Салфетки № 167. Голосование

Помоги мне, вода колодезная, подскажи: что же делать мне? Всю-то жизнь меня мотало из стороны в сторону. Было детство радостным, беды не знала. Жила, не тужила, пока не захворал папенька. Хворь была лютая, сох он прямо на глазах, матушка места себе не находила. Всех знахарок обошли, да все без толку. Рыдала маменька, лила слезы горькие, и осталась от нее только лужица.

Без матушки совсем тяжко стало, да поправляться стал батюшка. Телом поправлялся, а духом падал. Тосковал по жене своей возлюбленной. А как ушла болезнь, запил горькую. Все хозяйство-то да на мне осталося. Лишь соседушка, Агний-молодец помогал мне, друг разлюбезный мой. А красив-то был, а силен-то был. Все девицы-то за ним бегали. Полюбились мы, да и тут беда. Марфа-склочница обозлилася. Люб был Агний ей, да мешала я. Слух пустила Марфа по селу, будто ведьмою была матушка, извести отца хотела, да не справилась. «Потому», — говорила, — «и оклемался он. Вмиг оправился, как мать сгинула.» А где мать, там и дочь. «Никак», — молвила, — «ворожбой молодца к себе привадила?»

Завидовали девки любови нашей, ой, завидовали, да и поверили от зависти словам Марфы. Обозлилась на нашу любовь тогда деревня вся. Убежали мы от них подальше от греха до лесу. Ох, устали мы тогда, ох, измоталися. За водой пошел любый Агнешка, и утоп в колодце, угасло пламяшко. Кинулась ему я на помощь, да уж поздно было. Собралась я было вслед за ним нырнуть, да старушка лесная меня отвадила. Знахаркой назвалась. «Нерожденного убьешь», — молвила. Жизнь росла во мне, хоть и во грехе зачатая. Хоть внебрачная, да любимая.

И выхаживала старуха меня да рассказывала, что близка была к правде Марфа-то. Продала моя мать душу дьяволу. Он отца за то от болезни спас. Ради мужа она стала ведьмою. От любви своей, от отчаянья.

А ребеночек в животе-то рос, смысл мне давал, жизнь радовал. Возродилась я, ободрилась я и в ночи одной разродилась я. Утром встала-то, а дитя и нет. А знахарка сидит, усмехается. Зубы скалит и преображается. Обратилася она матушкой, и поведала вести страшные. Отнесла она чадо к колодезю, утопила его вслед за папинькой. А в глазах ее только зло горит. Смотрит в душу тьмой, насмехается. То не мать уже, сатанинский черт, оболочка лишь, мгла бездушная.

Привела меня до тебя, вода! Что же делать мне, подскажи, мой друг! Мать топиться велит, как противиться? Как отпор мне дать ведьме дьявольской? А в толщи твоей вижу любых мне, вижу Агния да ребеночка. И тянуся к ним, и боюся я. Что же делать мне? Подскажи, вода.

Вот они, слезы девственниц всего мира! Наконец-то Старуха нашла колодец! И пусть для этого понадобилась вся её жизнь, но цель достигнута! Заскорузлыми негнущимися пальцами она зачерпнула пригоршню чего — воды, слез? Неважно, нужно просто умыться. Ледяная жидкость приятно обожгла лицо. Старая, похожая на кору столетнего дуба, кожа сползала с тела грязными лохмотьями и рассыпалась в прах…

Прекрасное юное создание счастливо рассмеялось, развязало принесенный с собой узелок и завернулось в тонкой работы тунику.

«Какое имя мне выбрать для себя в этот раз? Я уже была и Еленой, и Нефертити, и Клеопатрой, а роль Шамаханской царицы мне далась ой, как нелегко!» Девушка в последний раз полюбовалась своим отражением в исчезающем колодце. «Каждый раз он исчезает, каждый раз его приходится искать заново».

— Я найду тебя снова, ты не сможешь от меня спрятаться!

— Ищи, Ольга…

Колодец исчез.

