Салфетки №206. ФИНАЛ.

1

Кейтаро знал, что умирает и жалел лишь о том, что не может повернуть головы — последний раз увидеть закат солнца. Стрела, торчащая у него из груди, полностью парализовала тело. Он смотрел на облака, плывущие по голубому небу, и вспоминал свою жизнь. Вдруг, он почувствовал легкое прикосновение ко лбу и услышал голос:

— Помнишь меня, сёгун?

— Ты приходила ко мне семь лет назад, после битвы на северо-востоке, — прошептал Кейтаро. Оказалось, что говорить он еще способен.

— Да. Ты тогда был тяжело ранен, и я пришла забрать тебя.

— Но не забрала.

— Ты сам не захотел.

— Не думал, что такое возможно. Я боялся, что без меня дом Фудзивара не сумеет подавить восстание, которое вспыхнуло в провинциях, а стране требовалось единство.

— Иногда и со мной можно договориться, если в сердце нет ненависти даже к врагам.

— Пришлось в это поверить.

— У тебя остались незаконченные дела?

— Восстание подавлено – лет на десять оружие можно сложить в амбары. За это время мне найдут достойную замену – я уже не молод.

— Но ты по-прежнему чего-то боишься?

— Я боюсь…

Кейтаро не смог договорить, тело больше его не слушалось.

— Понимаю… Не бойся, я подожду, — что-то мягкое приподняло его голову и повернуло в сторону заката.

2

Утро было совершенно неромантичным, как и любое другое утро, которое встречало Бородца. Роман по традиции отложился в дальний ящик, а из ближнего ящика достался справочник юного программиста. Страницы зашелестели и раскрылись на странице свредными программами.

“Чего боится всякий пользователь интернет-ресурса? Конечно же вируса. Вирус — это вредоносный код, который перехватывает управление и начинает вмешиваться в любые действия, до которых может дотянуться. Непосредственно сам вирус ничего не генерирует, но активно вмешивается в чужую работу.

Вирус воздействует на систему встраиваясь в запущенный процесс и внося помехи и хаотичные сигналы, которые вводят процессы в рекурсию и/или самоповтор”.

Бородец отвлекся от чтения и открыл страницу форума, где быстро посетил несколько топиков, оставив несколько противоречивых комментариев, которые вернули авторов к исходной мысли, от которой они отказались в процессе обсуждения. Переключившись на главную, Бородец снова устремил свой взгляд в книгу.

“Вирус нагружает систему, отвлекая ресурсы на выполнение “пустых” задач. Заставляя искать никому не нужные ответы, вирус блокирует возможность запуска полезных задач”.

Отправленное письмо в личку молодого талантливого автора, озадачило того вопросом о правильности использования названной марки конденсатора, в эпизоде трагической поэмы в прозе.

“Чтоб избежать обнаружения вирусы маскируют свою деятельность Умело притворяясь полезным вирус усыпляет бдительность руководящих процессов. Зачастую элементы инородного кода встраиваются непосредственно в существующие программы.”

Очередной конкурс приветливо распахнул свои двери для всех желающих. Бородец, соорудив на коленке текстового Франкенштейна, быстро записался в число участников.

Захлопнув книгу, Бородец неодобрительно покачал головой.

— Вот придумают же злодеи такое безобразие, прям хоть в интернет не выходи, всюду надо бдительность сохранять.

3

Музыка

Она всегда была.

Одинока. Глупа. Зла. Любима. Ненавистна. Не важно. Она всегда была рядом. В соседней комнате. За закрытыми шторами век. В любимой песне. В шёпоте волн набегающего на песчаный пляж моря. В колыбельной ночного ветра. Скромном, едва ощутимом стуке раскидистого вяза в окно.

Она всегда была здесь. Между ударами сердца. В каждом вдохе всегда немного терпкого на вкус яда.

А теперь её нет.

Страшно.

4

Нас – десятеро. Мы – “молодые перспективные поэты нашего города”, о которых делают небольшой телерепортаж. Каждому даётся меньше минуты, и за это время он должен прочитать лучшее своё стихотворение. Затем наши мини-выступления смонтируют, снабдят закадровым голосом – и наутро мы проснёмся знаменитыми.

Я сижу в третьем ряду и со страхом наблюдаю за тем, как неуклонно приближаются мои пятнадцать минут славы. Сердце прыгает и колотится где-то под горлом и отдаёт в ушах толчками взбудораженной крови. Мне есть чего бояться. Мне – всего семнадцать. И я заикаюсь… Не от волнения – я разговариваю так. Давно уже – целую жизнь.

