Салфетки №237. Голосование!

Взмах.

Ветер щекочет маховые перья. Сердце бьется в унисон с взмахами крыльев. Осень внизу расцветает всеми оттенками желтого и красного. Солнце отражается в озере и его лучики светят прямо в глаза.

Взмах.

Левое крыло слегка подводит. Часть перьев окрасилась багрянцем. Это крыло пришлось вырывать из рук человека с боем.

Взмах.

Земля внизу становится все меньше. Но вместе с тем – ярче. И четче.

Взмах.

Вокруг – бескрайнее прозрачное одиночество. Одиночество и свобода.

Взмах.

Еще немного. Всего пара взмахов крыльями. Осталось совсем чуть-чуть.

Взмах.

Этого почти достаточно. Пока можно еще раз обозреть лежащий внизу прекрасный красно-желтый ковер.

Взмах.

Все. Окинуть взором простирающееся вокруг   пространство. Сделать вдох. Теперь точно все.

Сложить крылья и камнем рухнуть туда, где простирается пылающая осень.

Дикие птицы всегда умирают свободными.

Свобода – это первое утро летних каникул. Кажется, ещё вчера мерзким скотчем липли к тебе проблемы: долги, двойки, контрольные… А сегодня уже поёт душа и тело дышит, словно освободившись от оков учебных будней. Второе утро будет не тем. Нет. Не будет того мимолётного первоначального счастья, той невольной радости.

Только два утра особенны: первое и последнее. Первое воодушевляет, даёт заряд бодрости, а последнее угнетает, и поэтому становится грустно. Но тоже по-настоящему.

Если первое утро – свобода, то последнее – совсем наоборот. В первый день лета ты проснёшься довольно поздно, потому что хочешь выспаться за все ночи, проведённые за уроками. В последний же – спи не хочу, но ты встаёшь рано, потому что завтра в школу и хочется продлить этот день, запомнить, впитать каждую минуту. В начале лета перед тобой огромное количество возможностей, и никто не может тебе запретить проехаться на велосипеде, погулять с друзьями или съездить на дачу, к бабушке. Но в конце лета такого уже нет, и мысли совершенно другие: об уроках, оценках, контрольных…

И хотя с приближением сентября новые скучные будни встают перед тобой шипастой стеной, ты пытаешься сохранить то чувство первого утра. То чувство свободы.

— Сва-бо-ду-па-пу-га-ям! Свабо-ду! Свабо-ду! Па-пуга-ям!

В большой клетке бесновался не менее большой и красивый, хотя и слегка ощипанный ара. У него были безумные глаза и короткий хвост – не хватало длинных перьев, которые обычно придают этим птицам вид маленьких ракет.

— Аста сьемпре, команданте! – орал попугай, цепляясь лапами за прутья клетки и раскачиваясь, словно танцевал под неслышную мелодию.

Напротив клетки сидел рыжий кот и смотрел на птицу круглыми жёлтыми глазами, не мигая. Потом лениво повалился на бок, поднял заднюю лапу и принялся вылизывать её. Попугай на минуту перестал орать и спросил:

— Последний раз спрашиваю – выпустишь меня отсюда?

— Последний раз спрашиваю… — передразнил его кот. – Тебе оно надо? Серьёзно!

— Не надо было бы, я бы тебя не просил! – огрызнулся попугай, переместившись по клетке чуть ниже, чтобы лучше видеть кота.

— И что ты будешь делать на свободе? Полетишь в Африку? – фыркнул от собственной шутки кот и даже изобразил приступ смеха, растянувшись на полу. Он явно переигрывал, но попугаю было всё равно. Он рявкнул чужим голосом из рекламы:

— Идиот! Мы родом из Бразилии!

— Где много-много диких обезьян, — тихо мурлыкнул кот, снова пристально глядя на попугая. – Тебя съедят. Ты не знаешь, как быстро исчезают птички вроде тебя в большом городе. Мне тебя жаль, непонятно отчего, но жаль.

— Выпускай меня! Тебе что за печаль? Ты же меня терпеть не можешь!

— Я к тебе уже привык как-то… Мне будет скучно одному, — кот встал, подёргивая длинным хвостом, и прошёлся вдоль клетки.

— Купят другую зверюшку, — махнул крыльями попугай. – Мне здесь край! Я не могу жить в таких замкнутых пространствах! Я летать хочу, иначе крылья атрофируются… Давай, открывай клетку!

— Допустим, а что я получу взамен? – прищурился кот.

— Возможность утешать своих убитых горем потери хозяев! – попугай раскрыл клюв и затряс головой вверх-вниз, изображая дикий хохот. Хохотать в голос у него пока не получалось – не с кого было тренироваться.