«Ольга — священная или святая. Святой меня еще никто не называл!» Девушка загадочно улыбнулась, затем сурово сдвинула брови: «Но я попробую ею стать!»

Протянуло по плавникам острой свежестью, защекотало сердце, разбередило душу. Приближалась последняя осенняя гроза. Тритон шевельнулся и выскользнул из обволакивающего покрывала уютного мягкого ила. Понемногу просыпаясь, вялыми и всё ещё сонными гребками поднялся из колыбели затопленного лабиринта, где скоро уснёт до весны. Уснёт сыто и спокойно, как столетний сом. Приближается зима, и сон всё тяжелее, всё слаще.

Всем сухопутным тварям перед грозой тревожно: давит их низкое небо, пугает набитая опасностью атмосфера. А ему хорошо. Вольготно раскрываются нежные дыхательные пузыри. Густой влажный воздух можно пить, впитывать чувствительной кожей между чешуйками. Но лучше всего выходить на поверхность в ливень.

Зеркальная граница воды вздрогнула от первых капель.

Опять она тут. Человеческая самочка. Кыш, дурашка!

Тритон разогнался по жерлу широкого колодца и, оттолкнувшись хвостом, вылетел на траву в фонтане брызг. Забился, срыгивая воду. С хрипом выдавил последние капли, сплюнул пенистую слизь и вдохнул вязкий воздух. Поднял лицо под струи. Льет уже водопадом…

— Возьми меня в лабиринт! — девчушка робко мнётся с другой стороны каменного круга, в глазах ужас. И тоска. По лицу то ли слёзы, то ли дождь.

— Решилась? — первые слова царапают горло.

— Да! Меня никто не любит! Я никого не люблю! — жалкие волосёнки облепили лицо, змеятся по голым плечам.

— Не каждый может дышать водой, — тритон встает на окрепшие ноги. Кашляет. — Испугаешься — умрёшь. Передумаешь — умрёшь.

— Ты обещал! — делает шаг навстречу, встает на бортик. Тонкое платье промокло и не греет, обхватила себя руками.

Он подходит совсем близко. Когтистым чешуйчатым пальцем убирает с бледного лица чёлку, аккуратно заправляет волосы за ухо. Она вздрагивает, отворачивается. На щеке синяк, на плече другой. Кожа пупырышками.

— Превратишься в русалку, назад не перекинешься.

— Всё равно утоплюсь! — упрямо наклоняет голову, дрожит.

— Хорошо. Испугаешься — умрёшь.

Падает на неё, сталкивает грудью в воду. Оплетает хвостом и ногами, впивается жадным поцелуем, захватывая широкими губами сразу рот и нос. Пробирается языком в горло, заливая живительную слизь в её слабенькие лёгкие. Запускает когти под рёбра, выпуская её плохую кровь.

Самочка боится, бьётся. Плохо. Кусается и вырывается. Отдергивает голову, пытается кричать и машет кулачками. Слабо и глупо. И, главное, рано! Он пытается снова поцеловать её, но поздно… Поздно!

Неудавшаяся русалка истекает кровью и падает в глубину.

Ну что ж. Хотя бы ужин…

Бездна

Шьока. В этом имени не сыскать ничего кроме печали и фонариков. А для домашних она – просто Бездна.

— Ора, помоги мне, пожалуйста, — просит.

Сестры — эмоции творцов, подкармливают птиц, а к Бездне, как всегда, не подлетают жужжащие колибри. Грусть вокруг Шьоки. Потому что Шьока и есть Грусть.

А Ора — Радость. Она принимает у Шьоки кормушки. Несправедливо. Ведь именно Шьока мастерит их лучше всех, лучше всех знает, как разводить сахар для птичек. Но боятся они её, грусти, хоть и делает всё по правилам: застынет, раскинув руки, обратится в столб с красными поилочками. Без толку.

А вокруг Оры тут же собирается стайка. Весело — бж-ж-ж.

Жжу-м. Жжу-м. Носятся вертолетиками. Смеется Ора. Молчит Бездна.

— Пора!

