Глава 1-2

Я этой истины куски глотал, играя в поддавки,

Я так старался проиграть, как будто завтра умирать…

И вот итог моих сражений, вот что взошло на грядке бреда:

Любовь — искусство поражений, в любви страшней всего — победа.

V.Levi

— 1-

Заря. Поле, на котором буйно рос клевер, горох и люцерна было огороженно аккуратным белым забором, пахло летом. День должен был быть жарким…. Роса как никак. Анна стояла босиком посреди затаившей дыхание природы и впитывала тишину, которая растекалась по округе. Глаза закрыты и только для нее одной вокруг парили звуки музыки Луиджи Рубино… Ностальгия… При каких обстоятельствах она услышит их в следующий раз?

Жизнь на ферме была пределом ее мечтаний, когда-то… Семейство Версдейл на этой земле выращивало скот и занималось изготовлением местного вида чеддера, начиная с 1899г. В этом деле они преуспели настолько, что при желании могли весьма беззаботно и припеваючи жить в Лондоне. Но ненасытная любовь к природе, которая дарила ощущение истинной свободы, казалось, навеки приковала их к этой земле. Хотя откуда ей знать, в чем заключалась эта истина…

Роль якоря играл Бенджамин Версдейл. Сухопарый, резкий в общении, преданный своей семье и требующий от нее не меньшей отдачи, вот уже как семьдесят шесть лет жил в своем владении Чепкроут в Девоне, близ Эксетера. Неуемная энергия до сих пор поддерживала в нем возможность держать все нити семейного дела в руках. Бразды правления полагалось передатьии в его единственному сыну, который со своей женой жил в поместье и охотно исполнял роль преемника. Рано овдовев, Бенджамин вырастил Генри не без помощи своей матери Розалинды Версдейл, которая жила с ним в имении. Потомственный трудоголизм со временем привел Чепкроут к процветанию.

С самого раннего утра день расписывался, чуть ли не по минутам. Так что время на поднимание головы, задумчивость и задушевные внутренние монологи на тему «а нужно ли мне все это» ни у одного члена семьи не было.

Анна всегда вставала рано. Она любила какое-то время полежать в постели, как бы подготавливая себя к процессу вхождения в новый день. Он мало, чем будет отличаться от предыдущего, но все равно он будет — новым. Другим бы они показались бы одинаковыми…. Но она ведь знает разницу. Летом она спала с открытым окном, утром из него лилась тишина, покачивая кружевными кремовыми занавесками — маминой гордостью — она нежно плыла по комнате с запахами сегодняшней еще свежей травы, вчерашнего, сладковатого скошенного сена, которое подсушилось во дворе. Изредка доносилось мычание коров, которые уже ждали утренней дойки.

Анна с удовольствием ощущала, как сон уступает место бодрствованию и тихонько извиняясь, остается на подушке. Хочется есть. Спрыгнув на вязанный афганский коврик, Анна торопливо пошла умываться. Прохладная вода приятно щекотала щеки, мятный вкус зубной пасты оставлял ощущение чистоты и свежести во рту. Любимая щетка для волос мягко распутала густые волосы девушки. Каштановыми волнами, длинною чуть ниже плеч, они аккуратно улеглись на спину. Соорудив повседневную удобную прическу — конский хвост — Анна бросила быстрый взгляд в зеркало и не увидев ничего нового, мысленно поблагодарила природу за то что есть. Венцом утреннего ритуала умывания — расчесывания была мимолетная широкая улыбка, которая как печать на справке чиновника подтверждала, что день обязан быть замечательным. Ну, хотя бы утро…

С гардеробом в будние дни вопрос был коротким — легкие льняные брюки темного цвета и какая-нибудь футболка. На ферме никто не носил светлую одежду, из практичности. Слишком легко было испачкаться, не смотря на образцовую чистоту и полную автоматизацию доильного зала, хватало «пыльной» работы, которая по мере сил выполнялась всеми членами семьи и немногочисленными работниками. Привычка одеваться подобным образом осталась и после того, как родной дом перестал быть для нее постоянным местом жительства, а Анна стала хозяйкой самой себе.

Девушка торопливо сбежала по лестнице и оказалась в большом холле. Она вдруг резко остановилась. Тишина… Скоро все проснуться и это умиротворение исчезнет до следующего утра. Но сейчас… Сейчас оно здесь! Анна босиком прошлепала на кухню — одно из самых любимых ее мест в этом большом доме. Деревянные полы из дуба, которые обошлись отцу в целое состояние, дарили приятное ощущение ногам — не теплые и не холодные. Анна поставила большой кофейник на плиту и начала делать тосты. Из холодильника явились свету сливочное масло, сыр, ветчина и мед. Пара кусочков мягкого хлеба быстро зарумянились в тостере и теперь лежали на большой тарелке хвастаясь хрустящими боками. Анна достала из шкафа небольшую банку с зернами кофе и засыпала их в деревянную мельницу — папин подарок маме. Кларисса очень уж не любила полную автоматизацию на кухне. «Иногда нужно и руками поработать. Человек и так уже слишком облегчил себе жизнь всеми этими устройствами. Я считаю кощунством молоть кофе, печь хлеб иным способом, нежели своими собственными руками. Про сыр вообще молчу. Нам ли не знать разницу….».

Зерна тихо похрустывали в мельнице. Густой аромат кофе заполнил кухню. Анна пересыпала кофе в кофейник, добавила сахар, корицу и поставила на плиту. Предвкушая свой любимый завтрак, она непроизвольно улыбнулась. Кофе варился минут пятнадцать, но ни в коем случае его нельзя было доводить до кипения. Уже было не то!

Анна воспитывала в себе вкус к еде. Даже к самой простой. Будучи подростком, она механически могла насыпать растворимого кофе, бухнуть сахара и молока и не задумываясь, отправить это в себя с «каким-нибудь» печеньем даже не распробовав вкуса и запаха. Вспоминая былое расточительство, самого доступного из удовольствий для человека, которым являлась еда, Анна вздохнула и покачала головой.

Открытие собственного ресторана, вся эта суматоха, нервы, будто загадочно воплощались в нечто физическое, Анна ощущала, что когда она в спешке собиралась перекусить, а точнее что-нибудь закинуть в себя, ее шею как-будто стискивали невидимые пальцы, напоминая, что еда теперь ее работа и если она относится к этому без должного уважения и не ценит, то грош цена ее стараниям и дальнейшим усилиям.

К утверждению нового меню ее шеф-повар Серж готовился по-серьезнее, чем в НАСА готовятся к запуску космического шатла. Он усаживал Анну за стол, завязывал глаза, отнимал у нее телефон и буквально кормил с ложечки. Первое впечатление от блюда — это как смотреть в глаза человеку, которому вскоре отдашь свое сердце, это легкий толчок к сладостному помешательству. И это самые скромные из его эпитетов, которыми он, будто тренер на ринге, наставлял своего ученика — Анну. Сперва, он спрашивал ее ощущения: достаточно ли соли, не смазался ли вкус от фенхеля, не мешает ли сладость, приятно ли потирает мясо зубы. Часто он забывался и его невозможно было остановить. На первых порах после открытия «Бруно» Сержу пришлось принимать сильные успокоительные, потому что на него напала бессонница. Со стороны его можно было принять за буйнопомешанного, но Анна не переживала, так как каждый год гоняла свой персонал на медосмотр, который подразумевал посещение психолога.

