Глава 7. Ожидание

Нина сейчас в поезде и направляется к нему, и Сергей не знал, отчего она, сидя в уютном вагоне, решила приехать и сойти на станции, увидеться с ним. Отчего? Он поднялся на платформу, плывя в грезах, что вот она уже здесь, хотя до прибытия оставалось не менее двадцати минут, если стрелки часов не обманывали. Они, казалось, двигались по циферблату слишком медленно, будто смеялись над ним. Смеялись над его наивностью, над его мечтами. Секундная стрелка золотой ниткой солнечного луча не спешила менять одну цифру на другую, и полный круг она проходила явно не за шестьдесят секунд. Если присмотреться к ней, то казалось, стрелка замирала порой и делала шаг назад на одну крохотную секунду, но все-таки назад. И оттого путь ее был длинным.

Сергей ненадолго задумался: «Путь ее был длинным? Почему люди присваивают категории времени протяженность сродни пространству? Можно сказать, например, дорога длинная, дорога короткая, но дорога это пространственное измерение, а время? Короткий век, долгое ожидание. Наверно, человеку привычнее линейное мышление, ибо жизнь его имеет возникновение и конец. Это как две точки. Между ними легко представить линию».

Сергей сел на скамейку и, поправляя рукав, вновь глянул на часы. Восемнадцать минут. Как тягуче время. Оно увязло в мареве жаркого дня и не пыталось спешить. Июль месяц выдался сухим с редкими и кратковременными дождями, которые дарили прохладу. Порой вечерами было прохладно.

Сергей, закрыв глаза, погрузился в прошлое. Хорошо, что на станции никого не оказалось, а то было б не особо приятно осознавать, что какой-нибудь незнакомец, стоящий неподалеку, вдруг решил изучить блаженную улыбку Сергея, а улыбка возникла невольно при воспоминаниях о прошлом, которое связано с Ниной. Он не мог не улыбнуться. Прошлое превратилось в фантастические картины, соприкасающиеся с реальность лишь в силу того, что в сердцевине памяти присутствовали реальные персонажи. А не было бы их, то он решил – все сон или собственные выдумки. Среди мелькания лиц возникло ее лицо. Интересно, какая она сейчас? Изменилась? Нет, Нина не меняется, время не властно над ней. Она, конечно, не бессмертная богиня, но годы бессильны.

Сергей вспомнил, как они познакомились, и сладко-горькая дымка окутала сознание. Привкус кофе, привкус новых слов на языке и губах. «Он был старше ее, она была хороша», как пелось в одной очень давней песенке. Кстати, как звали того автора и исполнителя? Он жил четыре века назад, музыкальный коллектив назывался «Машина Времени», а солиста… Сергей не вспомнил. Очень давно это было. Но бог с ним. Сейчас о Нине.

Итак, она вошла в его жизнь, как солнце. Яркое и рыжее. Утонченный овал лица, маленькие чуть припухлые, но изящные губы, раскосые глаза. Будто лиса. Это случилось на… Да где же? Ладно не знать того исполнителя, но уж что касается его жизни, его прошлого можно было и запомнить. Сергей ухмыльнулся про себя. «Наверно, сейчас у меня блаженный вид. Надо открыть глаза», — подумал он. По-прежнему на платформе никого не было. Безлюдье. Ну, и хорошо. Он вновь нырнул в воспоминания, воскресил ее голос, который прозвучал с искренним любопытством:

— Чем вы занимаетесь?

— История русской литературы, — рассеяно и серьезно ответил он, купаясь в ее чуть лукавом взгляде.

Ему почудилась едва заметная холодность в глазах, но это был не лед, а скорее приятный ледок в зрачках. Такой ледок он любил – прозрачный и искрящийся, когда наступает весна и говорливые ручьи несут осколки умершей зимы. Немного холодно и знобит, но ты ежишься с удовольствием, зная, что это последний лед. Он принесет тепло, аромат трав, пение птиц, вечерние туманы в долинах рек. Лето – время чудес и исполнения желаний, не зима, а именно эти зеленые дни с теплыми дождями.

— Ах, ладно! Пойдемте танцевать? – сказала Нина.

— Хорошо. Идем.

Ему-то всего сорок, а он кажется себе неуклюжим и старым не по годам.

— Сергей, что же вы. Ой, простите, мы же договорились на «ты».

Нина тихо рассмеялась. Она словно солнечный зайчик, отражающийся от глади быстрой реки.

— А в истории литературы много интересного? – спросила после долго молчания Нина.

— Конечно, — уверенно произнес Сергей, выныривая из непонятной задумчивости, смешанной с неловкостью.

Он чувствовал себя привычней в мире литературы, а не в танцах, как рыба ощущает себя лучше в море или реке, нежели в тесном аквариуме. В аквариуме стесненных обстоятельств, решил Сергей, думая об этом волшебном вечере. Волшебным он был благодаря Нине.

