Глава 10. Персонажи

Просыпаться не хотелось, даже не смотря на то, что новый день дразнил Антона игрой солнечных лучей, пробивающихся сквозь не до конца закрытые шторы. Ефремов лежал, повернувшись лицом к окну, и наблюдал, как пыль танцевала в воздухе. Она, казалось, была живой и обладала разумом, а на солнце походила на золотую пыльцу. Антон вспомнил о матери. Он вспомнил о том, как она досадовала на пыль в доме, которая хорошо видна в солнечный день. В те времена ее жалобы раздражали, но теперь Ефремов вспомнил об этом улыбкой.

Пыли, похожей на золотую пыльцу — вот, чего не хватало в жизни. Именно той пыли, что обитала в квартире его детства. И сейчас, видя вальсирующие пылинки, искрящиеся в солнечном свете, он понял: вялотекущее время, проведенное в чужом доме, будет вспоминаться потом как лучшее время жизни.

Антон всмотрелся в пыль, затем оглядел интерьер комнаты, ловя, буквально впитывая каждую деталь, каждый предмет, каждую линию, цвет, игру теней. Он захотел запомнить все, что окружало его сейчас, каждую мелочь. Да, это лучшее время жизни.

Взгляд Ефремова остановился на столе. На нем лежала знакомая книга. Антон, не торопясь, встал, распахнул шторы, оделся и подошел к столу. Это были «Сказки Мерриберга». Вчерашний он, наверно, испугался бы, увидев сказки, но сейчас Антон смотрел на книгу, не испытывая боязни, почти с безразличием. Он вспомнил, что вечером отдал книгу Нине и вернулся в свою комнату, закрыв ее на ключ. Можно ли предположить, что книга возникла из ничего? Почему бы и нет. Его не пугало всевластие господина Аира, а это точно он и никто другой совершил волшебство. Ефремов в этом убедил себя. Видимо, Анатолий, действительно, волшебник.

Антон сел за стол, открыл книгу на оглавлении. Раньше он читал все подряд, но теперь, скользнув взглядом по строчкам, остановился произвольно, выбрав новую историю.

«Освобождение»

Ощущение пустоты, пустоты внутренней, будто обокрали, насильно отняли кого-то дорогого сердцу, уведя его в недосягаемость, завладело ей. Словно плывя в сумраке комнаты, она увидела мир в серых тонах. Темно-серые мазки по углам, светло-серым разводом потолок и постель. Так закончился старый мир.

Ее взгляд остановился на постели. Вторая половина пустовала, одеяло чуть откинуто. «Неужели он еще не ложился?» — удивилась она, припоминая вечер.

Поздно вечером Сэм вернулся от пластического хирурга радостным и возбужденным. Она не спросила о причине такого настроения. Он умолчал, сказав, что нужно выспаться, потому как завтра выступление — «пара легких песенок в моем исполнении» — и пресс-конференция. Сэм принял снотворное и лег. Закрыл глаза. Она была рядом, слушая его неровное дыхание. Затем он, кажется, уснул. Дыхание выровнялось. Она, успокоившись, погрузилась в сон.

«Нет, Сэм не уснул, только забылся недолгим сном», — решила она, встала и прошла в ванную.

Ванная комната была устроена на манер будуара. Сэм в последнее время, страдая от бессонницы, запирался в ней и читал книги. Все подряд. Он объяснял, что таким способом отключался от мира, становясь незаметным, и нервы приходили в порядок. Он действительно засыпал в ванне.

Сэм часто говорил о том, как покинет эстраду, забудет о поп-музыке и уедет на Восток. Куда конкретно, ему было не важно. Уйти, скрыться, раствориться. Ему хотелось стать только памятью среди людей, а самому наблюдать за течением жизни с вершины мифической горы. Сэм назвал это освобождением.

Но это было не освобождение. Не сейчас. Она это поняла. Она так и застыла на пороге ванной комнаты, сжав до боли ручку двери. Костяшки побелели. Ощущение внутренней пустоты взорвалось, раскрылось в мгновение, будто ядовитый цветок, который острыми лепестками расцарапав душу. Яркий и колючий цветок, несущий гибель. Маленькая жизнь оборвалась. Кто-то дернул за тонкую нить, и нить лопнула. Бесплодие. Бессилие. И тишина.