Анна наведывалась на территорию своей фамилии пару раз в неделю. Родные и так слишком тяжело переживали ее «отделение» от семейного очага и переезд в город. «Тяжело» подразумевало: запреты — со стороны отца и деда, истерики об опасностях большого города и сомнительной репутации от матери, скептицизм от брата. Поэтому Анна, в своей крайне загруженном графике метания в холодных водах ресторанного бизнеса, выкраивала время на тонкости сыроварных дел как таковых, и равномерного распределения конечного результата сего непосильного труда по Англии, в частности. Бенджамин Версдейл торжественно возложил на нее обязанности по анализу продаж с каждым из партнеров, с которыми были заключены договора на поставку. Анна благодарила небеса, что их было всего двое и все как один солидные торговые сети. После завтрака она собиралась отправиться обратно в Эксетер. Родительский дом, конечно вызывал у нее ностальгию по былым временам, когда она с братьями носились здесь как умолишенные, но еженедельные наезды полностью утоляли потребность в общении с родными. Тем более, что сейчас особой помощи от нее не требовалось. Благословенное затишье.

Основные заботы были возложены на отца Анны — Генри Версдейла. Он был воистину трудягой, но с довольно тяжелым характером. Если деду была присуща хоть какая-то внешняя терпимость и быстрое охлаждение головы после очередной порции проблем, то Генри начинало трясти и он срывался на крик. Нужно отдать ему должное, в несправедливости он не был уличен ни разу, и если от него кому-нибудь влетало, то исключительно по делу. Однако справедливость справедливости рознь. По жизненной философии Генри Версдейла бездельники и раздолбаи не заслуживали места под крышей его дома. Так в семье появилась белая ворона и персона нон-грата, а по совместительству — младший брат Анны Тони. На третьем курсе он бросил учебу в Эксетерском университете, в котором никогда и не выказывал желание учиться. Генри осознал тот факт, что сын отплатил неблагодарностью за заботу о его будущем, а именно так трактовалась бойня, после которой Тони, чуть ли не силой заставили поступать в университет. Нет, его не выгнали из дома, но постоянные унижения от отца довели парня до ручки. Унижений он был удостоин лишь потому, что он спутался с байкерами и на накопленные деньги купил себе старенький мотоцикл, на котором лихо гонял по окрестностям. Дед также был страшно разочарован во внуке и только подливал масла в огонь. Разодетый во все черное: кожаная куртка с заклепками, кожаные брюки, ремень с бляшками, длинные волосы. Тони подумывал сделать пару татуировок… Мужчинам семейства Версдейл все это было глубоко не понятно и они, разве что не приравняли Тони к представителю сексуальных меньшинств, а это в соответствии с семейным кодексом чести приравнивалось к позору.

Анна отчетливо помнила тот день, когда Тони исчез. Он собрал вещи пока все спали и затемно укатил в неизвестном направлении. Он был на пять лет младше Анны, но ему хватило ума признаться самому себе, что воля ему важнее семейных уз, которые со временем грозили его раздавить. Тони честно следовал своим убеждениям, едва не разорвав себе горло, проглатывая большой ком родительского непонимания. Накануне своего отъезда притихший и задумчивый он завел с Анной странный разговор.

— Тебе не кажется, что здесь мало места? — Тони, смотря себе под ноги, вдруг остановился.

Брат и сестра шли вдоль загона для скота в доильный зал, чтобы снять показатели с приборов. Контроль качества велся неусыпно и скурпулезно каждый день.

— Да! Дед тоже так говорит, хочет выкупить соседние земли. Надо расширяться! — Анна засмеялась, но задумчивость брата быстро привела ее в себя. — Тони, для кого места мало?

— Человеку, у которого интересы лежат несколько в иной плоскости нежели производство сыра… Анна, тебе всегда прощалась любая эксцентричность и позволялось больше чем нам с братом. Что ж, очень умно со стороны отца и Бена. Ведь позволив тебе отходить от дома на пару миль дальше, наши родственнички привязали тебя еще сильней к себе. Не так?

— Тони, — Анна усмехнулась. — Я люблю эти места и конечно в этом большая заслуга родных, но вины их в это я не вижу.

— Любовь или привычка? Ты никогда не была по-настоящему одна. Хотя, когда ты открыла «Бруно» ты получила определенную долю свободы, чувство благодарности и совесть по отношению к отцу, который помог тебе с благословления деда не позволят тебе даже и думать о переезде дальше Эксетера. Анна ты не так слепа, как хочешь казаться. Послушно кивая на каждую идею семейной пропаганды Версдейлов, будто китайский болванчик, ты разворачиваешься и втихую, идешь своей дорогой. И тебе кажется, что это независимость и свобода. Ну, как бы компромисс… Родным помогла, показала, что рядом, но все же ты сама по себе. Совесть начищена, душа на месте, но… Ты сама чувствуешь, что эта дорога кольцевая и однажды ты не сможешь им сказать нет, когда грянет смена поколений и семейное дело переплывет тебе в руки. Ты и Джон — наследники.

— Кстати, как и ты! — Анна хотела выглядеть веселой, но слова брата аккуратно распороли ее невозмутимость.

— Да-да….конечно. И я…, — Тони тяжело вздохнул, — Анна, ты сейчас и представить не можешь, какие причины могут тебя вынудить пойти против семьи. Но прошу… Если они появятся и от этого ты предстанешь пред выбором между родными и своей жизнью, такой какой она тебе нужна, обещай мне, заткнуть свою совесть по-дальше, спасибо тебе может быть и скажут, да только потом оно тебе нужно не будет.

— Тони, что за мрачные мысли? Тебе трудно из-за упрямства отца, закостенелости деда. Мама смотрит на тебя как на больного, но любимого ребенка… Я поддерживаю твои любые устремления, лишь бы тебе было хорошо. А что касается меня, то ты прав в том, что мне бы не хватило смелости так радикально изменить свою жизнь лишь тем, что признать свои истинные интересы… А может мои интересы не столь…отличаются от тех, что наша семья загнала под определение «нормальных». Пойми! В моих глазах ты ничуть не изменишься. Будь ты байкером или смени пол… Хуже, глупее ты от этого не станешь. Я слишком тебя люблю и поддержу во всем. Родные же просто закостенели, не могут и хотят принимать мир таким, каков он есть. Эти их правила приличий, порядки, принципы немного отстали от современных требований к выживанию. Но благодаря их воспитанию и заботе мы выросли людьми способными оценить простой человеческий труд и радость, когда этот труд приносит плоды, мы знаем цену человеческим отношениям не только со стороны «брать», но уже прекрасно знаем, что «отдавать» ни с чем не сравнимая радость. Тони…Я только хочу, чтобы прекратились эти бесконечные ссоры. Это слишком затянулось и уже пугает меня.

На следующий день Тони уже и след простыл. На кухонном столе нашли короткое письмо. Мать ударилась в слезы.

— Генри, это ты виноват! Зачем было так давить на мальчика. Нужно все-то было на время согласиться с ним. Это увлечение прошло бы само собой! А теперь что? Где он?

Вот тогда Анна и поняла, что родные так и не услышали брата. Они все так же продолжали свято верить, что для Тони образ жизни байкера всего лишь блажь, временное неудобство. Хотя где-то их можно было понять. Версдейлы никогда не отличались свободолюбием, а потому упорно гнездились на одном месте вот уже полторы сотни лет. Увеличение дохода подгоняло не к праздной жизни, а к поиску средств к еще большему увеличению состояния. Порой Анна задавалась вопросом, а если бы ее родителям предложили бы кругленькую сумму денег, но с условием, что они потратят их на развлечения. Анна была уверена, что они бы растерялись. Но винить их за отсутствие воображения она не могла. Тот факт, что ее родители не являлись в данном случае эгоистами, желающими пожить «для себя» наводил Анну на мысль, что она деградирует в неблагодарную сволочь.

