«Салфетки — 18». 2-ой тур

Поздравляем победителя:
ТИГРА ТИА!!!

_________________________________________________________________________

Итоги 18-го тура мини-конкурса «САЛФЕТКИ»

№ 1 Lorain 1+2=3

№ 2 Leshik Birich 2+1=2

№ 3 Меллори Елена 2+2+2+1+2+1+2=12

№ 4 Тиа 3+2+3+1+3+3+2+3+3+3+3+3=32

№ 5 Эр 3+3+1+1+3+2+1+1=15

№ 6 Шани 2+2+2+1+1+1+2+1=12

№ 7 Джин из кувшина 1+1+1+3+2+2+2+1+2+2+1=18

№ 8 Воскресенская Ксения 3+3+3+3+1+2+2=17

№ 9 Буки Нист 1+3+3+2+3+1+2+1+3+3+3=25

№ 10 Wooster B. 1=1

Автор второй внеконкурсной работы — Джаспер.

№ 1

***

Самая большая несправедливость – это когда любовь раздают за красивые локоны, большие глаза, хрустальный смех и тонкую талию. Вернее, несправедливость для тех, кто не соответствует ни одному из перечисленных параметров, и те угрожающе трещат по швам. Особенно в талии.

Хотя очередной фарфоровой пассии Андрея следует отдать должное. Чтобы надеть такое короткое платье, ноги следует морить голодом не меньше года. Или двух. В зависимости от изначальных объемов и степени отравления перфекционизмом. А эта мадемуазель от яда пострадала прилично.

Нет, вы только взгляните, какая походка! Плывет как лебедь… Или не совсем лебедь? Скорее крупная рыба. Нет, вот так вилять хвостовым плавником… вернее, задом просто неприлично! И опасно для окружающих, особенно для мужчин.

А какой носик. Точеные скулы. Глаза так тщательно подведены. Даже слишком. Интересно, как она выглядит без этих художеств на лице? Наверное, все равно идеально…

Да уж, идеально. Мне так не выглядеть никогда. Создавая меня, природа мерзко усмехалась. Какая талия, что вы! Да ее и не видно вовсе! Тонкие изящные пальцы? Грабли, не меньше! Блестящие локоны с картинки? Не для таких, как я. Мое вечное предназначение — лишь наблюдать за возлюбленным исподтишка. Смотреть, как Андрей выбирает этих красавиц, одну за другой. Терпеть свое уродство в тени, не смея заикнуться о своих чувствах.

Смотрите, как нежно он обнимает эту куклу. Она даже смеется безупречно. Ее улыбку явно лепили по линейке. Ну разве такое выверенное совершенство возможно?

— Я люблю тебя, — шепчет она ему на ухо.

Ну вот, опять. И отчего только влюбленных парочек такой скудный лексикон? Им бы хватило трех слов, чтобы без ущерба для смысла объясняться в течение недели.

Но Андрей тихо отстраняется. Молчит. В чем же дело? Да у нее же грудь на целых полразмера больше, чем у предыдущей! Чем ты думаешь?

Он качает головой. Кукла исчезает, хлопнув дверью.

А Андрей, мягко улыбнувшись, берет меня на руки.

— Как же я тебя люблю.

И чешет за ушком, зарывается носом в шерсть.

№ 2

***

Истинный шедевр не живет долго — он вскружит вам голову, заставит сердце биться чаще… и исчезнет.

В первую секунду после такой утраты вы чувствуете легкое ошеломление, магия еще не покинула вас, но разум холодно подсказывает — все кончено.

Пустота, щемящая, пронзительная, поднимается в груди.

Вас заполняет Ничто.

Вакуум.

Только память еще отказывается верить в случившееся, и, закрыв глаза, вы увидите ушедший шедевр до невозможности ярко, насыщенно… На миг вы воссоздадите произведение искусства в своем воображении.

Это момент, ради которого стоит жить.

Ради него стоит даже… уничтожить шедевр.