И пускай литература есть только минувшее, только застывшие формы искусства, величественные тени прошедшего, но он в литературе как дома, будто находишься в более чем знакомом кабинете, окруженном любимыми книгами. Сергей представил тишину кабинета. Прошлое тождественно тишине. Оно отыграло свою музыку и, кажется, не оставило следов, но с радостью иногда обнаруживаешь эти следы. Века ушли, стершись из памяти, и оттого удивительней находить новое.

— Есть одно открытие, — после короткой паузы продолжил Сергей. – Александр Чердынский.

— Чердынский? – Нина картинно подняла глаза, словно вспоминала.

— Даже не пытайся. Ты о нем не слышала.

— Ты его недавно открыл?

— Точнее не я, но… Не важно. У Чердынского интересная проза.

— Судя по фамилии, он дворянин?

— Верно. Он покинул Россию сразу после революции. Издавался в Париже до войны. Затем переехал в Америку. География его переездов – ничего особенного. Подобную судьбу имели многие эмигранты. Самое же интересное, что все примечательные литературные достижения, ну, если можно назвать это достижениями, он написал в Америке и они остались неизданными.

— А что же он не издавал их?

— Этого даже родственники не знают. Да и рукописи нашлись случайно после его смерти. Если бы не переезд его многочисленных наследников в другой штат, то произведения канули бы в лету. Видимо у Чердынского были сомнения по поводу их издания. Стоит ли их публиковать? Судя по письма, попавшим в наши руки, он всерьез не воспринимал свою прозу, считая ее безделушкой.

— А Чердынский действительно интересно писал?

— Трудно объяснить.

— Ну, все же, Серж, объясните. – Нина почему-то решила назвать его на французский манер.

— Конечно, вроде это реалистическая проза, но написана таким языком, что у тебя остается послевкусие, будто прочитал мистику. Да вот хоть одно название чего стоит: «Белое в черном». Хотя у него встречает и чистая мистика, я бы даже назвал ее сюрреализмом.

О Чердынском Сергей мог говорить часами, а названная повесть, похожая на айсберг, такая правильная, статуарная, графичная и холодная, казалось, выплыла из тумана времени. Конечно, были среди пожелтевших листов, что своей хрупкостью сравнимы лишь с далеким прошлым, и иные произведения. Например, «Карталон» или «Песни Кроманьона». Последнее было миниатюрой, представляющее собой длинный сон, как пояснил на полях сам автор. В ней Чердынский отпустил фантазию в свободный полет, и уж она вырвалась за рамки реального мира и всякой логики. И то ли мистика, то ли сюрреализм, то ли символизм, то ли экспрессионизм – все краски и оттенки смешались, нет четкого рисунка.

«Песни Кроманьона»

Я заметил, что окно соседского дома распахнуто, приглашая к знакомству. Короткие занавески шевелились на легком ветру.

Да, именно так я и подумал. Это приглашение к знакомству. И занавесь окна делала приглашающий жест. Мысль эта показалась забавной. Рассматривая темнеющий проем окна, гадал: «Странно, вчера в этом доме никого не было, а сейчас? Кто-то приехал? Надо бы узнать».

Я не собирался ждать, когда соседи первыми сделают шаг к знакомству, поэтому я запрыгнул на невысокую скамейку. Она стояла недалеко от окна, и ее хватило для того, чтобы заглянуть внутрь. Кто там мог прятаться в темном проеме? И тут меня осенило: «Ну, конечно, Оксана! Она вернулась. И правильно сделала. Что толку чахнуть в городе». Как же я мог не догадаться сразу? Почему вылетело из головы?

— Ксанка, -  тихо позвал я.

— Женька! Привет!

— Побежали гулять.

— Сейчас.

Глаза привыкли к полумраку комнаты, и я увидел ее. Она вертелась перед зеркалом в новом платье. Раньше его не видел. Оно оказалось белым и воздушным.

— Ксанка!

— Да, сейчас. Потерпи еще, ну… Вот и все. Пошли.

Я помог ей вылезть из окна, и мы отправились прочь из деревни. Повернув за магазин, встали в недоумении. То ли близко, то ли далеко виднелся огромный дом. Может, замок. Трудно описать. Он тонул в сизой дымке, и его очертания были размыты.

— Его раньше я не видела, — настороженно и задумчиво сказала Оксана. Ее голос дрогнул, но я уловил и ноты испуга в нем, и те знакомые мне ноты, когда ты ждешь чуда и не смеешь думать о чуде, предвкушая новые приключения.

— Идем? – спросил я.

— Конечно.

Мы отправились в путь, и что случилось по дороге, не помню, но просветленная радость сопровождала нас. Оксана была рядом, но затем исчезла. Расставание не оставило горечи. Я уверен, встретимся обязательно, ведь мы расстались ненадолго.