Как бы то ни было Тони в своем письме никого не обвинял, просил прощения за неоправданные надежды, сообщал, что уезжает в Лондон, первое время поживет у своего друга, а там будет видно. Обещал писать и когда-нибудь приехать, если его, конечно, захотят увидеть.

Отец тогда слова не произнес. Дед тоже не поспешил раскаяться в суровости. Женщинам дали вылить необходимое количество слез, а Джону оценить по достоинству неблагодарность младшего брата. И он послушно за это взялся. Джон всегда отличался каким-то патологическим послушанием и овечьей покорностью. В нужное время выучился, в нужное женился. Поэтому его регулярно ставили Анне и Тони в пример. Им вполне его можно было бы недолюбливать, будь он не таким простаком и выказывая хоть бы немного больше ума, чем любимый песик управляющего Бэйли.

Анна тряхнула головой. Кофе остывал. Она сделала глоток. Ароматная чернота заполнила рецепторы. Тони никогда не пил кофе, из— за горечи. Говорил, что ему вообще сахаром обсыпаться надо — его судьбе, видите ли угодно было вертануть своим непредсказуемым задом и таки дать сил преодолеть гравитацию родного дома, а горькие пилюли щедрыми пригоршнями раздавали самые близкие люди. А Тони всегда был сладкоежкой и жадный до внимания. Анна знала, что ей только предстоит понять какую цену заплатил брат за отдельную «свою» дорогу.

Вдруг в кухню распахнулась дверь в влетел Синий Монстр, для близких — Оди. А синим он был наречен временно. Его угораздило влезть где-то в медный купорос, которым опрыскивали деревья, чтобы не завелись вредители. За ним тяжело ввалился не до конца проснувшийся Бэйли.

Бэйли Аркуэлл был правой рукой Бенджамина Версдейла и управляющим в имении. Курчавые с сединой волосы, ухоженная щетина, живые карие глаза и золотой зуб, плотного телосложения, не высокий он являл собой образчик порядочности, преданности и нечеловеческой терпеливости по отношению к своей собаке и Бену Версдейлу. И ни в коем случае не наоборот.

К тому времени как он сонно добрел до стола, где расположилась со своим завтраком Анна, Оди намотал с десяток кругов по кухне и забросив это неблагодарное, но увлекательное дело, и с дотошностью, которому бы позавидовал отбойный молоток прыгал вокруг Анны в надежде на получение законного завтрака.

— Оди, фу! Доброе утро, Анна! Опять ни свет, ни заря?! — он заглянул в кофейник и крякнул от удовольствия.

— Доброе утро, Бэйли, — Анна направилась к холодильнику и достала ветчину, горчицу, зеленый салат и сыр. — Сэндич?

— Ох, опять какой-нибудь мудреный? Этот твой француз тебя погубит для будущего мужа, кем бы он ни был…Что это зеленое? — Бэйли хоть и бурчал, но глаза живо следили за процессом приготовления, на лице мостилась растерянная полуулыбка, какая бывает у детей, если перед ними выложили гору конфет.

— Салат… Ну, знаешь, витамины. Бэйли, откуда вообще, такая нелюбовь к французам? Особенной учитывая, что ваша жена родом из этой…. Как вы говорите?

— Страны «недомужчин» и «переженщин», — лицо Бэйли расплылось от довольной улыбки. Этой фразой собственного сочинения он весьма гордился.

Бэйли Аркуэлл вот уже девятнадцать лет работал на Версдейлов, его жена Элен, которую он двадцать четыре года назад «выкрал» из родительского дома в Авеньоне помогала по хозяйству и была задушевной подругой Клариссы Версдейл, матери Анны. Хотя под «кражей» понималось плохо организованной бегство в попыхах, Бэйли всяческий раз рассказывая эту историю все больше и больше привнося деталей, которые с годами все больше и больше противоречили друг другу. Как бы то ни было, с французской родней контакт был налажен через десяток лет, но для этого было истрачено очень много нервов и здоровой крови.

Анна быстро смастерила ему большой сэндвич и красиво уложив на тарелку вместе с маленькими помидорами, поставила на стол. Оди продолжал прыгать, но теперь уже на своего хозяина. Анна открыла банку с собачим кормом, от себя добавив кусочек ветчины. Песик тихо взвизгнув, принялся за угощение.

— Любить, кормить и никогда не бросать. Вот все требования этой зверюги, — хмыкнул Бэйли уписывая завтрак.

— Ты не поверишь, но у всех нормальных людей точно такие же требования, если всмотреться в суть притязаний.

— Верно… Уже сбегаешь? Пока дед или отец не дали задание?

— Мне бы со своими собственными заданиями расквитаться. Но ты прав… Они слегка перебирают со своими проверками на вшивость в отношении меня. Все надеются, что у меня не выдержат нервы и я загублю свой ресторан.

— Ну, и как? Удачно?

— Beata stultica, — Бэйли недовольно нахмурился, всякий раз как Анна нарочно или не ведая того напоминала, насколько хорошее образование получила, чтобы ее привязывали к английской провинции и родительскому дому какими бы то ни было уловками, нежели больше чем она сама себя уже привязала. — Блаженная глупость.

— Qui aime bien chatie bien*, — не остался в долгу Бэйли и Анна рассмеялась. — Увы Бен, а теперь уже и Генри, все по своим канонам живут. Джон будет достойным преемником. Другой правды они не знают…

— Отказа от меня они не слышали, — имея в виду отца и деда. — Помогать…помогаю. Правда иногда и приходится уворачиваться от «продленки». Согласие порождает победу, дорогой мой Бэйли. Полагаю, все счастливы, хоть и понимают, что как лежит одеяло никого пока не устраивает. Что ж!… Была рада поболтать. Надо убегать.

— Когда приедешь, великий стратег? — хоть вопрос и был риторическим, но всякий раз задавался снова и снова.

— На следующей неделе.

Анна взяла ключи он машины, сумку и быстро поцеловав Бэйли в лохматую макушку направилась к двери.

— Берегите себя. До скорого!

— И тебе девочка всего хорошего.

Бэйли отхлебнул кофе и рассеяно посмотрел на Оди. Добродушная натура управляющего была слишком сильным иммунитетом к соблазнам, представленным в широком аасортиментом на его должности у Версдейлов. Небольшое чувство гордости, полное отсутствие эгоизма и преданность, даже не позволяли вырабатывать Аркуэллу собственное мнение. К детям Версдейла, он относился, как к собственным и Анну любил как дочь. Заложник собственных привычек, ему ненавистны были любые перемены, когда Анна выпорхнула из родного гнезда, он чувствовал, что не следовало бы ей, все таки, отделяться от семейного дела. Чепрктоут терял свой дух с отъездом детей, родившихся в нем.

Анна торопливо прошла через задний двор к припаркованному пикапу Форд Рэйнджер темно-синего цвета. Первая ее серьезная самостоятельная покупка. Идея с рестораном не была провальной. В Эксетере насчитывалось около двух десятков хороших ресторанов и семейство Анны до конца в слух сомневалось в успехе ее затеи. Но она всегда одаривала своих любимых скептиков улыбкой, даже не собираясь переубеждать их в обратном. К тому времени она уже познакомилась с Сержем. И он стал ее главным козырем. В своей патологической любви к искусству приготовления чего бы то ни было, Серж был убедителен и что еще более важно, заразителен.

Неразговорчивый, с завидным самообладанием, в обычной жизни он оживал едва переступая порог своего святилища — кухни. Их встречу Анна тоже не могла назвать обычной.

*Qui aime bien chatie bien — кого люблю, того бью.

