Или все же Навкина?

Решительно ничего близкого между ними не было: никакого семейного сходства, никакой общности манер или поведения. Джереми оставалось только удивляться, откуда взялась в Навкине эта холодная аристократичность, если судить по его сестре. Невысокая расплывшаяся женщина с круглым, чисто славянским лицом, курносым носом уточкой и отросшими седыми корнями небрежно покрашенных волос была неизмеримо далека от «Ментала», мира науки и своего брата, похоже. Английским она не владела и едва не положила трубку, услышав иностранную речь, но, видимо, умоляющие интонации Джереми сделали свое дело: Куделькова позвала к телефону внучку. Через час Джереми сидел в небольшой, скромно обставленной гостиной, пил из вежливости паршивый растворимый кофе и понимал, что промахнулся. Рыженькая круглолицая девчушка — а вот она была похожа одновременно и на бабку, и на молодого Навкина — медленно переводила, старательно составляя предложения. Но рассказ Анны Кудельковой был также правилен и скучен, как школьный английский ее внучки. С академиком она общалась редко и формально: открытки на праздники, иногда звонки. Рано вышла замуж, на себе вытягивала быстро спившегося мужа, воспитывала сыновей, работая в заштатной библиотеке. Насколько понял Джереми, Навкин помогал сестре деньгами на крупные покупки и оплатил образование вот этой вот рыженькой. Дорогая частная школа с естественно-научным уклоном — что же, видимо, любовь к науке в семье передалась через поколение. Визиты? Нет, Виталий Михайлович был очень занят. Девочка заколебалась, выбирая слово, но, в конце концов, назвала академика не дедом, а полным именем, официально, насколько Джереми знал русский этикет обращений.

Сделав очередной глоток, Джереми деликатно отставил кофе, решив, что половина чашки — вполне достаточная дань гостеприимству.

— Госпожа Куделькова, скажите, пожалуйста, у вашего брата была…личная жизнь? Может быть, близкая женщина?

Дождавшись перевода, Куделькова покачала головой и что-то сказала.

— Нет, мистер Уолтер, — отозвалась девочка. — Бабушка говорит, что Виталий Михайлович был… как это… женат со своей работой.

Что ж, и эта ниточка оборвалась. Вот так — просто и бесповоротно. И на что он надеялся? Старушка что-то нудно и монотонно рассказывала про детство академика, первые спортивные успехи, рыженькая переводила, а Джереми никак не мог сосредоточиться. Дуэт женских голосов плыл в сознании, распадаясь на мешанину отдельных слов. Рабочий поселок… тренер в спортивной школе… конкурсы и состязания, кубки. Кажется, она говорила, что хранит его награды? Неважно. Все уже неважно. Резко заболела голова. Ничего удивительного: сколько дней он не высыпался как следует, работая на износ? Нервы, постоянный чай вместо нормальной еды, сидение перед монитором. А теперь вот еще этот отвратительный кофе. Джереми глубоко вздохнул, возвращаясь к реальности, старательно улыбнулся. Как же зовут девочку? Она представлялась… Но память отказала, как вдруг заклинившая счётная машина старых времён. Он поднялся, щелкнул кнопкой диктофона.

— Огромное спасибо, мисс. И передайте мою искреннюю благодарность вашей уважаемой бабушке.

Девочка серьезно кивнула. Повернулась к старушке и спросила что-то. Та снова поджала губы. Рыженькая — ну как же ее все-таки зовут? — повторила, настойчиво, едва ли не умоляюще. И Куделькова, сдаваясь, недовольно бросила пару слов, уже не глядя на ничего не понимающего Джереми. А ведь им теперь придется куда тяжелей. Цинично, но Навкин был не только любимым дедом, а ещё и хорошим подспорьем в жизни. Но вряд ли академик оставил значительное наследство. Трудоголик, фанатик науки, такие о деньгах не думают. Не в этом ли причина невольного раздражения его сестры? И… что там она говорит?

— Мистер Уолтер, — снова повторила девочка. — Вы меня слышите?

— Простите, — сконфуженно отозвался Джереми. — Я задумался.

