«Салфетки — 5». 2-ой тур.

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 15 замечательных миниатюр.

Поздравляем победителя: Граменицкую Елену

________________________________________________________________________________

Итоги 5-го тура мини-конкурса «САЛФЕТКИ».

1. Аникина Анна

2. Сенкович Ула 1+1+1+1+1= 5

3. Лешуков Александр 1= 1

4. Бурмистров Денис 1+1+1= 3

5. Граменицкая Елена 1+1+1+1+1+1+1= 7

6. Хорунжий Сергей 1= 1

7. Leshik Birich 1+1= 2

8. Лодинов Руслан 1

9. Иля Ильяна

10. Ваевский Ян 1+1= 2

11. Эсти 1+1+1= 3

12. Melody 1= 1

13. Вад Thronde

14. Риндевич Константин

15. Меллори Елена 1= 1

№ 1

* * *

Ночь мягко опустилась над старым, давно заброшенным домом. Не далеко от него находилась одинокая могила с деревянным, покосившимся крестом. Неизвестно откуда взявшаяся ворона, сев на него, громко каркнула. Ветер принёс крики отозвавшихся подруг. Крест шатнулся и тихо стал падать. Ворона, взлетев, начала кружиться над могилой призывая сородичей громкими карканьями.

Земля заколыхалась. Рука, вернее то, что от неё остаётся после многолетнего пребывания в могиле, показалась из того места где только, что стоял крест. Постепенно кряхтя, вылезая из-под земли, появился и весь скелет в лохмотьях, когда-то бывшими одеждой. Подлетевшие вороны старались отщипнуть от него редкие кусочки плоти всё ещё сохранившиеся местами.

— Кыш, кыш. Иш, налетели. Кыш, — скелет, подобрав крест, размахивая им, отгоняя от себя ворон, направился к дому. Некоторым птицам всё же удалось заполучить вожделенные разлагающиеся кусочки, и довольные они полетели восвояси. Остальные, поднявшись в ночное небо, кружили с громким карканьем.

Скелет, подойдя к дому, откинул в сторону крест и, поправив свисающие с него лохмотья, открыл дверь.

Скрип старых, ржавых петель сменился приятной музыкой. Яркий свет, полившийся из дома, осветил и самого гостя и часть двора. Сделав шаг, скелет плавно изменился. В дом вошёл высокий красивый юноша в военном мундире. Его длинные, светлые волосы, волнами, спускаясь чуть ниже плеч, прикрывали золотые эполеты. Большие синие глаза устремились вглубь комнаты. Улыбка, появившаяся на лице, обозначила пару лукавых ямочек на щеках. Ряд ровных, перламутровых зубов, говорил о его молодости и крепости сил. Поправив шпагу на поясе, юноша, твёрдой походкой стуча набойками на сапогах, подошёл к камину, у которого, облокотившись о спинку кресла, стояла молодая, цветущая женщина.

— Я так соскучилась, — протянула она к нему тонкие, бледные руки.

Их ожидала целая ночь. Единственная ночь в году……

№ 2

Иллюзорность мира

Старый дом вздрагивал под сильными порывами холодного ветра. Где-то на втором этаже стучал о стену сорвавшейся замок ставня. Тук-тук, тук-тук. Ритмичный перестук тревожно разносился по молчаливому двухэтажному строению. Дом тёмный и равнодушный, дремал, погружённый в воспоминания о былых шумных временах, когда его комнаты сияли чистотой, цветы в вазах манили нежной яркостью, а запах свежей краски и лака перемешивался с аппетитными ароматами кухни. Как давно это было. Пыль укрыла толстым слоем старую мебель, краски на обоях поблекли, латунь потемнела и покрылась пятнами. Безжалостно время. Куда оно летит, торопится? Как его остановить? Хотя бы на мгновение…

Дверь, ведущая в столовую, открылась и сухонькая старушка, подслеповато щурясь, вышла в темный холл. Оперлась о резные перила лестницы и надтреснутым голосом позвала:

– Алексей Кондратьевич! Идемте чай пить. Настоялся уже.