Сэм Итон без дыхания лежал в будуаре на полу в позе эмбриона. Лицо он закрыл руками. Рядом брошена книга в голубом переплете. На обложке нарисован овал, обрамленный волнистыми линиями. Линии символизировали вьющиеся волосы, однако внутри геометрической фигуры не было ни глаз, ни рта — лицо словно стерли. В овале только надпись: «Без лица».

***

Майкл пересек небольшую комнату, небрежно бросил шляпу на стол и, вальяжно развалившись в кресле, спросил:

— Стив, почему тебе не нравится моя версия?

— Мотивы, Майкл. Мотивы, — сказал Стив и, подойдя к окну, задернутому жалюзи, продолжил: — Убийство, сам посуди, не слишком ли просто?

Стив раздвинул пальцами пластины и всмотрелся. Улица была еще безлюдна. Город только-только просыпался. Да, сегодня они рано появились в конторе.

— Я тебе не назову тысячу мотивов, но два-три сразу приходят на ум.

Стив повернулся спиной к окну.

Майкл подался вперед и, взяв с края стола газету, развернул на первой полосе. Большая статья с ярким заголовком рассказывала о смерти Сэма Итона.

— Во-первых, — заговорил Стив, подойдя к столу, и загнул большой палец, — расследование сделали закрытым. Сразу. Во-вторых… — Указательный палец лег на большой. — Нет до сих пор ни одного снимка мертвого Итона.

— Погоди, погоди, — перебил Майкл и бросил на коллегу недоверчивый взгляд. — Тут пятьдесят на пятьдесят. Интерпретировать можно эти факты как угодно, и, кстати, сегодня твоя очередь сидеть на телефоне. Так что я пошел. Разговор продолжим вечером.

— Ну, тогда удачи.

Майкл покинул контору.

Стив, сев в кресло, машинально кинул взгляд на эбонитовую трубку аппарата, поблескивающую тускло при свете настольной лампы. Непривычно тихо. Даже за дверью неслышно шагов. Оттого шипящий звук, когда он открыл верхний ящик, показался слишком громким. Рука привычно положила на стол книгу в голубом переплете. На обложке был нарисован овал, внутри надпись: «Без лица». Стив открыл книгу.

***

Кабинет хирурга был светел, чист и пах медикаментами. В кресле сидел пациент. Он взял со стоящего рядом столика маленькое зеркало, поднес его к лицу и сосредоточенно всмотрелся. Пациент пожевал губами, втянул щеки, пальцами пощупал кожу. Разглядел морщины на лбу, поиграв бровями.

— Как самочувствие, Итон? — спросил подошедший врач.

Пациент не откликнулся.

— Итон? — произнес врач.

— Извините, никак не привыкну. — Пациент еще раз глянул в зеркало. — Мне нравится, только вот кожа чешется.

— Ничего. Пройдет через пару часов. Могу выписать успокоительные.

— Нет. Хватит с меня синтетики. — Пациент, последний раз посмотрев в зеркало, вернул его. — Даже не верится.

— Обычное дело. Так вот… — врач выдохнул. — Если кожа не перестанет зудеть все-таки примите успокоительное, которое я вам выписал.

— Спасибо, доктор.

— Собственно, все. Вы свободны.

Пациент поблагодарил и направился к выходу. Врач посмотрел сосредоточенно вослед уходящему человеку взглядом, которым провожают в долгий путь, не надеясь на встречу.

Врач перевел глаза на пустующее кресло и…

***

Дик не считал себя везучим. Жизнь его шла размеренно, никуда не торопясь, по ровной дороге. Дику казалось, что он, не прилагая усилий, обходил стороной невзгоды, но и больших радостей на пути не встречал. Обычная жизнь. Будничная. Дни похожи один на другой.

Поэтому Дик не поверил своим глазам, увидев человека, бодро идущего по платформе. Человек был одет скромно, но аккуратно. Через плечо перекинута большая кожаная сумка. Волосы уложены бриолином просто, без новомодного кока. Солнцезащитные очки с большими зеркальными стеклами закрывали чуть ли не половину лица, но Дик узнал незнакомца. Это был Сэм Итон. «Невероятно, — мелькнула мысль, — что он здесь делает?»

