Салфетки-289. Голосование

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 6 замечательных миниатюр.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

Голосование проводится до 04/11/2023, до 19:00 по Москве.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

__________________

№1

Отраженье

Есть старое и верное выражение, что бесконечно можно смотреть на огонь, текущую воду и работающего человека. С этим не спорю, но предложил бы ещё одно: отражения в воде.

Мои друзья, любители активного отдыха на природе, давно и часто приглашали меня с собой. Говорили: сидишь в городе, красоты не видишь, поехали- покажем чудо.

Меня удивить, к слову, сложно. Поездил, повидал красот природы. И горы, и пещеры, и моря-реки, даже океан Тихий видел. Но они звали-звали и дозвались. Поехали.

Осень. Поздняя. Выехали вечером, друзья сказали, что там база и тепло, комфортно. Добрались к ночи, смотреть не на что. Посидели, повспоминали каждый о своем- ну и до утра.

Проснулся, как обычно, рано. Все спали, а я пошёл на Природу, ну уж раз приехал. Вышел и обомлел!

Я стоял на берегу водоёма. Понять, что это было, нереально. Наш берег- вот он, а противоположного не видно. Спустился к воде, вижу — лавка, сел. Передо мной было Чудо!

Недалеко от берега, в молочной дымке, был островок. Его берег подёрнулся ледком. От этого казалось, что он парит над водой. На острове росло деревце или дерево. Непонятно. Все размеры и расстояния исчезли. Огромный экран. Остров, дерево и его отражение в воде.

Было очень тихо, во всём — ни звуков, ни ветра. Но отражение дерева было расплывчатым, туманным и менялось! Я замер, дабы уловить эти изменения.

Кино снимает человек, природа не снимает — она его показывает. Надо уметь видеть.

Время шло, и менялся свет. Дымка исчезала, и дерево становилось всё отчетливее и резче на молочном фоне. Его отражение менялось, но само по себе. Было такое впечатление, что оно живёт своей жизнью.

Вдруг оно становилось совершенно отчётливым, как и само дерево, и получалось зеркальное отражение. Потом, видимо из за неуловимого движения воды, оно расплывалось, становилось непрозрачным, и у отражения дерева появлялась как бы крона с листьями. А на самом деле их, конечно, не было. Это зрелище (какое, кстати, удивительное по силе слово!) завораживало. Я сидел на лавке и смотрел это увлекательное природное кино, не ощущая ни осеннего холода, ни времени. Вдруг я почувствовал, что рядом кто-то есть. Посмотрев вокруг, я увидел своих друзей, сидящих на той же лавке. И ВСЕ смотрели это увлекательное кино. В полной тишине, молча, не двигаясь, боясь разрушить это ЧУДО. Чудо единения природы и человека.

Где-то за нашими спинами раздался медовый перезвон колоколов. Сначала лёгкий, робкий, потом всё сильней и уверенней. Он звал и притягивал нас к себе. Все встали, смотрели друг на друга, здоровались с улыбками и потихоньку пошли на звон к храму. Поблагодарить Бога за Чудо.

№2

То, что Ина была ведьмой, знали все. Деревенские её боялись: много плохого могла сделать.

Настя старалась дом Ины стороной обходить.

Но красавицей Ина была — глаз не оторвать! Эх, сколько парней иссушила! Влюблялись в Ину сразу, а разлюбить получалось спустя годы.

И мужа она себе нашла под стать. Красавец Игнат, первый парень на деревне, лишь раз взглянул в колдовские глаза и пропал. Теперь ни на кого не смотрит.

Но однажды Настя вынуждена была идти мимо дома колдуньи. Что-то заставило Настю заглянуть к ведьме в окно.

А там!

На столе свеча горит, ведьма своей красотой в зеркало любуется, оторваться не может. Зеркало всё в вензелях да в каменьях.

И слышит Настя голос Ины:

— Сколько лет мне — никто не узнает, красота моя вечна. Эй, зеркало, покажи-ка последний раз мой истинный облик!

И видит Настя – кладёт Ина зеркало на стол, возле свечки. Свечка чёрным воском закапала, а в отражении безобразная седая старуха показалась.