— 2-

По дороге в Эксетер Анна как всегда пыталась составить в голове распорядок на сегодняшний день. Мысли подобно рою пчел заполнили голову. Порой казалось, что она пытается охватить неимоверное количество дел, а к ним и нюансов. Куда же без них! Иной раз она ловила себя на том, что сомневается в своих силах справиться со всем и не вляпаться в какую-нибудь гадость, если вдруг что-то не учтет.

Конец месяца. За «Джогред и Палм» отчет в фискальную службу, а для нее — бухгалтерский. С этой конторой Анна заключила договор на бухгалтерское обслуживание когда «Бруно» еще не открылся. Там работала ее одноклассница Верт Джогрет. Старая дева в глазах местных кумушек, такая же безнадежная, как и сама Анна, Верт была дотошной, серьезной, исполнительной, слишком умной по профессиональным меркам и без чувства юмора. Внешность же позволяла ей при малейшем желании удачно выйти замуж. Увы, мозги мешали.

Между Верт и Анной были поверхностные отношения, замешанные на взаимоуважении. Анна мало кому позволяла общаться с собой на короткой ноге. Эту заповедь она не сама себе навязала. Ярким примером был семейный бизнес Версдейлов и тщательно скрываемые финансовые скандалы. Пока отец и дед искали специалистов для ведения дел с иностранными партнерами, которым можно доверять, довольно таки много «граблей» было переломано об породистые носы родственников.

Пытаясь расставить по полочкам поток мыслей и выделить приоритетные задачи, Анна талантливо и методично накручивала себя и если особо увлекалась, то не проходило и получаса как она ощущала легкую панику. Зачастую к началу рабочего дня она была уже порядком взвинчена. Чтобы немного отвлечься она включила музыку. Магнитола разразилась неизвестной заводной песней, характерной для столь раннего часа, чтобы водители легче справлялись с зевотой. Анна с удовольствием ехала по еще пока сонным уютным улицам Эксетера. «Бруно» располагался на Ньюбриджстрит, в нескольких минутах ходьбы от канала Эксе. Здесь проходила парковая зона с беговыми дорожками. Место очень бойкое и именно за него прошлые владельцы содрали с нее три шкуры при продаже помещения. Здания в городе были в основном двухэтажные. Никаких современных небоскребов или даже сдержанных попыток из стекла и бетона. Старинная архитектура города любовно поддерживалась властями.

«Бруно» располагался в двухэтажном здании, фасад которого был отделан диким камнем и деревянными балками. Приятную тень и живописную зелень обеспечили раскидистые липы. К зданию прилегал небольшой дворик, отделенный от тротуара и дороги каменным забором с деревянными воротами. Дворик еле-еле вмещал в себя «форд», но был достаточно широким. Сюда выходила двери с кухни и помещений где хранили поставляемые продукты. Каждый метр был использован с умом и задействован в деле.

Всего в ресторане не считая самой Анны работало семь человек. Кейт Фостон — администратор, француз Серж Ватисьер — шеф-повар, деми-суше — Дэнни Клиффорт, помощник «пойди принеси-почисть» Ли Пау, бармен — Дагерт Блан, официантка — Лили Сонвиль, посудомойка и «фея чистоты» — миссис Пэм Уолшер.

Анне стоило немалых сил подобрать эту команду. Притирки шли долго и несколько человек были уволены, пока нужная комбинация характеров и амбиций не обрела столь важную в любом деле гармонию. Хотя Анна и была хозяйкой ресторана, серым кардиналом, конечно же, являлся Серж. Ритм задавал он и его неуемная кулинарная фантазия. Анна доверяла его чутью, уважала как человека и если меж ними случались размолвки, то исключительно развлечения ради. От этого получали удовольствие не только они, но и завсегдатаи «Бруно», которые заходили в своих предположениях о характере отношений этих «двоих» в столь противоречивые дебри, что это уже стало некой традицией и развлечением. Ходили слухи даже о затеянном споре между местными. Одни ставили на то, что Анна и Серж любовники, другие утверждали, что друзья. Но по-настоящему никто не хотел, чтобы интрига была раскрыта. На прямые вопросы об их отношениях Анна всегда загадочно улыбалась, а Серж в присущей ему манере хмурился и что-то бормотал про размягчение мозга у местных жителей, но очень тихо, дабы не оскорбить самолюбие драгоценных клиентов.

Администратор Кейт Фостон была лучшей подругой Анны, которая любила ее как сестру и та отвечала ей взаимностью. Они познакомились еще в школе и все время находились в группе оппозиции с «богатыми и знаменитыми». Потребность в бунтарстве благостно удовлетворилась, так что легкие наркотики и общедоступный разврат остались невостребованными.

Кейт жила со своим парнем Эваном недалеко от ресторана и была на подхвате. Анне часто приходилось уезжать в Лондон по делам, которые Бенджамин сыпал на нее как из рога изобилия. В этом состоял его коварный план по внедрению любимой внучки в реальный мир, по его собственному высказыванию. Бенджамин слишком часто замечал отстраненный взгляд Анны в самых разных ситуациях, будь то семейный обед, поездка в город, когда ее глаза замирали в том мире и будто бы видели другой. Она витала в облаках, а подобное редко заканчивается чем-то хорошим. С высока своих лет он мог позволить себе делать выбор за других, особенно если эти «другие» его родные люди. Это намного безболезненнее обычного словесного наставления и споров, которые вели к ненависти и могли рано или поздно развалить любую семью. Подтолкнуть, привести неоспоримые доводы, вывести привлекательные контуры возможного в будущем, а там видно будет… Его стратегия была железной и он следовал ей с упорством, достойным лучших ослов.

В виду этого, Кейт была торжественно завернута в титул администратора с приличным заработком и даже не думала об сверхурочных, отложенных свиданиях и недолеченных простудах; кропотливо и добросовестно работала и получала от этого удовольствие.

«Бруно» пользовался популярностью в Эксетере и считался одним из лучших. Здесь подавали лучшие во всей округе стейки, рыба таяла во рту, от восхитительных десертов и выпечки хотелось плакать и многие плакали, когда пробовали казалось бы самые обычные эклеры, бисквиты, шоколадные муссы, песочные корзиночки с фруктами, булочки с корицей… Плакали, потому что жалели что не занесла их судьба сюда раньше и что рот их был лишен этого праздника, который продавался в «Бруно» по доступной цене.

Еще одной достопримечательностью ресторана Анны был кофе на песке. То была полностью ее идея. Словно заразную болезнь она подцепила ее, впервые попробовав кофе в Стамбуле. С тех пор растворимый кофе с извинениями покинул ее жизнь навсегда. Анна два дня истратила на то чтобы найти мастерскую по изготовлению маленьких жаровень в Стамбуле и довела до истерики своего гида. Он ни в какую не соглашался идти в «неблагополучные кварталы» ради блажи избалованной девчонки, но она каким-то чудом умудрилась даже ночью ему домой дозвониться. Жена, услышав в телефонной трубке женский голос, требующий ее ненаглядного Эльхама и устроила ему невероятный скандал. С темными кругами под глазами от бессонной ночи на жестком тюфяке, молчаливый как каменный истукан с острова Пасхи, он на следующее утро доставил Анну в мастерскую, где она договорилась о доставке жаровни в Эксетер.

Памятуя об оказанной помощи маленьким, затравленным турком Анна назвала кофе, готовящийся на жаровне — «Эльхам», о чем торжественно поведала своему гиду еще будучи в Стамбуле. На что Эльхам ответил, что пусть она примет за благо, если у нее посетители не подавятся им…

По иронии судьбы единственным человеком, который подавился этим кофе была сама Анна и в этом она видела знак тому, что проклятие с жаровни было торжественно снято. За все в той жизни приходится платить, обожженный язык не такая уж большая цена.

