Салфетки №339.2 Голосуем!

История одной горы

Любовь и война… как могли слиться воедино? Однако, слились. То ли Афродита решила любовью своей укротить кровожадный нрав Ареса, то ли Арес на миг сам укротил его, увидев прекрасную деву, ступающую из морских волн, но на их свадьбе гулял весь Олимп.

А вскоре и сыновья родились. Фобос и Деймос. И будто в зеркало смотрятся – похожи, как две капли воды. Правда, их тут же и разлучили – не могли братья друг с другом рядышком лежать. Сразу крик и слёзы. И немудрено. Фобос фобии на брата нагоняет, а Деймос в ответ – ужас. А как братья немного подросли, так их сам Зевс с Олимпа изгнал. Владыка! Громовержец! А собственных молний бояться стал. К Асклепию обратился, а тот ему: «Астрапофобия* у тебя, батенька». Вот и попросили олимпийцы братьев убраться подобру-поздорову.

Деймос по миру побрёл, а Фобос решил выбрать себе гору повыше, да и поселиться на ней. Чем не Олимп? И нарёк гору своим именем. Скучновато, правда, одному, да только надежда шепчет, что без брата он не так опасен, ведь чтобы фобия появилась, сначала испугаться надо. Но только, обманула его надежда. Обходят и люди, и боги гору Фобос стороной.

И у Деймоса дела не лучше. Поначалу он к спартанцам двинулся, а тем никакой страх неведом, смотрят на него, а не видят – будто и нет его. И с эллинами не сложилось – куда ни ткни – философ. И не он им страх внушил, а сам до смерти напугался, чуть было не поверил в то, что богов нет, лишь материя одна, и выходит, что и его самого тоже нет.

Помыкался-помыкался и решил к брату на гору подняться – всё вдвоём веселее.

Подошёл к горе и полез на неё. Как, вдруг, обуял его великий ужас. Стоит на приступочке и вопит. Никогда не думал, что высота может внушать такой страх. А брат его на горе тоже метаться начал.

— Чую, — кричит, — как что-то страшное ко мне приближается!

— Чую, — стонет брат его, — что вот-вот сорвусь и погибну!

Еле-еле спустился вниз. А как спустился – так и страх прошёл.

И брат на горе тоже успокоился, вроде, как страшное что-то отступило.

Прошло много веков. Название горы стёрлось из людской памяти. А вот поговорка тех дней жива и поныне — умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт.

______________________

*Астрапофобия — боязнь молний

Дряхлый старик сидел на небольшом каменном выступе. В тонких костлявых руках он держал палицу с заостренным концом. Моряки обступили его плотным полукругом, перешептываясь. Кто-то из толпы не выдержал и выкрикнул:

— Не тяни, дед. Так что дальше было?

Старик медленно поднял голову, его тусклые глаза попытались найти того кто это сказал. Но лиц было слишком много, чтобы понять и он продолжил хриплым голосом:

— Когда мы подплыли ближе, все кинулись к борту корабля. Естественно я бросился за остальными. Тогда я был еще совсем мал и легко протиснулся сквозь толпу. От увиденного я застыл на месте. Огромный древний город из белоснежного мрамора возвышался на затопленном острове. Странные домики торчали на его холмах во все стороны. Лабиринт узких улочек заплетался спиралью к вершине холма, на которой стояла одинокая башня. Обрамленная золотом, ее верхушка стремилась высоко в небо. И тогда голос капитана разнесся громом по палубе.

Старик согнулся вдвое и выдал каркающий звук. Он потянулся к бурдюку, что лежал рядом на камне. Сделав два больших глотка, отложил его в сторону и посмотрел на собравшихся вокруг него. Их лица выражали нетерпение, это нравилось ему. Подождав несколько секунд он снова заговорил:

— Капитан раздавал приказы, мы готовились причаливать. Мы все были возбуждены, ведь это был легендарный Фобос. Этот утерянный город искали тысячелетиями, а нашли его мы. Помню лица своих товарищей. Все аж дрожали в предвкушении. Мы представляли себе какие несметные богатства он скрывает за своими стенами. И когда мы вошли в город, он оправдал наши ожидания сполна. Город оказался обитаемым отсталыми туземцами. Они не смогли составить нам ни малейшего сопротивления. Мы грабили, мы убивали, мы насиловали, — старик тяжело вздохнул и помотал головой, — Помню глаза одной девочки, большие голубые глаза. Она молча смотрела на меня, когда я убивал ее отца. Ее утащили до того как я смог к ней подойти. Это продолжалось несколько дней. Сейчас уже не вспомню сколько золота мы добыли, но точно больше чем любой из вас может представить. Трюмы нашего корабля были заполнены доверху. Когда на острове не осталось ничего ценного и ни одного живого туземца, мы были готовы возвращаться домой. Но тогда…

Слова начали превращаться в бормотание. Старик оперся о свою палицу и замолчал. Только приглушенные звуки волн, разбивающиеся об скалы, нарушали тишину. Кто-то из толпы не выдержал и выкрикнул:

— Не тяни, дед. Так что дальше было?