Наконец я оказался внутри дома-замка, шел по широким ступеням, мимо мелькали знакомые лица, но, не останавливаясь, я все двигался вверх и вверх, пока не очутился в большой библиотеке. Помещение было действительно огромным. Такие книгохранилища можно встретить в европейских городах – духовных центрах, которые на протяжении веков берегут накопленные знания, сохраняя запах ушедшего времени.

Запах времени – звучит неправдоподобно.

Я застыл в растерянности, размышляя над тем, что делать дальше. Мимо ходили люди, не замечая моего присутствия, они несли в руках книги. Садясь за стол, посетители библиотеки погружались в чтение. Я осмелился прервать это увлекательное занятие одного из них.

— Простите, а что это за библиотека?

Читатель поднял на меня недоумевающий взгляд.

— То есть… М… Простите… — начал подбирать слова незнакомец.

— Кому принадлежит библиотека? Как она называется?

— А, вы об этом? Никому она не принадлежит. Библиотека общая. Общечеловеческая, если так можно сказать. Названия у нее нет. Если хотите, присвойте ей любое имя.

— Общечеловеческая библиотека, — ответил я.

Читатель, поморщившись, не согласился со мной:

— Казенщиной пахнет от названия. Да, кстати, это помещение – читальный зал, а сама библиотека начинается вон за теми дверьми. – И незнакомец указал в конец зала.

Поблагодарив его, я отправился в указанном направлении.

Дверь двухстворчатая, массивная. Из дорогих пород дерева, почему-то решил я. К одной из створок прикреплен план библиотеки. Вначале я подумал, что это абстрактная картина, но, прочитав надпись, все ж не поверил глазам: «План книгохранилища». Ниже поясняющая надпись: «По спирали к центру – к истокам творчества». Действительно, если верить схеме, расположение помещений походило на улитку – один длинный коридор – анфилада, уходящая по окружности к центру.

— Что задумались, молодой человек?

— Почему у библиотеки такая планировка. Я бы сказал, неправильная.

— Отчего? Вполне правильная. – Незнакомец, поправив пенсне, всмотрелся в план книгохранилища. – По-моему здесь все рационально, как в аптеке. Это я вам как врач говорю.

— А если случится пожар?

— В библиотеки никогда не бывает пожаров. Нечему гореть. Да и, между прочим, молодой человек, рукописи не горят.

Незнакомец быстро поклонился и скрылся за дверью.

Не горят? В каком смысле не горят? Стало интересно.

Я вошел внутрь. Длинная-длинная анфилада, до потолка по обе стороны полки, забитые различными книгами: толстые фолианты, брошюры, есть в твердом переплете, есть и в мягком переплете, с иллюстрациями и без. Книги на любой вкус.

Проходя по анфиладе, я заметил, что есть сквозные коридоры. Если сравнить библиотеку с большим колесом, то коридоры эти – спицы, по которым можно попасть быстро в центр, а не двигаться по спирали. И я не пошел по спирали, а сразу направился вглубь улитки, иногда осматриваясь по сторонам. Людей оказалось много. Иногда приходилось пробираться сквозь толпу. И вот в одном из таких мест, невольно задержавшись, не мог не скользнуть взглядом по книжным полкам и прочитать крупные тисненые золотом надписи на зеленых корешках: «Аристотель», «Платон», Сократ», «Кант», «Солл». Солл? Кто это?

— Простите, а не подскажите… Молодой человек, — обратился я к юноше, стоящему недалеко от той полки, что привлекла мое внимание.

— Я слушаю.

— Солл. Кто он?

— Известный английский философ.

— Я о нем не слышал.

— Не удивительно. Ведь следов творчества мистера Солла не сохранилось на Земле.

— Но в библиотеке он есть? – недоверчиво спросил я.

— А как же вы хотели, — удивился юноша. – Все, что создано человечеством, хранится здесь, и если там, на Земле вдруг творение погибает, то здесь оно живет и здравствует.

— Следуя вашей логике, тут находятся творения и первобытных людей?

— Совершенно верно. Пройдите в самый центр, и вы сможете убедиться в этом.

Я так и сделал.

В отделе первобытной литературы читателей было не так много, и я свободно минут пять или десять побродил среди стеллажей. Как оказалось, здесь не только тексты. Встречались большие фолианты с фотографическими снимками – большие альбомы, демонстрирующие примитивную скульптуру кроманьонцев: фигурки людей, богов, зверей, птиц. Но меня не интересовала скульптура или наскальная живопись, не даже музыка, записанная на нотный стан, а тексты. Я все же нашел такую книгу. Хоть она и назвалась «Песни Кроманьона», но музыкальных крючков там не оказалось. На скромной темной обложке изображен древний человек с копьем в руках. Он будто стоял в дымке серого цвета, словно природа застала его на рассвете пасмурного дня, а за обложкой скрывался мир седых легенд, мифов и сказаний, о которых я, конечно, никогда не слышал. Страницы оказались белоснежными, и знакомый запах свежей типографской краски навеял умиротворение.

Я взял «Песни Кроманьона» и направился в читальный зал.