— Вы не хотите посмотреть мою комнату? Там… есть дедушкины вещи...

Под недовольным взглядом хозяйки Джереми проследовал через гостиную и дальше, в маленькую, узкую, как пенал, комнату со светлыми обоями и единственным окном, выходящим на городскую панораму. Осмотрелся не без любопытства. Диван в тон обоям, письменный стол, горшок с каким-то цветком, лесенка книжных полок на стене. Здесь ещё берегли бумажные книги. На одной полке несколько тонких, в цветных глянцевых обложках — какая-то беллетристика. Остальные заняты толстыми томами, скучного вида брошюрами. Скромно пристроившийся в углу дивана розовый плюшевый заяц — единственное, что в комнате оказалось детского. Потрепанный, явно любимый. А в противоположном углу, возле окна...

Джереми стремительно шагнул к стене, с которой смотрели фотографии. Улыбающийся мальчишка в уже знакомом и памятном спортивном костюме. Вихрастый, светловолосый, конопатый. Навкин на беговой дорожке — сосредоточенный, готовящийся к старту. На финише — влажные волосы прилипли ко лбу, в глазах пьяное торжество победы. И рядом — уже пожилой мужчина в дорогом костюме, фотографии парадные, явно постановочные. Словно и не было нескольких десятилетий между Навкиным-бегуном и Навкиным-ученым. Как черта-пробел между двумя датами. Он не фотографировался? Не считал собственное тело, возвращаемое ему на краткий срок между переходами, своим? Глядя на улыбающегося мальчишку и старика с непроницаемым тяжелым взглядом, Джереми судорожно вздохнул. Проданная молодость, как в страшной сказке. Потраченная душа, бессмысленно потерянный кусок жизни. Или нет? Коварный византиец холодно смотрел на него, словно бросая вызов. Догадаешься, ну?

Заворожённый, Джереми потянулся за камерой. Щелкнул фотографии по отдельности и несколько крупных планов. Перешел к полочке рядом со снимками. Несколько затертых тетрадок, четыре тускло блестящих кубка, висящая на ленточке серебряная (и серебряная, похоже, только по названию, учитывая следы ржавчины по ободку) медаль. Газетные вырезки. Научные журналы: русские и международные. Общий план комнаты. Замершая рыжеволосая девочка с тоскливым взглядом и упрямо, по-семейному, сжатыми губами. Господи, да она здесь целый музей собрала! Мемориал… В голову лезло профессиональное, что получится замечательный сюжет: читатели любят сентиментальные моменты, а симпатичная внучка знаменитого академика, свято чтущая память своего великого деда — о, это же просто находка! Он продолжал щелкать, фотографируя каждую мелочь: в лабораториях техотдела из его грамотных, но простеньких снимков сделают настоящую конфетку! И остановился, зацепившись за смутную мысль, пробившуюся и через головную боль, тупо и нагло бьющую в виски, и через азарт работы. Очередной снимок. Навкин, молодой, но не в спортивном костюме и не на стадионе. Выгоревшая майка, стебель колоска в зубах… Сидя на пеньке, он поднял голову от толстой тетради на коленях, растерянно глядя в объектив. Явно не ожидая, что его снимают. Снимок был удачен так, как бывают редкостно удачны совершенно не профессиональные фотографии, случайно заглядывающие в самую суть человека. Теперь Джереми ясно видел сходство. И с Анной Кудельковой, не сберегшей в себе огонь, что до последних дней горел в ее брате, и с рыжей Наташей — имя вернулось легко, словно он и не забывал его никогда, и с тем, кто держал на столе бюстик Цезаря, имея полное право повторить его слова про жребий и Рубикон. Будущий академик, мальчишка, бегун — писатель? Догадка пришла резко и ясно, утверждая, что нельзя ошибиться, глядя в сосредоточенный и одновременно затуманенный взгляд. Что, Джереми никогда не видел пишущих людей? Не случайные заметки или расчеты, а свое, сокровенное.

Замерев, как собака в охотничьей стойке, Джереми разлепил пересохшие губы:

— Скажите, Наташа, ваш дед писал не только научные работы? Он вел дневник?