Сегодня я снова выбрал «Dark Blue». Его тонкий, таинственный аромат вносит неповторимые нотки в атмосферу романтического вечера, смешивается с волнующим запахом волос той, которой предстоит сегодня стать моим шедевром.

Я долго искал такое место — кафе на крыше высотного здания, с прекрасным видом на ночной город, вычурными перилами под старину. Этим вечером все это наше.

В небе появляются звезды, словно отражение маленьких свечей, стоящих на столиках, теплый ветер порывами относит в сторону россыпь нот романтичной мелодии, придавая ей новое звучание.

Мы танцуем.

Наверное, я выбрал ее из-за глаз — больших, томных, с лукавинкой. Из-за грации дикой кошки, нежной и опасной одновременно…

Поцелуй, последний в ее жизни, завершает ритуал.

Пора.

Все еще двигаясь в такт музыке, я осторожно достаю скальпель и мягко провожу лезвием по ее спине, представляя, как теплая темная кровь зальет руку… но острый хирургический инструмент соскальзывает, не повредив ткань.

В тоже мгновение холодное дуло маленького дамского пистолета касается горла и нежный голосок яростно шепчет мне: «Брось нож, ублюдок».

Ловушка.

Магия такого прекрасного вечера испорчена горсткой легавых, и это волнует меня гораздо больше, чем моя судьба.

Так заманчиво светят звезды… И я улыбаюсь.

Это ночь не останется без шедевра.

Оттолкнув «жертву», одним прыжком перемахиваю через перила и смотрю вниз — на эти чудесные ночные огни…

«Сегодня Шедевр — я» — проносится в голове, и я шагаю в пустоту.

№ 3

***

Ну, не надо хмуриться, милый,

Да, разбила твою я кружку,

Но ведь я уже все забыла

И шепнула «люблю» на ушко.

Улыбнись и я, обещаю,

Поцелую тебя в веснушки,

Заварю, как ты любишь, чаю

И шепну «я люблю» на ушко.

В наказанье за мой поступок

Не пойду я гулять с подружкой,

Пить не буду три дня самбуку…

Ну, шепни мне «люблю» на ушко.

Будешь дуться ты по-пустому,

Я не стану плакать в подушку,

Только не тебе, а другому,

Прошепчу «я люблю» на ушко.

Ты простил, ты не злишься, милый?..

Да, я съела твою ватрушку

И машину чуть-чуть разбила…

Долго ждать мне «люблю» на ушко?!?

№ 4

***

Раскинь скорей свою завесу, ночь,

Пособница любви, закрой глаза

Идущим мимо людям, чтобы мог

Ромео мой попасть в мои объятья.

(В.Шекспир, пер. Т.Щепкиной-Куперник)

Её звали Фелициата Казимировна. Филька-синий чулок: пучочек, очочки, платье мешком. А предмет звался филькиной грамотой.

– Нудятина ваш Шекспир! – я не выдержал на третьем уроке заямбистого хорея. – Ни драйва, ни секса.

Класс загалдел: учить стихи достало всех. Раздолье закончилось стуком указки по вазе: стучала Филька так, что зубы сводило.

– Нудятина? Ладно. – Она оглядела класс. – Завтра двадцать строф с драйвом и сексом. Любого автора. Наизусть. А с вами, Сидоров, поговорим на седьмом уроке. О Шекспире.

Седьмой урок в середине мая. Пипец. Но не прогуляешь, выпуск на носу. Пришел, Филька мне ключ бросает:

– Запри. Ты ж отличник, Сидоров?

Киваю – ага, в ФизТехе очень мне литра нужна.

– Медаль хочешь, – улыбается ласково. – И монолог из четвертой сцены знаешь.

– Знаю!

Видел, прочитаю, не тупой.

– Э, нет. Без нудятины, – усмехнулась Филька, сняла очочки, почочек распустила, и я вдруг понял: совсем девчонка же! И волосы не мышиные, а светло-русые, и грудь под мешком ничего себе.

– Драйв? – она села на стол. – На раздевание. Читай.