Если б я только знал, что к нам в лито сегодня припрутся телевизионщики… Меня б на аркане не вытащили на эту встречу! Нет, остальным такой визит – тоже неожиданность (кроме нашего руководителя – наверняка его рук дело), но им-то хорошо – они нормально разговаривают, красиво, складно… А я? Кто мне поможет?

… Вот уже перед камерой стоит девушка из второго ряда. Тоже волнуется, голос чуть дрожит, но почему-то камера снисходительна к ней. Или мне так кажется? Я опускаю голову – не могу смотреть на это зрелище. Ведь скоро на её месте буду я… А, может, не надо? Ну ведь мне-то всего – семнадцать, что я могу написать “эдакого”, достойного телевидения? Ну что вам стоит про меня забыть, а?..

Девушка заканчивает, возвращается…и ведущий произносит моё имя.

Я обречённо встаю, не поднимая головы – пусть думают, что я такой застенчивый! – выбираюсь из ряда и иду под прицел равнодушно-любопытной камеры. Я не смотрю по сторонам – я не хочу видеть эти взгляды, провожающие меня на личный эшафот. Предатели! Ведь вы же все, все знаете, что я заикаюсь, что мне тяжело говорить – почему никто из вас не заступился за меня?

Камера чуть презрительно ощупывает меня, пробует на зуб. С трудом я заставляю себя взглянуть ей в лицо – и краем глаза замечаю остальных. Они тоже смотрят на меня. Но – равнодушно. Просто – ждут… Смотрят…

А время идёт. Кто-то интеллигентно кашляет.

Я набираю в грудь воздух:

— Я вввв…. – Воздух вхолостую вырывается изо рта вместе со странным звуком – средним между «в» и «ф», – зубы цепляются за нижнюю губу, на ней пузырится слюна. Ещё то зрелище, поди… Я закрываю глаза:

— Я вввиддд… – Кулаки сжаты в бессилии, в отчаянии, в стремлении преодолеть эти препятствия согласных звуков, но они оказываются сильнее. На глаза наворачиваются слёзы…

Я разворачиваюсь и быстро выхожу – почти выбегаю – из помещения, затем — вниз по лестнице в небольшой вестибюль и — на улицу. Домой!.. Подальше от них от всех…Предатели…

5

Речной ужас.

Как здорово ходить на рыбалку. Рано утром, налегке, когда еще только просыпаются птицы. Роса прозрачными капельками лежит на листьях деревьев и траве. Закинув удочку, в тишине сидеть, вдыхая свежий прохладный воздух. Слышать как тонко монотонно пищит над ухом комар. Замерев, до судороги в мышцах, глядеть на поплавок, в ожидании клева. Краем глаза замечать распустившиеся кувшинки, наполняющие своим ароматом воздух. И вот долгожданный момент. Поплавок уходит под воду и выныривает снова. Клюнуло! Надо медленно и неторопливо, затаив дыхание, наматывать леску на катушку удочки. Вот уже показалась спина с плавником. Еще немного и увижу голову с круглыми глазами. Вытащу на берег и сниму с крючка. Но… Противная липкая дрожь пробегает по телу. Страх. Перед живой рыбой. Само осознание того, что надо будет взять что-то скользкое и холодное, в чешуе, вызывает приступ паники. От ощущения живой извивающейся рыбы в руке сильный ужас сжимает меня до оцепенения. Смотрю глазами на рыбу и понимаю, что не в силах вытащить ее на берег. Потому что от страха брошу удочку и убегу. Слезы бессилия и жалости к себе наполняют глаза. Не могу пересилить себя, не могу перестать бояться… Рыба, дернувшись, в последний раз, срывается с крючка и уплывает назад, в реку, махнув на прощание хвостом. Вытирая рукавом испарину со лба, понимаю, что если каждый будет верить, что все кончится хорошо, в мире станет нечего боятся. Попробую еще…

6

Общее

От переписывания Библии – продажа рукописной книги позволит храму продержаться еще месяц – отвлекла «аллилуйя», пропетая дверным «стражем». Гости. Я вышел встретить добрых людей, которым понадобился Бог.

Но это были не люди. И назвать зеленокожих гро добрыми я не мог, даже зная, какие пункты они заставили добавить к законам всех стран, после чего жизнь и правда стала лучше. И про мгновенную остановку всех войн и конфликтов человечества… Но все они равно жуткие. Тот, кто с такой легкостью меняет твой мир, всегда страшен.

А еще — гости желали познать все. Видимо, пришел черед познания Бога.

— Святой отец? – почти без акцента спросил гро. Спросила. Это явно была девушка. — Здесь Бог?

— Конечно, дочь моя. Это храм-исповедальня. Хочешь исповедаться?

Гостья кивнула.

— Сюда, — я приотворил для нее дверцу исповедальни, сам вошел в соседнюю. Сел. Собрался с духом, ощущая, как смотрят на меня сквозь ажурную решетку яркие, цвета апельсина, глаза.