Наверху хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и молодой человек лет тридцати сбежал по скрипучим ступеням на каменные плиты пола. Забросил на плечо тяжелый подрамник, надвинул на лоб широкополую шляпу и, приветливо улыбаясь, повернулся к старушке:

– Некогда, Марья Ильинична, некогда. Солнце выглянуло, бегу ловить настроение. Потом, потом! Как вернусь…

Молодой человек распахнул дверь на улицу, озябшими пальцами поправил ремень подрамника на плече и вдохнул полной грудью холодный, стылый воздух.

– Красота-то какая!

Тонкий луч пробился сквозь нагромождение тяжелых серо-сизых облаков на небе, заиграл бликами на талых лужах среди грязного снега и проступающей черноты пожухлой за зиму травы.

– Весна, Марья Ильинична, весна! Грачи прилетели. Какая силища в природе!

* Алексей Кондратьевич Саврасов — крупнейший русский пейзажист, автор картины «Весна. Грачи прилетели»

№ 3

* * *

Скрипнула, открываясь,

В кукольном домике дверца —

Кукольный папа ушёл на работу

С кукольной мамой оставив деток.

Кукольной маме нравился кучер,

С ним мама в спальне уединилась,

Кукольным деткам предоставив свободу.

Что же из этого получилось?

Старшенький — Ивар — темноволосый

И кареглазый шальной бутуз —

Норовом в папу, внешностью в маму —

Начал исследовать мир вокруг.

Ивар недавно встал с четверенек

И на ногах ещё плохо стоял.

Сделал он шаг. И другой.

А на третьем

Кончилась спинка кровати,

Упал

Юный герой. От обиды заплакал.

Встать попытался и рухнул опять.

Стал реветь в голос, на крик из манежа

Выглянул с трепетом средний брат.

В знак солидарности с Иваром средний

Тоже заплакал тоненьким голоском.

От крика и писка меньшой пробудился

И тоже заплакал — не лежать же сычом…

А кукольной маме все детки до Светки —

Звезды, что поёт в кукольном кабаре —

Ей кукольный кучер дарил наслажденье.

Ей было в постели

Комфортней, чем вне…

В домике кукольном слуг не водилось —

Семья не владела заводом свечным.

Кричали-кричали несчастные детки

И разом замолкли —

Умерли…

Вернулся отец.

Усталый. С работы.

И скрипнула снова

В доме кукольном дверь.

Записка жены:

"… Невиновна…

… Всё кучер..."

И три трупа кукольных

Но детей…

№ 4

* * *

Тонкие пальцы коснулись его плеча, легко скользнули по мохнатому ворсу шерстяной накидки выше, к давно нечесаному локону за ухом.

Он слабо вздрогнул от этого прикосновения, улыбнулся. Не поворачивая головы, тихо произнес:

— Оленька, прикрой окно в гостиной, пожалуйста.

За окном ветер гонял вереницу кленовых листьев. Желтые и бордовые, они словно юбка цыганки, мели пыль у заросшей тропинки. Чуть в стороне чернели голые стволы одичавших яблонь, ветки покорно кланялись вслед проносящимся по серому небу тучам.

В доме раздался веселый детский смех. Дробный топоток маленьких ботинок пробарабанил по лестнице, спрыгнул с последних ступеней, умчался на веранду. Приглушенный женский окрик, хлопок дверью. Ворвавшийся на секунду в дом ветер боднул в ноги, улегся в пыли половиц.

За окном стремительно темнело. Вдали, подгоняя суетливых птиц, надвигалась стена дождя.

Он опустил сухую руку на прохладную ручку кресла, ощущая шершавую фактуру старого дерева. Поправил на груди перехлест накидки, чуть подался телом вперед, повернулся в сторону комнаты.

Толстый слой пыли на мебели, листья и мелкие веточки на узкой дорожке паласа. Тьма по углам, тьма и запустение. Тусклые стекла, дымчатые зеркала, треснувшие перегородки. Гнилая лестница на второй этаж, по которой вот уже пять лет никто не ходил. Покосившаяся дверь на веранду, качающаяся на ветру.

