Арка I. Расстановка. Глава 2. Звено.

Глава 2. Адам Роттенберг.

10 декабря 2020 года, 21:00

Помню, когда был маленьким, отец учил меня плавать. Но вместо постепенного входа в процесс, вместо плавания на мелководье, с нарукавниками и кругом, он, помнится, сразу толкнул меня на глубину. Помню нереальный, будоражащий воображение страх, что меня что-то тянет вниз, что стерильная вода из бассейна, вся пропахшая дезинфекцией и хлоркой, вольется в меня. Только мысль о том, что я с легкостью могу задохнуться, если закричу, отталкивала меня от открывания своего рта. Мои конечности напоминали конечности препарированной лягушки, через нервы которой провели ток. Я рыл эту воду, как землю, как похороненный заживо я пробирался к прозрачной глади воды, через которую бил свет. Свет дразнил меня, и я пытался схватиться за него, лишь понимая, что взять этот свет я был не в состоянии. У меня было серьезное кислородное голодание мозга.

Верите ли вы в судьбу? Верите ли вы в то, что все события, что произошли, происходят или будут происходить уже написаны в гигантском сценарии, а люди машинально ему подчиняются? Карты в покере всегда раскладываются в соответствии с этим законом, а твой выигрыш всегда зависит либо от твоей хитрости, либо от судьбы. Лишь люди, что способны предугадывать чужие намерения и правильно пользоваться своими умственными способностями, могут повернуть судьбу вспять. К чему я это? Так к тому, что я тогда осознал, что судьба существует, и лишь одна верная для меня. Дотянуться до света, потрогать его, стать с ним одним целым. Прикоснуться к чему-то настолько высокому и настолько великому, что ты становишься запечатлен в веках. Из-за этого осознания я открыл глаза, и я уже стоял на краю бассейна, с отцом, что подбирался ко мне сзади, чтобы кинуть в воду. Да, помню, что я тогда пытался сделать — я хотел погреть ноги в теплой воде бассейна, затем сзади появился отец, прыгнул в мою сторону и толкнул меня в воду. Неудачный прыжок. Я серьезно ударился головой об бортик. И стал тонуть. Хлорированная вода уже вошла в мои легкие. Задыхаюсь. Толчки в мою грудь, чьи-то губы прикоснулись к моим губам и начали вдувать в меня воздух. Звуки сирен. Пластины на моей груди, удары током. Легкий желтый свет, что просачивался сквозь мои закрытые веки. Противное пищание. Плач женщины. Бессильный крик мужчины.

Я вновь очнулся на краю бассейна. Не знаю, как так получилось, но это произошло — без каких-либо объяснений. Я повернулся на месте, увидел отца, что подкрался ко мне, поднял меня и бросил в воду. Но в этот раз я успел схватиться за уголок суши и спастись. Не поняв тогда, что произошло, я горько заревел, да так, что нам пришлось прекратить наше и так короткое купание. Что это было? Судьба даровала мне второй шанс? Уже тогда я сомневался в мысли о том, что это все было моим воображением — уж слишком реалистичным казались все прожитые мною страдания. Будто… я вернулся во времени. Это было настолько странное и непривычное для меня событие, что я забыл об этом, как о страшном сне, на десять лет. И лишь затем я открыл его с новой стороны.

Мои размышления прервал короткий звук, что исходил из тьмы. Все, что мне надо было сделать, чтобы развеять эту мглу, так это просто открыть глаза, что для меня казалось делом невыполнимым — но я все же смог сделать это. Да, это странно, каждый раз, когда я вселяюсь в людей, мне трудно раскрыть глаза после сна. Когда же я все таки это сделал, передо мной начали бегать бессмысленные цепочки букв, цифр и других символов на голубом экране. Я пытался впихнуть их себе в голову, попытаться понять, что они значат, но в погранично-сонном состоянии я просто был не в состоянии. Я опять заснул за компьютером, исчерпав все свои умственные и физические силы. Протерев глаза, я двинул рукой с мышкой в руке, двигая неисчислимые пустые кружки, в которых когда-то был налит кофе, и пролистал наверх, пытаясь понять, что это я читал перед отключкой.