— Святой отец, я согрешила, — раздался мелодичный голос, и тут же гро спросила: — А что такое грех?

— Грех – это дьявол в тебе, и одновременно – самое худшее, что ты можешь представить.

— А если я не представляю худшего? Вы расскажете мне о нем?

— Зачем? — удивился я. — И как я могу рассказать тебе о твоем худшем? Что я знаю о тебе?

— То же, что и о себе. В чем ваш грех, ваш дьявол?

Похоже, эта гро не понимает, что так не спрашивают. И вообще — кто тут у кого принимает исповедь?

— Дочь моя, ты ведь пришла поговорить о своих грехах…

— Ну да, — словно удивилась она, — и правильнее говорить о своем, беседуя о чужом. Вы поймете меня, если поймете себя, а я пойму вас. А еще можно начать с большого. В чем грех всех землян? Или всех гро.

— У нас нет общих грехов! — не выдержал я. — И вообще ничего общего! Вы чужие!

— Но ведь вы приняли нас, — заметила гро. — Не отказались от даров.

Я вспомнил кадры по ти-ви: море рыжей пены вместо оружия и воюющих людей. Пена оказалась отличным удобрением, как и обещали гро.

Оранжевый взгляд жег сквозь решетку.

— Не мы приняли вас, а наш страх, — сказал я. На исповеди нельзя лгать. И пусть меня за это превратят в пену.

— Да, — ответила гро. — Мы тоже боялись. Значит, это у нас общее. Много лет назад мы приняли дары чужих из страха. А потом наш мир стал чужим. С тех пор мы ищем тех, кто не боится отказываться. Страх — это и есть дьявол. Вы отпустите мне этот грех?

…Я отпустил. И когда гро уходила из храма, приткнувшегося, как сирота, к стоэтажному торговому центру, подумал, что у нас есть общее и кроме страха.

7

После экзекуции по извлечению обломков зуба из десны, перенесенной в детстве, некая боязнь стоматологических манипуляций у меня осталась и просуществовала со мной до вполне зрелого возраста. К счастью, не выросла вместе со мной, но и не уменьшилась.

И вот снова назрела потребность посетить страшный кабинет стоматолога.

_

Длинный серый коридор и не менее длинная очередь. Я присела на кресло рядом с какой-то печальной старушкой.

– Ты к Поддубному, детонька? – обратилась она ко мне. – Рвет он лучше, чем лечит.

– Я к Сторицкому, – проговорила я и сильнее вжалась в кресло.

– Тоже неплох, неплох, – заскрипела бабушка. – Ох, сегодня пятый зуб за полгода вырвут, батюшки… Дед говорит, так мне и надо, чтоб его не грызла…

_

На ватных ногах я зашла в кабинет врача, уселась в мягкое кресло… Бормашина нависла надо мной безжалостным драконом, который уже готов был издать свой оглушительный рык… Но пара неизвестных рыцарей спасла меня. Это была молодая женщина и мальчик лет шести – по всей видимости, ее сын. Женщина оказалась подругой жены стоматолога и вежливо попросила и меня, и его пожалеть ребенка и обслужить в первую очередь – дитя краснело, синело, а затем бледнело, явно намереваясь потерять сознание… Еще минут десять в предвкушении пыток – и ребенок бился бы в истерике или уносил ноги, истошно вопя…

Я согласилась пропустить мальчика и плюхнулась на кушетку в углу кабинета.

Малой взбирался на кресло, как на эшафот, и я не выдержала:

– Не бойся, у Александра Александровича больно не бывает…

На что мальчик лишь громко сглотнул и улыбнулся мне в ответ.

Тут в кабинет пожаловал еще один гость – опрятно одетый мужчина средних лет – и фамильярно обратился к доктору:

– Сань, привет… Я тут это… У тебя занимал… – Незнакомец положил на стул возле входа здоровенную хозяйственную дрель и быстро скрылся в дверном проеме.

Мальчик в стоматологическом кресле стал белее, чем побелка на потолке, глаза его округлились, а рот то и дело отрывался-закрывался как у рыбы… Наконец ребенок спросил, указывая взглядом на принесенную дрель:

– Дядя Саша!!! А вы мне ЭТИМ сверлить будете?!..

Наш смех, наверное, был слышен и в коридоре, заставляя очередь недоумевать.

Минут через десять счастливый малыш с новенькой пломбой в нижнем зубе слез с кресла.

– Пойдем, Макс. Еще ко второму уроку успеем… – поторопила его мать, а я тем временем снова вернулась в ненавистное кресло.

– Нет, мама. Ты видишь – тетя боится. – И тут же обратился ко мне: – Не бойся, давай я тебя за ручку подержу!

