"Салфетки" - 21. 2-ой тур

Я люблю тебя. Мир.

Я верю в Иисуса Христа

Я верю в Гаутаму Будду

Я верю в пророка Мухаммеда

Я верю в Кришну, я верю в Гаруду…

Птичьи Боги.

Птах, Гаруда, Шамаш, Уту, Кро, Гу, Леда, Ра, Зевс, Ку, Мир, Тукан… — сколько много их… И каждый что-то символизирует своей птицей.

Шаманы — последователи Шамаша, верят что у человека — три души. И одна из них — птица. И у каждого человека — какая-то своя птица-покровитель, птица-тотем, определяющая особенности нрава(пти, пси) — темперамента, пристрастий и психической индивидуальности. Эта третья душа так и называется — нрава.Воистину — гусь свинье не товарищ. Свинья не смотрит на небо. А правильный человек смотрит, и чаще чем в землю. Правильный человек — человек небесный. У животных — нет нрава. Если и перевоплощаются животными — то те, кто отреклись от неба, и от своей небесной сущности.

А птица — целая нрава.

Нрава дается человеку при рождении, соответствующим Богом, и говорит о расположенности того или иного Божества к определенной матери(неужели Бог не может любоваться на твою женщину? Не думайте мужья, что вы единственные почитатели ваших жен, если они действительно достойны почитания) или ребенку(по дружбе или благоволению), и свидетельствует о причастии существа к небу.

Символизм у каждой птицы свой, и сложный, но не верьте в негативное.

Пока я не встретила своего парня, для меня всегда было загадкой это библейское: «Будьте просты как голуби...» Чем просты голуби? Проще остальных птиц? Мне было непонятно. Но он обьяснил мне голубя, а потом и меня саму…

У него и цвет глаз был такой — не голубой, не серый, а сизый.И глаз надо сказать, у него был наметанный.

«Привет, синица, полетаем?» — познакомился он со мной…

«В смысле? И почему синица?» — мне была приятна его простая наглость, но я не люблю загадок и недосказанностей.

«Ну потому что ты королева птиц — синица. Птица Счастья и неприхотливости, довольства тем, что имеешь. Под покровительством самого Сина, Бога Луны. Все люди — с душой — имеют свою птицу, и своего покровителя небесного. А если любишь птиц, и знаешь, что это символ Свободы и Сознания — то говорят, можно летать — по настоящему превращаться в свою птицу, или смотреть их глазами...» — учил меня он.

«Ты врешь» — сказала я.Но мне польстило.

«Ну и зря ты не веришь. Отрекаешься от неба. Всем верь — будешь небесная — никого не лишай свободы и не вреди сознаниям, и все.»- втолковывал он мне.

«А как же ловцы птиц? И птицы в клетках?» — спрашивала я.

«Большой грех — лишить птицу свободы, или жизни. Тут ошибка и козни врагов человеческих. Слово ловец в любом священном писании происходит от слова love — любовь. Так же как и ловец, и слово, которое было вначале — слово это любовь. С-лов-о… Взаимная, всеобьемлющая...» — он был очень убидителен. Мысль о том, что ему просто хотелось легкого секса — ушла от меня…

«А ты? Какая твоя птица?»- спросила я.

«Моя — голубь. Птица Мира. Это Бог такой. Будьте просты как голуби — слышала такое? Простота голубя есть полное отстутствие мотивации деятельности и бытия — без причины. Никакого двойного дна, никакой задней мысли, никакого подвоха, никакой самости и выгадывания.»

«Ты мне нравишься» — сказала я, и взяла его за руку.

Я отдалась ему, не спросив его имени… Зачем, если я знаю его душу? С утра, после восхитетельной ночи, через полузакрытые веки, я видела как он превратился в голубя и улетел в распахнутое окно…

На столе осталось записка: «Я люблю тебя. Мир.»

С этого дня я стала понимать язык птиц и чаще смотреться в небо…

Папагено *

Игла опустилась на проторенную дорожку пластинки с хирургической точностью: захрипела помехами пауза, а затем весело чирикнула флейта. Каким образом Лёшке удавалось сразу найти нужную композицию на стареньком патефоне?