Текст назывался “Планета океанов”, мой новый роман, над которым я трудился уже в течение года. Он далек от завершения, имеет кучу шероховатостей и изъянов, но мое внутреннее чутье верит, что он перерастет в нечто большее, чем он есть сейчас. Сейчас, видимо, я трудился над главой, где главный герой на эту планету попадает. Моей задачей является проработка настолько сюрреалистичного и непохожего на наше окружение мира, что это перевернет само представление людей о научной фантастике. Или так я считаю. В большинстве своем я не помню, как я писал эти строки, видимо, я их печатал либо в полусонном, либо в алкогольном опьянении. Вообще ничего не помню — ни как моя рука набирала эти строки, ни как я вообще додумался до подобной истории. Да и в самом деле, я в трезвом состоянии и не хотел это писать — что-то отдельное от меня дергало мое тело за ниточки, заставляя это делать. Как говорится, любой журналист в глубине души хочет написать роман. Не знаю, во что это выльется и принесет ли это мне успех.

Ах, да, работа. Совершенно про нее забыл. У меня же дедлайн в эту субботу! В ярой спешке я сменил вкладку, открывая уже другой документ. Моя газета же мне голову оторвет, если я не успею этот проект к назначенному сроку. Уже как несколько месяцев все мои статьи получают мало внимания, и теперь начальство мне грозит сокращением. Я долгое время пытался выехать на любви подростков к супергероям — пытался развести драму и скандалы на пустом месте среди самых популярных. Скарлет залетела от мистера Скалли. Бомбер попался за мастурбацией в общественном месте. Какие секреты скрывает Тянучкомэн от общественности? За подобные заголовки мне не только стыдно, но еще мне до сих пор страшно, не доберется ли до меня “разоблаченный” суперсенсорик и не заставит ли меня ответить за всю мою чушь, которую я пишу ради бабок? Но даже подобные, казалось, провокационные темы, все равно не окупаются — кому сейчас нужны глупые сплетни, в век интернета-то, когда все, кажется, имеют голову на плечах? Мне нужно мыслить глобальнее. И как можно быстрее — у меня ни написано ни строчки за месяц. А срок кончается на этой неделе.

Затем мое внимание было отвлечено несколько другим — и это выбило меня из колеи самоненависти и тоски из-за неподъемной ноши дедлайна — во вкладке почты появилось уведомление, что мне пришло письмо. Так вот что это был за звук, что разбудил меня. Сука. Если это был очередной спам от очередной социальной сети, то я, клянусь богом, разобью собственный монитор. Мне уже давно стоило бы отключить звуковые уведомления, черт его дери. Недовольно мурча, я открыл вкладку с почтой, ожидая все что угодно, кроме того, что на самом деле увидел я — письмо от кого-то. От другого человека, всмысле, а не какое-то автописьмо от компании. Название гласило: “Адаму Роттенбергу. Срочно.”. Будучи глубоко заинтригованным, кому это срочно понадобился двадцатипятилетний алкаш практически без карьеры и без выдающихся навыков, я кликнул на него. Моему взору предстал довольно маленький текст:

“ Привет, Адам. Ты не знаешь меня, я не знаю тебя, но у меня есть то, что тебе нужно. Информация, за которой ты охотишься. Приходи в бар “Nazca Lines” в десять. Сядь у барной стойки спиной к шоссе и закажи себе мороженое. А, еще, удали это письмо, как получишь. Эта информация конфиденциальна и слишком опасна. “

От последних двух предложений я вытаращил глаза, да так, что, казалось, они сейчас вылетят из орбит. Неприятный холодок пробежался по коже. Что же я такого натворил в не сознательном состоянии, что мне пишут подобные письма? Вступил в сраную Аль-Каиду? Осматриваясь и озираясь по сторонам, я, боясь каких-нибудь внезапных мужиков в обмундировании, что могут выпрыгнуть из моего окна и повязать меня, я сделал то, что меня просили эти строчки — я удалил письмо. И только после этого до меня дошло, что это, возможно, была какая-то шутка — ну не могут же люди, что делятся подобными данными, просто так писать на официальную почту. Либо это правда шутники, что могут меня не по шуточному грабануть, если я приду на место (хотя в это мне верилось с трудом — вряд ли бы они у меня нашли хоть что-то значительное), либо это и правда помощь со стороны. Что ж, терять мне все равно нечего — если я не напишу эту чертову статью, то я могу попрощаться со своим рабочим местом, а так хоть какая-то блеклая, но все таки надежда. Ну, я приду, вы меня заинтриговали.