— Простите, — решился Дик, когда Итон проходил мимо.

— Да? — Итон улыбнулся, остановившись.

Сомнения развеялись.

— Не дадите автограф?

— Конечно.

Дик быстро извлек из внутреннего кармана книгу в голубом переплете — первое, что попалось под руку.

— О! Я вижу, это произведение популярно? — Сэм открыл книгу на титульном листе и размашисто черкнул автограф.

— Не везде, и не у всех. Мне понравилось. А кто-то считает историю о великом учителе не стоящей внимания.

— Не слушайте тех людей. До свидания.

— До свидания, — проговорил Дик в спину уходящему Сэму.

Итон уже подошел к вагону и легко, будто играючи, прыгнул на ступеньку. Он исчез в тамбуре. Диком завладела мысль: «Не может быть, что этот человек есть Сэм Итон».

***

Врач перевел глаза на пустующее кресло и промолвил:

— Теперь можно, Сэм.

Сэм Итон вышел из-за белой ширмы, не торопясь и уверенно, точно на сцену, но ощущение пустоты, пустоты внутренней, будто его обокрали, отняли что-то дорогое, почему-то овладело им.

…

Антон закрыл книгу, положил ее на стол и подошел к окну. Вглядевшись в пейзаж, он не пожелал уходить отсюда.

Все залито солнцем, все купалось в золоте. Запущенный сад дышал теплом и уютом. Невысокий забор, отороченный вьюнами, редкие кусты цветов распустившихся и отцветших, невысокие деревья с крупными листьями, карликовые сирени — все настроило на нерабочий лад. Вместо того чтобы размышлять об иных цивилизациях и строить гипотезы или изобретать новые принципы поиска внеземных сигналов, Ефремову захотелось бесконечно созерцать умиротворение, быть погруженным в блаженное бездумье дня. Антом подумал о том, что природа прекрасна сама по себе, без человека. Не нужно было стороннего взгляда, который оценит окружающий мир. Природа полноценна и самодостаточна. И пускай у нее нет высоких целей, неясных стремлений и амбициозных планов, не размышляет она о смысле бытия, а не размышляет, возможно, потому, что она и есть смысл.

Антон заметил Нину. Она стояла к нему спину и рисовала. Нина держала планшетку в левой руке, правой набрасывала карандашом тонкие как паутина линии будущего рисунка. Она смотрела перед собой. Куда, Антон не ведал. Он заметил впереди только приоткрытую калитку, за которой начиналась тропинка, теряющаяся среди высокой травы.

Нина была в длиннополом платье. Шляпа полностью закрывала голову, и лишь иногда Ефремов замечал рыже-медовый локон, когда юная художница наклонялась над этюдом.

Антон взял книгу «Сказки Мерриберга». Он решил позавтракать и выйти к Нине.

На кухне Ефремов заметил непорядок, точнее, порядок. Неодушевленные вещи обычно стремятся к хаосу, увеличивая энтропию вселенной, но про кухню этого не скажешь. Когда он вчера выпил грейпфрутовый сок, то положил грязную посуду в раковину и благополучно забыл о ней. Теперь мойка пуста. Антон открыл шкаф и нашел ту самую чашку, из которой пил. Она оказалась чистой, даже почудилось, что гладкие бока ее стали еще глаже и чище, словно кто-то натер их содой. Возможно, Нина вымыла посуду, но это странно: девушка поднялась к себе, а затем решила вернуться и почувствовать себя хозяйкой.

Положив книгу на стол, Ефремов открыл холодильник и ничему не удивился, как и не удивился еще одному экземпляру сказок. Пакет грейпфрутового сока стоял на полке не распакованный. Антон закрыл холодильник. «Нет, страшно мне не стало, поджилки не затряслись», — вспомнил он устойчивое словосочетание. Это не удивило Ефремова. Но вот раздражение затеплилось в душе. Оно мерзким насекомым шевельнулось: ну, все, хватит уже. Волшебник, выйди вон. Игра в тайну, в ненужную загадку надоела. Звонить господину Аиру не имело смысла, не хотелось даже слушать, какое он придумает очередное оправдание.