— Начнём с чего-нибудь попроще. Барокко, классика, модерн?

Я со вздохом отняла чашку от губ. Начинается.

С первого дня нашей совместной жизни Лёшка обеспечивал мне кофе в постель, приправляя его сливками классической музыки – и очень скоро превратил моё утро в ежедневную музыкальную викторину. Победитель прошлого конкурса Чайковского был неумолим в своём намерении спасти свою благоверную, вытянув её к классическому Олимпу из пропасти любви к музыкальным орнаментам Стинга и ностальгическому свету Битлов.

— М… точно не модерн. А для барокко слишком легкомысленно, — патефон разразился баритоном, разливающимся немецким соловьём. – Ага! Ну это, знаешь ли, даже слишком просто. Опера, немецкая, классическая? – Лёшка утвердительно кивнул. – Моцарт?

— Верно. А какая именно?

— Ох, — я прикрыла глаза. Весёлый мотивчик, высокий регистр, птичьи переливы флейт… Что-то до боли знакомое. – Ну… может быть… эм…

— «Волшебная флейта», чудо, — сжалился он. – Ария Папагено, «Der Vogelfänger bin ich ja».

— «Я всем известный птицелов»? Тогда это не я чудо, а он, — я мотнула головой в сторону проигрывателя. – Чудо в перьях. В самом прямом смысле.

— А тебя разве нельзя назвать птицеловом? – Лёшка хитро щурился – в свете бледного осеннего солнышка его глаза отливали кошачьей желтизной. – Последние пять лет, если не ошибаюсь, ты активно ловишь некого соловушку…

Рабочий мобильный на тумбочке не замедлил распеться «Here comes the sun». Я взглянула на определившийся номер.

В утро моего законного выходного специалист-дерматоглифик мог побеспокоить меня по одной-единственной причине.

— Доброе утро, Коль, — сказала я в трубку. – Соловей?

— Да, — коротко ответил мужской голос. – Полагаю, ты в деле?

— Адрес! – нашарив в верхнем ящике ручку и блокнот, я торопливо записала продиктованное. – Ага, спасибо, скоро буду…

— Значит, тринадцатое нашли, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Лёшка.

— Как видишь, — я села в кровати, позволив натянутому до подбородка одеялу упасть, и перехватила взгляд его сузившихся зрачков. – А ты всё такое же животное, как четыре года назад…

— Ага, — мурлыкнул Лёшка, подтягивая к себе скрипичный футляр. – Твой ласковый и нежный зверь.

И я знала, что борьба с желанием толкнуть меня обратно на кровать будет стоить ему трёх часов непрерывных занятий.

Доехала быстро: пробок в выходной не предвиделось, а в Подмосковье – тем более. Элитный коттеджный посёлок встретил меня пестротой разномастных особняков: местные миллионеры строились, кто во что горазд, вот и соседствовал здесь английский дворец с русским теремом.

Поприветствовав коллегу-следователя, я была проведена к месту преступления.

— Безупречно, как всегда, — доложил Коля, работавший поблизости, пока я рассматривала сейф. – Если какие-то следы и были, их уже затоптали.

— Когда было совершено ограбление?

Коля только плечами пожал:

— Хозяйка сегодня полезла в сейф, а вместо него…

— Перо, — закончила я. – Что, никаких шансов?

— Снял всё, что можно, внутри и снаружи, но вряд ли от этого будет прок. Горничная драит всё по два раза в день… Снег три дня назад стаял, а вчера новый нанесло… Перо хозяйка облапила – хотя от Соловья на пальчики надеяться… — Коля ухмыльнулся в усы. – Молодец Соловушка, ничего не скажешь.

Коля испытывал по отношению к Соловью странные чувства – как и все, ведущие это дело. С одной стороны, вор и следователи – вещи несовместные, а с другой – когда имеешь дело с виртуозом, да ещё и таким… необычным…

Приступили к опросу свидетелей. Сигнализация, конечно же, не срабатывала, собаки не лаяли, охрана ничего подозрительного не заметила, записей, скорее всего, не осталось: неделю назад посреди ночи во всём поселке на час вырубался свет, — авария на линии, — и в том, что это дело рук вора, сомневаться причин не было. Кассеты на всякий случай изъяли, но в данном случае надежда была добита заранее.