Десять, да? Что ж, времени у меня тогда не слишком много. Точнее, мне бы уже не помешало пошевеливаться и начать собираться. Путь-то неблизкий. В принципе, я знаю куда идти — я несколько раз заказывал выпить в этом баре, когда оказывался вдалеке от дома и мне не хотелось идти в места более близкие — место было довольно уютным, красивым и относительно тихим — в нем я хотя бы мог слышать свои мысли. Я уже достал сумку, начал складывать самые различные нужные вещи, которые помогут мне в работе: фотоаппарат, блокнот для быстрых заметок и много, много ручек, ведь у меня часто бывало, что ручки просто переставали писать в самый неподходящий момент. И ровно в это время послышался стук в дверь.

Кого это там носит? Неужели… меня спалили с тем письмом? Черт, как же они оперативны! Помяни черта, как говорится. Я попытался открыть окно из своей комнатушки, чтобы только затем понять, что выбраться через него у меня не получится — там был настолько узкий карниз, что мне проще было упасть из окна и разбить себе голову, чем хоть как-то выбраться. Черт, надо что-то придумать!

Стук повторился, но только затем после него следовал равномерный, басистый, приглушенный дверью мужской голос:

— “Адам Роттенберг? Полиция Нью-Йорка. Мы пришли к вам задать пару вопросов насчет убийства Барри Шварца, вашего соседа.”

О, значит они не по мою душу? Слава богу, если он есть на этом свете. Глубоко вздохнув, я, с дрожащими конечностями, посмотрел в глазок: из него виднелась пара людей, что были одеты в длинные, черные плащи, один из следователей курил сигарету и стоял ближе всего ко мне, другой нервно что-то проверял в своем планшете, видимо, различные данные по делу. Тот, что курил сигарету, явно был на взводе — он пристально смотрел прямиком в глазок, видимо, ожидая какого-то подвоха от моей двери. Он уже протянул руку, чтобы постучаться еще раз, но я быстро крикнул: “Сейчас открою!” — и убрал дверную цепь, открывая в своей двери маленькую щелку, чтобы точно определить, из полиции они или нет.

Первое, что я увидел в этой щели — удостоверение полиции Нью-Йорка прямо мне в лицо, я даже разобрать не успел, что там было написано, но смотрелось очень убедительно.

— “Детектив Рэдблюм, полиция Нью-Йорка. Адам, мы хотим вас расспросить насчет убийства мальчика по соседству, у вас найдется время? Может вы что-то видели?” — детектив быстро убрал удостоверение и посмотрел на меня укоризненным взглядом, но затем, почему-то, смягчил свое выражение, после того, как посмотрел на меня. Наконец, он выплюнул сигарету в урну, что стояла рядом.

Хм, занятно. Если я пущу их к себе в квартиру и дам показания, то, может, если меня поймают с тем письмом, то мне скосят срок за содействие следствию. Или, быть может, даже отпустят, ведь я покажу им себя в лучшей стороны. Так или иначе, мне все равно надо их проверить — знают ли они о содержимом моей почты и надо ли мне волноваться насчет того, что меня увезут далеко и надолго? На всякий случай я запечатлел реальность перед собой, затем, все-таки, открыл им дверь. Они вошли и детектив тут же начал медленно начал осматривать то мой потолок, то пол. Второй же просто смотрел на меня, вообще не прибегая к наблюдению за моим жилищем.

— “Проходите, присаживайтесь за стол, чувствуйте себя как дома. Извините, у меня не убрано. Вам чай или кофе?” — учтительным тоном поинтересовался я.

Детектив сделал удивленное лицо, а затем сказал, широко улыбаясь:

— “Благодарю вас. Мне, пожалуйста, кофе, а моему напарнику чай. Он не терпит кофеина.” — Рэдблюм радостно хмыкнул, а напарник начал испепелять его взглядом — видимо, ему не нравится, когда упоминают его ненависть к кофеину. Наверное, табак он тоже не переносит. Но почему он стоял рядом с ним? Странная парочка. Они начали раздеваться, и я поневоле посмотрел, есть ли у них табельное. И, судя по всему, его у них не было. Просто шикарно. Хотя, кто знает, где еще оно у них может быть?...

