Глава 2

«И кто сказал, что свет сильнее тьмы? Тьма никогда не воевала со светом, не мерилась силой. Когда появляется свет, тьма спокойно отступает, до пределов, на которые способен распространиться свет, и ждет. Ора понимает, что свет есть, пока есть источник света, а все источники ограничены во времени существования. Тьме достаточно отсутствия света, и тогда выбравшись из-под маленького листочка, под которым она скрывалась в период ослепительной фазы светила, тьма заполняет весь мир, пока светило не переродится. Она мудрее света, ей не нужен источник, а, значит, она существует всегда. Она была до первого источника света, будет после последнего. Многие светила будут рождаться и падать, многие источники загорятся и потухнут, тьма в это время просто будет. Она есть всегда, а, значит, для нее нет времени. У света время есть, а временное не победит вечное. Тьме не нужно определенное пространство, она как вода в реке, занимает все пространство, что не занимают коряги и камни. Мудрость тьмы в ее отказе от времени и не притязании к пространству. И в силу своей мудрости она не будет воевать со светом, так как для войны ей надо пожертвовать вечностью, чтобы перейти в одну плоскость со светом, иначе война невозможна. А возможность пожертвовать вечностью для победы, глупа. Во сколько раз конечная победа меньше вечного независимого существования? Тьма мудра».

Танат всегда об этом думал, когда уже красное светило начинало падение. Паника давно уже не охватывала его тело, сковывая волю и заставляя бежать к убежищу. Вот уже девятый цикл перерождения светила проводил он в границах слабого света вмещавшего многих. Это время, напротив, успокаивало его, побуждало думать об устройстве мира. Отсутствие нужды заботится о выживании, превращает в мыслителей, так как скучно просто сидеть ни о чем не думая. Но стоит появиться голоду, опасности, страху, и чудесным образом мыслитель становится практиком. Однако, ближе к тексту.

«Свет же напротив глуп, он даже не может сосуществовать со своими собратьями. Свет более сильного светила всегда поглощает свет слабого. Как бы не горел источник слабого света, сильный перекрывает его, подавляя своей силой, и слабого просто не видно, пока не погаснет сильный. При этом, свет сильного от подавления слабого не делается сильнее, так как не светит дольше. Какая-то глупая бессмысленная победа над возможным союзником. Вот только теперь, когда светило потеряло силу и стало просто красным, плененный слабый свет освобождается и начинает свою борьбу с тьмой, которая так же не собирается с ним воевать. Что может быть глупее войны с противником, который с вами не воюет и даже не досягаем для вас, да еще и попутно брать в плен своих союзников по войне? Но зато свет, видимо, ближе к нам, живым, потому что поглощение сильного слабым есть только у живых. Только у живых есть и глупость. Так может чистое сочетание жизни и глупости без всяких примесей и есть свет? О глупость — ты свет мира…».

Смешно и глуповато кстати.

Вот и видно бесконечное чернеющее небо. Сколько много разных источников пленило светило, и теперь они освобождаются, наполняя части тьмы блеском, продолжая глупую войну. Наверное, нет красивее сочетания, чем сочетание света и тьмы, особенно, когда ты сам в свете».

Где-то недалеко от Таната заскрежетало.

— Проснулась, обжора?

— И вам здрасьте, мыслитель о тьме, или от тьмы. Иди, обнимемся, как брат с сестрой по типу. — потягиваясь от долгого сна с истомой и сарказмом в голосе, улыбаясь, произнесла Окко-н.

— Тебе не сожрать меня. За восемь циклов не сожрала, и теперь дудки. Я не подойду к тебе, скоро прибудут дураки, незнающие тебя, они и попадут в твою паутину нежности и ласки. Расслабься, обжора, от света или в свете…

Танат чуть не попался. Еще в первый раз, когда прибрел пережидать тьму к слабому свету, но вовремя выбрался из невидимых нежных опутывающих нитей Окко-н. Он почему-то вовремя почувствовал, что она высосет его до капли и бросит, как только родится светило. В следующую тьму он ей точно уже не пригодится.

Собравши всю волю в кулак, он разорвал все эти нежные нити, связывающие их, и теперь они просто знакомые. Не друзья. Танат знал, что Окко-н не упустит возможности опутать его снова, поэтому рубил все возможные отношения в ростке. Не давая побегу отношений глотнуть света и вырасти в могучее непобедимое дерево чувств, которое Окко-н погубила бы, как плющ губит деревья, высосав все до остатка. Поэтому никаких объятий, либо других контактов, в которых задействовано осязания, ни даже милость в беседах Танат не позволял, сухо, без иронии и издевки называя Окко-н обжорой. Он отдавал себе отчет, что злит ее. Это помогало ему держать себя на стороже в отношениях с Окко-н опасаясь мести злой самки.

Первые опасения Таната в отношении Окко-н быстро подтвердились. Не успел он освободиться от ее паутины нежности, как через миг она уже слилась в объятье с другим. Первое время Танат жутко ревновал, ругая себя за боязнь отношений и не понимая, как можно было так быстро найти ему замену. Но затем, наблюдая, за буквальным высыханием безымянного смельчака, который, как в омут с головой, кинулся в паутину нежности Окко-н, ревность Таната угасла. Ее сменила сначала жалость к Окко-н. А потом ...