Хозяйка – тоненькая блондиночка, даже дома расхаживавшая на умопомрачительных каблучках – рыдала на диванчике в огромном холле, и её стенания звенели в хрустальных подвесках венецианской люстры. Её супруг восседал рядом и сопел: тройной подбородок, уползавший под воротник рубашки, цветом готов был сравняться с алым платьем его благоверной.

— Опишите пропажу, — попросила я, открывая десятую страницу протокола.

— Ожерееелье, — завыла блондинка, промакивая платочком искусно подкрашенные глаза. Тушь, кстати, изумительная – и не думает течь. – Котик мне подарил на день рождения три месяца назааад…

— Платиновое, — буркнул «котик». – Алмаз «Джонкер».

— «Джонкер»… Тысяча девятьсот тридцать четвёртый год, Южная Африка… Семьсот двадцать шесть карат, если не ошибаюсь… Первый владелец – Гарри Уинстон?

— Понятия не имею, — голос владельца трёх особняков и четырёх квартир в разных частях света злобно булькал в необъятном горле. – Ольке брюлик понравился, я его на «Кристи» и купил, а что про него болтали, мне по…

— Да, пожалуй, теперь мне всё ясно, — я зафиксировала вышесказанное аккуратным разборчивым почерком. – Скажите пожалуйста… а вы ничего не слышали о некоем воре по прозвищу Соловей?

— Слышал, а как же! Борьку, соседа моего, год назад так же обокрали. Ничего не взяли, кроме яйца этого, Фаберже. Зелёные рядом лежали – не тронул! А на сейф посмотришь – в жизни не поймёшь, что взломали. Только перо, сука, оставил, — «котик» рычал почти по-собачьи. – Значит, до меня добрался…

— Мы ловим Соловья уже пять лет, — выслушав длинную непечатную тираду, спокойно продолжила я. – Послужной список его приличен: тринадцать ограблений. Характерный почерк: никаких следов, ни одной зацепки, соловьиное перо на месте преступления, один-единственный украденный предмет… и чрезвычайное богатство пострадавших.

— Робин Гуд х… — выплюнул честный бизнесмен. – А отловить его, когда продавать будет – никак?

— Мы думаем, что Соловей не нуждается в деньгах. Он не торговец, он коллекционер. Для него это своего рода искусство… и акт возмездия. Видите ли, по странному стечению обстоятельств, все без исключения пострадавшие лишились очень дорогих вещей с очень долгой и непростой историей… о которой они, увы, не имели ни малейшего понятия.

— То есть?

— Упомянутый вами Борис Алексеев, владелец украденного яйца Фаберже под названием «Памятное Александра Третьего», приобрёл его на аукционе «Кристи» за шесть миллионов долларов. Если я не ошибаюсь, сделал он это потому, что незадолго до покупки его коллега по бизнесу купил похожее, а Борис Иванович не хотел ударить перед ним в грязь лицом… При этом он искренне считал Карла Фаберже французом, а об Александре Третьем знал только, что он был императором. Вопрос о том, в каком веке он жил и какой страной правил, вызвал у него крайнее затруднение.

— А какая на… разница?!

— Для вас – никакой, — легко согласилась я. – А вот для Соловья, видимо, огромная. Видимо, он счёл вас, Бориса Ивановича и ещё одиннадцать ваших товарищей по несчастью недостойными владеть подобными сокровищами.

— Меня?! Недостойным?!!! Да я… — «котик» осёкся, но это явно стоило ему нечеловеческих усилий. – И что, за пять лет вы его не поймали?

— Мы пытались, поверьте. Но за пять лет у нас не возникло ни одного подозреваемого, — я запнулась, но повторила, — ни одного.

