Салфетки N 362/ Голосование

—————————————————————

Жители Мастерской!

На ваш суд представляются шесть миниатюр на тему предложенного рисунка.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за три лучшие миниатюры! И, конечно, авторам будет приятно узнать ваше мнение о своих работах.

Голосование проводится с 6.10 по 13.10 до полуночи по московскому времени.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать! За себя голосовать нельзя.

——————————————

N 1

«Мечта»

Изо-дня в день по дороге в школу,

Наташа проходила против окон одного домика у дороги. Домик почти землянка, окна его находились на уровне земли, и не заглянуть в окно почти не возможно. Взгляд останавливался на этих окошках всегда, когда проходила мимо, с первыми холодами они превращались в сказочную витрину.

Между двумя рамами окон появлялась вата на которой располагались сказочно красивые ёлочные игрушки. Наташа иногда останавливалась перед окнами и рассматривала их.

Её окно было не таким красивым, из него было видно только дверь угольного сарая и окно было всегда наглухо заклеяно.

Её очень хотелось хотяб вату и ёлочные игрушки, а не Тёмный сарай.

Но однажды её мечта сбылась, это было летом. В её комнате проводился ремонт и для лучшего выветривания запаха свеже окрашенного пола, окно было открыто. Первый раз в жизни, Наташа стояла у открытого окна, слушая как где-то жужжат шмели, ветер шевелит листья на старом дереве, в эту ночь самую короткую в году Наташа так и не уснула, она подвинула стол к окну, вскарабкалась на него и мечтала, перед открытым окном.

N 2

Аккуратно постриженная лужайка, зелёная живая изгородь, добротный двухэтажный дом…

«Слава Богу, что у Майкла хотя бы сложилась жизнь», — рука Джейн чуть дрогнула, и капелька чая упала на белоснежную скатерть.

— Ах! Прости Майкл.

— Ну что ты, пустяки, — брат сочувственно посмотрел на неё.

Бедняжка Джейн. Такая всегда была послушная, ответственная, а личная жизнь не сложилась. Живёт с ними, нянчится с племянниками – своих-то бог не дал. Зато у них с женой аж трое, не живи с ними сестра – с ума бы точно сошли. Уж на что сам Майкл был непоседой, но по сравнению с наследниками – сущий ангел.

— А-а-а! Отдай, отдай!

— А-а-а! Отпусти! Вот я тебе сейчас!

— У-у-у! А ну, расступись, малявы, иначе оба получите!

Джейн и Майкл одновременно вздрогнули и бросились к окну.

По лужайке катался живой комок с торчащими во все стороны руками и ногами.

— Джонни, Том, Генри! А ну, живо прекратите!

Но пищащий и визжащий комок никак не отреагировал на крики отца.

— Боже ты, мой! – схватился за голову Майкл. – Честное слово, я сейчас завидую жене, что уехала из этого сумасшедшего дома в гости к матери. Хотя бы немного отдохнёт.

И было от чего отдыхать. Трое сыновей: старшему десять, двум другим по восемь лет – могли бы свести кого угодно с ума. Даже между близнецами – и то не было дружбы. Крики, непослушание, драки, капризы… когда? В какой момент они с женой совершили ошибку в воспитании?

Ароматный, чуть влажный, насыщенный запахом травы и солнца ветер ворвался в распахнутое окно, взвил шторы, пронёсся по комнате.

— … ветер восточный, умеренный, 7-8 м/сек, местами порывистый… — голос диктора прервал мысли Майкла. Он встряхнул головой и беспомощно посмотрел на сестру.

— Восточный… — чуть слышно произнёс он.

— Вчера тоже был восточный… — эхом отозвалась Джейн.

— А, может, и не было тогда ничего? Может, это были наши с тобой фантазии?

— Было, Майкл, было… — вздохнула Джейн, — был и восточный ветер и западный, который унёс её навсегда. Видно, не будет больше в нашей жизни сказок.

— Жаль, — вздохнул и Майкл, — тут без сказок разве что вешаться…

На лужайке внезапно наступила тишина. Клубок распался. Трое ребятишек стояли теперь, как вкопанные. На детских личиках застыл ужас.

И было от чего!

На лужайку опустился… дракон! Да-да, самый настоящий огнедышащий дракон. Правда, пламя из его пасти пока не вырывалось, а вот лёгкий дымок из ноздрей ещё как вылетал.