Я открыл рот напомнить: я ребенок, она училка. И закрыл. Что я, однояйцевый?

– Нет, казнь – не милость! Небеса мои —

Там, где Джульетта. Каждый кот…

Филька подмигнула, я стащил рубашку.

– Каждый пес, иль кошка, Иль мышь несчастная… – ляпнул!

Указка огладила бедро и показала на ботинки.

Разуваться было хуже. Носки чистые, но Филька! Как я раньше не замечал, что глаза у нее разноцветные?

– Иль мышь? – намекнула она.

– Презренная, любая тварь

Здесь может жить в раю – Джульетту видеть;

Один Ромео – нет!

Я лишился носков. Потом – брюк. Стоял в трусах и декламировал:

– Краснеют от взаимного касанья,

Грехом считая целовать друг друга…

Загляделся. Оказывается, у неё губы яркие, если покусает. Вкусные.

– Проиграл ты, Сидоров.

Указкой по плечу провела. Я вздрогнул, ну, все, не сдержусь – посадят за изнасилование училки. Но трусы снял. Пацан сказал – пацан сделал.

А она со стола спрыгнула, подошла сзади, и на ухо зашептала:

– Раскинь скорей свою завесу, ночь…

Я замер, в голове только: посадят, нет? К черту! Обернулся к ней…

Вот так я надумал поступать сюда, уважаемая комиссия. Может, прочитаю вам Шекспира?

№ 5

Баргузин

— Нет, не так! Леночка, я сказал: страсть, а это что, моя дорогая? Это снулая рыба. Я предупреждал: работай – или проваливай. Найду другую.

Я молчу. А что скажешь? Ну да, так и есть, найдет: за дверью их вон сколько, желающих, все в актрисы хотят. И я хочу, очень! Но этот Эд… надо же – Эд! Кто только придумал – просто отврат, пусть он хоть сто раз настоящая звезда экрана, лицо «Баргузина». И пахнет от него нифига не фирменной водой, которую он тут пытается разрекламировать, а чем-то модным и дорогим, типа Хуго Босс. Хотя… «что я могу понимать, дремучая провинциалка, выскочка»!

— А вот это уже хорошо, да… так, просто отлично! Обнюхай его так, словно хочешь съесть. И никакой нежности – жестко, хищно. Поняла? Так и снимаем…

Широкие улицы, шумные даже ночью, иллюминация, кипящая жизнь. Красиво! Пусто. Одинокая прогулка, потом ужин в кафе и вечер с книжкой. Нет, я не жалею! Это же мечта, а мечта не дается просто. Да и что бы я делала в своей глуши? Покупателям бы улыбалась: «Посмотрите новинку – туалетную воду «Баргузин»!» Дался мне этот «Баргузин»? А вот и кафе, но мой любимый столик в углу уже занят. Невысокий парень из тех, которых не замечаешь, смотрит на меня сначала ошеломленно, а потом вдруг расплывается в улыбке:

— Ленка! Вот не ожидал тебя встретить. Как я рад, Ленок.

Я не верю глазам:

— Димка? Ты откуда? Как здесь? Надолго?

— Да вот, в политех поступил. Решил: хватит по лесам мотаться. А ты совсем выросла, красавица. Я слышал, снимаешься?

— Да ну, ерунда: в рекламе.

Эх, Димка-Димка… знал бы ты, как ждала от тебя этих слов пятнадцатилетняя девчонка из квартиры напротив! Хотя она и сейчас счастлива: болтать, смеяться, держаться за руки. И ловить запах не модного парфюма, а ветра, тумана и осенних листьев.

И только на выходе снова навязчивый аромат: Эд под руку с серой мышью… нет, с милой девушкой, простой и спокойный. Улыбнулся, я кивнула в ответ. Быть может, не такой он и сноб? Хотя… какая разница?

Я тяну Димку за рукав, и мы вместе уходим в яркую городскую ночь.

№ 6

***

Тьма шевельнулась.