Зовут творить. Дарить эмоцию.

Сестры выходят на опушку леса.

Первой с места сорвется Радость, только засверкают пятки. Второй побежит Злость – тонкая, статная, самая волевая. С нею – Гнев, её близнец, только волосы огненные, не черные. Вина, Долг, Изумление, Нежность – все в лес, одна за другой, к омутам междумирья. К воде, связывающей с творцом, передать эмоцию прикосновением. Или бухнуться целиком, как сорванец — Счастье.

Наконец и Шьока. Не хлещут её ветви, не тронет её хвоя, весь лес – будто в сторону, и стонут от неё деревья. Куда ни ступит, разольется печаль.

Бездна бежит всё быстрее, Бездна льётся на бегу дождём слёз и плачет тем же дождём…

Не я, не я, не я – причитает. Не я!

Но чаще всех первой добегает Бездна.

Ведь самая быстрая – Бездна. Самая сильная – Бездна. И самая опасная – тоже Бездна.

Ей одной нельзя целиком в омут, нельзя прыгать. Она может убить! Прости, прости, прости – умоляет Шьока. Перечисляет все имена, которые из-за неё сгинули. Прости, Крейн, прости, Ланн, прости, Джек. Она выталкивает их речитативом, и вот уже сливаются они в одно слово…

Удержаться. Только бы удержаться. Не сжечь человека, едва тронуть омут! Хоть волшебство и тащит её вперед, подговаривает «нырни»! Давай! Всею силой. Не будь она рабой своей природы, не мчалась бы Шьока во все ноги.

Пусть успеет Ора! Пусть успеет Нежность. Пусть рождают сестры! Только не Бездна!

Но больше всего чудес на счету у Шьоки.

Страдание как строка, унижение как строка, вся боль каждой из войн – строка лучшая, строка вечная. Мёртвое оживет, восстанет светом! Убивать и обессмертить — свойства Бездны.

Впереди омут. Камушками выложен по краю.

Нет. Нет. Нет. Не я!

Стоять!

Пальчиками!

Здравствуй,

Грусть

Гроза еще грохотала, но лиловые облака посветлели, отражая чистое небо. «Вот они, облака, у меня на ложечке. Белый творог, а под ним – черничный джем» — подумала Злата.

Злата попала на раскопки в пустыню. В центре мертвого оазиса обнаружился колодец под каменной крышкой. А еще, такая редкость, вдруг прошел обильный дождь, в оазисе пробилась трава, и старый колодец оказался заполненным водой до краев.

Бутыли воды и продукты доставлялись по графику самолетом. Иногда на заказ пилот привозил бутылочку красного вина или мороженое. В этот раз Злате был привезен творожок.

Доев лакомство, девушка смахнула творожный крем с губ и окунула испачканные сладким пальцы в колодец. Вода так мягко коснулась ее, что девушка задержала в ней руку, и вдруг поняла, что вода с ней разговаривает. «Злата!» — зазвучало в голове. — «У тебя приятная ладонь!».

«Злата! Я ведь такой же человек, как и ты! Только я — из воды. Водяной человек. Хочешь, я расскажу тебе про наш народ?» Девушка удивилась, но пообещала вернуться после работы.

В прежние времена водные люди и люди земли тесно общались. Рвы, каналы, акведуки были дорогами водных людей. Избранные правители и жрецы, испив из кубка тело водного человека, становились прозорливыми, имели крепкое здоровье и особую, «голубую», кровь.

Водные люди остались только здесь, в подземном озере. Остальные, жившие в океанах и морях растворились в нынешней воде.

— Злата. Я могу предложить тебе то, что было доступно только царям и святым. Я, хоть и человек, но всего лишь чудесная вода. И … ты мне очень нравишься.

Ночью Злата сидела под душем, и волшебные струи собирались в бутоны цветов на ее теле. В руке она держала чашу с водой из колодца и мелкими глотками впускала внутрь себя другого человека. Она была счастлива. Её голос пропадал, сливаясь с его внутренним голосом.