«Она просто хищница, — думал он, — она не может по-другому, от чего и страдает».

Он видел, как надолго она затворялась после каждых отношений в одиночестве, не желая даже видеть светило. Он даже боялся себе представить, что происходило внутри Окко-н. Какая жуткая боль должна быть внутри, чтобы вызывать нежелание видеть светило, почти нежелание жить?

Затем, как-то набравшись смелости, он решил прийти к Окко-н в период ее отчаянья. Какие только слова он не придумывал для ее утешения. На что только не готов был пойти, чтобы заставить ее выйти к светилу в его ослепительной фазе. Он даже подумал, что влюбился, и был готов на самопожертвование ради нее. Так сказать, телом на амбразуру, с головой в паутину нежности…

Оказалось, она просто спит… Она не избегает светила в душевных муках, она просто устала высасывать наивного дурочка, очередным которым, чуть не стал по глупости Танат.

«Сука!!!».

Громко и коротко крикнул Танат.

«Блядь изможденная. Уже медленнее, как бы протягивая, с омерзением заключил он».

Любовь переродилась в ненависть. Вечная жизненная метаморфоза. К ней добавилась мыслительность, задумчивость, созерцательность — все составляющие мыслителя о тьме.

Сколько после было глупцов у Окко-н, и у всех отношений был один исход — уставшая хищница уходила спать. А высосанный до капли наивный глупец исчезал в никуда.

Первое время Танат пытался предостерегать всех этих глупых, они смеялись над ним. А что еще могло бы быть? Кто слушает советы бывалых, когда попадает в паутину нежности? Затем он перестал обращать внимание, даже вести подсчет из соображений статистики перестал. Дураки не нуждались ни в его жалости, ни в помощи, ни во внимании. А что толку тогда их считать? Их от этого не убудет и не прибавится, а Окко-н эти глупые попытки Таната спасти попавших к ней дурачков только веселили.

— Я больше не буду спасать вас, и веселить тебя, обжора! — крикнул Танат в отчаянье во время последней попытки спасти кого-то.

Окко-н заметно разозлилась.

— Ага, «обжора» ее бесит, а весь мой матерный багаж знаний только веселит.

Это наблюдение порадовало Таната и сняло печать отчаянья. Так окончательно родился мыслитель.

Однако, место, где был слабый свет в период молодого ослепительного и красного циклов светила, было пустынно. И Танат был вынужден поддерживать общение с Окко-н, чтобы не свихнуться от скуки или не отправится в поиске общения и потерять место, где слабый свет.

Так постепенно умерла ненависть к Окко-н и появилось вечное, как тьма, безразличие. Как тьма существует со светом в маленьком уголке оставленного для нее пространства и превращается в бесконечность без света, так и безразличие где-то существует с объектом, окутанным пеленой наших чувств, и становится бесконечностью после того, как объект выходит из этой пелены, и свет наших чувств не светит в его сторону. Даже «обжорой» он стал называть Окко-н машинально, чтобы начать побаиваться хотя бы ее мести и хоть как-то настроить свой свет хоть каких-то чувств на нее. Ему так казалось безопаснее.

— А ты, что не говоришь спасительных речей моим хахалям? Что запас речей иссяк, мыслитель темный? — с выражаемой всем телом злостью, сквозь зубы процедила Окко-н.

— Обжора ты и есть, даже злишься с голодухи. Только мне все равно, и уже давно.

Окко-н даже затряслась от злости.

— Гляди, к нам гости. Твоя сестра по типу пришла поделиться опытом что ли или тебя отсюда выгнать?

Окко-н повернулась.

Не далеко от нее стояла такая же прекрасная, с распущенной паутиной нежности самка.

— Ты чего сюда приперлась, сука?! Это мое место, где слабый свет, а твое в коровнике. Иди, в вони много жирных тупых мух! Это как раз твой контингент! А у меня тут мыслители.

— Заткни пасть, и зубы ядовитые спрячь. У меня-то яду побольше будет. Сама вали отсюда. — Спокойно с уверенностью и расстановкой ответила пришедшая «сестра по типу».

Не успел Танат моргнуть, как милые самочки уже сцепились в драке, прихватывая друг друга за места, откуда идет паутина нежности, и меряясь силой яда зубов.

«Первый за восемь циклов, веселый период, когда светило просто красное». — подумал Танат.

«Интересно кто победит? Уж лучше Окко-н. Я ее хотя бы уже знаю. Другая, хоть и такая же, а хлопот прибавит. Она же не знает меня, будет пытаться поймать в паутину нежности, а я староват для этих игр».

Через некоторое время победа Окко-н стала очевидной, «сестра» явно недооценила силы. Окко-н хоть и жила в свете и благополучии, все равно держала форму, не давала хорошей жизни взять верх над ее физическими данными.

— Вот и убирайся, тупая дрянь! Из коровника прогнали, и тут люлей получила? Еще ядом хвасталась! Скажи спасибо, что живая! Я добрая сегодня. — победоносно оглашала Окко-н.

— Тише, обжора, дурачков своих распугаешь. — безэмоционально произнес Танат.

— А, ты еще жив, милый? — ехидно мяукнула Окко-н.

— И до тебя доберусь. — успокоившись, и как бы не замечая Таната, протянула Окко-н, наводя на себе утраченную в схватке красоту.