Сердце ухнуло в пятки. Рик замер, до рези в глазах всматриваясь в угол между стеной и полуразрушенной печью. А вдруг там не призрак, как врала Секлецова, а хлеще того – маньяк? Или педофил?

Все беды от баб, мрачно подумал Рик. Правда, Секлецова была лишь пигалицей с усеянным веснушками носом. Но это ничего не меняло.

Затаив дыхание, он шагнул вперед. Навстречу с писком порхнуло что-то маленькое, неотчетливое, скрылось во мраке между стропилами. Фу ты, зараза! Летучая мышь.

Страх отпустил. Осторожно ступая по прогнившим половицам, Рик обошел дом: никаких привидений – а вы думали? Ну, Секлецова, чья взяла? Теперь выполняй, что обещано!

Он спрыгнул с шаткого крыльца, расправил плечи. Огляделся.

— Секлецо-ова! – вообще-то ее звали Любкой, но Рик, пойдя в школу, перестал обращаться к девчонкам по именам.

Тишина. Звенят комары, лягушки квакают в затянутом ряской болотце. А еще слышно, как выше по косогору, из-за малинника, доносится, удаляясь, знакомый зловредный смех.

— Все бабы – стервы, — сказал Рик.

Рядом на землю шлепнулась лягушка. Здоровая такая лягушища, королева лягух. Он кинулся к ней, схватил в кулак. Полузадушенная лягушка задрыгалась, но вскоре утихла.

Вот встретимся с тобой, Секлецова, думал Рик, пока бежал по тропе сквозь сумерки, бурьян, разросшуюся малину. Над округой плыл бледный месяц; ох и влетит дома!

Секлецова ждала у выгона. Прислонилась плечом к жердям ограды и чесала ногой о ногу. Как муха.

— Эй! — крикнул запыхавшийся Рик. – Так нечестно! Проспорила, так целуй ля…

Секлецова взмахнула ресницами, а потом схватила его за плечи и клюнула губами в щеку. И сразу бежать, только сланцы хлопнули. Ненормальная.

Рик хотел подумать еще что-нибудь о тайнах неисповедимых загадочной женской натуры, но ничего не шло в голову. Он разжал кулак. Лягушка сказала:

— Бре-ек-екс, — и канула в траву.

Месяц ярчал, в лиловом небе одна за другой загорались звезды. Сколько веснушек на носу у Секлецовой? – раздавив комара, растерянно спросил себя Рик. В темноте он не успел сосчитать. Сколько?..

№ 7

***

Каждое утро я вскакиваю с постели в отличном настроении, лечу в ванную, порхаю на кухню, танцую в гардеробную. Я бегу, тороплюсь, путаюсь в коленках, пытаюсь обогнать бессердечное время – мне нельзя опоздать! Мчусь вперед, успеваю, обгоняю, возвращаюсь. Ну почему? Я уже готова, а ещё не время. Минутная стрелка замерла, словно приклеенная. Сижу в коридоре в пальто, с помадой на губах, в шлейфе любимых духов, гипнотизирую часы – оплот инквизиции в моём доме. Мне нельзя выйти раньше.

Наш роман длится полгода.

Полгода счастья – начинать каждый день с тебя. Чувствовать тепло тела, вдыхать запах кожи, тонуть в колодцах смеющихся глаз.

Полгода проклятья – бесчеловечных сомнений. В тебе и в себе, в сегодня и в завтра. Будет – не будет, нужна – не нужна. Гадаю на путевых листах.

Мчусь по улице, улыбаюсь солнцу, толкаю Землю каблуками, взлетаю – и, забываясь, забываю приземляться. Прячу от любопытных взглядов крылья, но не могу прятать улыбку. Я знаю, ты ждёшь меня! Место встречи всё ближе и ближе, сердце стучит всё чаще и чаще. Интересно, если мы хоть раз встретимся на пару шагов дальше – я умру от тахикардии? Или от счастья не умирают?