Утром Злату нашли без сознания. Вызвали самолет, но едва он набрал высоту, как девушка встала с носилок. Обняв за шею пилота, она приникла к нему губами. Поток воды заполнил легкие пилота.

Откинув мертвое тело, девушка, развернув самолет, нацелила его на огромный бархан. Голос внутри нее твердил «Вы недостойны знать наши тайны». Тысячи тонн песка погребли под собой оазис, рабочих, самолет, Злату и колодец с последними водными людьми.

Явилась…

Ну чего ты, чего? Нету никого, неужели не понятно? Отдых у меня. Бюллетень. Все.

И нечего мне тут пальчиком водить да сиськами по-над водой размахивать. Во-первых, мы и не такое отсюда видали, а во-вторых… Мать твою через забор, вот где вы все раньше были? С сиськами? А? Зато стоило один раз утопнуть – и нате вам, каждые полгода прибегает какая-нибудь тундра носатая, ни стыда, ни совести, ни чувства прекрасного… Тоже еще, ведьма.

И ведь мозгов-то… Ну вот представь на минутку, что я тебе вылез – и что? Что ты со мной делать будешь, без противогаза? А? Ведь не взяла с собой противогаза-то?

Не хочу. Закрыто. Переучет. Зайдите годика через два, а лучше три, когда поумнеешь.

Ах, ты вона как? Все не успокоишься? Ну, тогда – извини.

Вода была отчаянно холодна, её стальные когти безжалостно разрывали мои лёгкие, жемчуг драгоценного газа таял над моей головой… Я падал. Летел во тьму. Обездвиженным камнем. Птицей, сложившей крылья в самоубийственном прыжке. Падение было бесконечным, а где-то высоко — там, где когда-то было небо — светилось нездешней пустотой её лицо.

Она никогда не любила меня, но ещё больше ненавидела, когда я говорил ей об этом или — что ещё хуже — молчал, стараясь не встречаться с ней взглядом.

Я ненавидел её всю свою быстротечную, смятую, словно вчерашняя газета, жизнь. Ненавидел без причин, без каких бы то ни было оснований для ненависти, но яростно, каждой частичкой души, каждой клеткой поражённого ядом одиночества тела.

Почему же мы всё это время были вместе?..

Даже забавно. На нашу свадьбу она надела чёрное платье и во всеуслышанье объявила, что праздника не будет, поскольку это самый печальный день в её жизни. А сегодня она в белом… Надеюсь, она счастлива. Надеюсь… О боже, как тяжело думать, когда последние капли воздуха растворяются в окружающей тьме, словно кристаллы цианида в крепком кофе, которое я с невинной улыбкой преподнёс своей благоверной с первыми лучами осеннего, мягкого солнца! Она так любила миндаль… Так верила мне… А я…

А я ненавидел её. Хотел свободы. Что ж, свобода теперь у меня есть. Целое море, уместившееся в вонючем, заросшем тиной, старом колодце в нашем саду, но зачем оно мне, если рядом нет той, что больше жизни любила миндаль и никогда не любила меня?..