8

Ненавижу лето. На улице могу увидеть их, если слишком светло, поэтому гуляю вечером. Сегодня полнолуние, светло. Нужно было остаться дома.

Когда я была совсем маленькой, любила лазить по каменистому холму вдалеке от дома. Он словно гора возвышался посреди луга. Однажды утром, лазая по холму, я сорвалась и упала, расшибла ноги. Кричала и плакала, но никто не пришел. Тогда поползла домой, не переставая звать на помощь, пока не охрипла и не выбилась из сил. Вокруг меня была лишь трава и они. Они стрекотали вокруг, прыгали по мне, а я не могла ничего. Вечером меня нашли.

В траве рядом раздался стрекот. Звук окружил меня, шаг сбился, сердце застучало сильнее. Все хорошо, пока я их не вижу все хорошо.

— Кто это у нас тут? — Местный задира, со своими прихвостнями вынырнул из тени, перекрыв путь,- Да это наш червячок. А у меня как раз подарок для тебя.

Он протянул ко мне руку, — Тебе же нравятся кузнечики?

Отвернись. Закрой глаза и все будет хорошо. Нужно просто обойти их. Одна нога зацепилась за другую и я упала, так и не оторвав взгляда от кузнечика в его руке.

— Ха-ха, смотрите, как она извивается. Да еще смешно пузырьки пускает изо рта. Не научишь? — Все ребята вокруг расхохотались вслед за ним. Ненавижу лето. Ненавижу их.

Вдруг, смех оборвался. Их лица застыли, а взгляды упали мне за спину. Затем, они с криком бросились в рассыпную.

Кузнечика бросили. Мы лежали друг напротив друга. Помятая лапка не давала ему встать, но он не сдавался и извивался в попытке подняться. Будто уродливое отражение меня.

Прервал мои муки незнакомец. В черной одежде, в черных круглых очках. Зажав кузнечика в руке.

— Я хочу его купить?

— Что?

Он раскрыл ладонь, — Купить ваш страх. Двух монет думаю достаточно?

Он снова сжал ладонь, и я смогла вздохнуть. Приподнялась и кивнула, на его непонятное предложение.

Тьма стала отделяться от меня и кузнечика, собираясь в небольшой стеклянный шарик. Внутри него было видно мое перекошенное от страха лицо, со взглядом прикованным к кузнечику.

— Вот плата, одна монета тебе, — он вложил мне серебряную монету в правую руку, — вторая ему. Кузнечик как то оказался на моей левой ладони и рядом с ним незнакомец положил еще монетку.

Вдруг кузнечик прыгнул в заросли травы. Я побежала за ним. Там было много кузнечиков, но моего не было.

— Передайте ему, пожалуйста, — я положила на землю монету кузнечика.

Когда вышла на дорогу, незнакомца уже не было. Только монета так похожая на луну блестела в моей руке.

9

По-настоящему страшно, — и то, скорее, не мне, — что многие мрачные вещи перестали пугать. Нет, пока еще это настораживает часть моего сознания, но со временем все меньше и меньше. Согласитесь, ведь это даже пикантно – наблюдать за разложением собственного мозга.

Сны… В детстве кошмары заставляли просыпаться с криком и не успокаиваться. Пока не придет кто-то из взрослых. Теперь же кошмары стали чем-то обыденным, как необходимость чистить зубы утром и вечером, ежедневно подниматься и куда-то идти, возвращаться и снова погружаться в сон…

Режем с отцом мясо. Занесем на базар и продадим. На неделю должно хватить прожить. Оставшееся запихиваю в морозильник. Руки, остатки ног, голова, – на следующий период безденежья. По мелочи, а и это может спасти. Кем был этот мужчина, как оказался тут, прочие детали – мне совершенно не интересно.

Прогуливаюсь. Наконец отдых. Какое-то новое место, я путешествую. Мост, на котором стою, возвышается меж курганов мусора, простирающихся, сколько хватает взгляда. Внизу на редких проплешинах голой и серой земли группки людей жгут костры, что-то готовят, разливают из термосов в найденные тут же пластиковые стаканы. С наслаждением вдыхаю запах гари.

В этот раз – ночь. Идем куда-то с бывшим другом и его знакомым. У одного из них серьезные проблемы. Идут обсуждают. Мне все равно. Молча провожаю их до автобуса и возвращаюсь. У лотка с петардами и прочей предновогодней ерундой замечаю движение. Протиснувшись ближе, вижу объявление: «Срочная курьерская доставка». Мелькают сумки, коробки, пакеты. Кто-то, завязав в прозрачный целлофан, явно передает домой продукты из маркета. Появляется мысль, до чего удобно будет передавать так мясо.

Никто и не заподозрит.