Глава 20

Я тонул по-настоящему лишь однажды. Не просто наглотался воды, а действительно боролся за жизнь, со всем отчаянием обреченного человека.

Мы с товарищами отдыхали на море. То был бесшабашный период студенческой юности, когда отсутствие денег с лихвой заменяли смекалка и здоровая наглость. Нас было пятеро человек — трое парней и две девушки. Веселые, рисковые, легкие на подъем, мы постоянно искали новых приключений, новых ощущений и испытаний. Добравшись на море на стареньком авто, обосновавшись в полуразваленном бунгало в заброшенном пионерском лагере, мы чувствовали себя словно настоящими дикарями, бунтарями в сравнении с чванливой публикой из местного профилактория.

Я теперь не вспомню кто первым прознал про затопленный катер, но мне его показали во время прогулки по высокому скалистому обрыву. Старый катер темным пятном выделялся на фоне зеленого дна, почти доставая поверхности кончиком мачты.

Думаю, не стоит говорить, что мы естественно решили сплавать к нему. Что и сделали на следующее утро. Подогретые полуночными байками у костра про отступающих во время войны немцев, которые вывозили награбленное золото на катерах, мы с двумя моими товарищами начали нырять. С берега нам махали девчонки, подбадривая криками и радуясь любому поднятому со дна камню. И, конечно же, в нас проснулся дух соперничества. Помню, как обнаружили дыру в корпусе, сквозь которую можно было проникнуть внутрь ржавой посудины. Через некоторое время нам это удалось, легкие привыкли к долгим задержкам дыхания, а камни в руках не давали давлению вытолкать нас наверх.

Какова была моя радость, когда я в одно из погружений обнаружил нечто, похожее на небольшой металлический ящик, скрытый разрушенными элементами корпуса. Мои друзья ныряли чуть в стороне, я же не стал делиться местонахождением находки. Очень уж хотелось удивить девчонок, особенно одну из них.

Я погрузился, поднырнул под палубу, проплыл под двумя перекрещенными лагами, по скользкому от водорослей лееру подтащил себя к стенке. Камень, захваченный с собой, пришлось отпустить, отчего меня начало толкать вверх. Чувствую спиной и пятками ржавую поверхность потолка, я все свое внимание направил на тот самый ящик. Сквозь мутную воду, в которой плавали поднятые моими движениями ил и мелкий мусор, я с досадой обнаружил, что мой загадочный сундук оказался перевернутой металлической коробкой из-под инструментов. Расстроенный, я начал разворачиваться, чтобы уплыть, слишком резко дернул ногой. Пяткой попал в проем иллюминатора, потащил ступню на себя, но крышка с разбитым стеклом сдвинулась и зажала ногу намертво.

Первым желанием было выдернуть ногу. Я несколько раз рванулся, ощущая давление в груди. Выпустив немного воздуха, повторил попытку. Старое железо вроде поддалось, я решил закрепить успех, дернул что было сил.

Люк иллюминатора слетел с петли, на меня посыпались бурые чешуйки ржавчины, вода вмиг стало грязной. Уже ощущая жжение от недостатка кислорода, я вслепую начал всплывать и со всего маху наткнулся ключицей на торчащий металлический уголок, который попросту не заметил.

Я помню, как на долю секунды потемнело в глазах, а все пространство наполнилось мелкими пузырьками воздуха, которые липли к коже или уносились вверх. То были остатки кислорода, вырвавшиеся вместе с криком боли. В нос и рот хлынула морская вода с привкусом железа, я судорожно замахал руками и ногами, толкая тело вверх, к мутному светлому пятну. Но пространство вокруг словно наполнилось жесткими частями умершего катера, я то и дело натыкался на них, отбивая конечности. Ничего не видя в мелькании зеленого и бурого, из последних сил сжимающий рот, с разрываемыми изнутри легкими, со сведенной судорогой гортанью и кровоточащими руками, я превратился в существо, полностью состоящее из страха и отчаяния. Я стал сгустком безмолвного вопля ужаса, которым частым-частым пульсом бился на всех уровнях моего сознания. И не было в мире ничего кроме мутного пятна света над головой. Которое начало пульсировать, то темнея, то светлея вновь. Это мозг отключал зрение, сберегая драгоценный воздух для себя.