— И на… тогда нам нужна…

Я не слушала – хрустальная люстра и натяжной потолок вдруг прыгнула и унеслась куда-то, а вместо неё я видела рампы и лепнину Малого Зала Консерватории пятилетней давности. Дело Соловья только попало ко мне – но тогда ещё не было клички «Соловей». А была коллекционная скрипка Амати, похищенная в нашем районе; её обокраденный владелец, хозяин подпольного ломбарда, желавший в ближайшее время выставить скрипку на аукцион; её прежний владелец, учитель музыки, заложивший семейное сокровище за десять тысяч долларов на лечение умирающей дочери; и его любимый ученик, в день кражи гулявший на дне рождения своего друга в этом же доме. Связь между двумя последним элементами я уловила первой: потому и была в свои двадцать пять старшим следователем, что отличалась каким-то животным чутьём и раскрывала «глухари», которые тихой новенькой кидали для галочки. Разузнав всю подноготную бывшего владельца «Амати» и прослышав о талантливом Алёшеньке, который питал к своему первому учителю самые благодарные и нежные чувства, я вдруг ощутила знакомый укол в сердце: дело нечисто. Никаких следов, ни одной зацепки: у самого учителя железное алиби, — всю ночь провёл в палате дочери, — а друзья Алёшеньки хором уверяли, что тот всё время был на виду, разве что в уборную удалялся… Но чтобы убедиться в своей правоте, мне обычно требовалось всего-навсего взглянуть в честные глаза подозреваемого.

Полюбоваться на таинственного Алёшеньку, не привлекая его внимания, проще всего было при его выступлении на очередном конкурсе Чайковского. Посмотреть из зрительного зала, подойти поздравить с удачным выступлением… что может быть проще? Тогдашний июнь душил жарой. В день первого тура скрипачей небо хмурилось и ворчало уже третий день, не спеша приносить москвичам дождливое облегчение. Усевшись на первом ряду балкона рядом с возбуждённо хихикавшими студентками, я отложила бинокль, положила подбородок на парапет и первые два часа честно продремала под мелодичный сценический скрип. Наконец объявили вожделенное имя, я вскинула голову и уставилась на объект наблюдения: молодого человека в чёрном, почти мальчика – тонкого, звонкого и нервного, как его скрипка. Он вскинул смычок, возвёл глаза кверху. Улыбнулся чему-то.

В окна, будто только того и ждал, заколотился ливень – а из скрипки вырвалась музыка. Словно кристально чистая вода, высеченная пророком из скалы, она разливалась по залу, и смычок взлетал и парил, а пальцы молниями метались по струнам, и замирали, и таяли, и мелькали в магических гармониях, мелодиях и пассажах…

Первое в своей жизни «Браво» я крикнула, казалось, помимо своего желания. А когда приблизилась и взглянула в эти карие, на прорезавшемся солнце отливавшие золотом глаза – я поняла, что укол в сердце, всегда значивший «нашла!», теперь имеет странную вариационную окраску.

Чутьё не случайно привело меня тогда в Малый Зал. Я не поймала Соловья, — официально прозванного так год спустя, — но зато приобрела нечто куда более стоящее.

Когда год спустя мы поженились, Лёшка признался, что из толпы восторженных поклонниц он выделил только мой взгляд: цвет изменчивой февральской лазури, кошачья хищническая цепкость – и изумление атеиста, узревшего неопалимую купину на грядке собственного огорода. «Как осторожно вошла в моё сердце, — шутливо напевал он попсовый мотивчик, — твоя золотая стрела».

— Э, вы меня вообще слышите?

— Вряд ли вышесказанное вами нужно заносить в протокол, а речи не для протокола меня не касаются, — вынырнув из собственной памяти, хладнокровно отозвалась я. – Что ж, я вам рассказала, что знаю, теперь закончим с вами. Если вы выговорились, продолжим – не возражаете?

— Пренеприятнейший тип, — буркнула я, покидая особняк час спустя.

— Как и двенадцать предыдущих, — весело подтвердил Коля. – Молодец Соловушка, ничего не скажешь… Есть идеи?

— Поеду просматривать кассеты, — я посмотрела на пакет в руке. – Сомневаюсь, что поможет, но вдруг?

— Ничего, быть может, в следующий раз… И на старуху бывает проруха.

— Да, и проверим общих знакомых нового пострадавшего и Бориса Алексеева. Два обокраденных приятеля… Личные мотивы? Это может быть зацепкой.

— Может, — Коля галантно распахнул передо мной дверцу машины. – Садись, подвезу до дома.

— Спасибо, — ещё раз поблагодарила я, покидая авто у родного подъезда.