Кот пошевелил усами. Видно было, что он раздумывает. Попугай замер, гипнотизируя его круглым чёрным глазом. Потом кот подошёл к клетке, тронул лапкой сложный замок и сказал небрежно:

— Через несколько месяцев я найду тебя и попрошу об одной вещи. А ты её сделаешь. Договорились?

Ара ловко переместился к самой дверце и жёстко ответил:

— Договорились, открывай.

Когда он улетел, шумно хлопая крыльями, через открытую форточку, кот лениво захлопнул дверцу клетки и улёгся на любимом месте – в кресле. И пробормотал, засыпая:

— Безумный, но свободный…

— Боже, наконец-то я свободна! — она собрала фотографии в пачку, вновь разложила на столике, и на бледных щеках заалел румянец. — Но, — руки замерли. — Мы договаривались ещё кое о чем.

— Да-да, конечно, — он быстро наклонился, достал из-под стола портфель и вытащил небольшой полупрозрачный цилиндр.

Увидев содержимое, женщина расслабилась, заправила чуть дрожащей рукой выбившийся из причёски локон, откинулась на спинку стула. Вздохнула так облегчённо, что он не выдержал:

— Не проще было развестись, миссис Лоусон?

— Нет, нет, — выдохнула она, глаза зло сузились, а грудь стала подниматься сильно и прерывисто. — Этот мерзавец… Ненавижу его. Он бы отнял у меня детей. У него всё куплено, всё… Целый сонм юристов, судьи. Нет…

— Понятно, — он небрежно проверил содержимое конверта, который она передала.

— Я вам должна ещё-то?

— Ну… — в его глазах запрыгали озорные бесенята. — Вот этот контейнер. Так, для коллекции…

— Да, да, конечно, забирайте, Марко… ой, простите, — она заметила, как он поморщился. — Я не должна была произносить ваше имя…

Прихватив контейнер, Марко незаметно выскользнул из кафе, медленно прошёл пару кварталов и юркнул в узкий проулок. Открыв переднюю дверь чёрного «форда», уселся на сидение.

— Ну что, она поверила?

— Да. Держи, — Марко выставил контейнер на торпедо. — Поторопись, твой палец надо пришить как можно быстрее, иначе…

— Не важно, — небрежно махнул забинтованной рукой его собеседник. — Главное, — он набрал побольше воздуха в лёгкие, выдохнул. — Главное, что я свободен. Свободен!

— Угу, — Марко вытащил пачку сигарет, нервно щёлкнув пару раз колёсиком зажигалки, закурил. — Слушай, Лоусон, — выпустил струйку дыма, — Почему ты просто не развёлся с ней?

— Не хочу, чтобы этой стерве что-нибудь досталось.

— Ну тогда заказал бы её мне.

— Нет. Тогда подозрение упало бы на меня. Зачем мне неприятности? А так… Все мои активы переведены на Вирджинские и Каймановы острова. Эта коза ничего не получит. Ничего, — отчеканил он. — А я отлежусь где-нибудь на дне и вынырну через полгода-год, — он потянулся так, что хрустнули кости.

— Ясно. Довести тебя до клиники?

— Не надо, я сам.

Хлопнув дверью, Марко вылез из машины и так же незаметно оказался на улице. Постояв пару минут, решительно направился к банкомату, вытащив пачку банкнот из конверта, вставил в приёмник и выбрал из меню: «получатель — Ребекка Лоусон».

… Стой, маленький, подожди! Дай ручку. Смотри, дорога! Машины тут ездят. Налево, направо посмотри. Не беги! Видишь, камень. Не лезь в лужу, промокнешь, испачкаешься. Не хватай, иди руки вымой сначала. Вставай, уже в школу пора. Не глотай на ходу, сядь как человек! Не вертись! Не черкай в учебнике! Переоденься сначала… Когда придешь? Ско-олько? Да я в твои годы… Что? Какая свобода? Когда вырастешь, будешь сам жить, будет тебе свобода. Завтра собираем на день рожденье… Нет, ты еще в кассу взаимопомощи должен. Страховку заплатил? Интернет отключат, при чем тут зуб? Это твой зуб, а тут работу доделать надо. Тебе что, зарплата не нужна? Всем мало… Петрович вчера помер. Да, похороны в пятницу. Что, не можешь? Все не могут, но кто-то должен. Я вон на даче сто лет не был. Дача — такая кабала. Ну вот видишь, у тебя и дачи нет, ты свободный человек! Зато жена есть… Жены нет? Так еще проще, есть время на себя! Да не ворчи, очередь недлинная… Как это — талончик потерял? Дедушка, что вы как маленький, где живете-то хоть помните? Да кто вас одного-то пустил… Вот присядьте, сейчас сестричку позову… Только спрошу, какая посвободнее. Ох, да не слышит уже… Вот и освободился…

«Свобода! Ну, наконец-то!»