И тогда, где-то на грани всего этого осознавая собственную неминуемую смерть, я буквально прыгнул вверх, всем естеством стремясь на поверхность.

И черное нутро отпустило меня. Вода вытолкнула вверх, к солнцу, к воздуху. К жизни.

Я выбрался на берег, где у меня случилась истерика. Я долго харкал водой, вытирая трясущиеся губы, потом рыдал у кого-то на плече, опять извергал из себя приторно-соленую влагу.

С тех пор я не заплываю далеко от берега. Слишком ярко в памяти воспоминание о страхе, о смерти и о желании добраться до света.

Этот случай произошел со мной давно. Но именно те самые ощущения первыми пришло мне на ум, когда я пришел в себя. Я всплывал.

Мутное светлое пятно увеличивалось во мраке, расширялось по горизонту. Из белесого тумана проступили очертания и краски, проявлялась резкость.

Я разомкнул веки.

Прямо перед глазами проплывали крупные валуны, они вздрагивали и подпрыгивали. Я некоторое время наблюдал за их движением, будто пролетая над каменистой насыпью, не понимая что это и где я. Потом с трудом заставил глаза посмотреть вверх, где раздражающе мелькали темные пятна. Взгляд уткнулся в красно-зеленый полосатый канат, уходящий вдаль и превращающийся там в тонкую нить. Канат был пыльным и размочаленным, в разные стороны торчали твердые ворсинки.

Темные пятна, попеременно появляющиеся в поле зрения, оказались подошвами тяжелых ботинок, рифлеными, с застрявшими в протекторах камушками.

Меня волокли по земле, тянули за страховочный трос.

Я скосил глаза назад и заметил вторую фигуру, от которой репшнур так же уходил к тянущему нас человеку. Степанов, старый диспетчер, безвольной куклой висел на тросе рядом со мной, его седые волосы стали пепельными от пыли, лица не было видно в прыгающем багровом свете. Но я ясно различил оседлавшие человека тени, которые как любовники, обвили его тело, погружаю в плоть полупрозрачные конечности. Но сил помочь ему не было, меня опять накрыло тьмой.

Следующее всплытие из глубин парализованного сознания принесло чувство страшного холода. Казалось, что все тело превратилось в твердый, блестящий лед, который лишь чудом не откалывается острыми кусками. Холод перехватывал дыхание, я с трудом открыл глаза. Хотел закричать, но лишь поднял голову и выпустил из горла сиплый хрип. Увидел кажущуюся огромной фигуру геолога, который тащил нас вперед, прицепив к поясу карабины репшнуров. Он словно бык наклонился вперед, врубаясь ногами в ходящую ходуном землю, в разведенных в стороны руках горели по факелу. И вновь нахлынувшая тьма отключила меня от внешнего мира.

Я потерял счет времени, да и не было самого понятия времени. Мир превратился в мой личный филиал небытия, в котором все накопленные знания попросту не существовали. Я вдруг воспарил над землей незримым духом, узрел с высоты птичьего полета происходящее внизу, увидел со стороны собственное тело, которое, казалось, умерло. Я увидел, как Карчевский тащит нас, словно свинцовые вериги. Геолог упрямо прет вперед, размахивая двумя факелами. Из носа и рта его, превращая бороду в липкий колтун, течет кровь. К его поясу, как к буксиру, прицеплены репшнурами мы со Степановым. На наших спинах, будто на жаровнях, лежат масляные тряпки, которые вяло горят, источая черный дым. Этот ленивый огонь плохо, но отпугивает тварей.

Я увидел нас будто в светлом круге, будто в центре страшной воронки, вокруг которой метались черные тени. Тени сливались в сплошную стену, больше ничего нет, весь мир заполнен черно-серным.