Вот кого целует Игнат!

Настя громко вскрикнула.

— Кто здесь? – всполошилась ведьма. – Эй, зеркало, скрой навсегда отражение! Свеча, разгорись ярко!

Зеркало потухло, а свеча так разгорелась, что и сад, и Настю под окном осветила.

— Вот кто мой секрет украл! Ну так не будет тебе пощады! Эй, силы всех стихий, хватайте её. Вяжите, несите на окраину деревни, киньте её, а я заговор произнесу. Не быть тебе красной девицей, а быть бессловесной деревяшкой, к одному корню привязанной. Будешь всё видеть и слышать, да сделать ничего не сможешь. Будут искать — не найдут. Сгинь без вести!

Закрутило Настю, понесло, а по дороге руки её в сучья стали обращаться. Язык отнялся, лишь зрение и слух остались.

И вот Настенька уже деревцем стоит одиноким.

Искали её, да не нашли.

Но Пётр, жених её, руки не сложил. Поехал он в село, где церковь была, с ходу в ноги отцу Андрею бросился:

— Помоги, батюшка! Пропала моя невеста, но сердцем чую — жива она!

— Ты из Смолёнок?

— Да.

— Что у вас там ведьма завелась, знаешь?

— Как не знать, вся деревня гудит. Боятся ее.

— Не её надо бояться, а Бога. В Бога веруешь?

— Верую.

— Собери завтра утром у меня всех верующих, пойдём крестным ходом. Управа на неё одна – молитва ваша. Знаешь слова?

— Знаю.

— Ну, тогда с Богом.

Сколько Настя деревом простояла – не помнит. Только услышала голос Петра и других деревенских. Впереди отец Андрей. И все мужики из деревни, даже Игнат. Идут крестным ходом, молятся. Настя тоже не утерпела, мысленно попросила:

— Помоги мне, Боженька! Не дерево я, заколдованная девушка.

Пётр вдруг остановился, словно услышал:

— Настёна! Отец Андрей, давайте здесь помолимся.

— Сердце-вещун? Эх, настоящее бы имя ведьмы узнать. Вмиг чары её разрушатся.

— Как не знать? – сказал Игнат. – Насильно меня на себе женила. Ингеборга её имя. Во сне его шептала.

— Ингеборга? Изыди, сатана, из рабы Божией Ингеборги! Господь Всемогущий, призови её!

Закрутилось всё, завертелось, и вдруг дряхлая старуха упала к ногам отца Андрея.

— Жизнь оставь! — просит.

— Настю верни и от колдовства отрекись. А потом убирайся подальше. Жить будешь, старая. Грехи замаливать. Готова?

— Да. Вот ваша Настя!

Засияло дерево, расцвело цветами невиданными, и из него Настя вышла. Руки протянула к Петру.

Схватил Пётр свою невесту на руки, отцу Андрею прямо с драгоценной ношей поклонился.

И все мужики за ним. Крестились, Бога славили, а куда Ина уползла — кому это интересно?

№3

–Это дерево? Выглядит, как дерево. Может это мираж. Откуда здесь взяться дереву? – недоумевал Вилли.

–Не тормози, Уил! Дроны его фиксируют по локации. Лучше не засоряй эфир– огрызнулся Липски.

Уил смерил уничтожающим взглядом Липски сквозь гермошлем, но промолчал.

Капитан с первой группой ближе подходили к эпицентру сигнала. Снег под ногами трещал и лопался, как пузыри пупырочной плёнки. Проталины от следов обнажали заледеневшую поверхность, напоминающую, покрытое мелкой рябью, стекло. Лёд казался очень прочным. Далиле пришлось приложить усилия, чтобы взять образцы.

–Есть связь с рубкой?– спросил капитан.

–Нет, сэр, последнее сообщение пришло перед приземлением,– отчеканил Липски.– С тех пор помехи в эфире. Есть картинки с дронов, они все идентичны тому, что мы видим.

–Сколько уже зафиксировано?

–Уже 27, похоже, это растёт по всей планете, через определенный интервал.

–Может это форма жизни?– предположила Далила.

