Форум! Народ и Сенат Рима! Позвольте мне продолжить начатое.
Прошлый разговор посвящён был более прочего форме. Мы едва затронули этот обширный вопрос, которой весь не исчерпать — понятно, но даже если говорить только о важном и увлекательном, то всё равно много. Так вот, не хочу превращать все наши беседы в разговор об одной только форме. Будет говорить и о содержании. Хотя — что там — это сложно. И мне страшно. Но я смел, а патриции не носят ножей на заседания Сената. Начнём.
Что можно писать стихами? Напрашивается ответ — всё, что угодно, но, наверное, это не так. Ясно, что правила дорожного движения, доказательства математических теорем и прочее в таком духе вряд ли есть смысл рифмовать. Но вот то, что доступно литературе как таковой, то, о чём может быть написан художественный роман, может быть изложено и стихами, и быть при этом фактом высокой поэзии. Скажем. «Евгений Онегин» — роман. «Крысолов» Цветаевой — сатира, памфлет в виде сказки. Разумеется, переросший жанр памфлеты и превратившийся в многоголосую симфонию, о чём ещё когда-нибудь поговорим. Бродский написал детектив с гениальным названием «Посвящается Ялте». Филатов «Федота-стрельца» — комедию, разошедшуюся по строчке в народ. Гумилёв сочинил «Африканскую поэму Мик» — колониальную сказку в духе Киплинга. У Быкова есть прекраснейший рассказ в стихах «Сон о Гоморре» (вот он, очень советую), который тоже, очевидно, задумывался памфлетом, но перерос замысел.
Как вы заметили, я перечислял сейчас крупные произведения. Не случайно. Часто кругозор начинающего искусственно сужен — кажется, что сочинять можно и нужно только короткие (пять-семь четверостиший — самое большее) стихотворения о любви, самое большее — о пейзаже. Ясно, что утрирую, но таких стихотворений больше всего, и непроизвольно клонит подражать им, в то время как сочинительский талант может требовать совсем другой формы. Не по руке дубина, что делать — нужно брать другую. Так вот, ещё раз — все те области, о которых с успехом говорит мировая художественная литература могут и должны быть предметами стихов. Никто не обязывает нас писать исключительно лирику от первого лица, где Я лирического героя неотличимо от собственного Я автора.
Ну, что же. Теперь давайте к самому сложному. Что такое поэзия — всё равно не скажем. Ибо какое бы определение ей ни давалось, она выскальзывает из этой клетки, словно нарочно дразнит и говорит — ан, нет, не поймал. И не поймаешь. Так нельзя точно очертить границы облака, так нельзя сказать толком, что такое электрон — то ли частица, то ли волна, то ли вовсе вероятность. Одно понятно — задачей стихов должна быть поэзия. Стихи — своего рода ловушки, силки, в которое вот это неопределимое может попасться, если повезёт.
И, знаете, что? Я думаю, что вещество поэзии можно пересказать другими словами. Да, убудет точность формулировки, что-то исчезнет безвозвратно, но очень многое останется. Вот из Лорки: цыганка-монахиня вышивает магнолии, а светильник под потолком собора кружится, собор, будто цыганский медведь, встаёт на задние лапы и ворчит, она шьёт очень красиво, и пахнет апельсинами с кухни, и всадник несётся по нагорьям, но нет — цыганская кровь должна остыть, она монахиня (Цыганка-монахиня, излагаю перевод Гелескула). А сравнение ног любимой с двумя крупными, плещущими форелями? А вот ещё (теперь Мандельштам, Tristia): мужчины умирают в битвах, но битва женщины — чаша для гаданий, и над нею она может умереть? Это поэзия! Даже в таком, нарочито грубом пересказе. Придать её форму — да, но поэзия возможна без стихов.
Кстати говоря. К разговоре о форме. Ясно ведь, что разговаривать стихами — дело неестественное. И даже для тех, кто так поднаторел в нём («Она скучна и несколько занудна, но говорить стихами мне нетрудно — и я сейчас» © Д.Л. Быков) всё равно требует напряжения ума. Так вот, думаю, что поэзия так накрепко срослась с хорошими стихами потому, отчасти, что искусственным усложнением формы мы замедляем речь, заставляем её прямой поток изгибаться и искать обходные, непривычные ходы. Поиск рифмы вынуждает подчас включать в словарь необычные, неосвоенные ещё слова, требование ритма заставляет гнуться грамматику подобно тому как гнётся тонкий побег ивы — хоть корзины из него плети. И вот поэтому-то я уверен, что очень многие требования к форме нужны — если нужны вовсе — не для читателя, а для поэта. Скажем, «Золотистого мёда струя из бутылки текла», помните это стихотворение Мандельштама про изгнанного в Крым из Рима Овидия?
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
— Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, — идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.
Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена —
Не Елена — другая, — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Как хороши эти длинные, медленные строки — такие же ленивые и долгие, как и дни в изгнании. Как же хорошо «мы совсем не скучаем — и через плечо поглядела». И нет нужны говорить о том, что скучает, конечно, скучает, но старается не показывать виду… И. Ребят, глагольные рифмы. Текла-успела-занесла-поглядела. Так же нельзя! А вот, погляди ж ты, здорово получилось.
А Блок с постоянными рифмами «меня-тебя», набивающей оскомину «смерть-твердь», а то и просто почти без рифмы оставляющий строку? А всё равно здорово.