Я поднимался выше, когда вдруг увидел идущую за нами по пятам бледную фигуру. То был худой человек, мужчина, которого я видел из окна квартиры Краснова. Человек брел по нашим следам, но не как гончий, а как заблудившийся. Он будто не видел кишащих вокруг тварей, они сторонились его, обтекали стороной. Ему было плохо, я видел это с высоты, человек был еле живой.

Вот он остановился. Поднял голову с черными провалами глаз. И уставился прямо на меня. Замер, застыл, боясь вспугнуть. И потянулся ладонью, как тянутся к солнцу.

И в этот момент та частица сознания, которая еще могла критически воспринимать происходящее задалась вопросом: вернуться назад или растаять в вышине? Я посмотрел на фигуры внизу. Я захотел остаться.

И тут же рухнул вниз, в свое изможденное тело, туда, где поселился страх, где другой я, забился в дальний угол и безучастно ждал своей участи. То был я, который уже почти утонул. Но из последних сил завопил, заорал, разрывая рот. Дернулся, забился, рванулся. И с отчаянием, схожим с безумством, захотел проснуться.

Я закричал, вываливаясь в реальный мир. Раненым псом попытался встать на карачки, сдирая кожу с ладоней и разбивая колени о мелкие камни, но руки не держали, я валился лицом прямо на землю. Нестерпимо жгло спину, а ноги наоборот, сводило от холода. Я захрипел, цепляясь за трос.

Мир дернулся, остановился. В поле зрения вплыло страшное лицо Карчевского. Лицо геолога превратилось в одну сплошную маску боли и отчаяния, стало похожее на кусок старой коры. Лишь глаза блестели из-под насупленных бровей, в них отражались пляски пламени.

— Почти дошли, Игорян, — разомкнулись спекшиеся губы Олега, — Осталось чуть-чуть… А ну кыш!

Он так неожиданно заорал, что я отпрянул. Карчевский ткнул мимо меня факелом, я проводил взглядом его руку. Конец факела несколько раз пролетел над спиной лежащего без движения Степанова. Пара теней беззвучно растаяли, отвалившись как пиявки от тела старика.

— Помоги подняться, — решился я. Геолог кивнул, подставил плечо, — Илья жив? Я видел он прыгнул…

Геолог промолчал, лишь угрюмо покачал головой.

К моему стыду, у меня не было сил скорбеть.

Поднялся я не с первого раза. Ноги отказывались держать, колени подламывались. Разодранная в лохмотья одежда топорщилась на мне, ладони и лицо саднило. Я даже порадовался, что не чувствую ног — ступни, должно быть, превратились в кровавое месиво.

Безликих тварей стало значительно меньше. Я поймал себя на мысли, что начинаю различать их одинокие фигуры, скользящие рядом. Не сразу сообразил, что серый мир вокруг светлеет. Черные хлопья больше не мелькали с безумной скоростью перед глазами, они опускались, впитываясь в трещины. Земля под ногами все еще подрагивала редкими судорогами, но не раскалывалась и не тряслась в лихорадке. Снизу, из тех глубин, откуда нам посчастливилось убраться, раздавались гулкие удары и протяжный гул. Там происходило что-то ужасное.

Диспетчер дышал, мы проверили его. Старику сильно досталось, он не реагировал ни на хлопки по щекам, ни на окрики. Это было похоже на кому. Кожа его была бледна, а тело на ощупь напоминало твердое дерево. Но жилка на виске упрямо пульсировала, что вселяло надежду.

Мы попытались было пристроить тело диспетчера на спине геолога, но кажущийся несокрушимым Карчевский покачнулся, припал на колено. Замотал головой, замычал раздосадовано. Пришлось отвязывать Степанова, подхватывать его под плечи и волочить вперед.

Идти оказалось легче, чем стоять. Я просто подставлял ноги под валившееся вперед тело и старался не упасть, прислонившись к Степанову. С другой стороны его подпирал Карчевский, не переставющий кашлять и отхаркивать кровавые сгустки.

Мы шли вперед. Серо-черная метель успокоилась, превратилась в вяло раскачивающуюся дымку. Небо над головой светлело, почти пропали твари. Они потихоньку отставали, терялись в сером тумане, пропадали из виду. В какой-то момент мы наконец остались одни на каменном карнизе.