— Мистер и мисс Бэнкс? Я не ошибся? – хрипло произнёс дракон. – Кажется, вы жаждали сказок? Тогда – вот он я! Не всем же сказкам быть добрыми. Взгляните на них, — дракон ткнул лапой в сыновей, — разве не добром вы их пытались воспитывать? А в итоге? Тут уже не помогут никакие зонтики – только крылышки, — дракон расправил крылья,- и… зубы! К тому же я ужасно голоден.

— А-а-а! – трое ребятишек бросились к окну. – Папа, папочка! Прогони его! Честное слово! Мы будем послушными, очень-очень послушными!

— М-мистер Дракон, — запинаясь, ответил Майкл, — хотите я угощу вас печеньем? Оно у Джейн получилось сегодня просто восхитительным.

— Имбирное?

— Да!

— Ну, что ж, — согласился дракон, – несите. И да… я был бы не прочь ненадолго у вас остановиться. А то ветер сейчас… не попутный.

N3

Цвет небесный, синий цвет…

(История любви)

У неё были в детстве самые лучшие краски и множество разноцветных карандашей, перекатывавшихся в ладонях с гулким деревянным перестуком. Но она всегда брала только синий. Она могла оживить на бумаге всё, что угодно: блик стекла, оттенок облака, вольный ветер из неведомых стран – но только в одном-единственном цвете.

Он увидел её рисунки. Улыбнулся лёгкой, тёплой улыбкой узнавания:

– Это потому что:

«Цвет небесный, синий цвет

Полюбил я с малых лет»?..

Она тоже улыбнулась – краем губ – и молча покачала головой.

Нет? Но это уже было неважно.

Он не умел рисовать, но всё, что она перенесла на холст или альбомный лист, сразу стало ему дорого, любимо до слёз. Все её мысли и мечты, все события её жизни, каждый пальчик руки, держащей синий карандаш.

– Можно, я побуду здесь, около вас? – спросил он осторожно.

Он боялся, что она – неземное существо – исчезнет обманным виденьем, растает, как льдинка.

Тепло его рук встретилось с прохладной отрешенностью её протянутой ладони.

Он остался, чтобы заботиться о ней, охранять её, любить, сделать счастливой и стать счастливым самому.

Так и шёл день за днём.

Он всё так же любил её картины. И мечтал, что на них появятся иные краски.

Клёны бросали в траву сухие листья с темными прожилками, похожие на маленькие палитры, на которых художница Осень искала лучшие сочетания цветов.

Но ничего не изменилось на её картинах. Деревья с синими листьями всех оттенков, от иссиня-чёрного до прозрачно-голубого, падали на траву цвета морской волны, покрытой первым инеем – так выглядит Осень неизменно синего мира.

… Однажды, подойдя к распахнутому в высокое небо окну, он понял, что тоскует. Он совсем не счастлив. А она?.. Непонятно. Она всегда была одинакова.

«Может быть, она просто равнодушная и ей никто не нужен? Живёт, как скользит по безжизненному льду, никого и ничего не любит».

Равнодушная. Бездушная.

Но он любил её, так сильно любил, что видел иногда непонятные ему обрывки её снов, слышал отголоски мыслей, и потому знал, что это не так.

«Но всё равно я чего-то не понимаю, чего-то, настолько важного, что составляет суть её души».

А она жила в своих замыслах, писала картины, принимала его заботу, только была безразлична к теплу его бережных рук и внимательному беспокойству глаз.

Когда она уходила из дома, он разглядывал её новые работы. Они теперь не радовали его – он видел ту самую непонятную, ускользающую куда-то в холодную глубину частицу её души. То, что принадлежало только ей и что разделить с ним она не хотела.

И, снова подойдя к окну, он распахнул его и, опершись на подоконник, поглядел вниз. В чистеньких утренних лужах плескались облака в неяркой сентябрьской синеве. Блеснувшие стёкла отразили, словно распахнули ещё шире, небесные поля, их недоступные земным жителям просторы.

Внезапно – озарением – он понял. Есть нечто, чего нельзя ни с кем разделить. Небо, полёт, желание абсолютной свободы – прохладной, как вода для задыхающегося горла, невесомой, как пух, стремящейся прочь, дальше и дальше – как душа, расстающаяся с телом.

Он крепко схватился за оконную раму, замедляя, останавливая своё движение к асфальту. Он любит. Небо дало ему именно такую любовь, он не выбирал. Её воздух – одиночество, а для него одиночество убийственно. Ну так что ж… Всем нам, необходимо – иное, недостижимое.

И кто сказал, что любовь непременно чужда страданию?..

