6. Портрет

Мы пообедали и пошли учить уроки, прихватив с собой миску с белым виноградом. Мама пошутила, заглянув в комнату:

— Виноградом будете знания заедать?

Я пожала плечами. Чем я только не заедала скучные уроки: и конфетами, и шоколадом, и орешками. Ничего не помогало.

Мы сопели, переписывая длинный скучный отрывок какого-то текста из учебника в тетрадь. Виноград светился на солнце. Я потихоньку отрывала и отправляла в рот очередную ягоду каждый раз, когда ставила точку в конце предложения. Это скрашивало рутину и отвлекало от неприятных мыслей о завтрашнем дне.

Потом пришла мама, мельком взглянула в наши тетрадки и предложила нам ими поменяться, для проверки. Это был такой педагогический ход.

Почерк у Тимы был ровный и правильный, как в прописях. А я писала, как курица лапой — так шутил мой брат, когда приходилось разбирать мои торопливые каракули. Но Тима нашёл в моём упражнении две ошибки. А я у него ни одной.

Потом он помог мне решить задачку по математике. Ничего не объясняя. Но почему-то было все понятно. И слегка обидно: как же я сама не додумалась… Ведь задачка была простая. А я пребывала в состоянии рассеянности.

Всë это меня порядком раздражало. Поэтому, когда пришла мама Тимы, я вздохнула с облегчением. Наконец-то он уйдёт. Но не тут-то было.

Наши мамы закрылись в кухне, о чём-то говорили, шептались. Наконец, вышли, обе расстроенные. Моя мама сказала:

— Тима, идите-ка с Дашей к вам, поиграйте, я потом Дашу позову домой. А мама тут пока побудет.

Тëтя Соня кивнула, махнула рукой, прижимая носовой платок к уголку глаза. Её заплаканные глаза были грустными. Но нам никто ничего не стал объяснять.

Мы спустились к Тиме. Мне хотелось спросить, что случилось с тётей Соней, что у неё глаза на мокром месте. Или хотя бы узнать, что об этом думает Тима. Но обсуждать с ним что-либо злободневное было делом безнадёжным.

Чтобы унять раздражение, я взяла кубик Рубика, уселась в кресло и стала его собирать. Тима сидел за столом и что-то рисовал красками, поставив альбом для рисования на подставку для учебника.

Минуты текли незаметно, напоминая о себе только медленным перемещением стрелок на больших настенных часах над дверью в детской. Я увлеклась игрушкой, не замечая времени. Тревога тоже отступила. И если бы завтра не нужно было идти в школу — всë было бы хорошо. Я крутила головоломку в руках и думала: может, заболеть? Например, сунуть термометр в чай. Впрочем, идея не выдерживала никакой критики. Мама бы меня раскусила сходу — с врачами этот фокус не работал.

Тихо клацнул замок в прихожей. Тима, наконец, поднял голову, подул на свой рисунок, осторожно повернул его ко мне.

— Да-ша! Вот...

Я взглянула на рисунок и ахнула. Это была целая картина. Портрет. На портрете была нарисована я, в виде Джоконды, перед которой стояла красная миска с желто-зеленым прозрачным виноградом. За спиной нарисованной Джоконды, одетой в мою джинсовую курточку, с лицом и волосами, похожими на мои, простирался размытый осенний городской пейзаж.

Это была не акварель, а почти икона! По всему листу был разлит солнечный свет, отражённый каждым сантиметром бумаги.

Я остолбенела, не в силах выразить вдруг переполнившего меня восхищения.

Тима аккуратно отрезал альбомный листок ножом для бумаги и протянул его мне.

— На! Это тебе… — спокойно, без улыбки, сказал он, и глаза у него были серьёзными, а у меня почему-то внутри снова заскребли кошки, впиваясь когтями, казалось, во все мои внутренности.

Я молча кивнула, бережно взяла картину. В детскую заглянула тётя Соня. Она улыбалась, но глаза были грустными. И я пошла домой.

Вечером родители тихо разговаривали между собой, сидя на диване, пока я собирала школьный ранец. Сквозь приоткрытую дверь разговор был слышен урывками. Но из него я поняла, что у Тимы будет сестра или братик, и что тётя Соня почему-то ужасно боится новых детей.