— Да, — подтвердила рыженькая, ничуть не удивившись вопросу. — Виталий Михайлович всегда делал записи. Бабушка рассказывала, что он еще в школе записывал все в дневник. Он и меня потом учил. Говорил, что ученому нужно понимать себя.

— А эти дневники? — жадно спросил Джереми, не представляя, что делать, если ему откажут. И ведь наверняка откажут! Семейная ценность, реликвия, а то и хранилище интимных секретов.

Однако Наташа покачала головой не столько отрицательно, сколько грустно.

— Они не сохранились. Я… сама искала. Там, на полке, тетради. Но в них только расписание тренировок, записи о соревнованиях. А дневников нет. Мне… очень жаль, мистер Уолтер.

— Мне тоже, — тихо произнес Джереми. — Очень жаль, Наташа...

Он смотрел на девочку, на маячащую из-за ее спины старушку с неодобрительно поджатыми губами, а перед глазами стояло лицо молодого Навкина с фотографии, и в его глазах Джереми мерещилось разочарование.

— Большое спасибо. Я обязательно пришлю вам номер газеты со статьей.

— Мне будет очень приятно, — отозвалась рыженькая. И, поколебавшись, добавила: — Я собрала все статьи про дедушку, которые вышли… сейчас. Все, которые смогла найти. И ваши тоже. Вы… очень хорошо пишете, мистер Уолтер. Спасибо.

Джереми едва не покраснел, подумав, сколько намеков и откровенно жареных фактов рассыпал в своих текстах. Господи, но разве он думал, что его будет читать семья академика? Эта девочка с наивным и вместе с тем взрослым взглядом? А Анна? Она не владеет английским, но если читала перевод… Нет, ничего откровенно порочащего там нет, разумеется, и вообще весь пафос направлен против тех, кто использовал молодого Навкина в своих целях: Джереми аккуратно готовил почву для возможных разоблачений. Но женские тела, в которых приходилось бывать Навкину… Упоминания о том, какую жизнь вели «гости» в теле будущего академика. Не сказать, что стыдно, но как-то неловко и тяжело.

— Боюсь, это очень взрослое чтение, — виновато проговорил он. — Мне жаль, если я задел ваши чувства.

Тонкие рыжие косички энергично заплескались в воздухе.

— Нет, конечно. Я… наоборот… хотела благодарить. Вы написали про дедушку правду, мистер Уолтер. А правда не может обидеть. Сергей тоже говорит, что вы хорошо написали.

— Сергей? — уцепился Джереми за незнакомое имя.

— Дедушкин помогатель. Простите, помощник. Он… отдавал мне статьи, — чуть поколебавшись, призналась рыженькая и неуверенно оглянулась на хранящую неодобрительное молчание бабку. — Сергей мой друг. Бабушка его не любит. Но он… очень нам помог. Тогда, понимаете? И дедушка говорил, чтобы я к нему обращалась, если будет нужно...

Словно подтверждая, Навкина переспросила резко, недовольно, и Джереми уловил повторенное имя. Новый след? Голова болела уже невыносимо, он держался из последних сил. Помощник Сергей… Друг маленькой Наташи, но не друг семьи, похоже. Что ж, на месте академика Джереми тоже попросил бы кого-нибудь позаботиться о единственной внучке. Например, своего ученика. Джереми чувствовал, что упускает что-то важное, что-то, буквально крутящееся рядом. О чем еще можно попросить человека, которому доверяешь настолько, чтобы доверить ребенка? Да, определенно. Если и это пустышка — что ж, придется признать поражение.

Последний раз окинув взглядом Наташин музей, Джереми неловкими от боли и головокружения пальцами убрал камеру. Попрощался, насколько мог вежливо. Еще раз пообещал прислать статью. И едва не бегом вышел на улицу. Взятая напрокат машина, оставленная на парковке, неприятно нагрелась на солнце. Сев за руль, Джереми на максимум включил кондиционер и откинулся на сиденье, закрыв глаза и обессилено дожидаясь, пока в салоне станет прохладней. Тихое умиротворяющее гудение кондиционера, запах нагретой обивки, голоса, до сих пор звучащие в ушах, калейдоскоп фотографий… Что он делает в чужой стране, с чужими людьми? Разве здесь ему сейчас нужно быть? Морщась, Джереми открыл глаза, достал из бардачка сотовый. Когда уже пошел вызов, успел сообразить про разницу во времени и едва не нажал на кнопку сброса, но не успел.