Я ушел на свою маленькую кухоньку, в которой довольно давно никто не убирался — в раковине лежала гора немытой посуды, на некоторой из которой все еще были кусочки несъеденной еды. Я ужасно не любил уборку и я вообще был не готов к приходу незванных гостей. Я услышал, как сзади они подошли и, отодвинув стулья, сели за кухонный стол.

— “Мы к вам ненадолго, буквально зададим пару вопросов. Надеюсь, мы вам не помешаем. Прошу прощения, что не представился, меня зовут инспектор Голдман.” — видимо, это сказал тот, кто попросил чай. Ну, или за кого попросили чай.

Я никак на это не прореагировал, лишь открыл настенный шкаф над раковиной, чтобы достать растворимый кофе и чай. Я проверил пачку сахара что стояла рядом, увидел, что за ней лежал мой кольт. Это, как по мне, было самое беспалевное место для того, чтобы спрятать эту вещь. Всегда держу ее на этот случай.

— “Итак, труп мальчика был найден два дня назад. Тело выплыло из канализационных доков, всё в порезах и ссадинах. Наши судмедэксперты предполагают, что мальчик скончался не из-за полученных ран, а из-за холодной воды, что наполнила его легкие. То есть убийца сначала нанес увечья, а только потом выкинул в канализацию, когда он был еще живым. В кармане убитого был найден нож — и это самое странное в этом деле. Нож не совсем обычный — он сделан из обсидиана. Этим же можно и объяснить характерные рваные раны. Мы отметаем сексуальный мотив и тем более ограбление — никаких зацепок, ведущих на это, не было найдено — мальчик не был ни изнасилован, ни, собственно, ограблен — у него вообще ничего ценного не было, когда он выходил из дома, как отметили родители. Скорее всего, это было ритуальное убийство.” — сказал Рэдблюм равномерным, уверенным голосом, что не совсем подходил для описания тех зверств, что были совершены с жертвой.

— “Можно без этих подробностей? Мы тут чаепитие устраиваем, а вы тут такое говорите.” — сказал я, ставя чайник и рассыпая кофе по чашкам.

— “Конечно, извините. Это для того, чтобы вы понимали общую картину. Что мы хотим у вас спросить, так это в каких отношениях вы находились с семьей убитого? Не замечали ли вы каких-либо разладов и споров в семье? Потому что мы, проверив базу данных, не заметили ни за отцом, ни за матерью совершенно никакого девиантного поведения.”

— “Я с ними практически не общался. Они иногда заходили ко мне в квартиру, чтобы попросить соль или яйца, я им их давал. Больше никаких эпизодов, связанных с ними, я не помню.”

— “Хм, это интересно. Потому что мы спросили у родителей, по какой причине мальчик вообще вышел на улицу, его мать нам сказала, что накануне они сильно поругались по личным причинам, а затем потерпевший ушел из дома. Вы не в курсе этой ссоры?”

— “Нет, два дня назад ничего об этом не слышал. Стены тут очень звуконепроницаемы. Да и отец семейства, насколько я знаю, очень тихий человек и не стал бы кричать просто так.”

— “Занятно. Что ж, а потерпевшего вы когда в последний раз видели?”

Наконец, чайник вскипел, и я разлил кипяток по чашкам, затем донес эти чашки до стола, ставя их перед следователями. Голдман сразу сделал глоток из чашки, а Рэдблюм пристально уставился на меня, не спеша выпивать из кружки. Он думал над моими словами, это было видно по лицу.

— “Очень давно. Возможно, месяц или более того.”

— “А где вы были два дня назад, в шесть часов вечера?” — спросил детектив сразу после того, как я ответил. Меня этот вопрос выбил из колеи. Они же не могут меня подозревать, правда? Он втопил в меня свои глаза, глубоко анализируя меня. Мне стало сильно не по себе. Я сказал на полувыдохе, мямля и нервничая, запечатляя реальность:

— “Я… сидел дома. У меня был выходной, да.” — выдал я. Я же вообще ничего не помню о том, что я делал два дня назад! Если они проверят показания других свидетелей и если они дали другие показания, то это будет хороший повод подозревать меня.