Со временем Анна превратила варку кофе в публичный ритуал, ибо жаровня заняла почетное место за пределами барной стойки в поле зрения посетителей на красивом деревянном столике. Рядом мостилась полочка с корицей, кориандром, перцем, какао, тростниковым сахаром, гвоздикой, мускатным орехом и еще множеством приправ, с которыми варился кофе по желанию клиентов.

Завсегдатаи оценили этот аттракцион и Анна практически монополизировала сей ритуал, превращая его в визитную карточку своего заведения. Может эффект внушения и имел место, но многие уверяли, что кофе приготовленный ею лично можно смело приравнивать к наркотикам, так как он вызывал привыкание с первой чашки.

Отдельная история была с Сержем.

Он родился в Болони во Франции, но родители еще в его глубоком детстве переехали в Авергод и держали посудный магазин. Серж, как и полагалось всем истинным творцам гастрономии, обладал неоднозначным характером. Неоднозначность заключалась в нечеловеческой неразговорчивости в обычной жизни и красочными пассажами, которые он выдавал, едва перешагивал порог «Бруно». Анна выудила его на новогодней вечеринке у местной золотой молодежи, когда он пьяный, безутешно плакал над тарелкой блинов с трюфелями. Тогда у нее создалось впечатление, что у этого мускулистого белокурого красавца случилось горе, наверное, умер кто-то из близких, ибо он был безутешен. Все вокруг были уже слишком пьяны, чтобы замечать что-либо и лихо отплясывали на танцполе местного гольф-клуба под заводную музыку.

Анна и сама была «под шофе» к тому времени, бесшабашность новогодней атмосферы делала свое дело. Потому такой сильный контраст между всеобщей радостью и одной единицей человеческого горя ее даже слегка отрезвил. Она глазами поискала в толпе Кейт, но та самозабвенно целовалась со своим Эваном, почти спрятавшись за занавесками у окна. Она осторожно коснулась плеча рыдающего парня.

— Эй! Я понимаю, что спрашивать все ли с Вами в порядке глупо…— Анна буквально прокричала это. Музыка заглушала все! Парень не реагировал.

— Позвольте, я Вас уведу от подноса с этими отвратительными блинами. Не приведи Господь отравитесь еще! Пойдем в бар, там делают изумительный дайкири. Может сейчас Вы ничего мне и не расскажете, но дюжина порций этой сыворотки правды Вас расколет!

Серж еще на середине той тирады уставился на нее своими невероятными карими глазами, словно палеонтолог на живого динозавра и как бычок на невидимой веревочке неровной походкой поплелся за самой невероятной девочкой, которую когда-либо встречал. Он чувствовал себя чужим в этом мире, ведь пьяная толпа вокруг не замечала испорченного деликатеса, который какой-то бездарь превратил в несъедобное варево с блинами, а он жизнь отдал бы за то чтобы работать с таким чудом природы, как трюфель.

Именно тогда Анна поняла, что встретила чистого энтузиаста, не отравленного цинизмом и алчностью. Серж метался без работы в Лондоне два года, перебиваясь мелкими подработками. Везде и всюду едва разнюхав его кулинарные таланты, шеф-повара спешили его выдворить, чуя угрозу своему пребыванию в сем звании. Разбитый, разочарованный, красивый и крайне необщительный Серж вернулся к родителям. Тут то и случился Новый год и новогодняя вечеринка. Случилась и Анна со своим «Бруно». Как потом выяснилось, Серж выдал ей пятилетнюю норму общения. Прорывы случались именно тогда, когда он напивался в дребезги, а то было редкостью. Но было!

В том баре они и встретили новый 2005 год с девятым по счету клубничным дайкири. Анна обнималась с барменом, Сержем, Кейт, парнем Кейт после всеобщего подсчета двенадцати ударов часов, а в кармане ее брюк уже лежал клочок бумаги, на котором был аккуратно записан номер телефона Сержа Ватисьера, ее будущего шеф-повара.

Через неделю переговоров, хотя трудно назвать переговорами то, что один человек говорит, а другой с серьезным выражением лица кивает головой утвердительно или справа-налево при несогласии, Серж был посвящен в звание шеф-повара. Всего то неделя монологов Анны об условиях работы и оплаты. Когда же все формальности были утрясены, Серж ворвался на кухню «Бруно», в первый же день доведя весь немногочисленный персонал до истерики своими молниеносными движениями и переворачиванием всего подряд вверх дном, подготовил для себя кухню и настроил людей и технику подобно дирижеру перед выступлением на свой лад.

Он никогда не кричал. Из кухни доносилось только тихое рявканье.

— Щепотка соли!

— Еще!

— Выпарить еще 2 минуты.

— Ручной горелкой довести.

— Сливки не те! Если через минуту не будут доставлены артишоки — всех поставщиков под нож! Подадим на ужин с фенхелем в одном месте!

Серж, в скором времени стал всеобщим любимцем. Анна не расспрашивала больше о его прошлой жизни и мало интересовалась настоящей, специально окутывая личность Сержа флером таинственности, отрешенности от сего мира, а потому невероятной привлекательности для противоположного пола. Никто ничего не знал о его личной жизни. Женщины по-старше домогались его, подстерегая около служебной двери, когда он уходил из ресторана ночью, девушки по-моложе огромными чаевыми подкупая официантку, передавали ему любовные записки со своими номерами телефонов. Он не отвечал никому, но каждый вечер два раза выходил в зал, учтиво подходил к нескольким посетителям, интересовался мнением о блюдах двумя единственными словами: «Как Вам?», сопровождая их пронзительным взглядом. Он говорил: «Рад», кивком головы прощался и удалялся на кухню. Потом гибко огибая столики клиентов, рассыпавшихся в повалах и благодарностях, ретировался в свое кастрюлечное царство. Даже Кейт недоумевала по поводу нерасторопности Анны в отношении Сержа. Однажды посреди бела дня с загадочным выражением лица подруга присела за барную стойку, Анна возилась с кофе и ляпнула:

— И сколько Вы с ним уже кувыркаетесь? — Не отпирайся… Глупо бросаться подобными подарками судьбы. Слишком долго ты ни с кем не была.

Анна лишь устало покачала головой и вздохнула.

Анна и Серж частенько встречались глазами и обменивались короткой понимающей улыбкой двух заговорщиков. Поощряя воображение окружающих к созданию любовной интриги между нею и красавцем шеф-поваром, Анна не уставала благодарить небеса за изговняные трюфели, изумительный дайкири и удачу, которые перемешанные в нужной пропорции чьей-то незримой рукой, подарили ей талантливейшего соратника и преданного друга. Настоящего друга. Все остальные могли спокойно покрываться трещинами от любопытства и догадок, как раз это ее абсолютно не волновало. Кейт прекрасно была осведомлена о характере отношений этих двоих, и только чтобы почесать язык разводила словесный балаган.

Откровенность Анны с подругой не знала границ и та не стесняясь, пользовалась всем, во что посвящала при разговоре тет-а-тет. На людях лучшая подруга была сама тактичность и скромность. Дружба дружбой, но Кейт никогда не забывала, что Анна вытянула ее из омута, о котором Кейт не любила вспоминать и открыла ей дверь в обеспеченную жизнь и что она скорее себе руку откусит, нежели позволит говорить Кейт не то, что она думает. Анна сама была сверхмеры наделена способностью залеплять правду меж глаз собеседнику.

— Милая, если ты постараешься и пошире раскроешь свои прекрасные глаза, тебе даже не придется в следующий раз воспользоваться языком для выдачи подобных глупостей обо мне и Серже, — получила в качестве ответа Кейт.

