Глава 3

Посыльный всё же достучался до Иннокентия, смог парень, так держать, но правда, ничего ему не передал. В его руках ничего не оказалось, ни конверта, никакого либо письма, адресованного Иннокентию. Он сам умилялся такому необычному стечению обстоятельств и стоял с пустыми руками и угрюмым, виноватым лицом перед важным человеком, как-никак предприниматель достиг немалых высот, чтобы его здесь уважали и считали одним из самых почитаемых карьеристов за последнее десятилетие. Это всё не подогревало его самооценку, не повышало её никак, он отворачивался от подобных хвалебных речей и молча проходил мимо. С этой минуты он стал понемногу понимать, что в его жизни после появления этой незнакомки стали происходить какие-то необыкновенные вещи. Жизнь его приняла другие обороты. Он пришел к ней, заранее рекомендуя себе поменьше болтать, а побольше разузнать и впитать её пока сложный для него характер. Она была рада его приходу.

— Мама, — скованным голосом от волнения прошептала она, ей жутко было любопытно и страшно, как оценит этого человека её мать. Она волновалась ещё за то, что он опередил её, Пропонтида хотела сама показать купленный дом, но упустила возможность...

— Мама, — опять повторила она, — дома никого, видимо снова рыхлит землю, чтобы посадить пятый раз за день цветы, её любимые лилии.

Она направилась в сторону теплицы, усеянной вокруг золотоносными растениями, имбирем и кисловатым щавелем. Зелёный щавель с кисловатым соком был самым маленьким и крошечным среди других полевых трав и растений. Но он обладал приятным зеленоватым оттенком и ровными, длинными, продолговатыми, бороздчатыми стеблями. И придавал внешней стороне теплицы какую-то необыкновенную «пышноватость». К тому же, его было видно очень хорошо, трава пригладилась после дождя, и некоторые её острые, ярко-зелёные шипы увлажняли голую стопу и мягчили её при хождении. Подойдя ближе к щавелю, Пропонтида сорвала его, протянула Шевронову и спросила:

— А ты знаешь, что он полезный?

— Моя покойная бабушка хвалила его неоднократно.

— А ещё он произошёл от праславянского слова и связан с блюдом щи. Моя мама бережно относится к нему, я решила узнать, почему его в народе называют весенний король. В нем много витаминов и минералов. Главный компонент — это аскорбиновая кислота. После зимы у нас в организме её недостает, а он её восполняет, хочешь попробовать?

— Нет спасибо, я его не ем, он жутко

кислый.

— Хм, а мне нравится! — и она откусила его, показывая своё удовольствие умиленной улыбкой и с восхищением мыча. — Как вкусно, может передумаешь?

— Я от своих слов не отказываюсь, кушай на здоровье, — немного поразмыслив, он добавил, как бы про себя, — как мы порой любознательны ко всему, питаемся хорошо, знаем рецепты, разбираемся в овощах и фруктах, а всё равно остаемся несчастными… Что-то так и не созревает у нас в душе, так и не восходит, не дает плоды, чем бы ты не наполняй её, не дает плоды...

Он с горестным вздохом отбросил надоедливую мысль, перевел взгляд на счастливую, вроде бы счастливую женщину, которая с аппетитом дожевывала кислый щавель и, украдкой поглядывая на него, приветливо ему улыбалась. Глазами улыбалась, улыбкой улыбалась, сияла всем прелестным личиком, как утренняя заря. А как на ветру колыхались ее кудрявенькие волоски, которые рядками выступали вперед. Они были чудесны! Шевронов подошел к небольшому строению.

Он спросил:

— Эта теплица, твой отец её построил?

— Да, он построил её пять лет назад. Помните, ее горе, это мое горе.

— Да помню… а где он сейчас?

— Он ушёл… Мама, ты здесь, — как бы ускользнув от вопроса, не расслышала она, обратилась к матери.

