Ассистент

Ожидая Гардари… как-там-его, безупречно вежливо позвонившего минут через двадцать и предупредившего, что застрял в пробке, Джереми выпил две чашки кофе. Настоящего, приготовленного ничуть не хуже, чем в Швейцарии или Италии. Но вкус растворимой кисловато-горькой гадости из квартиры Навкиных так и не желал уходить, обволакивая нёбо. Вкус поражения? Вкус тревоги, тоски? Джереми цедил душистую черную жидкость маленькими глоточками, бездумно ломал спички из маленькой фирменной коробочки рядом с пепельницей и ждал. Утром он так и не смог позавтракать, а в кафе вкусно пахло печеньем и апельсинами, так что желудок сводило от голода, но одна мысль о еде вызывала тошноту. Горка сломанных спичек на клетчатой скатерти, осадок на дне очередной чашки… И что теперь будет с Куто? Смертный приговор приведут в исполнение? Или все же новый перенос? По сути — одно и то же. В любом случае, Куто не позавидуешь. Пережить одну попытку и мучиться новым ожиданием смерти — какая мерзость! Да, он тот еще ублюдок, но это уж слишком. Перед глазами стоял наполненный безысходной тоской и страхом взгляд, которым мальчишка встретил журналистов. А ведь он, наверное, каждого вошедшего так встречает, — подумалось тянуще-беспомощно, словно Джереми и сам был в чем-то виноват. Откуда ему знать, когда войдет не врач или профессионально-равнодушный санитар, а палачи? Смертельная инъекция, лицемерно прикрытая витаминами или снотворным, белые халаты вокруг… Что было бы с Куто, получи он в подарок от судьбы ещё одну, последнюю возможность? Неужели можно пройти через такое и остаться наглым разгильдяем и эгоистом? Бессмысленный вопрос.

Третья чашка кофе… Джереми с мрачным удовольствием вспоминал чувство отключения от реальности, что дает алкоголь. Теперь он понимал. Невыносимый соблазн для того, кто хочет уйти, сбросить ответственность, забыться. Нет, это не для него. Да где же...?

— Мистер Уолтер?

У ассистента Навкина оказались крепкое рукопожатие, европейские манеры и спокойный невыразительный голос. Такой же невыразительный, как и весь облик: прямые русые волосы, равнодушный взгляд светло-серых глаз, тонкое умное лицо с плотно сжатыми узкими губами. Умеренно дорогой костюм, опрятная стрижка, безупречно подобранный галстук. Джереми разглядывал русского с жадным любопытством, что тот принимал с вежливым безразличием, словно понимая… А что он мог понимать? Что стал ключом к загадке, мучившей Джереми?

Словно отвечая на его мысли, Гардаришвили скупо и вежливо улыбнулся, присел за столик.

— Простите, что заставил ждать.

— Ничего страшного, — поспешно откликнулся Джереми, невольно подаваясь вперед. — Мистер… Гарда… ришвили, вы сказали, что академик говорил обо мне?

— Можно просто Сергей. Или Серж. У меня сложная фамилия, знаю — легко обронил русский. Метнул быстрый взгляд на изломанные спички, которые Джереми не успел убрать, махнул официанту. — Да, Виталий Михайлович полагал, что вы меня найдете. Узнавали в «Ментале»?

— Наташа подсказала.

— Умная девочка. Подает надежды.

Гардаришвили поднес ко рту чашку, пригубил и сразу поставил. Откинулся на спинку стула, посмотрел бесстрастно и слегка устало.

— Вы хотели о чем-то спросить меня, мистер Уолтер?

Время вдруг сжалось в одну немыслимо яркую точку, скрутилось вокруг них бешеной звенящей спиралью. Джереми нервно сглотнул, понимая, что ступает на хрупкий лед. Что оставил ему академик? Какие инструкции дал этому блеклому, холодному, умному человеку, так не похожему на самого Навкина? Если Джереми ошибется, задаст не тот вопрос — не встанет ли он, глядя безразлично, не уйдет ли? А вслед за страхом пришла злость: да в кого он превратился за эти недели? В издёрганного нытика, который боится поражения? Это он, Джереми, для кого интервью всегда было поединком — и чем азартнее, тем лучше? И прежде чем спокойствие в глазах ассистента Навкина сменилось разочарованием, Джереми глубоко вдохнул и улыбнулся ему с профессиональной искренностью.

— Зовите меня Джереми, если можно. Сергей, расскажите об исследованиях академика? Тех, что он проводил в последние годы?