А Маяковский, который пришёл к слоим ломанным размерам не в последнюю очередь потому, что не лезли те слова, которыми он хотел говорить, в ямбы и хореи?
Словом, усложнение формы никогда не должно становиться самоцелью. Иногда оно нужно только для того, чтобы замедлить сочинителя, заставить его задуматься над следующим словом, подыскать правильный образ, и вместо десятка неряшливо брошенных, найти одно, но точное слово. Известное дело, Довлатов требовал от себя не начинать никогда двух слов с одной буквы внутри предложения. Вот чем-то таким пахнет запрет на простые, — в том числе, глагольные — рифмы. Узда на поэта. Но если узда слишком туго натянута, путы сплетают ноги, руки связаны, то ничего не выйдет. Форма не должна быть чрезмерно сложной. Ровно настолько, чтобы помнить о ней, но не думать о ней слишком долго.
Но я отвлёкся от главного. Давайте говорить о содержании. Что и как писать, если хоть чёрта лысого уже срифмовать могу со ступой. Ясно дело, не написать мне учебник по поэзии, но давайте хоть чуть поговорим о том, что там, с исподу. Вот, например, сравнения. Очень по-разному употребляются и работают. Скажем, одно возникнет, полыхнёт на строчке, и исчезнет. Зачем оно было нужно? Схватить образ, очертить его, и вот, сам образ останется, а сравнение — можно забыть. Однако, если таких несвязанных между собой иначе как общим сюжетом сравнений окажется много, то стихотворений станет пёстрым, лоскутным, лишённым целостности, целомудрия. Будто ворох новогодней мишуры — на праздник хорошо, а так — нет.
Но, что же, забыть сравнения? Возьмём знаменитое Блоковское:
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла — принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё — зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
«Отшумела как платье твоё»… О жизни говорит, и сравнивает её с платьем, но ведь такое сравнение очень тесно связано со всем стихотворением, где речь о женщине. И потому наполняется куда большим смыслом и силой. А вот вам ещё приём скрытого сравнения, которое пронизывает насквозь всё стихотворение, и живёт не только в одной-двух строчках, не только в контексте, но во всём тексте (снова Блок):
Нет имени тебе, мой дальний.
Вдали лежала мать, больна.
Над ней склонялась всё печальней
Ее сиделка — тишина.
Но счастье было безначальней,
Чем тишина. Была весна.
Ты подходил к стеклянной двери
И там стоял, в саду, маня
Меня, задумчивую Мэри,
Голубоокую меня.
Я проходила тихой залой
Сквозь дрёму, шелесты и сны…
И на балконе тень дрожала
Ее сиделки — тишины…
Мгновенье — в зеркале старинном
Я видела себя, себя…
И шелестила платьем длинным
По ступеням — встречать тебя.
И жали руку эти руки…
И трепетала в них она…
Но издали летели звуки:
Там… задыхалась тишина,
И миг еще — в оконной раме
Я видела — уходишь ты…
И в окна к бедной, бедной маме
С балкона кланялись цветы…
К ней прилегла в опочивальне
Ее сиделка — тишина…
Я здесь, в моей девичьей спальне,
И рук не разомкнуть… одна…
Нет имени тебе, весна.
Нет имени тебе, мой дальний.
Её сиделка — тишина. Сколь много дополнительных смыслов обретает тишина, хотя речь, в общем, о смерти.
Итак, сравнению можно дать воздух — нет нужны бросать его, едва зародится. Довернуть винт, сделать из обычного, проходного — невероятное. Как Бродский в большом (и одном из лучших, на мой вкус) стихотворении «Сретение» пишет
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма
пока обычное описание того, как затихает речь под сводами храма. Но вот он добавляет:
как некая птица,
Вполне проходное было бы сравнение, если бы не вот эти строки:
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
А после из этого образа взлетевшей, но не могущей опуститься птицы, он пишет «Осенний крик ястреба» — прекрасный шедевр. Вот где сравнение расправило крылья и пустилось в полёт, переросло себя, став новым содержанием и смыслом!
Посмотрим ещё и на конец того же «Сретения»
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
Хорошо? А представьте теперь, что сравнив Христа со светильником, поэт не продолжает своей метафоры. " Как некий светильник". И всё, точка. Многое теряется, верно?
Сретенье
Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он – твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем».- Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В Лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
А Лермонтов (не стану искать пример), часто употребляй вот такой действенный прием. Сперва нам рассказывают о чём-то. Довольно долго, почти всё стихотворение длится описание некоего предмета или явления, а потом, в самом конце — рраз! «Вот так и я...» То есть, вся эта картина была затем лишь, чтобы сказать — вот и я порою так же. И это ещё одна из форм развёрнутого сравнения. И тоже работает отлично.
Ну, допустим, придумаем сами. Как ручка порой остаётся без чернил — всё ещё целая, почти новая, но уже бесполезна. Если только её не заправят, она засохнет, и станет вовсе не нужна. Как плотные и дорогие шторы, которые хорошо защищают от солнца ночных огней, вовсе бесполезны в пасмурной и мрачной стране, как Толстой лишён смысла там, где не читают более десяти предложений подряд, — ( внимание! ) — вот так и я без твоей любви лишён смысла.
Так вот вам задание. Придумайте три сравнения и опишите их довольно подробно — на каждое не меньше двух четверостиший, а после дайте ключ, объясните, наконец, к чему все эти сравнения были.
Немного искусственно, но — работает. Попытайтесь! Разберем, обсудим, и пойдём дальше.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.