Василиса вылезла из кустов и оглянулась – позади неё неясно маячил длинный тоннель.

«Это сколько же времени я его копала-то? Лет пять али больше? Хорошо ещё, что кроты помогали, землю растаскивали – иначе бы Кощей заподозрил что, и тогда не видать мне прогулок в саду. Эх… надо было бы сразу за дело приниматься – давно бы на свободе была, так нет! – ждала и надеялась, что Иванушка своё обещание выполнит. Уж как он кричал мне вслед: Я тебя найду! Я тебя спасу!

И что? А, вдруг, забыл али испугался?.. Нет-нет! Лучше буду думать, что его съел Змей Горыныч… Бедный, Ваня!» — и она смахнула рукавом слезинку.

«Как же сладок воздух свободы! Ах, как… фу-у…

Это чем это так воняет? Никак болото? Точно – оно! Воздух-то какой затхлый, спёртый…

Эх… нужно было в другую сторону копать. Ну, ничего! Сейчас я одним рукавом махну – будет озеро, махну другим – и лебеди поплывут!

Как же… вот, глупая. Прежде нужно было отобедать. Винца выпить, а остатки в рукав, лебедями закусить – косточки в другой… Да-а, было бы сейчас совсем неплохо и выпить и закусить. Проголодалась я что-то…» — и Василиса грустно вздохнула, вспомнив столы, ломящиеся от яств в кощеевом дворце.

«А пока только мной закусывают…у-у-у! – комарьё треклятое! Как бы сейчас мазь-то пригодилась, что Яга для меня делала. Кощея-то комары не трогали – для меня заказывал. Заботливый… да и не злой. Кабы злой был – не мог бы так меня любить. А тут – в лепёшку готов был разбиться. А терем какой выстроил! И окошко с видом на озеро. И сад – ни дать ни взять – райский! Старый он, конечно, а там – кто знает? Бессмертный же. Старее уже не станет…»

Василиса остановилась, обвела взглядом унылый пейзаж.

«Ладно! Доберусь до ближайшего села, а там посмотрим. Вдруг, ещё один Иван сыщется? Хотя… к кому ещё попадёшь… вон, Снегурка тоже из леса пришла, да и попала к бедным старикам…»

Василиса снова вздохнула.

«А в царстве кощеевом скоро ужин…»

В лесу что-то заухало, захохотало. Василиса вздрогнула.

«Никак Леший? Ох, батюшки мои… запутает дороженьку, и концов не найдёшь».

Она обернулась назад. Садилось солнце, но тропинка была ещё ясно видна, а вдалеке маячили кусты со скрытым лазом.

Василиса махнула рукой, подобрала подол и припустилась назад.

Сьюзи уже неделю не надевает белье. В джинсах не очень удобно, конечно, и коротким вещам придется подождать до лучших времён, но понимание всесильной наготы придаёт плебейское очарование любому наряду. В игнорировании социальных норм есть что то непоколебимое, трогательно фундаментальное. Это её маленький бунт. Гордись ею, Ричард Йейтс. Она никогда не станет жертвой системы, как Эйприл. Она будет бороться за свою душу и своё сознание — изменит мир, начав с себя. Как только досмотрит Скандал, естественно.

Еще сегодня Сьюзи ела сырную пиццу на завтрак. Тоненькую, с хрустящей корочкой и запахом базилика. Обедала пивом, а ужинала мыслями о непременном скором крахе личности её отца (ещё один ребёнок? В его возрасте?) Совсем скоро Сьюзи покинет шалаш семейных склок. Забуду все обиды и начнет мечтать поскорей вернуться к этому цирку уродов на праздники.

«Жди меня, мой маленький принц. Я не знаю, где ты и как выглядишь, но надеюсь у тебя есть с собой плюшки».

Апокрифическое

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Оно было в начале у Бога.

Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть

(от Иоанна 1:1. 1:2, 1:3.)

И был Он абсолютно свободен.

И сотворил Он пространство и время, законы мироздания и поддерживал их волею и силою Своею.

И создал Он мир и всё, что в нём было, по воле Своей.

И всякая тварь живая взывала к нему и Он внимал ей.

И всякой частице мироздания требовалось своё место и Он давал его.

И был Он по прежнему всемогущ и всё было по Слову его, по Воле его.

И был Он свободен, но уже не абсолютно.

И сказал Он: Я есмь Альфа и Омега. И разрушил волею Своею, всё Им дотоле созданое.

И Слово стало вначале…