— Всегда пожалуйста. Лёшке привет! Когда там ближайший концерт?

— Он на гастроли в Англию уезжает на следующей неделе. А через месяц в Доме Музыки играет, хочешь, приходи.

— При организованной контрамарочке – почему бы не прийти? – подмигнул коллега. – Тем более что Машка от муженька твоего без ума. Гляди, конкурентка подрастает!

— Ага. Красивая она у тебя, — искренне ответила я. – К тому же музыкант, в отличие от некоторых.

— Соседи уже воют. А я не спешу их расстраивать, что мы ещё даже школу не кончили, — хохотнул Коля. – Удачи! Поехал со своим разбираться…

И, махнув рукой в кожаной перчатке, укатил, перед въездом в арочную подворотню огласив двор прощальными гудками. Покачав головой – как дитё малое! – я достала ключ, выслушала комариный писк домофона и шагнула в подъезд.

— Есть кто-нибудь дома? – крикнула я с порога в тихий тёмный коридор.

— Куда денемся, — откликнулись из комнаты. – Сейчас, добью тут одного…

— Опять шахматы? – скинув сапожки, я босиком прошла внутрь – плитка с подогревом для озябших ног была как нельзя кстати. – И как дела?

— Шах и мат, — зевнул Лёшка, в этот самый момент совершив финальный клик. – Восемнадцать ходов. Почти «шотландская партия», должен тебе сказать.

— Твой любимый Наполеон?

— Он самый. Противник, конечно, не генерал Бертран, но приятно силён, — он захлопнул крышку ноутбука и крутанулся на стуле, поворачиваясь ко мне. – Ну как?

— Алмаз «Джонкер»… Ювелирная работа, — я взглянула на мужа: в этот миг он походил на мальчишку, в кои-то веки убравшегося в комнате и теперь пытливо заглядывавшего в глаза мамы в надежде на поощрение. – Ты безупречен, как всегда.

Он не улыбнулся, но глаза его просияли.

Он никогда не рассказывал мне о «делах» заранее: моя реакция должна быть естественной – даже для самой себя.

— В этот раз пришлось повозиться, — небрежно заметил он. – Но ты, судя по всему, мной довольна?

— Ещё бы, — подавив тяжёлый вздох, я нежно взъерошила каштановые кудри.

Чутьё никогда меня не обманывало. Его – тоже. Следствие зашло в тупик, и год мы играли в странную игру, кошки-мышки, где оба знают, что другой знает, но не могут и не хотят нарушать сложившуюся ситуацию. А потом Алёшенька пришёл ко мне с предложением руки и сердца – и с повинной. Тогда я в первый и в последний раз в жизни увидела чёрный чемодан, где скрипка Амати покоилась по соседству с жемчужным ожерельем Александры Фёдоровны Романовой и подлинником «Букета фиалок» Мане; тогда его послужной список насчитывал всего три блестящих ограбления. Я до сих пор не знаю, где он хранит свои сокровища; он лишь говорит, что меня ни в чём не смогут обвинить и, даст Бог, по истечении срока давности он пристроит их в хорошие руки. А если не он, так кто-нибудь другой.

Ещё он говорит, что всего их будет двадцать четыре. Законченный опус: как каприсы Паганини, как прелюдии Рахманинова и Шопена.

С артистической лёгкостью, так ему свойственной, он протянул мне весы, на одной чаше которых лежала его жизнь, а на другой – смерть; и от одного моего слова зависело, погубить его или помиловать. Он любил меня, он не хотел мне лгать. И он готов был принять от меня, — одной меня, — смертный приговор, будь на то моя воля.

Вор и следователи – вещи несовместные. Враги, осуждённые пребывать по разные стороны черты.

Но всё дело было в том, что стоило мне взглянуть в его глаза, и я поняла, что отныне моя сторона – там, где бьётся его сердце, звучит его голос и спорит с вечностью его скрипка.

Через две недели будет очередной аукцион, и вскоре он – через десятых лиц, естественно – узнает об очередном нечистом на руку богаче, купившемся на престиж, но не имеющем ни малейшего понятия об истинной ценности сокровища, попавшего в его руки; не видящего его красоты, не упивающегося пропитывающей его Историей. Эх, Лёшка, Лёшка… Соловей мой, разбойник и ночной певец…

— Утешаю себя только тем, — всё-таки произнесла я, — что я всё равно тебя поймала… в каком-то смысле.