Абсолютно пустой дом на окраине. Седой старик в кресле у окна.

И призраки, не то существующие на самом деле, не то оживающие в угасающем разуме умирающего.

Старик протянул руку с узловатыми пальцами к журнальному столику, неторопливо раздвинул ворох газетных вырезок.

«Новая вспышка эпидемии». «Мировой мор: шокирующие подробности». «Население юго-восточного региона вымерло полностью». «Планета обречена».

В сторону полетело незавершенное письмо, смятое и перечеркнутое. С жирной надписью через всю страницу: «Я последний?».

На свет появился женский носовой платок, затертый, с выбившимися нитками по канту. С вышитой мелкими стежками буквой «О» в углу.

Словно высшую ценность, старик поднес его к лицу, провел по щеке. Прижал к груди. Устало откинулся на спинку стула и замер, грустно улыбаясь.

Один в темном доме. Один на опустевшей планете. Один в надвигающейся осени.

Мир в последний раз любовался улыбкой человека. Улыбкой одинокого старика в покосившемся доме.

Последней улыбкой уходящего человечества.

№ 5

" СЛАБО?"

Она взяла его на Слабо.

Только Лия могла додуматься до романтического свидания в доме Харперов. Ее извращенные серые клеточки сотворили чудо, спровоцировали инъекцию адреналина в разваливающийся на глазах брак. «Жду тебя в 22-00. Или Слабо?»

Круг света от походного фонаря выхватил в кромешной тьме кусок линялых обоев и стайку испуганных тараканов, метнувшихся врассыпную. Мартин шагнул по прогнившим половицам в центр холла.

Невольно зажал нос. Подышал ртом, привыкая к смраду бомжатника.

Нехитрый скарб повесившегося на притолоке старика давно растащен, остался лишь кожаный диван у входа. Не приглянулось мародерам и зеркало.

Мартин подошел к стене, осветил пыльное, изъеденное коррозией стекло и невольно вздрогнул, не увидев отражения. Зажмурился, пытаясь успокоить скакнувшее сердце, направил фонарь в лицо, еще раз глянул. Все окей, почудилось.

Лия опаздывает уже на полчаса. За такие шутки убивать надо!

Вернулся к дивану, присел, поерзал, проверяя на устойчивость. Из-под лоскута треснувшей от старости обивки показался мятый лист бумаги.

Мартин вчитался в стертые временем строки.

« Инструкция по выживанию в доме Харпер»

Брови парня удивленно взлетели. Однако!

-Не переступай порог.

Поздно.

-Будучи внутри, не смотри в зеркало.

Хм…

-Чтобы не показалось, не выглядывай из окна.

Ага!

-Верни записку на место, идиот!

«Что за ерунда?!», — Мартин встал с дивана, услышав шорох шин. Лия? Сейчас со смеху умрем!

Скрипнув половицей, шагнул к окну.

Ни души. Лишь стая ворон самозабвенно треплет кусок падали.

Вышедшая из-за облака луна осветила птиц. Они повернули головы к стоящему в окне Мартину и громко заклекотали. Пора!

Обезумев от лунного света, он закинул голову и гортанно каркнул в ответ. Рот налился жадной слюной, по телу пробежала дрожь. Глаза подернулись пленкой. Предвкушая пир, ворон вонзил клюв в еще теплую, трепещущую плоть. Оторвав безымянный палец с обручальным кольцом, которое когда-то дарил, давясь, протолкнул глубже в горло.

« Не Слабо, дорогая!»

№ 6

КОЛЛЕКЦИОНЕР

Вовка никак не мог понять и почему это их «родовое поместье», как любовно обзывал папа недавно возведённое, чем-то похожее на рыцарский замок строение, всегда неизменно приветливое и тёплое, сейчас было угрюмым и мрачным! Похоже, оно осуждало маленького хозяина за опрометчивый поступок. А может, ему от избытка адреналина, бурлящего в крови, всё примерещилось, и дом так смотрелся отсюда, сверху, с раскидистой кроны старой огромной ивы…

А и впрямь, чего Вовка сделал-то?