N4

ПАРУС

(мистическая миниатюра)

Адская боль пронзила моё плечо. Я увидел, что мне повезло,- кривой нож Хью пригвоздил только мою кожу на левом плече к мачте, не затронув мышцу и кость. Мы с ним не поделили сундук с драгоценностями.

Сам Хью, кувыркнувшись в воздухе после моего выстрела, плюхнулся в воду.

Я отбросил теперь ненужный пистолет и увидел, как прямо передо мной хорошо наполнился свежим ветром парус.

Но надо было освобождаться от ножа. Собрав последние силы, я рванулся вперёд и освободился, сорвав кожу на плече.

Зажав рану с льющейся кровью рукавом, я с трудом встал и, шатаясь, направился к борту. Это было не так легко сделать из-за качки. На мне были сапоги, в которые были заправлены холщёвые рыбацкие штаны. Они держались на мне широким офицерским чёрным поясом. Широкий рукав белой рубахи был разорван и измазан кровью. Я несколько раз падал, но страх перед неизвестностью моего положения гнал меня вперёд, и я снова вставал.

Никого на корабле не осталось в живых. Несколько мёртвых пиратов лежало на палубе.

Подойдя к борту, я увидел, что корабль несло прямо на рифы, где он неминуемо должен был вскоре разбиться.

Осталось совсем немного времени, чтобы уменьшить ход корабля и приготовиться прыгать с борта в воду, чтобы не разбиться тоже о камни рифов.

Корабль держался на быстром ходу из-за этого паруса. Около другого борта я заметил лежащий абордажный топор, с которым Этьерос бросился несколько часов на трап, перекинутый на купеческий корабль, встреченный нами в открытом море.

С такими же трудами я добрался до того топора, схватил его и подобрался близко к мачте, к которой был привязан канатик-шкот от наполненного ветром паруса. Хорошо опершись обеими ногами, чтобы не потерять равновесие от качки, я размахнулся и обрубил этот канатик. Остаток канатика я отвязал от мачты и намотал себе на руку, думая, что мне это пригодится при спасении от волн и на берегу.

С удовлетворением теперь я смотрел, как полощется и хлопает от ветра этот свободный парус. Он развивался как красный флаг на первомайской демонстрации.

Корабль потерял ход.

Пробираясь к другому борту, я машинально схватился за верёвку, привязанную к судовому колоколу. И колокол откликнулся трещащим звонком, похожим на звонок будильника.

Я проснулся и открыл глаза. Это трещал мой будильник на тумбочке рядом с кроватью, зовя меня в школу. Я быстро сбросил с себя одеяло, сел и выключил будильник, который стоял рядом с книгой «Остров сокровищ».

И тут только увидел, что ветер открыл окно в моей спальне. Из открытого окна в комнату пыталась залететь в комнату портьера. Ветер полоскал её, как он полоскал бы парус на корабле.

В спальню вошла моя мама и, успокоив штору, закрыла окно.

— Вставай, вставай, а то опоздаешь,- поспешно произнесла она и удивлённо посмотрела на мою руку.

— Что это намотано на твоей руке!?- удивлённо воскликнула она.

Я посмотрел на свою левую руку и испугался. Как это могло случиться, страшно удивившись, подумал я.

И, действительно, можно было и испугаться и удивиться.

На левой руке у меня была намотана верёвка!

N 5

— Какая ты красивая, — шепнул ветер, едва окно открылось.

Она смутилась и слегка отпрянула от тёплого дыхания.

— Красивая, — не унимался ветер. – Что ты здесь делаешь? Хочешь, я возьму тебя в дальние дали, будешь летать со мной, радоваться жизни.

Занавеска сжалась. Никто никогда не говорил ей такие слова. Ветер покрыл её нежными поцелуями и обнял дыханием.

— Ты будешь счастлива со мной. Решайся.

Решиться? Улететь с ним? Увидеть море и скалы, всегда чувствовать его объятия? Да!

— Я не могу оторваться сама, — тихо прошептала занавеска. – Окно меня не отпустит.

Стекло показывало ей море и утёс вдалеке и крепко держало.

— Окно? Какая глупость, – рассмеялся ветер. – Я оторву тебя, ты будешь моей.

— Навсегда? – спросила занавеска.

— Навсегда.

— Я люблю тебя.

Сильный порыв — и вот она уже летит, кружится в танце. Зацелованная и обласканная, немного растрёпанная, она счастлива! Вот и море. Голубое, как небо. И такое же бесконечное.

— Я люблю тебя, — в сотый раз повторила занавеска, но ответ не услышала.