Холодный свет негреющего светила, похожего на яркую луну создавало чёткие чёрные тени членов экипажа в скафандрах. Они подошли вплотную к возвышенности, на которой рос древоподобный объект. Тень от дерева ложилась на остров, запорошенный снегом, и отражалась на льду.

–Что показывает тепловизор?– спросил капитан Уилла.

–Он словно вышел из строя,– стукнул тот по датчику,– показывает идентичные нам источники тепла по всей поверхности.

–Нет, сэр, – отозвался в эфире Кофман из четвёртой группы, наш аппарат показывает тоже самое. Очаги неподвижны, но датчики движения считывают пульсацию.

–Такая же картина, – подтвердил Райтер из второй группы.

–Судя по приборам, это не органика, – проговорила Далила, когда группа подошла вплотную к цели,– оно из синтетических элементов. Беру образец.

–Удивительно,– водил пальцами в перчатках по ветвям Вилли, – искусственное дерево с цветочными почками. – И вдруг отпрянул.

–Что ты сделала,– обратился он к Далиле.

–Я ещё не приступала,– и тут её голос дрогнул,– Оно шевелится.

В это мгновение раздался треск помех, и эфир заполонил белый шум.

Ветки медленно покачивались, словно под дуновением ветра. Почки, покрывающие ветки, начали набухать и распускаться, обнажая, к ужасу группы, глаза. Дерево с десятками тысяч глаз вместо листьев смотрело на них, как на добычу. Те отпрянули от острова, но увязли в жиже, в которую превратился ледяной пласт.

В желеподобной субстанции копошились, словно тентакли, тёмные корни древа.

Липски, не растерявшись, отстреливался из бластера, капитан орудовал топором. Однако все попытки были тщетными. Щупальца, обвив жертв, выпустили шипы и, пронзив тела сквозь сверхпрочную ткань скафандров, утянули в ледяное болото одного за другим. Сквозь пелену жижи, наполняющую пробитый гермошлем, капитан заметил тысячи обвитых тентаклями тел, находящихся, словно в анабиозе. Захлебываясь субстанцией, наполняющей лёгкие обжигающим холодом, капитан проснулся.

*

Капитанская каюта не отличалась от остальных. С электронных рам улыбалась семья. Отдышавшись от кошмара, капитан вспомнил, как изменил курс на покрытую льдом планету, посылающую сигнал SOS, в местности, названной космическим бермудским треугольником. Дроны уже спустились на поверхность.

Он торопливо направился к рубке. Не дожидаясь, капитан настроил экраны на камеры дронов. Каждый фиксировал дерево на возвышенности в сердце ледяного океана.

– Все готовы и ждут приказа, – доложил Уил.

– Мы летим домой, – твёрдо сказал капитан и покинул ошеломлённых членов экипажа. «Наконец-то, я увижу любимых», думал капитан, возвращаясь в каюту, которая вновь восстанавливалась из памяти переплетёнными тентаклями с глазами.

№4

Каждую ночь я вижу один и тот же сон. Штиль бескрайнего озера обнимает крохотный остров. Дерево возвышается над его белоснежным песком, раскинув кривые ветви с прозрачными листьями. Нет ни дуновения ветра, ни шелеста листвы, ни скрипа коры. Полная, всепоглощающая тишина и удручающее чувство одиночества.

Каждое утро я просыпаюсь в холодном поту и пытаюсь осознать себя, пока в памяти гаснут лишенные красок пятна неба, воды, песка и листьев. Пытаюсь осознать, что я не одинок, как то дерево.

Звучит будильник, и из соседней комнаты доносится возня – дочь готовится к новому школьному дню. Я тоже встаю с кровати и бреду в ванную комнату, пока ее не заняли дети.

Проходя мимо приоткрытой двери в спальню сына, невольно отмечаю, что кровать так и не была разложена, вещи, как были брошены, так и лежат разбросанные на полу. Он снова не ночевал дома. Это стало происходит все чаще в последнее время, но все мои попытки поговорить с ним, выяснить, что происходит, сын игнорирует, только и делая, что огрызаясь. Я уже и не помню, когда мы в последний раз нормально общались.