Я здесь, милая, — тихим, чуть хрипловатым голосом, в котором поселилась тревога и тоска, ответила она.

— Познакомься, это мой приятель. А ты чего такая… а, всё ясно.

— Что ясно? — как бы застенчиво спросил Иннокентий. — Она хворает?

— Боже тебя храни, что ты, нет, отчасти и да, но не от болезни, а от расстройства. У неё каждый год теплица не приносит плоды. Овощи и её любимые растения, коренья и побеги не восходят, и весь многолетний труд её насмарку. И так каждый год. Мы не знаем, почему так происходит, может почва не позволяет расти овощам, или еще какая неприятность, словом, мистика какая-то. Бог припас для нас только муки, часто слышу я от неё.

Её мать сидела на деревянном стульчике, держа в руках лопаточку. Косынка её слабо держалась на голове, и вероятно она спадет с волос в считанные минуты, обременив обрусевшую землю теплицы. Она будет лежать на вспаханной, рыхлой земле и укрывать её своим белым, умытым полотенцем, пока матушка будет держаться обеими руками за седые пряди волос, и печальный вид её растрогает только дочь. В полусвете материнская неспокойная душа чувствовала себя раздавлено, её давила полутёмная атмосфера теплицы, куда не проникал больше солнечный свет, влага покрывала почву, а в воздухе блуждала сырость и ледяной холодок, чьё испарение вредило не только легким человека, но и всем обитателем теплицы. Даже само название уже не соответствовало тому, что там происходило…

— Мама не терзай мне сердце, ты ни мертва, ни жива, бледна, как луна, не горюй ты, вот увидишь, всё ещё образуется!

— Я много лет этого жду, но ничего не всходит. Как проклятие какое-то. С момента ухода твоего отца всё пошло наперекос. Не зря он её хотел сжечь, проклинал, всячески прибегая к её уничтожению. За кого я вышла, за сатану юродивого. Доченька изгубил он нашу теплицу, наш урожай. Проклял окаянный, пусть ему свет белый ставни закроет, пусть жизнь не сладка ему будет, смерд злорадная. Ох, тяжко ему будет на одре, за грехи свои отвечать, — и она заплакала, швырнув лопаточку в угол, где томились еще живые, могучие лютики, — Ухаживала, берегла, над ними тряслась, без толку, всё, всё.

— Мама! — она присела к ней, пытаясь успокоить, сопереживая их горю.

Шевронов почувствовал неловкость, ему стало не по себе, с робким телодвижением вышел он из теплицы с мокрыми от волнения ладонями, не от жара, что исходил от теплицы, а от неприятной сцены. Он слабо переносил чужое горе.

— Куда ты, — выбежала она к нему не меньше его взволнованная, — ты не бери в голову, так не часто бывает, просто моя мама несчастна, как и каждый человек по-своему. Мне её по-человечески жалко, по-человечески, а не столь как дочь. Как карма неблагодарная, ничего не всходит. Не знаем, что делать. Раньше такого не было, но вот после ухода отца всё пошло на спад.

— А где он? — Все не упускал возможности Иннокентий разведать у нее дальнейшую судьбу этого человека.

— Он покинул нас три года назад. Ушел с отшельниками, избрал кочевую жизнь. Он стал ярым кочевником. Мы ему больше не нужны.

— Мне пора, мне надо дело довершить.

— Ступай, да хранит тебя Бог, — сказала она, любезно проводив его взглядом, возвращаясь в теплицу.

— Что за кислота во рту, тьфу, — выплюнул он взявшийся ни откуда, пробивавший до дрожи кисловатый вкус, — что за напасть, тьфу, аж всего просто передернуло, кисло как. Пойду я, а то чего доброго… н. … аа не люблю, когда люди плачут, н. … аа… к сатане, удачное нынче слово папка её выдумал, не хуже, как махнуть рукой на всё!

Мраморные ворота заскрипели, и он вышел.