Ефремов позавтракав, вышел на улицу. Он держал в руках книгу. Антон встал рядом с Ниной. Она бросила на него короткий взгляд и продолжила рисовать. Тонкие паутины этюда легко ложились на белый лист. Вот так и Анатолий Всеволодович набрасывает контуры своей истории, не говоря ничего ее участникам, не объясняя в чем смысл пьесы, которую режиссирует он.

— Вы взяли книгу? — удивившись, обратилась Нина. — Вы открыли мою комнату?

— Вовсе нет, — отрезал Антон. — Я нашел этот экземпляр сказок у себя на столе утром. Вечером его не было.

— Позвольте. Подержите, пожалуйста.

Нина передала планшетку и карандаш Ефремову, взяв книгу. Она открыла оглавление и с серьезным видом изучала его не менее минуты.

— Антон, вы меня обманули. Это мой экземпляр. Видите? В оглавлении? Я вчера перед сном прочитала притчу «Бабочка», а поскольку карандаша не оказалось под рукой, то я ногтем продавила бумагу.

Антон всмотрелся. Напротив слова «Бабочка» он заметил тонкую вмятину от ногтя, которая была похожа на черточку.

— Я ничего не понимаю.

— Это мой экземпляр. Чего тут не понять?

— Господин Аир играет с нами. Нина, предлагаю вам сходить к себе в комнату и проверить на месте ли ваши сказки.

Нина недоверчиво посмотрела на Антона, но все-таки ушла в дом вместе с книгой. Пока ее не было, он глянул на рисунок. На этюде изображена калитка. Она распахнута, но шире, чем в реальности, и в проеме виднеется тропинка, убегающая вдаль, туда, к полю и там, кажется, был мужской силуэт. Только не ясно, он двигался от поместья или приближался к нему.

Вернулась Нина быстро, неся в руках два экземпляра книги.

— Вот, — растерянно проговорила она, протягивая не известно для чего Ефремову «Сказки Мерриберга».

Она забрала у Антона карандаш и планшетку. Антон открыл по очереди обе книги. В обоих в оглавлениях напротив одного и того же названия остался след Нининого ногтя.

— Что будем делать? — спросила она.

— У меня есть деньги. Я бы уехал из Мерриберга. Прямо сейчас.

— Вам не хочется разгадать тайну?

— Тайна — это моя профессия. Я — астроном. Поиск сигналов внеземных цивилизаций. Так что, можно сказать, я немного устал от тайн и загадок.

Нина, задумавшись, перестала рисовать и произнесла:

— Кстати, слово «узбаши» имеет прямое отношение к Меррибергу. Его, Мерриберг, можно перевести как «веселая гора». На самом деле, эта местность и называлась когда-то давно Веселой Горой. Собственно, ее иногда так и называют. Я это в сети прочитала. Раньше эта территория не являлась Европой, а узбаши, правильно говорить: Юзбаши — фамилия основателя этого поселения. Здесь раньше существовала другая страна, забыла, как она называлась.

— Украина.

— Точно.

— Так что будем делать с господином Аиром?

— Я думаю, подожду еще день и уеду. Вечером. Но здесь так спокойно и уютно.

— Согласен. Я бы здесь остался, если бы не загадки, которые вот уже целые сутки мучают меня.

Антон всмотрелся вдаль.

Нина продолжила зарисовывать калитку, и в этот момент этюд волшебным образом ожил. Все то, что происходило на листе бумаги, стало явью. Ефремов понял, что это совпадение и ничего сверхъестественного, но сама игра случая придала окружающему миру мистический оттенок.

Вдали появился силуэт. Когда мужчина приблизился к поместью, можно было разглядеть его: стройный, подтянутый, гладкая здоровая кожа — явно следит за здоровьем. Одет гость был во все белое: рубашка, брюки, ботинки, плащ нараспашку. Одежда с иголочки. Открытое и красивое лицо незнакомца улыбнулось Нине и Антону. Через мгновение Ефремов узнал гостя. Это был японский писатель Акио Накамура.

— Здравствуйте, господа, — сказал Накамура. — Так вот, значит, где живут мои персонажи?