— Ещё бы! Оковы обручального колечка куда прочнее тюремных наручников, чтобы ты знала. В старину так точно были, а нам стоит брать пример с наших славных предков, — он поймал мою руку. Поцеловал вначале её, а потом кольцо на безымянном пальце с крупным бриллиантом. – Не помнишь, на чём мы остановились утром?

— Папагено, — мигом приуныла я.

Склонив голову набок, какое-то время он созерцал моё лицо. Потом улыбнулся – мягкой улыбкой кота, запертого на ночь в молочной лавке.

— И это тоже, — согласился он, подхватывая меня на руки. – Но чтобы иметь возможность принести тебе кофе в постель, сначала надо тебя туда уложить…

* Персонаж оперы Моцарта «Волшебная флейта», птицелов, облачённый в костюм из перьев.

В комнате было сухо, но отчего-то холодно. Из узкого окна на серые безликие камни лился свет, позволяя рассмотреть каждую трещинку на них.

По середине, упираясь трёхпалой ножкой в пол, стоял маленький круглый столик. Девушка робко шагнула к нему, чувствуя движение воздуха в собственных волосах и в белоснежном воздушном платье.

На нём лежали будто бы нерукотворные лук с парой стрел, испещрённые тонкими золотыми узорами, и безликая тряпичная маска, потёртая и неприятная. Она провела рукой по тёмному дереву стола, невзначай касаясь притягивающего взгляд лука и отвратительной на вид маски.

«Другой, наверное, не медлил бы, взяв лук,» — подумала она, приподняла маску и поднесла её к глазам.

Мир вспыхнул!..

Девушка посмотрела на столик совсем по иному. Умершее дерево, закованное человеком в оплот несовершенных линий, не вызвало в ней ничего, кроме отвращения.

«Надо дереву помочь»

Она легко толкнула пальцами его поверхность. Он, не в силах удержаться на трёхпалой ноге, упал. Раздался сухой треск и резкий, неприятный звон лука и стрел, больше похожий на безобразный крик боли.

Мир изменился…

Свет стал нестерпимым. Иссохшая древесина наполнилась жизнью, вгрызаясь корнями в камни. Вспыхнувшая на ветке, бывшей миг назад пальцем мясистой ножки, ярко-зелёная листва жадно впитывала этот жгучий свет, казалось, пульсируя.

Корни взрывали камень, пуская по комнате свои побеги, превращая его в колючий песок и освобождая мир от заключения в одной лишь комнате. Секунда — и из каждой прожилки нещадно разломанного камня рождаются зелёные листья. Другая — и среди листьев распускаются цветы. Следующая — они отцветают, падают пожухлыми бутонами на землю, чтобы уступить место новым…

Они, казалось, превращаются в бабочек. Их тысячи в этой комнате! Они касаются своими крыльями её кожи, оставляя на память лёгкий перламутр пыльцы, садятся на руки, щекоча лапками подушечки пальцев.

Её смех столь искренен, что он невольно превращается в невероятных птиц. Их разноцветные крылья вспыхивают от этого нестерпимого света, их клювы захватывают в плен невесомую красоту бабочек, тут же возрождающихся вновь.

Жизнь и смерть идут под руку…

Она вновь смеётся. Нет ничего в этом маленьком мире кроме света и этого смеха.

Она чувствует, что что-то не так. Опускает глаза и видит лук с парой стрел… Не задумываясь, девушка быстро хватает их, слышит судорожный писк натянутой тетивы, такой привычный, будто она стреляет из него с пелёнок. Одна из птиц падает, издавая свой последний крик.

«А кто же прервёт течение моей жизни?»

Птица, пронзённая стрелой, вспыхивает. Смерть рассеивается, будто и не было её никогда. Белоснежные крылья вспарывают воздух. В чёрных глазах голубя, кажется, искрится насмешка.

Она подняла руку и, будто по наитию, коснулась клюва воскреснувшей птицы, держащей тоненькое золотое колечко. Голубь дёрнулся и неестественно ударился о песок, в который превратились камни.