Всего-то делов: захотел завести у себя точно такую же коллекцию птичьих яиц, как у соседского Серёжки. Разноцветную, в красивых пластиковых коробочках, в общем, обзавидуешься! Вот и полез в воронье гнездо за ними, так сказать, за первым экспонатом. А птицы… что ж, поорут-поорут, повьются вокруг, да и новые снесут – от них не убудет. Зато как сноровисто он карабкался с ветки на ветку на самую верхотуру и ловко уворачивался от возмущённых каркающих пернатых. Кстати, чтоб не разбить хрупкое приобретение, мальчуган по совету всё того же Серёжки, добытую драгоценность спрятал в рот, чтоб ненароком не раздавить.

Они и сейчас там прятались от греха подальше: красивенькие, синевато-зелёные в тёмную крапинку…

Горе-верхолаз задумал вытащить их у себя в комнате, чтоб целее были, но судя по маминым глазам, таким же огромным и испуганно-суровым, как окна в новеньком доме, туда ему дорога пока была заказана!

Старшая Орешкина охаживала его по заднице очень умело, зажав между ног, и каждый удар во рту отзывался опасным похрустыванием.

Вовка терпел до последнего!

Но когда увидел перед собой папину могучую фигуру в семейных трусах и резиновых сапогах наспех одетых на голые ноги, а потом услышал суровый приговор:

— А ну-ка, мать, дай и я приложусь!

С перепугу выплюнул на землю желтовато-скорлупное месиво, щедро сдобренное его соплями и во весь голос забасил…

— Я больше не бу-у-ду!!!

Вечером, ёрзая в кровати изрядно помятым основанием, пацанёнок пришёл к очередному выстраданному выводу. Оказывается, коллекционирование не такое уж безопасное дело, тем более, когда родители не разделяют твоих убеждений и так категоричны в своих доводах. Одна из «попиных щёк», при воспоминании об этом не самом лучшем моменте в его жизни, особенно сильно зачесалась. Вовка бережно поскрёб её растопыренной ладошкой, тяжко вздохнул и уже засыпая, решил, что с этого дня начнёт собирать марочки или монетки, за которые его совсем недавно агитировал какой-то дядька по телику. И для себя неопасно и родителям будет спокойнее!

А, кстати, где там мамка прячет денежки?

Ведь марки-то нужно покупать. Сами собой они дома не появятся…

№ 7

* * *

— И вот это ты хотел посмотреть? – удивленно приподняв бровь, спросила Эви.

Старый, обшарпанный дом с разбитым крыльцом, облупившейся штукатуркой и черными глазницами окон не внушал доверия.

Вряд ли он вообще подлежит ремонту.

— Мммм, на фото он выглядел немного свежее, — усмехнулся Чарли, — зря я повелся на низкую цену…

— Ну, раз приехали – посмотрим, — девушка уверенно пошла к дому, и, разглядывая паутину мертвого плюща на одной из стен, постучала в дверь.

Тишина.

— Разве агент не должен был встретить нас?

Чарли пожал плечами:

— На звонки не отвечает, я уже и на автодозвон поставил… Хотя постой. Кажется, там, за домом, припаркована его машина. Может, просто занят…

— Гроза будет, — неожиданно и как-то растерянно сказала Эви, глядя в потемневшее небо, — птицы чем-то встревожены…

Дверь, тихо скрипнув, приоткрылась.

— Забей, крошка! – Чарли обнял ее за талию и повел в дом, — раз открыто, этот разгильдяй точно где-то здесь. Ох, и выскажу я ему…

Внутри оказалось не так уж и дурно. Вопреки ожиданиям, прихожая выглядела совершенно новой, уютной. Мягкая, темно-зеленая ковровая дорожка вела в просторную гостиную, обставленную дорого и со вкусом.

Где-то рядом послышалась приглушенная музыка.