Анна перевела взгляд на турку, с которой уже поднимался пар. Кофе почти готов, было как раз обеденное время и в ресторане находилась публика, которая попадала в категорию «постоянный клиент» — они то, как раз и поглощали сей напиток в любое время суток. Половина столиков была занята и Лили бесшумно скользила по залу разнося заказанные блюда.

— Тогда ты просто дура, что не охмурила его до сих пор, — Кейт не сдавалась, она шумно шлепнула список с перечнем продуктов для заказа поставщикам на стойку и в сотый раз начала его просматривать.

— Милая, Кейт… Я прекрасно понимаю твое стремление приобщить меня к этой замечательной группе людей, которая счастливо таскает на себе герб влюбленности и нужности своим родителям и друзьям, но как показывает жизнь, а она, стерва, особо упрямая, когда дело касается меня, то здесь вырисовывается крайне витиеватый фортель. Сколько раз у судьбы была возможность заштамповать мое имя в местном муниципалитете в качестве жены какого-нибудь милого мужчинки. Именно мужчинки! Другие мне не попадались. Проклятые простачки! А знаешь, как противно осознавать, что я пошла бы на это… и вышла бы замуж и без сомнений возненавидела бы своего благоверного. То, что сейчас мне видится как положительные стороны в виде простоты и скромности, на самом деле является чудненькой ширмой для глупости и скудоумия, серости и полнейшей апатии к жизни. Как правило… Рендала помнишь? Первая любовь, валом шарма и физической привлекательности. Его даже уверенным в себе можно было назвать, но все что его интересовало в этой жизни прекрасно умещалось между ног любой симпатичной потаскушки. И мне мало чести от того, что я угробила, почти два года своей жизни на осознание и проглатывание этой вселенской истины.

Кейт, иногда я завидую девушкам, которых мы так смело называем дурами. Они и семьи заводят легче, потому что требований к мужчинам меньше. А мне видите ли подавай интересного! Достоинство, интеллект, чувство юмора — скажешь такая редкость?

— Увы, — едва слышно сказала Кейт.

Кейт не отрывала глаз от списка. Ее подругу явно преследовал какой-то злой рок. После Рендала Анна и уехала путешествовать по Европе. Долго же она проветривала свою голову. Она не знала ограничений и с мясом прирастала к человеку, если пускала его в свое сердце, а тут первая любовь!

К ней нельзя было отнести общепринятую мантру, которая гласила, что под лежачий камень вода не течет. Она могла бы пол города пропустить через свою постель, но это не помогло бы ей найти своего сердечного единомышленника. Не ее случай… Создавалось впечатление будто ко всем остальным женщинам применялись негласные правила современного мира и они могли ничем не уступать мужчинам при выборе средств поиска второй половины и целомудренности здесь отводилось чуть ли не последнее место, но только для Анны в силе оставались порядке прошлого столетия, когда мужчины предлагали руку и сердце и делали первый шаг на встречу женщине.

С Рендалом Анна училась в школе в одном классе, он был местной знаменитостью. Затем они вместе поехали учиться в университет. На третьем курсе разгорелся роман. Анна влюбилась и чуть было не утратила саму себя. Словно гуттоперчивая она прогибалась под любую прихоть Рендала и к четвертому курсу училась уже за двоих. То, что она высмеивала у других, а именно корысть, откровенное выкачивание денег, необузданная похоть — все это при близком рассмотрении со своей колокольни приобретало для нее легкий розовый оттенок и изящно прикрывалось самопожертвованием ради любимого. Рендал вскоре окончательно расслабился и позволял себе даже в присутствии Анны флиртовать с другими девушками, то же, что он творил в ее отсутствии дошло в скором времени до Бенджамина Версдейла, который, не изменяя своим привычкам быть в курсе всего вокруг, давал взятки старосте студенческого общежития, где обитала Анна.

Открытое вмешательство не привело бы ни к чему хорошему. Увы, эту горькую большую таблетку, которую жизнь выдавала в юношестве каждому человеку для пользы сердца, Анна должна была проглотить самостоятельно. Хотя, как и все прочее — самостоятельность самостоятельности рознь и Бенджамин не преминул этим воспользоваться втихаря.

Анна тем временем замечала некоторые изменения в поведении своего возлюбленного. Подтолкнули ее к странным размышлениям, о роли Рендала в ее жизни вовсе не скоротечные утоления его похоти практически везде где можно и нельзя, не полувялые цветы на ее день рождения в купе с пластмассовыми сережками и не бесконечные полуночные звонки на его телефон, явно исходившие не от ребят из футбольной команды. Анна была уверена, что влюблена в него, но разочарование из-за отсутствия душевной близости с возлюбленным ее постигло уж слишком быстро. Когда его не было рядом и ее накрывал приступ нежности, ей представлялись в мыслях его губы и эти призрачные поцелуи приводили ее естество и душу в восторг, из чего потом она сделала разумный вывод, что Рендала, который жил в ее мыслях, она как раз таки и любила, а не того разрушенного пороками человека, которому она отдавала себя в реальности. Ожидания не оправдались.

На свои места все расставил очередной профилактический прием у гинеколога, разумеется, семейного. Его Анна посетила будучи на каникулах после окончания четвертого курса, когда была у родителей. Словно снег на голову на нее обрушился первый в ее жизни венерический приговор. И так как последствия подобных болезней приводили зачастую к бесплодию, в самом разгаре лечения с Анной случился истерический припадок. Дети для нее были святой мечтой. Пусть даже и без законного брачного союза с мужчиной.

Мысль о бесплодии, которую случайно обронил гинеколог, пустила противные корни в ее мозгу, а что Анна умела доводить до совершенства, так это свои дурные мысли до крайней степени кошмара. И пока она параллельно основному курсу лечения ходила к психиатру, зареванная и внешне запущенная, ее любимый дед благополучно вышел на последнюю пассию Рендала Мелиссу, студентку второго курса, весьма преуспевшую в собственном растлении. За достаточную для нее сумму денег она согласилась инсценировать очередное свидание с Рендалом в достаточно удаленной от большого скопления людей раздевалке на футбольном поле университета. Понятное дело, что распаленный развратными картинами, щедро сыпавшимися в рендаловские уши весь день, герой-любовник уже полуголый заявился на свидание, практически в полной боевой готовности. Бенджамин пришел с сыном и со своим верным управляющим Бейли.

— Какого хрена?! Что Вы здесь делаете, мистер Версдейл? — вместо красотки Мелиссы на него недобро пялились трое мужчин. Рендалу в пору было придержать пальцами глаза, потому что они слишком уж превысили лимит вылезания на лоб.

В этот момент Бейли с шумом захлопнул дверь раздевалки и запер ее на ключ, который сунул себе во внутренний карман пиджака.

— Что вы хотите со мной сделать?

— Поговорить и проверить, как ты усвоил услышанное, — вкрадчиво пояснил Бен Версдейл. — Так сказать в рамках воспитательной программы.

— Я не понимаю! Это шутка? Сэр, если я что-то не так сделал… Хотя нет! Я ничего такого не сделал, что могло бы Вас разозлить?

Рендал в ужасе сполз по стенке и буквально пропищал последние слова, потому что даже до его малоразвитого мозга уже дошла тема предстоящего разговора. Бенджамин Версдейл, равно как и его сын, никогда не отличался обузданностью, если дело касалось их семьи.

Неожиданно Бейли подхватил его, и поставив на ноги связал веревкой сзади руки, не успев среагировать Рендал еще через мгновение стоял с кляпом во рту.