Я только сейчас заметил, что Голдман положил на мой стол планшет и он там что-то постоянно записывал. Когда детектив посмотрел в планшет Голдмана, он улыбнулся, глядя мне в лицо и, наконец, его глаза вновь успокоились, стали более радушными, что ли — это было невероятно странно, как одно лишь выражение глаз способно вводить меня в такой животный страх. Наконец, Голдман поднял руку и развеял эту натяжную обстановку:

— “Мистер Роттенберг, можно вопрос, не относящийся к следствию? Мне просто очень надо сходить в туалет. Где тут он у вас?”

— “Вон там, рядом со входной дверью. Там всего одна дверь, не ошибетесь.”

Голдман встал из-за стола, и, когда он уже собирался идти дальше, он вдруг резко задел боком кухонный стол, а его чашка с чаем, что до этого стояла на краю стола, начала падать. Я уже открыл рот, чтобы выругаться, как вдруг Рэдблюм резко дернулся с места и поймал ее на лету, не выплеснув ни единой капли. Я в первый раз вижу, чтобы люди были способны на такое. Или, все таки, он сенсорик?

— “О, блин, глубоко извиняюсь. Иногда не смотрю по сторонам. Хе-хе.” — Голдман потер свой бок, оробев в одну секунду. Он поправил кружку, взяв кружку из рук Рэдблюма и ставя ее подальше от края, а затем, наконец, откланялся.

— “Тебе надо быть аккуратнее, все таки ты в чужом доме. Поимей уважение, болван.” — сказал детектив напарнику, что уже повернулся спиной к нему и собирался идти. Тот лишь вяло покачал головой и продолжил свой путь.

Я остался наедине с детективом Рэдблюмом. Он смотрел на меня, прожигая мою душу. Черт возьми, их там учат в полицейской академии подобному дерьму? Прожигать душу взглядом? На всякий случай, я запечатлел реальность.

— “Итак, вы, как я понимаю, ничего не слышали, ничего не видели? Что ж, тогда я задам последний вопрос на сегодня. Со слов матери, она несколько раз видела на детской площадке рядом с домом странного мужчину, что смотрел за играющими на ней детьми, а затем скрывался. Был составлен предварительный фоторобот. Видели ли вы этого человека?”

Детектив достал из кармана какой-то лист, а затем, расправив его, протянул мне. С этого листа на меня смотрела странная, знакомая физиономия — будто я его уже где-то видел. Эти прищуренные, старческие глаза-щелочки, прикрытые большими очками, это изрешеченное морщинами и складками лицо, этот рот, с которого, казалось, моментами, всплывала улыбка, хотя это был фоторобот и никаких эмоций на лице не должно быть. Где же я его видел? Не могу вспомнить. Мне казалось, что это было настолько давно, насколько это вообще возможно, еще до моей взрослой, самостоятельной жизни.

— “Вроде и видел. Не помню. Я мало хожу мимо детской площадки, знаете ли.” — сказал я, глубоко вздохнув.

— “Что ж, хорошо.” — на этих словах он погрузился в раздумия. В своих размышлениях он странно дернул рукой, задев свою кружку с кофе. — “О, черт, я же даже ваш кофе не попробовал! Извините.”

Рэдблюм взял чашку и поднес ее к губам, делая затяжной глоток. Он медленно положил ее на место, а затем сказал:

— “Извините, а сахару у вас не найдется? А то я не люблю просто чистый кофе.”

— “Конечно, сейчас поищу у себя.” — я встал из-за стола и подошел к настенному шкафу над раковиной.

На всякий случай, я обернулся назад, смотря на детектива. Он снова витал в облаках, верча кружку в руках. Настоящий следователь, ничего не скажешь. Он занимается своим делом даже тогда, когда пьет кофе. Я посмотрел на его руки. Они были напряжены, но не настолько, что бы резко ими двигать. То, что нужно. Время шоу.

Я подошел к шкафу и начал рыскать в нем. Затем, я сказал Рэдблюму:

— “Извините, сахара у нас нет…” — я вновь повернулся, увидел, что он смотрит в одну точку. Пальцы крепко обхватили кружку. Они вспотели, по ним падали капли пота. В полированной, начищенной глади стола отражались вены на его руке — они все взбухли, будто по ним неслась не кровь, а чистый огонь. Но он не смотрел на меня — а куда-то в одну точку, будто собирая мысли в порядок. Он даже на первую часть моей фразы не обратил внимание. — “Но зато есть ВОТ ЭТО!”

