Уважаемые мастеровчане!
Напоминаю, задание этого тура – описать сцену по картине художника Валентина Губарева
Вашему вниманию представлены 11 замечательных описаний в прозе и 5 в стихах.
Голосование продлится до четверга, 09/04/2015, до 20.00 по Москве.
Пожалуйста, поддержите участников, проголосуйте за 3 лучшие на ваш взгляд работы в прозе и 3 в стихах.
УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя. Комментарии приветствуются!
____________________________________________________________________________
Проза:
№1
Ранняя осень. Вечереет. Зябко.
Косые лучи заходящего солнца, залили станцию оранжевым перегаром. Дерево, скинуло с себя последнюю одежду, так и не успев свалить за лето покосившийся у своих ног забор.
Старый вокзал грустно таращит, свои подслеповатые зенки, на заваленный листвой перрон. И только несуразная дворничиха, полустертой метелкой, нарушает дивный покой сентябрьского вечера…
Он и Она расположились на его видавшем виды чемодане за отсутствием скамейки изничтоженной местными бомжами.
Рельсы, они если бы могли, сказали Им, что электрички не будет.
Впрочем скоро замерзнут и сами уйдут домой. Чай не в первый раз оно…
Зябко. Вечереет. Ранняя осень.
№2
Петр Никанорович и Марина Николаевна пристроились на чемодане прямо посередине платформы. Рядом располагалось деревянное заведение с двумя дверями, на которых крепились стандартные «М» и «Ж». Дальше шло каменное административное здание, сверху на котором значилось название станции — «Томки». Затем еще несколько одноэтажных зданий.
Асфальтовое полотно станции было усыпано сигаретными окурками. Казалось, в воздухе повис дым от множества скуренных сигарет. Туман, который окружал станцию, впитал в себя этот прокуренный воздух и стал желто-серого цвета.
Двое на чемодане ждали поезда. Петр Никанорович был одет в темный костюм с короткими брюками, из-под которых виднелись белые кальсоны. Марина Николаевна надела темную юбку, желтую кофту; на голове же пристроилась белая вязаная шапочка. Рукой она прижимала к телу маленькую дамскую сумочку. Глядя со стороны, не понять, было, кто из них собирается в поездку, а кто провожает. Или, может быть, едут оба. Но чемодан был один.
№3
Сижу на полустаночке в белесенькой береточке
А рельсы-то как водится у горизонта сходятся…
Махонькое кривоватое здание вокзала под символичным названием «Томки». Вот и томятся в ожидании двое, присев рядышком на чемодан. Она, обнявшись с сумкой, клюет носом. Он, задумчиво смотрит вдаль. Ночь перетекла в раннее утро. Время застыло, и стрелки на часах совсем не двигаются. Даже покосившийся туалет уже давно не скрипит и не хлопает дверями, принимая посетителей. Никого. Лишь вдалеке тетка сонно машет метлой, собирая тысячи окурков, щедро заляпавших перрон. Строения, трава, забор, деревья, земля – все в желто-коричневых красках, светлеющих на небе и выделяющихся ярким пятном на горизонте.
Рассвет.
№4
Ядовито желтый осенний туман медленно, но неотвратимо, захватывал маленькую станцию Томки. Оборванные наполовину зеленые листья медленно опускались на еще теплую землю, согретую лучами солнца бабьего лета. На дорожках, тропинках, перроне компанию листьям составляли окурки, фантики и другой мелкий мусор. Метла бабы Фроси вела безнадежную отчаянную борьбу с осенью и сгребала, сгребала, сгребала всё что могла в одну кучу, но редкие порывы ветра постоянно отправляли гулять по станции маленькие лиственные водовороты.
Вокзал устало стоял и смотрел на сменяющийся сезон, сколько зим, сколько лет он уже повидал на своём веку никто уж и не упомнит. Туалет с покосившимися дверями и здание багажного отделения составляли компанию вокзалу. Семейная пара безучастно устремила свой взгляд в никуда, сидя на вокзальной скамеечке. Они уже ничего не ждали и только гора шелухи постоянно росла под ногами.
Вдоль железной дороги за горизонт убегали маленькие дома. И год за годом проходила жизнь.
№5
— Зин, столько лет, а ничего не изменилось. Только ветки у тополя попилили. И ларёк закрыли. Помнишь, после кино за пивом бегали? Может, через рельсы на ту сторону? Три шага — и на месте.
— Чтоб нас почтовым сбило? Сиди! Придёт грузовой — переберёмся как все, под сцепкой, пока стоять будет.
— Дворничиха — вылитая тётя Шура.
— Мусор пропускает. И дверь у сортира не закрывается.
— То не мусор, а листья. Часы не стоят, глянь? Вокзал-то пустой.