Бенджамин уселся на скамью перед парнем и в крайне ярких выражения описал все то, что ожидает такого непроходимого дебила и ублюдка как Рендал, если в ближайшее время, а то где-то лет нд-цать он появится в радиусе километра от Анны. Тирада длилась долго и к ее окончанию Рендала била мелкая дрожь. Он лелеял мысль, что этот ужас не завершится отрезанием чего-либо от него или страшным избиением, потому что боли он боялся всегда жутко.

— Ты все понял, что я сказал? Если — да…. Кивни.

Рендал судорожно закивал и практически поверил в то, что его сейчас отпустят.

— Что ж… Проверим это и закрепим пройденный материал.

Бен поднялся со скамьи, в руках у него был толстый кожаный ремень с железными бляшками. Глаза у Рендала передумали возвращаться на свое место и живо поползли обратно из орбит.

В течение следующего получаса Бенджамин Версдейл со свойственным ему энтузиазмом при исполнении благородного дела полосовал упругую задницу Рендала до крови, спиной уже занимался Генри.

Так что следующие два месяца этот герой-любовник не то, что сидеть и лежать не мог, он ходил как гусь, отставив забинтованную пятую точку, словно меж ног ему привязали обруч.

Анна же эти два месяца убивалась за ним и на все попытки ему позвонить, сотовый отвечал ей однообразными гудками, от чего она заливалась слезами пуще прежнего, понимания, что с Рендалом все покончено и попутно жалея саму себя.

Мать с отцом были бессильны и лишь окружали ее комфортом и ненавязчивым вниманием. Анна всегда замыкалась в себе и копошилась в своих чувствах и поступках, скурпулезно раскладывая все по полочкам и анализируя, дабы в дальнейшем избежать подобной боли. Никто не собирался ей в этом мешать.

Отец завалил ее работой, дед постоянно брал с собой в Лондон на деловые встречи. Тогда-то она и заболела идеей о ресторане. Это окончательно похоронило горечь от связи с Рендалом и Анна сделала для себя нужные выводы. Она ясно увидела себя со стороны и осознала, во что превратила ее та влюбленность. Характер, которым она гордилась абсолютно не прошел проверку, а все принципы пошли коту под хвост. Мириться с этим она не собиралась. Работа над ошибками явила миру отшлифованный вариант жизненно важных принципов. Отдаваться мужчине душой и телом можно только при полном осознании взаимности со стороны партнера, а здесь уже надо основательно задействовать мозги, которые у нее превратились, судя по всему, в пюре с красавчиком спортсменом. И Никакой идеализации. Больно дорого эта штука стоит.

Анна всегда трезво оценивала свою внешность и первый камень обвинения полетел именно в эту сторону. Всегда бледная и тусклыми ресницами и бровями, положение спасали лишь правильные черты лица, но в любом случае она не имела права пренебрегать косметикой.

Лишенным естественной красоты людям, приходится отращивать себе харизму. Но эта полезная вещь требует неустанно работы над собой и своим внутренним «я». Людей в первую очередь привлекает внешность. То, что красивым и симпатичным было даровано в избытке, ей приходилось выдергивать чуть ли не силой. Утешало одно — «красивым и симпатичным» после первого приятного впечатления приходилось открывать рот и от туда зачастую щедро лилась чушь и глупости, которые тихонько отводили за руку внешние данные на второй план.

Анна не боялась использовать здоровый сарказм, иронию и колкое чувство юмора, хотя большинство ее знакомых и друзей редко оценивали оценивали все это счастье по достоинству. Она не кичилась своим положением и научилась получать удовольствие от общения с самыми разными людьми, а если не удовольствие, то хотя бы пользу. Пусть даже если эта польза состояла в увесистой оплеухе от жизни, которая, принимая вид самого лицемерного человека, явно давала понять, что язык полезно периодически прикусывать при разведении демагогии о совести и морали, кристальной чистотой которых Анна не могла похвастаться.

Одинаково легко Анна смеялась над сальными шутками парней из доставки, на грубоватые намеки она могла с улыбкой завернуть им нецензурную шутку и поддержать разговор о футболе; пожилым кумушкам, выдающим фразы витиеватыми пассажами пятидесятилетней давности, могла процитировать Теннисона и поинтересоваться их мнением о последней воскресной проповеди.

Конечно, на первый взгляд это походило на одну из граней лицемерия и непостоянства, но переходы в поведении и общении Анны были настолько размыты, что самым странным образом вылеплялся на удивление гармоничный, сложный характер и незаурядная личность. Многие называли ее чудачкой или не от мира сего, но не на одно мгновение ни у кого не возникло подозрения в ее неискренности и притворстве ради выгоды.

Анна же в свою очередь выделила в себе слабые стороны, к которым, к сожалению относились — любовь к сладкому, комфорту или даже если угодно к роскоши и красивым людям. В этом проявлялась горькая ирония — тихо ненавидя людей, идущих на поводу у внешности, Анна не могла отрицать власть и магнетизм физической красоты. Для себя же она решила, что если уж природа не наградила ее естественной красотой, она сделает все от нее зависящее, чтобы не вызывать отвращение к ее внешности у окружающих. Неаккуратность и неопрятность отныне если и имели место быть, то только в полном одиночестве, ночью, с наглухо зашторенными окнами.

Два раза в неделю она посещала спортзал. Тренер был предупрежден сразу, что она не хочет превратиться в эдакую — фитнес-вумен, которые по телевизору рекламировали тренажеры, ей будет достаточно стройности при том образе жизни, который она ведет. Нужно было немного подтянуть мышцы пресса, рук, ног и спины. Не без труда, но ей так же пришлось скорректировать свое питание и во второй половине дня она не позволяла себе конфет и печеного, а если было невмоготу, как то обычно случалось в многострадальный ПМС, то допускались мед и цукаты.

Не придавая тому значения, в юности, Анна слишком отстала от ровесниц и совершенно не могла наносить макияж. Если она бралась за дело то в результате ее лицо из бледного, превращалось в гротескную маску, подходящую только для участия в фильмах Тима Бертона. Пунцовая от стыда Анна заявилась на мастер-класс к вихажисту. На самом деле все было не так плохо и запущенно как ей казалось.

После первой самостоятельной работы над своим лицом, применив новые знания Анна решила и испытать на собственных работниках и заявилась в обтягивающих темных джинсах и яркой щегольской зеленой майке «через одно плечо». Мимо вытянутых лиц персонала и Кейт Анна прошагала на кухню и уже скрывшись за дверью поняла, что все таки это сродни наркотику — человеческое восхищение.

На кухне она, как бы между прочим поприветствовала Сержа, который обычно на всякие там «здрасте, досвидания» даже не реагировал, но Анне всегда делал исключение. К компании загубленных и щедро облитых слезами блинов четырехлетней давности, лихо присоединилась нежнейшая вырезка ягнятины, которая полетела на пол, едва Серж поднял на Анну глаза.

— Ты не такая как всегда, — Серж нахмурился, но глаза странно заблестели. — Вроде не сильно изменилась, но разница есть. Тебе идет…

Помолчал. Отвернулся и принялся собирать с пола мясо. Принципы и кодекс чести не позволяли дальше с ним работать, мясо отправилось в специальный контейнер, который ежедневно забирали из приюта для бездомных животных. Затем сокрушенным голосом буркнул:

— Надеюсь ты не променяла, это, на содержимое своей головы? Если нет… то знай, для меня ты и так была всегда одной из самых невероятных женщин.

Произошедшие перемены явно оценили и посетители. Количество флиртующих с похорошевшей хозяйкой ресторана резко возросло, но кроме разочарования, эти внезапные «ценители» прекрасного не вызывали у Анны никаких эмоций.

Анна добралась до ресторана, загнала во двор машину, открыла дверь и ввела код в панель системы сигнализации. На кухне царили чистота, порядок и безмолвие. Казалось посуда, столовые приборы, печи, гриль — все отдыхало. Через широкое окно струился зеленовато-золотистый свет сквозь листву лип. Анна вошла в дверь, соединенную с основным залом.