На кухне жена готовит завтрак. Поставив на стол тарелку с вафлями, она снова отворачивается к плите, помешивая ароматно пахнущую кашу. Рядом на рабочей поверхности стоят две тарелки с кусочками нарезанных фруктов. Одна для меня, другая для дочери. Жена с нами не завтракает – у нее особая диета, которая сведет ее в могилу, но мое мнение ее не интересует. Ее модный диетолог знает лучше.

Налив себе и дочери кофе, я сажусь за стол. Телефон вибрирует в кармане пришедшим сообщением, но у меня будет время ответить на него позже, когда буду стоять в пробке по дороге на работу.

Дочь даже голову от своего смартфона не подняла, когда я поставил перед ней кружку. Вся ее жизнь протекает в соцсетях, и я сомневаюсь, что она вообще помнит, как выглядит мир вокруг нее без фильтров и тегов. Машинальным движением схватив кружку, дочь пробует кофе, морщится на отсутствие сахара и отставляет горький напиток в строну, с новым напором строча что-то в чате. О том, чтобы протянуть руку и насыпать сахар, речи даже не идет. Моя попытка отвлечь ее от телефона и привлечь ее внимание снова провалилась.

За окном утренний туман опускается на город. Цвета размываются, исчезают, пока все не становятся оттенками серого. Только черные стволы голых осенних деревьев проглядывают сквозь сгустившуюся молочную пелену.

Поймав мое отражение в окне, я невольно вздрагиваю. Я не одинок. Не дерево из моего сна – у меня есть семья: жена, сын, дочь. Я владелец компании.

Я не одинок. Мой мир не лишен красок.

Ведь… нет?

№5

«На севере диком

На голой вершине

Стоит одиноко сосна…»

С недавнего времени Анна стала часто вспоминать эти строчки.

Когда два с половиной года назад умерла мама, она очень испугалась, что сердце папы, перенесшее два инфаркта, не выдержит, и он уйдет вослед. Но папа дал ей передышку: два с половиной года.

А позавчера они вернулись из храма: ночная служба, Рождество Христово. Вчера папу забрали в реанимацию с третьим инфарктом. Сегодня ее разбудил телефонный звонок:

— 29 больница беспокоит. Крылов Василий Александрович кем вам приходится?

— Отцом, — Анна почему-то не имела никаких дурных предчувствий. Сегодня она собралась отнести папе воду, носки, чай и что-то там еще. Собранная сумка стояла у входной двери.

— Ваш отец скончался сегодня в 0 часов 5 минут.

Анна охнула и машинально бросила трубку. И легла. Ее затрясло.

— Мам! Мама! — высунула голову из одеяльца ее пятилетняя Лизонька. — Мам, а что ты плачешь?

— Дедушка умер, — честно прорыдала Аня.

Лизонька какое-то время молчала, а потом тихонько заплакала. Аня видела, как ребенок платочком вытирал слезки. Тихие такие слезки…

Конечно, родня помогла похоронить. Все прошло, как надо.

И вот после похорон у Ани завертелись в голове эти строки про дикий Север и сосну.

Она представила себе скалу, белую и равнодушную, холодную. И на этой скале она, Аня. Одна. Нет опоры. Раньше она даже не догадывалась, что значит, когда живы родители! Они жили — и все. А тут их не стало. И не стало фундамента, опоры. Аня теперь на скале, ее корни такие хрупкие, маленькие, а снежная скала острая и отвесная. СтОит подуть ветру, как ее просто снесет с этой скалы. Вниз. В вечный холод. Потому что никто ее теперь не подпирает.

Несколько дней Аня жила, как робот. Машинально водила Лизоньку в садик, шла на работу, забирала дочку из садика. Кормила ее. И ложилась. Ей было все равно. Иногда она выходила и смотрела, что делает ребенок.

Лизонька обычно играла в комнате дедушки: рассаживала на игровом коврике своих куколок. При этом она уходила смотреть мультики, рисовать. Но если игрушки рассажены — значит, игра идет вовсю.

Аня и в эти дни видела рассаженные игрушки в комнате отца. Ну раз игрушки рассажены — значит, хорошо.

И Аня углублялась в себя.