— Идут, вроде.
— Домишки-то как были маленькие, так и остались. И осень тёплая, как тогда.
— Видимость это всё. Может, за рельсами уже многоэтажки и дождь. Продадим дедов дом — и больше сюда из райцентра ни ногой.
— А помнишь бабы Мани рассказки? Что как думаешь — так оно и сбывается? Петька всё почтового боялся, мол, появляется ниоткуда, будто границу охраняет. Он мне приснился. Машет с водокачки — а она еще не белёная, а красная, как в детстве. Возвращайся домой, говорит, ребята соскучились. Главное, верь и ничего не бойся, говорит. А вдруг и правда, Зин?
№6
Раннее утро. Туман. Где-то вдалеке переговариваются собаки. Гулко скребет по асфальту давно облысевшая метла.
На чемодане напротив покосившегося «мэ-жо» сидят двое. До прибытия ночного экспресса еще далеко, но они уже здесь. Потому что стоянка всего две минуты, а если экспресс опаздывает, так и вовсе не остановится. А там едет их дочка, которую они уже полгода не видели. Хоть рукой помашет из окна. А если таки остановится, выбежит из вагона, так они ей гостинцев передать смогут, что вот в этом самом чемодане лежат.
Часы за спиной тихо тикают. На больших вокзалах не слышно, а здесь тишина такая, что каждый поворот колесика прям по мозгам бьет.
И до прибытия еще далеко…
Поскрипывает незакрытой дверью «мэ-жо». Скребет по асфальту метла. Тикают вокзальные часы. Ветер чуть слышно шевелит разбросанные по перрону окурки. Тихо осыпается штукатурка с фасада станции Томки…
№7
Неведомая даль растворяется в прянично-коричной дымке. Кажется, тут остановилось время, и даже кургузый костюмчик лысеющего мужчины и веркосердючкин берет его спутницы, бережно и устало прижимающей к себе сумку, мало о чем говорят. Провинции мода не писана. Тут свои правила и неписанные законы. Вырваться бы, хоть краем глаза посмотреть, что там, за коричным горизонтом, в пряничной дали! Но день за днем вечер монотонно сменяет утро, а вокзальные часы давным-давно затихли. Что ж, посидим еще немного, а там можно и возвращаться.
№8
— И чего сидеть? Неделя, как закрыли станцию. А эти, ну ты глянь, все сидят! Прям под уборной пристроились, голубки великовозрастные! — Глаша сердито сплюнула себе под ноги на и без того заплеванный перрон и продолжила натужно развозить метлой мусор.
Андрон и Сима, дети бабы Вали, схоронившие тиранистую родительницу, решили наконец перед пенсией вырваться в город. Как будто теперь это хоть что-то изменит, и, прожив столько лет между рельсами и клозетом, прохаживаясь не по персидским коврам и венецианской плитке, а по обрывкам билетов и прочему хламу в ожидании скоростного транзитного, мановением палочки они превратятся в счастливых прожигателей жизни.
— Да и что там жечь-то осталось? — философски спросила в уходящий горизонт Глаша, нащупывая в кармане спички. Мусор сжигали, вывозить его отсюда было некому.
А над вокзалом и людьми, так и не дотянувшись до неба, опиленное дерево молча перемигивалось с водонапорной башней. Как и все тут, они прочно ушли корнями в эту землю, не вырваться.
№9
Уставшие, измученные, в своей лучшей одежде, ждали поезда муж и жена.
Однако они не знали, что поезд давно уж ушёл, забрав с собой весёлую, беззаботную молодость. Казалось, она была ещё совсем рядом: всего лишь протянуть руку – и точно никогда больше её не упустишь.
А теперь… теперь же остались только они, два человека, старые, ненужные никому, кроме друг друга; их чемодан, так вовремя подставивший свою шершавую, потрёпанную спину… да и безрадостная старость.
Она-то расплывчатой чёрной фигурой замерла возле одного из потускневших домов, тоже стоит на перроне… тоже ждёт. Старость прошла по всему небольшому городку – на деревьях пожелтели листья, краска на домах превратилась из яркой и свежей в ту унылую, скучную – такого цвета становится небо в пасмурные дни.
Дул ветер, жаркий, невыносимый; резко, без особых нежностей, хватал пыль, листья и кружил их, и кружил…
Но они, муж и жена, два искренно любящих человека, терпели это, сидели… и всё ждали своего поезда.
№10
Томки. Пожелтевший снимок, одно из бессчетных мгновений прошлого. Сколько таких забытых городишек, коротающих жизнь в вокзальном ожидании все не наступающих перемен…
Кто-то уезжает отсюда навсегда, сквозь годы и километры отмахиваясь от забросанного окурками перрона, от зловещего скрипа стандартного «эм-жо», и от мерного, слегка неодобрительного скрежета дворницкой метлы.