Мгновение Гардаришвили медлил, глядя на Джереми. Затем скупая улыбка тронула узкие губы и скандинавский холод глаз неуловимо потеплел.

— Боюсь, Джереми, это совершенно преждевременно. Да, время… Виталий Михайлович опередил его. Исследования академика, основанные на собственном опыте, настолько уникальны, что ни повторить их, ни должным образом проанализировать попросту невозможно.

Он снова пригубил кофе, не прячась за чашкой и не лукавя, а подбирая нужные слова. И Джереми затаил дыхание в ожидании. А Гардаришвили медленно продолжил:

— Я, к сожалению, не уполномочен рассказывать вам, как и кому-либо, о сути его исследований. Могу лишь сказать, что они имеют все перспективы стать величайшим прорывом в экспериментальной психо-нейрофизиологии со времен открытия и разработки ментального переноса.

— Но академик не сможет завершить их, — отыграл Джереми ожидаемую от него реплику. И снова попал, потому что в улыбке русского проскользнуло тщательно сдерживаемое самодовольство.

— Он заложил основы. Разработал теорию, наметил пути решения. И воспитал сильную научную школу, способную достойно продолжить работу.

— Вы ведь были его ближайшим учеником, — тихо подсказал Джереми.

— Нет, — ровно ответил Гардаришвили и пояснил — Я им и остался. Обучение у настоящего гения не прерывается такой банальностью, как смерть. Простите за пафос, — тут же иронично добавил он, смягчая эффект.

— Значит ли это, — подхватил Джереми, принимая вызов, — что академик и сейчас продолжает руководить исследованиями?

Гардаришвили неожиданно смолк, глянув так, что у Джереми мороз по спине пробежал. Это что же ты такое ляпнул, Джем? Русский обиделся? Не похоже. Он как будто выжидает… Чего? Джереми молчал, не торопясь извиняться, лишь внимательно смотрел на собеседника. И тот отвел взгляд, вздохнул устало и снова посмотрел в глаза Джереми.

— Виталий Михайлович в вас не ошибся. Вы умеете задавать вопросы, Джереми. Я читал ваши статьи. Вы не просто искали сплетни и сенсации, но подошли довольно близко к тому, чтобы понять…

— Понять что? — пересохшими губами спросил Джереми.

— Суть, — без улыбки ответил русский. — Суть его последнего эксперимента, который не закончен и сейчас. Я бы даже сказал, который начался только сейчас.

— Значит, это не случайность? Неудача с переносом была спланирована?

Гардаришвили покачал головой, поднимаясь.

— Я и так сказал слишком много, Джереми. Академик просил передать вам кое-что.

На уютную клетчатую скатерть легло перо-запоминалка. Пластик корпуса совершенно истерся, в углу экранчика поблескивала трещина. Недорогая и, вдобавок, очень старая модель. Модель с фотографии — без сомнения!

— Это… — заворожённо проговорил Джереми.

— Это то, что поможет вам понять. И убедит не выносить эту историю на свет раньше времени.

— Вы мне настолько доверяете? — опомнился Джереми, стоило теплому пластику оказаться у него в пальцах. — Так, что позволяете решить самому?

— Виталий Михайлович не ошибался в людях, — скупо улыбнулся русский. — Да, вам придется решать самому. Нам всем приходится что-то решать, не так ли?

Повернувшись, он вышел из кафе, задержавшись на полминуты, чтобы расплатиться. Джереми, оглушенный, смотрел ему вслед, сжимая в пальцах перо, пока не испугался за его целость. Потом молча встал, машинально протянул кредитку услужливому официанту, так же машинально спустился по лестнице и вышел на улицу. Показалось, что жара спадает. Джереми взглянул на небо, где стремительно наливались темно-серым грозовые тучи. Подумал, что выиграл. Вот он — выигрыш, только руку протяни к приборной панели, на которой тускло мерцает старый пластик. Но у победы оказался вкус дешевого растворимого кофе: кисло-горький, вяжущий во рту. "Как медаль из фальшивого серебра, — вспомнил Джереми. — Но я ведь смогу решать сам? Я смогу. Лучший репортаж в моей карьере… Неизвестная еще сенсация, от которой аж зубы ломит, так не терпится взломать тайну…" Телефон, лежащий на той же панели, рядом с пером, зачирикал беззаботно, но Джереми протянул к нему руку, как к ядовитой змее. Посмотрел на экран, выдохнул, нахмурился. Рядом с сигналом вызова горело имя ванн Страабонена.