— Привет, милый… — послышалось хрипловато-сонно, и Джереми, не в силах произнести ни слова, расплылся в дурацкой, виноватой, совершенно счастливой улыбке.

— Джем? Джем!

— Да, Элен, — сказал он в трубку, закрыв глаза. — Как ты, родная? Я тебя разбудил? Прости...

Она говорила что-то, но он, не разбирая слова, наслаждался звуком ее голоса, не вдумываясь в смысл, не в силах думать о чем-либо кроме того, что она есть. Далеко, не рядом, но если не смотреть, то можно представить, что они сидят в гостиной, Элен зачем-то мешает чай, в который никогда не кладет сахар, а ноги она поджала под себя и каштановые пряди закрывают с одной стороны лицо… Но какая же он свинья! Ей ведь нужно отдыхать...

— Прости, — повторил он. — Я только хотел сказать, что скоро возвращаюсь домой. Что тебе привезти?

— Домой? — переспросила она словно бы растерянно. — Ох, Джем, шоколад, конечно.

— Шоколад? Из Москвы?

— А… разве ты не в Швейцарии? Джем? Джем...

— Да, конечно, — мягко согласился он, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы. Все эти дни… Все время, когда он разговаривал с ней, рассказывая, как выглядит Москва. Фотографии, снятые и отправленные по электронке… И она даже не помнит. Проклятье! За что? За что ей — умнице, талантливой — такое!

Джереми судорожно сжал сотовый. Ну уж нет, это уже было. Хватит. Дыши, Джем. Как на тренировке. Раз-два, раз-два, вот и все, молодец.

— Я скоро приеду, Элен, — повторил он. — Привезу кучу сувениров. И шоколад тоже… Я люблю тебя, слышишь? Очень люблю...

Потом он еще несколько минут сидел, до боли сжимая кулаки, пока не восстановил полностью дыхание. Плевать. На все плевать! Получится или нет, но он нужен Элен. Один Бог знает, каково ей там с нанятой сиделкой. Высококлассной сиделкой, да. Безупречно профессиональной и стерильной, как больничная палата из ночного кошмара. Он должен быть там. Но сначала… Сначала еще одна попытка, последняя. Все равно нужно занять чем-то время до самолета. Полистав записную книжку, он нашел контакт ассистента Навкина, с которым договаривался о злосчастном интервью в Ментале. Так и есть. Сергей Гардаришвили… Ох и фамилия! Как он только в прошлый раз ее выговорил? Память упорно не желала воспроизводить, как выглядит ассистент Навкина. А ведь это он встречал Джереми в Ментале. Какой-то совершенно блеклый молодой человек...

Набранный номер отозвался почти мгновенно.

— Мистер Гардаришвили? — начал Джереми, втайне гордясь, что сумел правильно произнести эту способную сломать язык фамилию.

— Мистер Уолтер, — спокойно ответили ему. — Здравствуйте, я ждал вашего звонка.

— Ждали, — тупо повторил Джереми.

— Виталий Михайлович предупреждал, что вы можете позвонить. И в таком случае я должен вам кое-что отдать. Завтра я улетаю в Чехию, на конгресс. Мы могли бы встретиться сегодня? Мистер Уолтер?

— Да, конечно! — выдохнул Джереми.

Бесстрастный голос в трубке подробно объяснял, как добраться до кафе в центре города, а Джереми била дрожь. И только потом, спустя несколько минут после разговора, сидя с молчащим сотовым в руке и таращась на улицу перед собой, Джереми вяло подумал, что просто замерз. Кондиционер… Не хватало еще подцепить простуду! Не сейчас, когда ему нужно быть здоровым за двоих.