— А вот и наш агент…, — попытался улыбнуться Чарли, отгоняя невнятный страх. – Кажется, это из подвала. Пойду, посмотрю.

Он толкнул тяжелую резную дверь и ступил на лестницу.

— Стив, вы тут? – Чарли почему-то отчаянно не хотелось спускаться.

Ответа не последовало, но музыка точно играла внизу. И еще он что-то заметил…

Неожиданно его схватили за плечи, Чарли дернулся, резко обернулся…

— Эви, ты напугала меня!

— Прости, мне почему-то стало так страшно, — она прижалась к нему и вдруг застыла, — Чарли… Чарли, что это там??

Парень проследил за ее взглядом.

— Боже…, — простонал он, глядя вниз, туда, где в тусклом свете лежала человеческая рука с зажатым в ней телефоном…

Чарли машинально сунул руку в карман и выключил автодозвон.

Музыка смолкла. Тихо прикрылась дверь у них за спиной…

Они бросились наверх, но было уже поздно. Чарли снова и снова бил плечом в резное дерево…

Стены подвала резко сжались, мгновенно убив обоих.

Грубые каменные зубы лестницы перемалывали плоть, дробили кости, превращая в месиво тела жертв.

Дом оживал, молодел на глазах. Старую штукатурку сменила новая, нежно-зеленого цвета, черепица сбросила ржавчину.

А западную стену дома украшал девичий виноград, привычно принявший осенние кроваво-красные тона…

№ 8

Зеркала

Старая рассохшаяся дверь обиженно скрипнула под очередным порывом хулиганистого ветра. Аня, брезгливо морщась, взялась за покрытую чем-то липким ручку и резко дёрнула дверь на себя. Конечно же, она не поддалась.

– Помогайте! – рявкнула она на мнущихся позади мальчишек. – Что, уже струсили, что ли?!

– Ань, а ты реально решила туда вломиться? – дрогнувшим голосом протянул один из них, высокий и крепко сбитый Митя, бросая взгляд вверх. – Это ведь ТОТ дом…

Об этом доме в посёлке давно ходили легенды одна страшней другой. Рассказывали, что до революции здесь жила могущественная ведьма, до онемения пугавшая всех священников, когда-либо приезжавших в посёлок. Но в начале семнадцатого года ведьма умерла, а её дом, наконец-то, сумели освятить. Однако приближаться к нему до сих пор рисковала лишь местная ребятня, а уж внутрь зайти…

Аня пренебрежительно фыркнула.

— Смотри! – она сунула Мите под нос правую ладонь, на тыльной стороне которой красовалось родимое пятно, формой напоминающее крест. – Вот мой оберег, он нас защитит!

Митя с сомнением покачал головой, но спорить не стал.

Ребята крадущимся шагом вошли внутрь, и ахнули: повсюду, куда только падал взгляд, стояли зеркала. Разной формы, размеров, завешенные чёрной тканью, они пугали и притягивали. Аня, затаив дыхание, приблизилась к одному из зеркал, побольше, и аккуратно отогнула ткань в сторону…

На неё глянула она сама. Только – может, свет так преломился? — но у её отражения были чёрные, как ночь, глаза. Аня заворожено подняла руку и кончиками пальцев прикоснулась к толстому стеклу…

В тот же миг над домом, из клубящихся туч, которые никогда не рассеивались, грянул дикий гром – будто хохот. Митя взвизгнул, как девчонка, Аня опомнилась, отдёрнула руку – и дети опрометью бросились прочь из ведьминого дома…

С ними ничего не случилось. Прибежали домой, дрожащие, попрятались под одеяло… и ничего. На следующий день всё случившееся казалось сказкой.

Только изредка посещало девочку странное ощущение, смутное, как дежавю. Казалось, что она как будто что-то делает не так, как раньше. Пишет, ест, держит карандаш. Будто не той рукой.

Родимое пятно в виде креста грустно темнело на тыльной стороне левой ладони…

№ 9

ДОМ

Какую цену способен заплатить человек за свое счастье?