Он поднялся и кряхтя подошел к обрыву. Далеко внизу расползался туман по скалам, на которых были нанизаны остатки корабля.

— Фобос нас не отпустил, — произнес старик хриплым голосом, — Я еще помню это, а вы забыли.

На вечернем небе стали постепенно загораться звёзды. Вышел, словно бог войны, и красноватый Марс. Даже не верится, что больше он не занимает полнеба – притом и днём, и ночью! И что Солнце стало больше и теплее, и его свет, проникая сквозь атмосферу планеты, делает день светлым. И что теперь я могу выйти на улицу без скафандра и почувствовать запахи, запахи родной Земли.

Спасибо правозащитникам, подняли шум! А то бы торчал на рудниках Фобоса ещё три года. Осудили меня года на четыре по «дадинской» статье — за участие в акциях протеста. Отбывать наказание отправили на спутник Марса. Потом дело моё пересмотрели, скосили срок до одного года.

Что рассказать о Фобосе? Бараки, в которых нас, заключённых, содержали, отапливались из рук вот плохо, поэтому часто было холодно настолько, что приходилось спать в верхней одежде. Кормили из тюбиков, что при слабой силе тяжести было вполне разумно. Кислород был разрежен – администрация колонии экономила на заключённых и подавала его в бараки ровно столько, чтобы мы не умерли от удушья. Поэтому у нас постоянно кружились головы и клонило ко сну. Но в шесть часов приходилось подниматься, и после всех проверок-построений идти на работу. Вернее сказать, плыть, ибо на марсианской стороне, где находилась наша колония, сила тяжести практически отсутствовала. Тяжко ли было работать? Кого интересует этот вопрос, пусть попробует напялить на себя скафандр и несколько часов подряд помахать киркой. И это притом, что нетвёрдо стоишь на земле.

Когда меня везли на космическом корабле с решётками на окнах (неужели кто-то реально попытался бы устроить побег в открытом космосе?), у меня, признаться, были опасения, что будут пытать, как Ильдара Дадина, первого, кто попал под эту статью. Или что администрация колонии будет всячески придираться и помещать в ШИЗО, как Константина Котова (который попал под неё вторым). Но, по счастью, отношение ко мне было вполне терпимым. Даже хвалили за добросовестный труд: «Хороший ты парень, Володька! Работаешь без халтуры!». Я действительно старался на совесть – так уж привык: если берусь за дело, стараюсь сделать его хорошо, а не кое-как.

Настоящим праздником для меня, как и для всех заключённых, был прилёт почтового корабля (не мудрствуя лукаво, его, как и планету, назвали «Фобосом»), который привозил нам письма из дома, с родной Земли. Письма от родных, друзей и совершенно незнакомых людей, которые переживали за меня и сочувствовали, которые не считали меня преступником, несмотря на то, что СМИ постарались сделать из меня чуть ли не изменника Родины. Те, кто присылали мне письма, наверное, сами до конца не понимали, насколько дороги были мне их слова, их приветы. Кто-то присылал мне интересные книги, кто-то – красивые открытки. Я в свою очередь тоже старался не отставать – отвечая на письма, я рисовал цветными карандашами усыпанное звёздами небо и красный Марс, который оттуда казался просто гигантским. Освобождаясь, я забрал с собой все письма, присланные мне за год. Кроме одного. То одно было от школьного друга Димы. Он писал мне, что я предал Родину и больше ему не друг.

А теперь я читаю письмо от Димы. С Фобоса. Ему полицейские подбросили наркотики – захотелось кому-то медальку получить. Дима в полной депрессии, пишет, что ему там плохо, слёзно просит прощения. Я не знаю, сумею ли я когда-нибудь простить ему предательство, но сейчас я его не оставлю – подам ему руку. Знаю ведь не по наслышке, что значит быть безвинно осуждённым.