Вспышка!..

Он — слуга, красивый, словно принц, стоял перед ней, преклонённый. В его чёрных глазах искрилась насмешка.

Кольцо заняло своё место на её тонком пальчике, навсегда слившись с кожей. Он повернул её кисть, поцеловав тонкую кожу запястья, под которой пульсировали позеленевшие вены…

Она открыла глаза и села на постели. Сердце билось, не находя места в грудной клетке. Девушка посмотрела на руку — кольца не было.

Сон?..

Она кинулась в ванну, чтобы смыть ледяной водой наваждение, но ничего не вышло. Мелкими быстрыми шагами она вбежала на кухню и спешно раскрыла окно, чтобы хлебнуть свежего воздуха… И закашляться от смрада машин даже в столь ранний час — солнце только вставало на горизонте.

Ей стало нестерпимо обидно за тот круг жизни, что она видела во сне, нарушенный людьми. Связанный смирительной рубашкой асфальта её мир не был столь прекрасен и невероятен.

От злости и бессилия она отвернулась и спрятала лицо в руках, пытаясь взять себя в руки. Локтём она случайно задела стоящий на подоконнике цветок. Он глухо шаркнул и… полетел вниз.

— Нет! — воскликнула она, свешиваясь с окна и пытаясь подхватить горшок с ним. Но девушка не успела — он разбился, замарав смирительную рубашку её мира чёрной землёй и поломанными зелёными стеблями.

«Как же так… Этого не должно было случится...»

Она всхлипнула, смотря на поломанный цветок внизу и вдруг поняла, что что-то не так с её рукой. Всё также зависнув в проёме окна, девушка с затаённым чувством надежды повернула её ладонью вверх…

Под тонкой кожей запястья пульсировали зелёные вены.

А внизу, вгрызаясь в асфальт корнями, медленно, освобождая мир её от безумия, тянулось к нестерпимо яркому рассветному солнцу Древо Жизни.

Мир изменился…

Солнце слепило глаза, не давая спокойно выспаться. Сладко потянувшись, я встала и вышла на балкон. Как же хорошо у нас в царстве! Трава зеленая, солнце яркое, ой, а вон и отец с новым послом. Я быстро юркнула в комнату. Захлопнув все ставни.

— Азалия, цветочек мой, выходи скорей, я видел, ты проснулась, — крикнул отец внизу.

— Принцесса, я жду вас! – гаркнул посол.

Я зажмурилась и чуть не заплакала. Все дело в том, что отец, решил выдать поскорей меня замуж. И, к моему сожалению, у него это выходит. Каждый день все новый и новый посол или принц встречает меня у ворот башни. А я хочу выйти замуж по любви! Как же он не понимает!!!

Вдруг послышались быстрые шаги около моей двери и короткий стук в дверь. Я мгновенно сделала вид, что сплю.

— Дочка, открой! На этот раз он симпатичнее того! Да и нос вроде на нужном месте.

— Не хочу! – крикнула я из двери.

Фыркнув, отец открыл дверь своим ключом и сел ко мне на кровать.

— Ну, дорогая, у него несколько земель и царство недалеко от нас.

— Как же ты не понимаешь! Любовь! Вот что главное! Хочу, чтоб аж бабочки от любви летали у меня в животе! Чтоб снились сны о нем, птицы пели!

И взяв за руки, я закружила его в ритме вальса.

— Азалия, остановись! Прекрати выдумывать! Бабочки ей подавай! Мне надоело тебе послов присылать! Этот ей не так, тот не так. Хватит капризничать! Ты выйдешь замуж за первого встречного завтра утром!

И с этими словами захлопнул дверь.

Я заплакала. Слезы не спеша катились на подушку.

Я вышла на балкон. Завтра я выйду замуж за первого встречного

А если он будет злым, как сам черт, или уродливым, как наш садовник?

Весь вечер я прогрустила на балконе. И не заметив, уснула на нем.

А наутро отец отвел меня в лес и стал дожидаться первого встречного.

Вдруг из-за кустов послышалось чье-то кряхтение. Испугавшись, что это медведь, я взяла палку с травы и вооружившись медленно подходила к кустам.