Девушка в лёгком белом платье смотрела на ясное небо. Солнце щедро дарило земле тепло. Чуть улыбнувшись краешком тонких губ, девушка прищурилась и перевела взгляд на большой колодец с водой. Он выделялся на фоне старых развалин древнего города. Прикрыв глаза, отбросила свои шикарные волосы назад; простёрла к небу руки и начала произносить какие-то слова — заклинания. Погода начала меняться. Подул порывистый ветер. Откуда-то появились серые тучи. Они сгущались и чернели, окутывая светило в сумрачное одеяло. Робкие лучи солнца еле проникали сквозь дымчатую завесу грозных туч. Чем дольше девушка произносила слова, тем чернее становилось небо. Тучи к тому времени уже успели загородить солнце, оставив от него лишь светлое пятно. Девушка продолжала произносить заклинания, простерев руки к небесам. В голосе её звучали зловещие нотки, что-то чёрное. Внезапный удар молнии осветил всё вокруг. Девушка опустилась руки и подошла к колодцу. Её платье трепало порывистым ветром. Волосы застилали лицо. Она положила руки на стенки колодца и посмотрела внутрь. По глади воды, от ветра то и дело пробегала мелкая рябь. Внезапно ветер прекратился и его сменил моросящий дождь. Девушка провела руками над поверхностью воды. Внутри колодца, прямо в воде возникло неведомое пламя, источавшее зеленоватый дым, что быстро заполнил всё содержимое. Внезапно средь этого дыма появился бледный лик неизвестного. Он смотрел на девушку пустыми глазами сквозь толщу воды. Она чуть наклонилась вперёд — волосы окунулись в мутно-зелёную воду и расплылись по глади, словно множество змей. Девушка чуть коснулась поверхности пальцем — лик в воде исказился в мучительной гримасе. Девушка сочувственно посмотрела на него и, прошептав какие-то слова, всплеснула руками воду. Тут же снова поднялся ветер. Девушка простёрла руки вверх и медленно отошла от колодца. Снова ударила молния, но на этот раз внутрь колодца. Зелёный дым, клубясь, вырвался наружу и застлал собой всё вокруг колодца. Он загустел, но смотря на ветер, не развеялся. Вскоре среди дыма появились смутные очертания – силуэт: силуэт старца в плаще с посохом в руке. Ветер стих. Девушка поправила растрепанные ветром волосы и облегченно вздохнув, покачала головой.

Айлин огляделась по сторонам, прежде чем выйти на поляну. Если её увидят у Ведьминого колодца, позора не миновать! Да ещё с веточкой рутабаги в подоле! Священник предаст её анафеме, отец лишится права голоса в Совете старейшин, а мать умрёт от стыда… Только как ещё Айлин сможет узнать, кто посватается к ней этой осенью? Не дай Боже, кривой Мартиал! Нет, нет, гадание поможет избежать ошибки, и Дарина утверждала, что лицо жениха увидела в тёмной воде проклятого колодца. Она же и научила Айлин словам, необходимым для обряда.

— Рутабага, рутабага, не скрой, не утаи, мою жажду утоли, — на миг Айлин запнулась, вспоминая, и быстро продолжила: — Моего суженого покажи!

Пахучая веточка упала в колодец, секунду покачалась на поверхности и вдруг камнем пошла на дно. Айлин напряжённо следила за пузырьками, цепочкой тянущимися к глади воды. Внезапно воздух рванулся вверх лихорадочно и прерывчато, и Айлин увидела то, зачем прибежала сюда: лицо молодого мужчины. Затаив дыхание, она разглядывала искажённые гримасой черты. Потом поняла, что это не видение! Мужчина тонул в колодце!

К счастью, реакция никогда не подводила Айлин. Широко расставив ноги и навалившись животом на край колодца, она сунула руки в воду и ухватила незнакомца за длинные тёмные волосы. С усилием потянула на воздух. Колодец крепко держал свою жертву, и Айлин с ужасом поняла, что её суженый задыхается. Это придало ей сил, и мужчина с придушённым воплем вырвался на свободу.

Он вцепился в каменную кладку с отчаяньем, пытаясь отдышаться, широко открытыми глазами пялился на Айлин, а она, сидя на траве, прижав руки к груди, пыталась осмыслить произошедшее. Ведь ей просто хотелось увидеть черты суженого! А не самого жениха!

— Ты… кто? — спросил незнакомец.

— Айлин, — растерянно ответила она. — Я гадала… Ты мой жених теперь.

— С ума сойти, — пробормотал он. — Ну и напился из ручья… Где я приземлился?

— Возле Ореховки. Я тут живу…

— А Смоленск далеко?

— Не знаю такой деревни, — пожала плечами Айлин. — Есть Смолин, там наш господин живёт, барон Дамьен.

— С ума сойти! — повторил парень. — Отправляй меня назад!

— А… как?

— Ты не знаешь?!

— Я же только гадала! — жалобно пискнула Айлин. — Это рутабага виновата!

