, чтобы кобылку-то не увели. Если рядом такой жеребец.

Он хохотнул, а мне так захотелось врезать ему. Прямо по его толстым губам. Надо же, в том же самом кафе, где я просто приземлился пожрать, ко мне подкатил старый знакомый, чтобы поведать омерзительную сплетню.

— Да-да, Витёк, обязательно буду следить. Спасибо, что предупредил.

Проводив его спину взглядом, я ощутил прилив мерзкой ревности, но до конца не поверил парню. Всё это выглядело, как дешевый розыгрыш. Будто специально он сидел здесь, чтобы передать сплетню, позлить меня. Из зависти что ли?

— Ты, мразь, ты что за х… принесла?! — услышал я грозный рык за спиной.

Длинный сухопарый мужик, явно уже сильно набравшийся с утра, тянул за руку дрожащую худенькую девчушка в кружевном передничке. Она пыталась безуспешно вырваться.

— Эй, отпусти её! — не выдержал я.

— Чего? — он обернулся, ища стеклянными от крепкого алкоголя глазами того, кто посмел ему возразить.

Остановился на мне и, смерив с ног до головы взглядом, процедил:

— А ты, хер, чего вылез? Давно не нарывался?

Внутри уже клокотал гнев за всё — за ссору с женой, вчерашний кошмар, выволочку у главреда и сплетню, которую вывалил мне Мазаев. Так что я бросил холодно:

— Тебя забыл спросить.

Он будто того и ждал. С душераздирающим скрипом отодвинул стул, и, тяжело поднявшись, вразвалочку направился ко мне. Я не стал дожидаться, когда этот ублюдок вытащит меня из-за стола. Вскочил сам.

— Ну, и что хочешь сказать?

— А вот что!

Размахнулся. Свист кулака. Но увернулся я легко. Бить не стал. Лишь ткнул мужика пальцами в глаза.

— Ах ты, б…

Пока он пошатываясь, тёр веки, я вмазал ему в нижнюю челюсть не сильно, но точно и резко. Эффект оказался ошеломляющим. Поскользнувшись, дебошир рухнул спиной на столики. И тут же рядом нарисовались двое верзил в чёрной форме охранников. Приподняв поверженного скандалиста, потащили к выходу.

Вокруг толпились люди, мужики в спецовках, полинявших джинсах и рубашках, разглядывая меня. Но быстро потеряв интерес, разбрелись по местам, уселись за столики. Кафе заполнилось монотонным, тихим гомоном и позвякиванием столовых приборов и стаканов.

Поковырял в гарнире, я положил уже совершенно остывший кусочек мяса в рот, начал жевать, не ощущая никакого вкуса.

— Спасибо, — услышал я тихий голос.

Спасённая барышня стояла рядом, смущённо улыбаясь. Несмотря на вполне развитые формы, аппетитную грудь, которая откровенно рвалась из блузки, прозрачные светлые глаза излучали чистоту и невинность.

— Да не за что. Садись, поговорим. Что же тут делаешь-то?

— Работаю, — спокойно, с достоинством ответила она.

— А родители твои знают, где ты работаешь? Это ведь не детское кафе «Буратино».

— Родители погибли пять лет назад. Раньше в детдоме жила. Бабка туда сдала, — хмуро, по-взрослому объяснила она. — У неё дом древний, все удобства во дворе.

— А сейчас где обретаешься?

— Ушла из детдома, когда исполнилось восемнадцать. Дали комнатку в общежитии. Вот теперь подрабатываю.

— В детдоме? Постой, а ты Катя Смирнова, которая написала в редакцию к нам. Журнал «Паранормальные новости». Сказала, что у тебя какая-то история есть? Да?

— Нет, — она как-то испуганно помотала головой. — Катя моей подругой … была. Меня Оля зовут.

— Подожди. Как это «была»? А что случилось?

— Она… — девчушка замешкалась, отвела глаза и нижняя губа дернулась, задрожала. — Умерла недавно.

— Умерла? Из-за чего?

— Из окна выпала. Ну, так сказали нам. Несчастный случай.

Я сглотнул ком в горле, по спине словно проскользнула ледяная змейка.

— Расскажи, что случилось. Я журналист, хотел статью о детдоме написать. Катя по электронке прислала сообщение в наш журнал. И я приехал поговорить с ней.

— А вы действительно журналист? — её голос прошелестел недоверчиво.