Я стоял под свинцовым небом, сквозь который мерцали блики грязно-желтого света, и думал о том, что все, произошедшее со мной до этой минуты было не случайно. Мои радости, горести, разочарования и любовь, и даже мое рождение было предопределено. Вся моя жизнь пронеслась в голове. И стоя перед этим зловещим домом, я понял, что жил в этом мире ради этого мгновения!

Небо, это безумное небо, которое может привидеться только в жутком кошмаре, и кружащие надо мной вороны. И эта безумная тишина, застывшая в мертвом воздухе, лишающая меня воли. Хочется завыть и спрятаться подальше, туда, где не будет всего… этого…

Потрескавшиеся стены дома и адские провалы окон, куда тянет заглянуть и нельзя заглядывать, потому что там можно увидеть такое, что сведет с ума, что вывернет наизнанку душу и утащит откуда нет возврата.

Я делаю шаг, затем другой… Под ногами — пепел…

Пересиливая страх и оцепенение, медленно иду к ступенькам крыльца, где над дверным проемом висит разбитый фонарь, как бы говоря: «Тебе тут делать нечего…»

Но я должен…

Должен, потому что за стенами этого проклятого дома находится мое счастье, моя любовь, единственный человечек в этом забытом Богом мире, ради которого я готов на все…

Еще шаг… Нога проваливается … Я падаю, голова кружится, к горлу подкатывает тошнота – я чувствую запах тлена….Смотрю на свои скрюченные, искалеченные руки: «Что я смогу…» — приходит малодушная мысль. И тут же мне становиться стыдно… «А каково ЕЙ?.. Там?!!! Маленькой девочке, которая только начала жить???»

Перед глазами встал образ Мины. Она бежит по зеленой траве, расставив руки, и ее белокурые локоны светятся в солнечных лучах. Она смеется, что-то кричит мне!.. Зовет куда-то…

Я со злостью бью по безжизненной земле и ползу к ступеням…

Стон!!!.. Я слышу стон! Или мне кажется?

Над головой шорох черных крыльев…

Песок скрипит на зубах…

Я встаю и сдерживая дыхание шагаю за порог…

№ 10

* * *

На восток. Всегда в противную от заката сторону. Когда весенние пашни ещё не пересыпались зерном, не взбухли под ретивым плугом, насыщая окрестности густым и жирным запахом сырой земли. Мимо тяжелых облаков, всё еще грозящих разразиться поздним снегом. Туда, за голодом, за обветшавшей черепичной крышей, прячущей тленный запах позднего обеда. Когда зима отходит, отступает, и голые, едва ли не обглоданные ветви тревожно увивают стены дома на отшибе. Еще не взорванные почками. И оттого – бесполезные. Потом, только потом, промозглой сизой осенью отяжелятся кистями дикого винограда, ползущими по зелёным облупленным стенам, осядут зернышками в страждущих желудках перелётных. Но не нас. Как невозможно скучна осень, пышна и предсказуема. И как радостно взывает новыми восходами весна. Стылыми, мрачными. Когда край небосвода загромождается мглой запоздалого снегопада. Когда ущербным брошенным голодным людям, что поселились на отшибе, остаётся лишь одно – умереть. Угаснуть в отчуждении, ненужности, безмолвно сникнуть, обглодав собственные пальцы и не найдя насыщения. О, это просто пир. И на него приходим мы. Вороны. Разноголосой стаей ныряя в выбитые просветы рам, обхаживая новые владения. И празднуя весну, склоняясь над прогнившей плотью нового вестника прихода смены года. Когда стылые пашни ещё не пересыпались зерном. Время ворон. Тяжелых облаков и лёгкого мороза. Везде и всегда гортанным клёкотом возвещать начало жизни, сметая без остатка зимние дары.

№ 11

* * *

Он родился художником. С самого рождения видел мир не так, как все. Никто так и не сумел понять Художника. Его картины не любили, не признавали его стиля, осмеивали. Всегда в идеальное полотно, по мнению людей, он вносил что-то непонятное что-то странное, что-то неправильное. Это мог быть мазок не того цвета, листок, что выбивался из дерева, синяя прядь в прическе женщины. Как бешеные звери погрешности вырывались из картин; они ранили в сердце, уничтожали профессиональные, но сухие и бездушные рисунки.