…Однажды Аня встала с кровати, хотела дойти до ванной. Проходя мимо той самой комнаты…, где сейчас играла дочка, она услышала тихие всхлипывания. Аня вошла.

Игрушки расставлены, но, вероятно, не сегодня. Ковер был пыльным. Игрушки выглядели сиротливо. Лизонька не смотрит мультики, не рисует. И Аня поняла: дочка не играет! Все эти дни, пока она лежала и пялилась в потолок, ощущая себя несчастной сосной, ее маленькая доченька, стараясь не тревожить маму, плакала о дедушке. Аня и забыла, что с похорон на компьютерном столе стоит портрет папы. Лизочка остается с ним наедине. И — НЕ ИГРАЕТ.

И Аня очнулась. Пришла в себя и ужаснулась. Как она забыла о дочери!

Обняв свою малышку, почувствовала, что дочка холодненькая.

— Ты замерзла, Лизонька?

Дочка прижалась к маме и сказала:

— Без дедушки холодно.

— Пойдем чай пить? Горячий?

Дочка еще крепче сжала мамину шею и закивала. А мокренькое личико прижалось к Аниной щеке.

Весь этот вечер Аня была с Лизой. Она читала книжки. Потом они разговаривали. И Аня успокоила Лизоньку:

— Дедушка не исчез, моя хорошая. Он просто пошел дальше.

Лизонька смотрела на маму и ни о чем не переспрашивала. Аня понимала, что Лизочке хорошо с ней. Тепло. Надежно.

«Я не одинокая сосна. Я не упаду никуда. Я — фундамент, основа для дочки».

Когда Лизонька уснула, Аня встала, широко расставив ноги, и удовлетворенно кивнула:

— Ну так-то лучше. Меня теперь не собьешь.

№6

Весной пойму заливало водой. Алине нравился этот промежуток времени, ближе к дню весеннего равноденствия. Тогда она могла часами стоять у окна с чашкой горячего чая и смотреть на открывающийся ей водный пейзаж. Но основной ее интерес, граничащий с беспокойством, был связан с ежедневно меняющимся уровнем воды. Тревожила даже не непосредственная близость к дому, а вероятность однажды не увидеть того, с кем она привыкла здороваться каждое утро и на протяжении всей своей сознательной жизни.

В центре поймы стояло дерево. Мелким кустиком выглядело оно, когда Алина родилась и дальше росло вместе с ней. С самого детства, проснувшись раньше родителей, Алина бежала к окошку, чтобы проверить – не выросло ли оно, как в сказке, до самых небес. Теперь, так же как в детстве, спозаранку, спешила проверить – не скрылось ли дерево под водой.

Сегодня она встала пораньше. Предстояла дальняя поездка на целый день. Выглянула в окно и обомлела. Дерево опустило все свои ветки в воду и выглядело так печально, что у Алины защемило сердце. Решив, что по возвращении из города, она обратится в местное лесничество и попросит помочь дереву, Алина стала грустно собираться в дорогу. Уже на самом пороге, она вдруг почувствовала себя нехорошо. Сильно разболелась правая часть живота и закружилась голова. Алина присела на обувную тумбочку в прихожей и опустила голову на колени. Волосы ее распустились вниз, до самого пола, как ветви ее дерева.

Алина не заметила, сколько времени она так просидела. Кажется, была временная потеря сознания. Очнувшись, она с трудом дотянулась до сумки, вытащила телефон и позвонила в скорую.

Врач приехал быстро. Она едва успела доковылять до входной двери, чтобы открыть ее. Сделав краткий осмотр, доктор велел собираться в больницу. Уже там подтвердили диагноз – аппендицит, сделали срочную операцию.

После выписки, Алину из больницы забрала подруга. Привезла домой, поднялась вместе с ней в квартиру, продолжая рассказывать последние новости их городка. Но Алина ее уже не слышала. Едва оказавшись дома, она сразу поспешила к окну. Выглянула в него и обомлела.

Падал мартовский снег. А ее дерево всеми своими ветками тянулось наверх, словно пытаясь поймать падающие снежинки. И те, что были взяты в плен, искрились и переливались таким драгоценным сиянием, дороже которого может быть только сама жизнь.