— Люблю!

— Любишь, любишь, — ветер стих, и они летят всё ниже. – Любишь — разлюбишь.

— Что?

Последний его порыв — и она падает вниз. Туда, где море и скалы. О нет! Бедная занавеска видит, как ветер бросается к волнам и гонит их к берегу. Они смеются, им весело вместе.

Но как же она? Одинокая, брошенная, она медленно опускается. Не может быть, чтобы он разлюбил её. Сейчас он вернётся, подхватит её легкие края, и они полетят дальше.

Только ветер и не думает возвращаться. С волнами ему интереснее.

Где её дом, надёжное стекло, белый подоконник? Обманщик ветер! Разрушил всё, и она, глупая и доверчивая, скоро умрёт. Жить незачем. Любовь – обман.

Она опустилась на гладкий камень.

— Здравствуй, — сказал он.

— Прощай, — ответила занавеска.

— Почему? – искренне удивился камень.

— Потому что сейчас я умру.

— Зачем? Ты прекрасна. Прекрасное не умирает.

Занавеска расплакалась:

— Умирает, если никому не нужно.

Согретый солнцем камень осторожно прижал её:

— Тебя кто-то обидел?

— Ветер любил меня, а потом бросил.

— Ветер… а я ещё завидовал ему. Он не любил тебя.

— Но как же? Мы летали, были счастливы.

Как ей хотелось прижаться к тёплому камню ещё теснее, но она стеснялась. И боялась.

— Ты ошиблась. Доверилась непостоянному и легкомысленному ветру. Если бы такая красавица доверилась мне…

— Я красавица? — перебила его заплаканная занавеска. Растрёпанная и помятая, разве она красива?

— Ты синяя, как море, и лазурная, как небо. Согласись быть со мной, и я стану тебе опорой.

Камень замолчал. Он в жизни не говорил так много. Но если легкая занавеска согласится, его радости не будет предела. Оберегать, греть, защищать её – настоящее счастье.

Она подумала и обвилась краем за его единственный острый выступ.

*

Утром ветер увидел, как его занавесочка лежит на камне, и подлетел к ней:

— Соскучилась по мне, красотка? Полетаем?

— Нет. Камень меня не отпустит.

— Камень? — рассмеялся ветер. – Какая глупость.

И он подул сильнее. Потом ещё сильнее и сильнее. Но занавеска держалась за острый выступ, и тот не шелохнулся.

— Не получается? — спросил камень.

— Не очень-то и хотелось, — ответил раздосадованный ветер. Они вполне бы могли ещё полетать с занавесочкой. Волны ему надоели. – Держи её, глупец. Вам не быть счастливыми.

— Это тебе не быть, — сказала занавеска. – Мы вместе. А ты один.

N 6

Где рядом, за стеной, гремят трубы и литавры. В ярком свете огромных люстр кружатся пары, отражаясь в многочисленных зеркалах. Бал! У старого герцога родился наследник! Радуйтесь!

Вот все и радуются… Съехались со всех уголков герцогства, да что там, со всего королевства. Прихлебатели! Любители дармовой выпивки! Сводницы, ищущие выгодный брак своим отпрыскам! Ненавижу!

Окно с громким стуком распахнулось, в тот же миг погасли все свечи в моей комнате.

— Злишься?

Мой гость был спокоен и ненавязчиво участлив.

— Не то слово!

Я буквально выплюнул эти слова. Злюсь ли я? Я рывком встал и в несколько резких взмахов отправил три кинжала и новомодную вилку в створку двери. Будь она не из толстого дуба, а из, допустим, пихты – торчать бы лезвиям в коридоре, пугая слуг, а так, так они вошли сантиметра на полтора-два.

— Логично. Что ж, имеешь право.

Гость легко спрыгнул с подоконника и завис. Подошвы его остроносых ботинок слегка касались длинного ворса ковра, когда он прошел к двери и без каких-либо усилий выдернул все четыре предмета.

— Только пустой злостью ничего не добьешься. Скажи мне, а еще лучше себе, на кого ты зол, на что?

Я, было, открыл рот, но властный взмах руки обозначил мне, что гость еще не договорил.

— Не спеши. Наплюй на мелочи. Большая часть из тех, кто в зале не стоят твоей злости, они в принципе ничего не стоят. Пустые люди, куклы, одетые в яркие платья. Младенец тоже не тот, на кого стоит злиться, он, лично, тебе ничего плохого не сделал, более того, он твой брат!

Я вдохнул. Выдохнул, а гость продолжил.