Художник не мог жить в этом мире. Никто не признавал его творений, но душа просила кисть, краску и холст. Душа художника…Он потерял веру в мир, в людей, которые брезгливо тыкали пальчиком в его детей – картины; говорили, что они не соответствуют канонам, правилам, тому, что должно быть.

Художник взял мольберт и краски, переехал в дом, что пустовал более века. Мрачный, овеянный страшными легендами. О призраке, блуждающему по дому. О жестокой ведьме, поедающей души смертных. О маленькой сумасшедшей девочке, убивающей всех, кто переступил порог этого дома.

Шли годы, Художник старел, а картины все накапливались и накапливались на чердаке, который он использовал как мастерскую.

Однажды он поднялся, взял всего две краски — черную и белую — и начал рисовать. По крупице вкладывал в полотно свою душу. Бесчисленные мазки по шероховатой поверхности холста ложились друг на друга, перекрывали и оставляли пустые места на полотне.

Он отошел. Перед ним на мольберте стоял уже шедевр. Чего-то недоставало… Художник взял зеленую краску — на холст легло еще несколько мазков. Мазков цвета жизни, цвета души Художника. Он сел в кресло и заснул…навеки.

Дом пустовал… Год за годом…

Однажды его купила женщина. Когда она вошла в холл, то увидела это – шедевр, гениальную картину. Некоторое время она стояла и рыдала не в силах сделать и шага. Потом она поднялась на чердак и увидела тысячи картин, полотен не менее гениальных, чем то, что стояло в холле и чей творец так и умер непризнанным. И поняла она, что человечество сошло с ума, если не приняло такого Художника.

№ 12

Мой дом

Дом медленно умирал. Ушли из него люди, ушла и большая часть жизни. Дом покосился, в подвале обрушилась одна из стен, сквозь дыры в крыше было видно вечно хмурое, неприветное небо.

На чердаке поселились стрижи. Они лепили гнезда к непрочным, прогнившим стенам, их птенцы целый день кричали, требуя пищи, а я? Я радовалась неожиданной компании.

Я любила этот дом и в то же время его ненавидела. Я помнила, как кричала, как оплакивала свою короткую жизнь, когда меня замуровывали в стену. Помнила, как медленно и мучительно умирала, как отчаянно царапала свежую кладку ногтями, пытаясь вырваться. И как, потеряв силы, начала молиться, сознавая, что молитвы никто не услышит.

Теперь я и дом единое целое. Мое тело, давно иссохшее, уже лет сто томилось в фронтальной стене, мой дух подарил этому холодному зданию душу.

Этот дом жил мною… Эти птицы жили мною. Даже точившие стены термиты жили мною… а я не хотела, я давно устала жить.

Буря пришла внезапно. Первый порыв ветра саданул по уже хрупкому, измучившемуся зданию. Всполошились стрижи, взлетели на еще непрочных крыльях их давно подросшие птенцы. Горестно крича, они носились над крышей, оплакивая свой кров и опущенные гнезда. А я ждала.

Не спеша стягивались над домом мрачные тучи. Все более крепчал ветер, даруя мне надежду. Я ждала и молилась. Я вместе с дождем плакала от счастья, я вместе с домом кричала от боли, когда пронзало крышу копье молнии…

Я сгорала в пламени. Ненасытный огонь лизал мои стены, ел балки одну за другой и все более крепчал, превращаясь в оглушительно ревущее пламя. Я обрушивалась беспомощной грудой на фундамент, теряя красивую когда-то форму, а вместе с ней горестные воспоминания, привязанности, никому не нужные чувства.

Я вспарила вверх, чувствуя как обрываются удерживающие меня путы. Одна за другой, с едва слышимым, тонким звоном, что был для меня слаще любого звука.

Стрижи кричали над догорающим домом. Я смеялась вместе с утихающей грозой. Я была свободна. Наконец-то.