Декор огромного зала был выполнен в удачном сочетании коричневого, зеленого, желтого и белого цветов. Белый потолок пересекали дубовые балки; стены отделаны ореховыми деревянными панелями. Прямоугольный просторный зал, обставленный удобными деревянными креслами-стульями с мягкой обивкой теплого желтого оттенка и отполированными круглыми столиками, мог вместить в себя шестьдесят человек плюс еще двенадцать человек у стойки бара.

Вдоль длинной стены смежной с кухней располагался бар с полным набором алкоголя на самый прихотливый вкус. В наличии не было только уж совсем редких коллекционных напитков, которые просто не пользовались спросом. Сама стена, увешанная деревянными полками, была отделана мелкой керамической мозаикой, выложенной сложным хаотичным орнаментом. Над самой стойкой свисали светильники с витражными плафонами, которые наполняли помещение мягким светом. Противоположная бару стена вмещала в себя четыре огромных окна в пол, которые, красивыми складками обрамляли шикарные зеленоватые портьеры, перехваченные плетеной тесьмой.

На стенах висели черно-белые фотографии, с изображениями детей, стариков или собак, многие были очень забавными. Анна сама подобрала их в Интернете и заказала в местной типографии напечатать; каждая была вставлена под стекло в рамку с эффектом «потертого дерева».

Неспроста были выбраны и сами персонажи. Дети, старики и собаки, были единственными по личному убеждению Анны, кто никогда не ставит наличие денег, красоты и власти выше человечности. Дети из-за своей чистоты, старики— из-за мудрости, собаки — из-за преданности.

Детей Анна просто обожала, но никогда не выносила эту любовь на обозрение такой, какой она была на самом деле. Любовь эта авансом относилась к ее будущим отпрыскам. В «Бруно» частенько заходили семейные пары со своим потомством. В таких случаях, у многих первой реакцией является умиление при виде заботливых родителей; классика жанра мужчина с ребенком на руках, большие осторожные руки, аккуратно держащие свое маленькое будущее… Умиление! А у Анны зависть. Эти люди смогли наступить на горло своей песне: поженились, сорятся, мирятся, терпят и любят друг друга, или думают, что любят, а тогда уж точно терпят, ведь ни у кого не бывает гладко и так чтобы до самой смерти. Женщины смело шагают в это царство зависимости от мужа и становятся домохозяйками. Сравнивая их и себя, Анна честно признала себя трусихой, бегающей от проблем, через которые в итоге проходят все, если хотят иметь семью.

Хотя винить во всем она могла только себя. Судьба ни раз подкидывала возможность обрести вторую половину, даже претенденты были достойные, если бы не парочка этих вездесущих «но»…

Ухажеры делились на два типа. К первому относились мужчины, которые красиво ухаживали. Такими, с дуру, были написаны даже несколько стихов и внешне это выглядело очень даже романтично, но проходило немного времени и в разговоре с очередным «возлюбленным» Анна все чаще и чаще слышала разоблачающие фразы. Например, «Боже! Милая, ты меня так напугала! Ты не больна? Нет? О! Ну, такая бледная кожа, я подумал…» — это когда Анна вышла по утру «ненакрашенной» из ванной комнаты к клявшемуся ей накануне, что она самая красивая женщина в мире Полу Скарпу.

Пол с месяц за ней ухаживал и Анна все это время, старательно ему не внимала, в основном он нес несусветную чушь и был весьма высокого мнения о себе, так что если его невнимательно слушали он всегда раздражался. Как же так! Он ведь массу времени тратил на чтение научных статей, чтобы при случае блеснуть заумной фразой. И нет бы, он выбрал себе, какую-нибудь одну тему для изучения. Он метался от политики к медицине, от орнитологии к математическим теориям. Слушать его полагалось с интересом, не сводя глаз, кивая в нужных местах. Периодически случались удачные шутки, которые спасали Пола в глазах Анны. Если изумленный, заинтересованный взгляд и пристальное внимание от нее требовали определенных усилий, то хорошей шутке она смеялась всегда с удовольствием и искренне.

Так или иначе, Скарп осмелел и начал давать Анне противоречащие друг другу советы в ведении дел ресторана. Каждый раз ей приходилось прилагать больше усилий, чтобы не ткнуть его носом в его абсолютную самоуверенность, а коленки стали чесаться все чаще при одной только мысли дать ему хорошего пенделя. Но по завету былых поколений она заставляла себя терпеть. Анна мягко намекала на то, что дела в «Бруно» идут неплохо и без вмешательства Пола, а себя убеждала, что раздражение, давно стало ее тенью, из-за того, что она долго жила одна и напрямую к ухажеру не относится. Отношения подразумевают постоянные компромиссы, терпение и понимание. Это, кстати была коронная фраза ее матери. Всякий раз как она старательно ее повторяла, Анну так и тянуло сказать в конце «Аминь». Настораживало, что в данной фразе не упоминалось про любовь или хотя бы близкую дружбу и понимание, что встречается, конечно же, чаще.

Как бы то ни было, Пол почувствовал, что Анна к нему благосклонна и показал свое истинное лицо. В то «ненакрашенное» утро она еще раз убедилась в напрасность иллюзий относительно собственной внешности. Для любой женщины это тяжело. Недостаток красоты нужно чем-то компенсировать. Например, уверенностью, чувством юмора, умом, добротой. Только вот как это все развить в себе, вырастить когда душит обида на весь мир и на саму себя? Анна подошла к Полу. Он лежал в ее постели. Окинула его с ног до головы тяжелым взглядом и признала, что лучше ей быть одной и обратиться в банк спермы, чем рожать детей от такого идиота. Ее губы растянулись в милой светлой улыбке и нежным, мягким сопрано она сказала:

— Пошел вон. И без вопросов!

Со вторым типом мужчин все было проще. Им нужны были деньги. Одни это пытались скрывать, но все рано или поздно выходило наружу, другие — признавались почти сразу.

За свои двадцать девять лет Анна жалела о двух вещах: что до сих пор не родила ребенка и что вряд ли когда в ее жизни будет искренняя, не требующая доказательств любовь. Мужчинам подавай красоту! А таковой у Анны при беглом осмотре не наблюдалось.

Поэтому деньги ей самой были нужны позарез! Если на горизонте маячила перспектива матери-одиночки, то для того, чтобы вырастить ребенка одной ей требовался небольшой капитал. Каждый месяц она старательно откладывала определенную часть выручки. Сбои в накоплениях начались только в этом году, когда толстозадой тетке Англии мировой кризис приложил пятерню по мягкому месту. Анна методично стала таскать деньги из заначки. И ее спасательный круг в мире мужских правил стал потихоньку сдуваться. Больше половины ее сбережений ушло на покрытие убытков. Цены беззастенчиво и пугающе быстро росли. Ее мысли все чаще и чаще занимал только один вопрос — деньги. Не хотелось это признавать, но смотреть правде в глаза весьма полезное качество. Разноцветные купюры решали большинство из насущных проблем, и по-своему, Анна понимала людей, которые посвящали свои жизни погоне за ними. Только когда сама погоня закрывала собой цель, ради которой эти деньги накапливаются, тогда понимание перерастало в сочувствие.

Финансов на осуществление мечты катастрофически не хватало. Рождение ребенка откладывалось. Сочувствия были достойны и кандидаты на роль отца — в одних хотелось стрелять, если начнут двигаться, других хотелось накормить, обнять и пожалеть, сдерживая слезы. За неимением достойных Анна смирилась со своим ожиданием.