Мой факел догорел и потух, но я еще долго нес бесполезную палку, прежде чем заметил это. Глаза мои закрывались сами собой, я постоянно спотыкался. Полностью доверившись Карчевскому, я позволил себе моргать чуть медленнее. Чуть-чуть медленнее, самую малость…

…Вокруг меня водят хоровод фигуры в белых одеяниях до пят. Они кружат и кружат, от их развивающихся балахонов идет ветер и мне холодно. Белые люди держаться за руки и не дают мне пройти. Холодно. Нужно сесть и согреться…

Я проснулся, когда левая нога подвернулась. В голени стрельнуло, я охнул и с размаху сел на задницу, отпустив Степанова. Тот начал было сломанной куклой падать на дорогу, но повис, сжатый ручищей геолога, обхватившей его поперек спины. На фоне светлеющего серого пространства Карчевский выглядел потрепанным медведем, волокущим в берлогу добычу. Ноги-колонны мерно опускались на землю, квадратную фигуру сильно раскачивало из стороны в сторону.

Репшнур между нами начал натягиваться. Я попробовал поспешно подняться. Обратил внимание, что по ходу движения геолога серое вдруг сменяется черным, будто дорогу отрезали ножом.

Мы отдалились от центра дороги и оказались на краю. А сейчас ухнем в пропасть!

— Олег! — заорал я. Горло резануло, крик оборвался на полуслове. Тогда я в отчаянной попытке ухватился за репшнур и потащил его на себя, окрашивая трос в красный цвет крови от содранных ладоней.

Меня потащило. Карчевский как сомнамбула шагал вперед, повесив голову на грудь.

— Олег, — жалобно зашептал я, — Олег!

Трос между нами натянулся, звонко тренькнул карабин. Я зажмурился и рванулся, чувствуя, как хрустнули позвонки в пояснице.

Геолога качнуло назад, он замер в метре от пропасти, стал заваливаться на спину. В последний момент он выронил Степанова и упал на бок. Застонал сквозь зубы.

Я на коленях подполз к нему, попытался оттащить подальше от края дороги. Но не смог, обессиленный рухнул рядом, лицом вверх. Сквозь полуопущенные ресницы разглядывал черные хлопья, кружащиеся надо мной. Они летели по часовой стрелке и негативными снежинками опускались на меня. Я безучастно наблюдал за их кружением, когда веки все-таки сомкнулись.

Не знаю сколько я спал. Я именно спал, это не было забытьем.

Я спал и видел сон. В этом сне я был ребенком. Маленьким мальчиком в песочнице. Но я не один, тут же находился еще один ребенок, еще один мальчик. Он пришел сюда раньше меня и успел построить небольшой замок из песка. За ним наблюдал высокий мужчина, чье лицо было расплывчатым. Это было похоже на какой-то конкурс по постройке песочных замков, так по крайней мере показалось мне.

Мальчик строил свой замок, аккуратно выкапывая ходы и ров, надстраивая стены. Он и его замок были чем-то похожи, чем-то неуловимо одинаковые.

Вот мальчик воткнул в самую высокую башню маленький флажок и отошел в сторонку. Работа закончена. Теперь моя очередь.

Я вошел в песочницу словно гость, ощущая пристальный взгляд высокого мужчины. Теперь мне предстояло построить свой замок. Но в песочнице не осталось ни места, ни песка. Неужели придется ломать уже имеющийся?

Я не хочу этого делать, я пытаюсь выйти из песочницы. Но тут начинается дождь, переходящий в сильный ливень. Я огладываюсь и вижу, как песчаные стены возвышающегося над деревянными бортами замка начинают оплывать, как съезжает на бок флажок, склоняя бумажный стяг.

Мне жаль работы мальчика. Я начинаю сгребать мокрый песок назад, но он превращается в жижу, проходит сквозь пальцы. У меня ничего не выходит как бы я ни старался. Замок тает старой свечей.