№ 13

* * *

Мы сбежали сюда от всех — туда, где ничего нет. Но он уже стоял там. Старый дом на краю света.

Стоял и ждал нас.

Мы делаем фото на память. Будет неплохо смотреться в гостиной.

Слепые омуты окон да источенный годами камень. Заводь теней и ветра.

Когда-то это был частный детский приют. Теперь в нем обитает пыль и чья-то выброшенная память. Приют, забытый даже пауками.

Мы держимся за руки и смотрим на дом. Он жалок и ветх. Скоро пустошь поглотит его, как и все остальное.

В небе рвет глотки вороньё. Небо раздирают тучи. Скоро гроза.

Его можно обжить. Вдохнуть в него свет и детский смех. Но мы пришли сюда не созидать.

Мы сбежали сюда от всех – лишь на миг. Нам не нужен дом на краю света. Нас здесь не будет, а дом медленно поглотит время. Оно прожорливо сточит стены в пыль, умертвит память, освободит ветер и тени.

Время погребет под собой дом и его фотографию, которую мы забудем повесить в гостиной.

Оно не пощадит никого. Даже нас.

Останется лишь вечная пустошь да изодранное тучами небо.

А потом не станет и этого.

№ 14

* * *

– Пож-жалу…уйста, – бормотал Петр, сидя перед следователем. – Й-й-я всё-о рас-сскажу… Только в участке! Не в этом доме! Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй…

Парень, признающийся в убийстве четырёх своих друзей, дрожал как осиновый лист и истово молил-ся. Следователь Алексей задумчиво барабанил пальцами. Петр всё тщательно спланировал – мертвецы дей-ствительно выглядели так, будто на них напал вампир, по местным легендам обитающий в этом заброшен-ном доме. Если бы это порождение ночи действительно существовало, конечно. Неплохо парень и играл – его состояние не отличалось от остальных выживших. Его бы никто не заподозрил. Дело – типичный висяк.

Был, пока нежданно-негаданно явился хозяин дома, о котором никогда не слышали даже местные ста-рики, якобы проверяющий своё недавно полученное наследство. Вон он стоит, молодой франт в белом кос-тюме и даже плаще. Даже цилиндр у него белый. Зачем он попросил три минуты поговорить с ребятами, выжившими после этого испытания на храбрость? Почему убийца после этой непродолжительной беседы решил признаться?

– Так о чём был разговор? – обратился Алексей к Виктору, другому парню. На причитания Петра сле-дователь не обращал внимания.

– Он каждому что-то сказал на ухо, – ответил Виктор, смотря на собеседника честными глазами. – Мне, к примеру, посоветовал быстрее венчаться.

– Вот как, – задумчиво протянул Алексей. – Ну ладно. Собираемся, поехали в участок, там продолжим допрос.

Виктор облегчённо вздохнул, когда полицейская машина скрылась из виду. Он соврал следователю – сидя рядом с Петром, которого считал приятелем, он слышал, что сказал ему франт. Но даже на смертном одре он не расскажет этого.

Это был свистящий шёпот, пробирающий до костей: «Мне очень не нравиться, когда на меня вешают чужие деяния».

№15

Призрак проклятого дома

Я – прошлое… Забытое, ненужное,

Утерянное, проклятое, старое,

Разбитое, холодное, натужное,

Отвратное, постылое, усталое…

Но в мире все всегда по кругу движется:

И прошлое окажется вдруг будущим,

И мертвецов зловещий глас услышится,

И будет все обжИтое пустующим…

И растворится все в слепом забвении,

И только я останусь назиданием,

Нетронутое беспощадным временем,

Обласканное болью и страданием…

Живу я только вашими рыданьями,

Проклятьями, мольбАми и отчаяньем,

И наполняю душу ожиданьями,

Что люди не излечатся раскаяньем…

Я – прошлое… Забытое, ненужное,

Все, кто зашел сюда, безвинно прокляты,

Но если ты останешься послушною,

Поймешь — навечно в рай ворота запертЫ.