— Или тебе жалко себя? У тебя отняли гипотетический трон? А готовился ли ты принять его?

Я отвернулся. Кажется, я понял, о чем говорил мой гость.

— Сколько замков принадлежат герцогской короне? Сколько прямым вассалам? Сколько мостов в «твоих» землях? Какая доля дохода отходит монастырям?

Я покраснел, злость пропала, пропала, вместе с жалостью к себе любимому.

— Я тоже когда-то умел злиться. – Грустно прошептал гость. – Будет надо, зови!

Он сделал шаг в окно, и я рванул за ним. Я успел перешагнуть раму, когда сильные руки впились в мой ремень.

— Густав, ты куда?

Я замер, с ужасом смотря в ров. До него было две дюжины футов. Вниз. Одна моя нога замерла в воздухе, пятка второй едва касалась каменного карниза, единственное, что удерживало меня от падения, была рука старого герцога, рука моего отчима, сжимавшая ремень.

— Питер приходил? – Спросил герцог, втягивая меня в комнату.

Я кивнул, хотя гость ни разу не называл своего имени.

— Когда же он отстанет он нашего рода. Мертвая тварь. Сам жить не хотел и наших детей с собой тащит.

Через двадцать лет уже я едва-едва успел … моя маленькая дочка, сильно простывшая, а потому оставшаяся во время праздника в комнате, уже лезла на окно.

————————————————-

ВНЕ КОНКУРС

N 1

Птицы Удачи

Охотник за Птицами Удачи снова собирался в путь. Рюкзак взял, ловушки, приманку, клетку, естественно.

Надел прочные и удобные сапоги, отключил мобильный. Вдруг позвонят, когда он уже подкрадётся к нужному месту, и спугнут Птиц? Удача – она пугливая…

И вот – через многие вёрсты, долы, реки – нашёл нужную поляну. Сидели они там, Птицы Удачи, лазоревые, фиолетовые, бирюзовые, тёмно-синие. Клевали что-то, дремали, болтали между собой на щебечущем, отрывистом языке.

Охотник устроился за кустами. Ждал, чтобы птицы задремали. Потом подкрался поближе и расставил ловушки, четыре, по сторонам света. И отошёл на соседнюю полянку – самому не мешало поспать.

Утром обошёл поляну, уже не прячась, и достал добычу – трёх Птиц (одна ловушка осталась пустой). Пересадил аккуратно в клетку, насыпал зерна. Накинул на прутья тёмный платок. Уф-ф… Пол-дела сделано, что-то дальше будет…

Дома стянул платок с клетки, поглядел на добычу и расстроился. Ну, так и есть. Одна Птица стала блёкло-серой, другая уже прозрачная, сейчас растает. Правда третья ещё держится. Ярко-голубой цвет перьев стал заметно бледнее, но всё же Птица здесь, клюёт зернышки, вертит головой, глазом чёрным посверкивает.

– Ах ты умница, – прошептал Охотник тихо. – Лапушка ты моя…

Поймать Удачу – ведь это… это… Ну, сами понимаете! Оно, может, раз в жизни бывает.

Итак, две птицы исчезли, осталась одна. Ела зёрнышки, вздыхала по линяло-голубому небу, частицей которого, собственно, и была. Охотник любил её, гладил по макушке, рассказывал разные истории. Приносил вкусности.

Но однажды… Не выдержал, открыл дверцу. Звякнула задвижка, Птица высунула голову. Потом сделала шажок. Потом – расправила крылья.

А потом вылетала в открытое окно, в простор, к облакам и ветру. Только прозрачная шторка взметнулась ей вслед – и опала.

Улетела Птица Удачи, оставила на дне клетки длинное перо из хвоста. Охотник положил его на руку, покачал, вздыхая. Печально было на душе, печально и светло…

ВНЕ КОНКУРС

N 2

Зайду к поэту я в ночи,

Окном от душноты открытым

— как дух.

На ложе разметался он и спит

— будить не смею,

Он с музой своей танцует.

В жаре скользнуло покрывало на пол,

Я взор мой наслаждаю.

Кружу вокруг,

Всё тело поцелуями укрою,

Так ласково-легко,

Что сна не потревожу,

— в награду за его стихи,

Меня пленивши без остатка.

Я эту йоту счастья,

у его законной увела,

Ведь ночь,

Когда не в моготу

— шалю.

Думаю его стихами,

Мой опиум.

Уходя к его щеке прильну,

Чтобы уловить его дыханье,

Которым он так пылко пишет.