Влетаю в скрипучую дверь, сердце ухает в пропасть – нет тебя? Возвращается, с размаху влепившись в кадык, перешибая дыхание, стуча кровью в висках – ты здесь! Тихонько, боясь расплескать всю глупую себя, умоляя рёбра удержать сердце, медленно подхожу к тебе. Прижимаюсь, касаюсь, вдыхаю, на ухо шепчу: «Мужчина, передайте, пожалуйста, за проезд»…

№ 8

***

— Который из них Макс?

— Справа от босса. Подойдем?

— Давай чуть позже.

(Раз, два…)

— Потом шепнешь мне на ушко, что за тараканы в голове Железного Макса?

— И не мечтай! Тараканы моих клиентов могут гостить только в моей голове.

(…двенадцать, тринадцать…)

— Понял – профессиональная тайна.

— К тому же, может, он и не мой клиент. Если у него, к примеру, депрессия – это не ко мне, мой конек – навязчивости. Тут я как рыба в воде. Моё. А с депрессивными возиться не люблю.

(…двадцать восемь.)

— Да, с навязчивостями ты разбираешься в два счета.

— Скорее, в два сеанса…

(Раз, два, три…)

— Депрессняка у него точно нет, по шуточкам его сужу. Ни дня без подколок, а уж как узнал, что у меня роман с психологом… Выдал кучу анекдотов про то, что с психами общий язык найти могут только психи. То-то пялится на тебя, не ожидал, конечно, что ты – такая. Слушай, кажется, я ревную.

— Ну, ревность – тоже навязчивое состояние. Мой профиль.

(…двадцать, двадцать один…)

— Кстати, ты замечала, что в профиль мы очень похожи?

— Кстати, я заметила это на первой же встрече.

(…тридцать, тридцать один…)

— А в психологии есть какой-нибудь эффект похожести? Мне иногда кажется, что мы знакомы сто лет и я знаю все о тебе. Вот я знаю, почему ты не захотела сразу к Максу подходить.

—?

(…сорок четыре, сорок пять…)

— Чтоб я привык немного, освоился, а не сразу в толпу. Вот и стоим здесь, болтаем обо всем, кроме выступления. Ты рядом, я расслаблен и это лучше, чем любые напутствия типа «возьми себя в руки, ты уже большой мальчик, ты победил свой страх публичности». И костюм мой с галстуком так внимательно рассматриваешь, будто ничего важней на свете нет – подчеркиваешь внешнее безразличие, чтобы скрыть свое волнение за меня. Ну что, раскусил я твои приемчики психологические, доктор ты мой любимый?

-Да, тебя не проведешь… Раскусил как профессор первокурсницу… Ну и как? Помог мой приемчик настроиться? Готов?

(…пятьдесят два, пятьдесят три…)

— Готов.

— Я тоже.

(Пятьдесят пять квадратиков. Двадцать восемь полосочек).

№ 9

***

— Ты же на меня три года… ноль внимания! – бормочу, противный сам себе, пока ты ведёшь меня к центру актового зала на белый танец. Уже и вальсок какой-то слышен, медленный и томный. – Я тебе цветы… звонки, записки… а ты… я же тебе противен был!

— Эх, Ванька, — улыбаешься. Привстав на цыпочки, шепчешь почти на ухо, — ничего ты не понимаешь, Ванька.

Женщины – рёбра, думаю я, обнимая тебя за талию. Непонятные и капризные порождения наших стройных организмов.

Но до чего прекрасные…

— И зачем я на это повёлся? – всё ещё сокрушаюсь, хотя вдали уже пылает неоном название кинотеатра. – Опять слёзы, сопли, кровь ручьём…

— Да ну тебя, — бежишь вперёд, шутливо обидевшись, и тут же вскрикиваешь, — больно, пусти!

— А ты не убегай, — лишь крепче сжимаю пальцы. – Не пущу.

— Если бы тебе было больно, я бы тебя отпустила.

— Потому что я тебе не так дорог, как ты мне.

Миролюбиво улыбаешься, качаешь головой и тянешь за собой:

— Ничего ты не понимаешь, Ванька.