Эта пара пропустила уже не один поезд. Год за годом проходил мимо, и лишь привычный гул рельс, нет-нет, да и стряхивал с них сон, и каким же неприглядным, совсем не романтично-сепийным, становился тогда этот мирок, городишко, где оставалось лишь созерцать мчащуюся мимо жизнь, – всех этих искателей приключений, командировочных, спешащих к родным и любимым, меняющих жизнь и работу, – цветные, яркие, и такие непривычные тут сюжеты пролетали, оставляя след разве что в виде выброшенного мимоходом в окно окурка.
Забытая станция и забытые жизни. Двое, уставшие высматривать свой поезд, умостясь на чемодане, все же упорно ждут.
№11
Вокзал это такое место… не знаю… скучное, в общем. Тоску навевает. Вот вроде ничего такого, а тоскливо и все тут.
Эта бабка с метлой — они везде одинаковые, будто под копирку рисованные. Эти деревья, стриженные «под ноль». Окурки эти… ну, вот нельзя, что ли, урн наставить? Нет, гораздо проще, чтоб тетка в синем халате по сто раз на дню шкрябала своей палкой с ветками. И звук еще такой — прибить хочется…
Ожидающие эти. Вот тоже — жалко, что ли, лавок каких-то поставить? Хоть стулья б вынесли. Хоть пеньков бы натыкали. Нет, сидите, граждане пассажиры, на сумках да чемоданах.
А туалеты? Да без дрожи вообще не взглянешь! Лучше, вон, под заборчиком устроиться, и то гигиеничнее выйдет.
И почему-то над вокзалами всегда туман. Что за привычка? Как утро, так туман. Тоскливо…
И вообще, что за мода поездам — опаздывать? Трудно, что ли, по графику ходить?
Еще и придумали — Томки какие-то… Нет бы Парижем назваться, или Лондоном. Томки… пф…
Стихи:
№1
Мы, у самой неба кромки,
С Томою сидим на Томки.
Электричка ровно в восемь.
— Осень, Миша!
— Тома, осень…
Солнце, мордочкою лисьей,
На перроне всюду листья.
Дома — холодно и пусто.
— Грустно, Тома?
— Миша, грустно…
Рельсы убегают в небо.
Кто-то был там, я там не был!
И зачем туда я еду?
— В среду, Миша?
— Тома, в среду…
— Возвращайся, мой сердечный!
— Да родная, да конечно…
Выстрел — ветер хлопнул дверью.
— Веришь, Тома?
— Миша, Верю!
№2
Туманный ветерок растерянно притих.
Загадочный перрон с вокзалом для двоих.
Та пара здесь сидит уже который год
И провожает поезда в дорогу на восход.
Колесный перестук, вагонов круговерть
Так было тут всегда и также будет впредь.
Вне времени стоят провинций городки
Дубки, Рябинки, Ёлки и местные ТомкИ
№3
Мысли
Он
Снова поезд опоздал.
Мы сидим на чемодане,
У меня билет в кармане,
За спиной пустой вокзал.
Слышится печальный стон —
Бабка шаркает метелкой,
Воздух: чистый, звонкий, колкий.
И играет вальс бостон
Радиола за забором.
И затихли наши споры…
Она
Вот и рельсы загудели,
Слышен издали свисток.
Ты умчишься на восток,
Где метут весь год метели.
Я останусь вновь одна.
Только грусть моя подружка,
Вновь нальет мне щедро в кружку,
Алых капелек вина
Из рябины. У окошка
О тебе мурлычет кошка…
№4
Суровый мир
Почему так мир суров?
Солнца нет и облаков,
Мы сидим на чемодане
Молча и без лишних слов.
На пероне кавардак,
Но ни кошек, ни собак
Нет. Забились все по норам.
Что-то в воздухе не так.
Два сарая и вокзал.
Я все детство здесь играл,
А теперь, с женою Нюркой,
Уезжаю на Ямал.
У забора вон репей,
На заборе воробей!
Очень жалко расставаться
С малой Родиной своей…
№5
Частушки с комментариями
Солнце спряталось куда-то,
Прибыл муж с военкомата.
Вот сидит на чемодане
С Зинкой, строит глазки даме!
Сволочь, не успел до дому дойти уже Зинку зацепил.
Ветер дует по перрону,
Шелестят деревья кроной.
Электричка в шесть часов,
Дверь закрою на засов.
Припрется ночью, фиг запущу, пусть в сарае с боровом ночует.
Дворничиха, тетя Клава,
Подметет перрон на славу.
Не придет домой, дурак,
Утром дам ему в пятак!
Сковородкой промеж глаз, кабелю распроклятому.