И тогда я встаю и отхожу в сторону. Я понимаю, что я не выполнил свою часть задания. Я смотрю на высокого мужчину. Он смотрит на меня. Я понимаю, что он дает мне еще один шанс — можно будет попробовать позже, когда выглянет солнце.

Но я не уверен, что хочу этого. Я не знаю зачем мне строить песочные замки на месте уже имеющихся. Но я знаю, что так будет лучше этому мужчине, хоть и хуже другим мальчикам. Но мальчики не важны. Важен замок и мужчина. И я, потому что я еще не воспользовался своим шансом.

Меня разбудили как раз в тот момент, когда ливень заполнил песочницу грязной водой.

— Игорь, — меня трясли за плечо. Я открыл глаза.

Словно скала, заслоняя небо, надо мной возвышался геолог, серый, угловатый, почти потерявший человеческий облик. Жесткий колтун волос, слипшиеся пряди бороды, растрескавшиеся губы.

— Игорь, — он стоял на коленях подле меня. Я слабо шевельнул рукой, махнул кистью, мол, хватит, я проснулся.

— Пора идти, — голос геолога ломался, какие-то звуки он говорил ясно, какие-то попросту не произносились.

Пора идти. Опять пора идти.

— Я не хочу, Олег, — я был разбит и сама мысль о том, чтобы подняться и идти дальше отдавалась дрожью внутри меня, — Я хочу еще полежать.

Геолог замотал головой, ткнул пятерней куда-то в сторону:

— За перевалом лагерь, — он сухо сглотнул, — Всего несколько метров.

Я качнул головой, попытался закрыть глаза. Но тут же получил ощутимый тычок в ребра, а жаркое, словно ветер пустыни, дыхание обожгло лицо.

— Я тебя перед собой поганю, слышишь, ты? Пока ты будешь дрыхнуть, Семеныч может умереть! Его нужно быстрее в лагерь, понял, нет? А я один его не дотащу. Так что поднимайся! Живо!

Мне пришлось подчиниться, постанывая от боли во всем теле. Злой, ненавидящий геолога лютой ненавистью, я вновь впрягся в нашу тройку, поддерживая так и не пришедшего в себя диспетчера. Но уже через двести метров, когда мы преодолели склон и завернули за высокий валун, мои убитые ноги дали о себе знать. Я заорал от сильнейшей рези в ступнях, мокро опуская ноги в промокших от крови носках на острые камни. Хотел было сесть на землю, но геолог не дал этого сделать, зашептал:

— Родной ты мой, потерпи, ну чуток еще. Мы уже на вершине, уже дошли. Сейчас перевалим и лагерь увидишь. Ну давай же, братишка, еще чуток.

Я закусил губу, выпрямился. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, вновь побрел вперед. Постарался не замечать боли в ногах, в которые словно ножи втыкали при каждом шаге. Потому что поверил Олегу. Потому что лагерь близко.

Мы обогнули-таки валун. Словно трое закадычных друзей-алкашей, качаясь и поддерживая друг друга, вышли на пригорок. Смутно сообразил, что пригорок — это самая верхняя точка обозримого пространства. И тут же зажмурился до слез, когда нас накрыли солнечные лучи восходящего солнца.

Чернота прошедшей ночи превратились в далекие тени осеннего неба, до которого, казалось, можно дотянуться рукой. Тучи проплывали прямо над нашими головами серыми цеппелинами, медленно и внушительно. А там, где поднималось из-за края гор солнце, раскинув в стороны багровые рукава, лучи нещадно прогоняли тьму, рассекая небо длинными и широкими струями света.

Мы стояли на самом верху краю страшного котла, из которого чудом спаслись, а мир просыпался как ни в чем небывало.

— Вон, смотри, — Карчевский кивнул вниз.

Там, в конце узкой тропинки, укрытые с одной стороны высокой скалы, я увидел большие оранжевые палатки-шатры, поставленные в ряд по четыре. Над ними возвышалась ажурный конус антенны с дисками спутниковых тарелок.

Несмотря на то, что уже стало светло, вокруг лагеря горели мощные прожектора, прикрепленные к многочисленным столбам по периметру лагеря.

Людей видно не было.