— Рёбрышко ты моё понятливое, — бурчу я в ответ.

— Люблю тебя, — целую твои плечи, щёки, губы, — люблю твою улыбку, твой смех, и запах твой люблю, и волосы…

— А ты уверен, что это любовь? Ничего ты не понимае… о-ох…

— Ну выкинул, выкинул, — отправив в мусорку огромный букет, возвращаюсь в комнату. – Чего так кричать-то? Ты же до сегодняшнего дня лилии больше всего любила…

— Эх, Ванька, — откидываешься в кресле и нежно складываешь руки на обозначившемся животике. – Ничего ты не понимаешь, Ванька.

— Мам, мы не можем переехать! Как я Гошу брошу?!

— Ляль, тебе семь лет! У тебя таких Гош будет…

— Мам, мы же с ним всё время за руки ходим!!! И шоколадки… и портфель… Это же настоящая любовь! – девочка отчаянно жмурит заплаканные глазёнки. – Ничего ты не понимаешь, мам, ничего!

Вербы пушатся почками, неслышно смеётся ветер, по асфальту несут свой поток весенние воды – а я возвожу глаза к небу и хохочу, как безумный.

Вздыхаешь. Треплешь нашу дочь по макушке.

— Не понимаю, наверное, — косишься на моё лицо и мельком улыбаешься. – Куда мне, ребру…

№ 10

***

Брат был ее спутником с того дня, как Лео ощутила потребность в друге. Не просто друг: эхо ее сути, отражение. Близнец. Он всё время был рядом. Слушал, спорил, потешался над ней, понимал ее. И никогда не заставлял ее ощущать себя призраком. Другие делали это часто.

Лео настолько привыкла к присутствию брата, что порой удивлялась, не видя его: он был куда реальнее, чем любой из сливающихся воедино чужаков, мелькавших вокруг. Лео плохо их различала. А они и вовсе ее не знали – одна из многих, деталь сложного механизма, кому до нее дело, пока она не испортится?

Она «не портилась» – благодаря брату. Он был смелым и предприимчивым. Наглым, думала Лео; эта его черта ей нравилась. Как и манера по джеймс-бондовски элегантно носить одежду и дерзко улыбаться. Он умел рисковать. А она умела иронизировать. Они подходили друг другу.

Однажды она решилась примерить его облик. Мужской костюм сидел лучше, чем ожидалось; хотя с ее фигурой это было неудивительно. Она стала коротко стричь волосы и почти радовалась слишком широким плечам и плоской груди: никто бы не назвал ее лакомым кусочком, зато она могла проводить свободное время одна. Только с ним. Чем больше времени, тем лучше.

Тайные превращения продолжались. Каждый раз в чем-то меняя ее, исподволь, незаметно; она думала, как идет в странные места и делает странные вещи… более чем странные для тихой «невидимки» Лео. Это волновало ее, и не всё она обсуждала с братом. Или не помнила… иногда ей казалось, что она лучше помнит его мысли, чем свои.

А потом была вечеринка под Рождество, и она отправила туда брата. Или он отправился сам. Лео нашла его у зеркала, в новом костюме, поправляющим галстук. Это было забавно. Он выглядел соблазнительно – пират, захватчик… Лео не стала додумывать, да и некогда: шумное веселье вдруг целиком поглотило ее. Здесь было много вина, света и смеха; некоторые лица были знакомы. И даже казались дружелюбными. Девушка в облаке горьковатых духов болтала о чем-то веселом и незначащем; очень легко было смеяться, и кивать, и выбирать для них коктейли – по цвету и забавным названиям. А потом она поцеловала Лео в щеку, внезапно для обоих.

— Так глупо, — шепнула она, — я забыла твое имя. Но мы же знакомы?

— Лью, — он улыбнулся. Всё наконец-то встало на свои места. – Меня зовут Лью. Я говорил, что ты выглядишь потрясающе?

Он обнял и поцеловал ее, уже по-настоящему. Жизнь обещала быть интересной.

Внеконкурс

Тигра Тиа «Время лилий»