Я достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение и продемонстрировал. Осторожно вытащив из моих рук корочку, она посмотрела фотографию. Прочла вслух:

— Редакция средства массовой информации. Журнал «Паранормальные новости». Редакционное удостоверение журналиста номер двадцать пять. Олег Николаевич Верстов-ский. Должность — специальный корреспондент. Действительно до двенадцатого декабря две тысячи восемнадцатого года. При оставлении должности данное удостоверение подлежит сдачи в отдел кадров.

— Ладно, я расскажу. Только вы обо мне ни слова. Хорошо? — когда я кивнул, она продолжила также тихо, дрожащим голоском: — Кажется, они над нами какие-то опыты проводили.

— Кто именно?

— У нашего детдома есть спонсор. Компания, которая лекарства производит. Она называется «Джонс и Джонс».

— И что они делают?

— Они давали нам витамины, вроде как для памяти что ли. Чтобы улучшать успеваемость. И потом начинались видения. Призраки, оборотни. Только Катя говорила, что это не видения, а все по-настоящему. И оборотни эти на самом деле люди.

Катя не писала мне об этом, но почему-то я воспринял эти слова, будто уже слышал. Откуда? Ну, конечно — из моего кошмара. Или вещего сна?

— И ты тоже их принимала?

Она помахала отрицательно головой.

— Нет. Я обманывала их, и таблетки все выбрасывала. И Катю отговаривала. Она тоже бросила. А остальные…

Голос моей собеседницы предательски дрогнул, она всхлипнула. Вытащив маленький платочек, вытерла носик. Скомкала и сунула в кармашек белого кружевного передника.

— Ну-ну, — я мягко сжал ей руку. — У тебя не осталось этого лекарства?

Она кивнула.

— Сейчас принесу.

Через пару минут вернулась, сильно запыхавшись, и сунула мне в руки флакон. Я высыпал на руку капсулы: красные и синие. Самые обычные, ничего особенного. Раскрыв одну, я понюхал порошок. По крайней мере, на наркотик не похоже.

— Хорошо, Оля, вернусь в Москву, проведу анализ этих капсул и напишу статью, если пойму, что причина в этом.

Когда вышел из кафе, погода совсем испортилась. По сизо-серому небу медленно двигались кудлатые облака, похожие на отару облезлых овец. Между клочьями «шерсти» проскакивали мелкие зигзаги молний. На нос упала большая капля, на щёку — другая. И через мгновение хлынул поток, превратившийся в стеклянную полупрозрачную стену, за которой едва просвечивали пролетающие по шоссе машины с включёнными фарами. Я поёжился, подняв воротник пиджака, но решил все-таки добраться до своей тачки.

Присев за руль, я вытащил из бардачка пачку сигарет, закурил, вернувшись мысленно к рассказу юной официантки. Уж теперь я точно не мог оставить это дело в покое. Если эти ублюдки уже свидетелей начали убирать, то я должен в этом разобраться. Должен.

У меня созрел план. Устроиться в детдом охранником, учителем, кем-нибудь, и всё проверить. Только надо сделать липовые документы: паспорт, трудовую книжку. Волосы перекрасить. Или парик сделать. Коломийцеву скажу, что хочу устроится в киногруппу, чтобы присматривать за женой. Может и поверит.

Гроза усилилась, электроразряды расчерчивали иссиня-чёрное небо слепящими зигзагами в сопровождении оглушающего боя ударных небесного оркестра. Я знал, что в машине безопасно, но каждый раз вздрагивал, замечая очередную вспышку.

Я выехал на шоссе и погнал в сторону Москвы, настолько быстро, насколько позволяло мокрое покрытие.

Расщепивший небосвод разряд угодил прямиком в темнеющий на фоне сизого неба скелет опоры ЛЭП, вызвав фонтан искр, ослепивший на мгновение. Скрежет падающей махины заставил сердце подпрыгнуть. В последнее мгновение я сумел отвернуть руль, чтобы не врезаться в груду металла. Машина слетела с трассы, запрыгав на кочках, остановилась в опасной близости к рухнувшей верхушке. Отдышавшись, я попытался завести машину, но колеса завязли в грунте, с визгом бесполезно крутились. Я выругался, распахнул дверь и только поставил ногу, заметив в последнее мгновение оборванный толстый чёрный кабель, лежащий неподалёку. Перед глазами закрутился калейдоскоп разноцветных искр. И тут же упала тьма, словно выключили свет.