— Кто бы ты ни был, я тебя не боюсь!

Собрав всю волю в кулак, заглянула в кусты. Там, распластавшись на траве, лежал красивый молодой человек.

— Помогите! – зашептал он.

И только тогда я заметила, что с живота у него идет кровь, а правая нога как-то вывернута.

— Ой! — испугалась я, — отец! ему нужна помощь!

Но отца вблизи не было.

«Бросил меня» — подумала я.

И, навалив раненого на себя, я потащила его к себе в королевство.

Там, оказав нужную помощь, оставили залечивать раны в врачебной.

Каждый день, я приходила к нему в палату и сидела у кровати.

Однажды, он открыл глаза и посмотрел на меня:

— Не волнуйтесь, с вами все будет хорошо. Я нашла вас на лужайке

в лесу. Как вы туда попали?

— Я принц с 10 королевства, и мой отец пригрозил, что если я не найду свою любовь к вечеру то женит меня на уродливой старой женщине.

— Невероятно! Но мой отец почти в точности сказал это и мне. Что женит на первом встречном. И что…

— Значит я твой первый встречный!? – улыбнулся он.

— Кажется, да.

Как-то сидев на балконе, снегири принесли мне большую ветку мимозы. В нем было письмо от моего принца. Надо признать, он был удивительным мастером в стихах, он умел мастерски придумывать красивые признании в любви. К примеру тому сегодняшний:

Моя дорогая принцесса, ты как весна в моих объятьях,

Как небо, солнце и луна

Влюблен в тебя я навека.

Я запрыгала от радости. Он влюблен в меня. Ох, если б он знал, что я к нему неравнодушна.

На следующий день я сидела в саду и напевала песню, как тут заметила, что ко мне летит маленькая стая птиц. Кинув на руки конверт, они стали вплетать полевые цветы в мой венок. Закончив дело, они, аккуратно одели венок мне на голову и улетели. Улыбнувшись. я раскрыла конверт. В нем было еще одно стихотворение:

Твоя красота манит меня, как магнит

Ты принцесса моя, вдохновение и муза моя

Райский плод и цветок

Моя истина ты!

А на третий день колибри залетели ко мне в спальню и будто звали меня куда-то. Мне стало интересно и, бросив книжку, я вышла на улицу. Птицы продолжали лететь возле меня, будто показывая дорогу. Вдруг на глаза опустилась атласная лента и полностью закрыла мне глаза. Я вздрогнула. Теплая сильная мужская рука нежно взяла меня за руку и осторожно повела куда-то вдаль. С одной стороны, я не понимала, что происходит, с другой мне было интересно знать куда меня ведут. Чьи-то заботливые руки аккуратно сняли повязку с глаз и я увидела перед собой принца, так ласково мне улыбавшегося.

— Родная, позволь прочитать тебе еще одни стихи.

И, взяв меня за руку, он стал читать:

Роза моя, ты сладка и пьяна как вишневое вино

Опьяняешь меня своей красотой и манишь к себе

Мой ангел, ты весна моя!

Прошло пару дней и я, напевая песню у себя на балконе, увидела, как стая птиц летит ко мне. У одной из них в клюве было зажато что-то сверкающее, что безумно слепило глаза.

— Принцесса, безмерно благодарен вам за то, что вы спасли мою жизнь, — донесся голос снизу.

Взглянув вниз, я увидела моего уже здорового подопечного. И только повязка на ноге выдавала его прошлое.

— Вы выздоровели, — улыбнулась я.

— Да. Примите это кольцо в знак моей благодарности вам. Положив кольцо на подушку, птицы улетели. Я взяла его в руки и только тогда поняла, что это самое великолепное кольцо, которое я когда-либо видела. Сверкая и переливаясь разными цветами, оно было украшено разнообразными драгоценными камнями.

— И еще. Я в вас влюбился с первого взгляда. Будьте моей женой!

И с этими словами он стал на колени и застыл в ожидании моего ответа.

— Я согласна! Я в вас тоже влюблена!

Я выбежала вниз и встретила его объятиями.

Спустя месяц мы поженились. А через еще 1 год у нас родился прекрасный сын. И все были счастливы.