Я достал кольт с верхней полки, снял с предохранителя и выстрелил в Рэблюма. Все происходило в доли секунды — пистолетный выстрел, грохот отодвигаемого стула, а затем удар этого самого стула об землю вместе с детективом. Оглушительный рев, что издала пушка, эхом пронесся по всему дому — мне даже немного заложило уши. Дым от дула массивно доносился до потолка, будто в руках у меня был не кольт, а миниатюрный вулкан. Детектив упал и не издавал никаких звуков. Я обошел стол и осмотрел его — в животе у него красовалась аккуратная красная дырка. Он смотрел на меня своими удивленными, расширенными, но от того не менее любознательными и наблюдательными глазами — с них доносился безмолвный вопрос: “зачем?”. Кровь пролилась из его рта, красными подтеками вытекая, оставляя лишь небольшие лужицы на его щеках и подбородке. Он кряхтел, задыхаясь. Я поднял дуло на уровень его головы и спустил курок. От выстрела у него снесло полголовы, но он был все еще в сознании — он занятно шевелил языком, пытаясь дотронуться до верхнего неба — но у него, очевидно, ничего не получалось. Ведь его у него не было.

Что ж, видимо, его способностью не является сверхъестественная реакция — что уже довольно печально. Печально было настолько, что я даже на секунду задался вопросом — а не нормальный ли он человек? Но тут я заметил одну немаловажную деталь — пуля, которая в итоге влетела в его живот, предназначалась его голове — но почему-то в последнее мгновение влетела чуть ниже — что довольно странно, ведь, судя по изначальной точке стрельбы, пуля должна была хотя бы попасть ему в грудь, с учетом всех погрешностей и моей косорукости. Значит он как-то смог рассчитать, куда полетит пуля и смог среагировать в последний момент. Или, может, у меня разгулялась фантазия и я реально такой мазила?

Мои размышления прервал скрипящий звук из уборной. Все таки, отреагировал? Но почему так поздно? Я поднял дуло на уровень глаз, готовясь ко всему, чему угодно. Но не к тому, что в итоге произошло. Из-за угла вышел Голдман. Просто вышел, не прячась и не пытаясь укрыть тело. Он вышел с поднятым к носу большим пальцем, будто что-то снюхивая. Какой-то… белый порошок?

У меня не было времени думать, что это. Я направил кольт ему в ногу и выстрелил. Опять грохот, я закрыл глаза. Пока я их закрывал, кто-то ужасно массивный схватил меня и швырнул в противоположную стену. От удара, я, кажется, сломал пару ребер, штукатура с потолка посыпалась, падая на мебель, а осколки стены впились мне в кожу, причиняя зверскую боль. Я поднял свой взгляд — увидел того же самого Голдмана, что увеличился в размере. Он стоял на кухне, тогда как я лежал в гостинной, сломав свой плазменный телик пополам своей тушей. Я невольно опустил глаза на ногу существа, которое теперь уж точно не назовешь старым добрым следователем — мускулы выпирали из всех щелей, да так, что одежда на нем рвалась везде, где только можно, сам он стал невероятно красным, будто готовым взорваться, тем не менее, данная трансформация нисколько не мешала ему так же быстро передвигаться — и заметил, что раны от выстрела не было. Он… впитал пулю? Он прыгнул на потолок, прицепившись к нему, и смотря мне в глаза, произнес дьявольски низким, басистым, громогласным голосом:

— “Не следовало тебе это делать.”

Я попытался подвигать ногой, но почувствовал, что я сломал и ее. Я полностью лишен мобильности и проиграл в драке. Кольт валялся в нескольких метрах от меня. Увидев, куда я смотрю, существо, все еще сидящее на потолке, своей длинной, объемной рукой подняло мой кольт с пола а затем, усмехнувшись, засунуло себе в рот, прожевало его и сглотнуло. Ну просто шикарно, ты хоть знаешь, как долго мне пришлось копить на эту пушку ручной работы? Существо повело задницей, как кошка, что готовится прыгнуть, а затем одним резким прыжком приблизилось ко мне, открыв свою пасть. Я увидел ряд многочисленных, острых зубов. Последнее, что я помню тогда — как рвется сонная артерия на моей шее от давления и темноту.

Непроглядную темноту.

Так, ну, в общем-то, понятно, что они из себя представляют.