— Что же мне делать? — он сел рядом на траву, и Айлин робко коснулась его плеча:

— Жениться. Раз уж колодец тебя принес.

— Ты не в себе! — парень вскочил и бросился к колодцу. — Лучше прыгну обратно, авось меня вынесет в мой мир!

Она не стала его удерживать. Никуда ему не деться! Без рутабаги. Поплавает и вернётся.

Да… Василиса уже не годится для сказки

На холме пологом стоял старый и серый колодец… и грустил.

Вот, думает, ни один путник не заходит ко мне уже много лет, а я каждое лето и весну здесь от жары помираю да зимой и осенью зябну так, что вся вода во мне замерзает. Даже животные! – и те не останавливаются возле меня подолгу. Бывает, конечно, пролетает мимолётом птица, пробегает едва заметной тенью какой-то зверь, и вновь становится мне так одиноко и скучно, и тоскливо, что стыдно рассказывать как.

И вот, когда бедный колодец потерял уже счёт своим страдальческим мыслям, пришла к нему одна девушка. Не Василиса ли случаем, подумал он, так сильно она в сказку просится, что не Василисой быть точно не может. И волосы огненно-рыжие, словно закатное солнце, и кожа светлая, словно сверкающий снег, и высокая, и стройная, как осина, и щёчки румяные, как после мороза. Надо её обязательно водицей угостить, – может я и старый, а вода у меня самая свежая!

– Здравствуй, девица прекрасная, – говорит колодец. – Не хочешь ли водицы моей испить, самой вкусной и чистой?

– ААА! Кто зде-е-есь?! ААА! – завопила девушка и подпрыгнула на ровном месте. – Отвечайте!!! Неме-е-ед-дленно!

«Василиса бы не испугалась. Она и лягушкой была и бабу-ягу встречала. Хотя… кто его знает, времени-то сколько прошло уже с тех пор», – подумал колодец.

– Это я – колодец, надо сказать самый обыкновенный, и ничего удивительного тут нет! Незачем так орать.

Но Василиса не слушала его вовсе! Она подняла какую-то увесистую палку и начала махать ею, прямо как скалкой, представляя перед собой лицо мужа (любимого?), чтоб побольше безобидной злости набраться.

Колодец смотрел, как она визжит и крутится на месте с закрытыми глазами, и недоумевал. Он вообще не понимал, что происходит.

Тут, конечно, прибежали-прилетели со всех окрестностей животные: и звери, и даже насекомые – с криками: «Кого убивают? Где пожар? Что, пожар? Заяц, беги к волку, он на реке, и воду тащите!!!» Какая же суматоха поднялась! Впрочем, как только они увидели то, что видел колодец, на секунду замерли, быстро хлопая глазами, а потом повалились от безудержного смеха. Повалились кто куда, не особо привередничая.

«Нет уж, не Василиса! Это точно. Таких Василис нам в сказку не надо, только для смеха разве что». – Колодец медленно-медленно заулыбался, но… спустя минуту его было уже не различить в общей весёлой сутолоке.

Она тихо спустилась по каменным ступеням в самое жерло дома Гефеста, проскользнула мимо жаркой мастерской отца и, высмотрев в скалах узкий проход, тонкой тенью метнулась в него.

Дед Зевс, властитель молний, наделил её любопытством. Спускаясь в мастерскую отца для приёма новой, выкованной в горниле огня, игрушки, дед посматривал на внучку, хитро щурясь, и приговаривал: «Растешь, красавица! А я кое-что принёс тебе! Там под оливковым деревом». Её срывало с места от волнения, она даже забывала поблагодарить деда. И его хохот, немного неприятный, раздавался по всему дому Гефеста.

Отец же во время визита властителя Олимпа хмурился, а однажды ругал её три дня, внушая, что «негоже так вести себя, надо быть сдержанной, как бабка Гера». «Не для того отец слепил ее из белоснежного песка с берега Океана и чистейшей воды из Иппокрены! Лучше бы набрал воды из реки забвения Леты! Не для того Афродита купала ее в волнах своих золотых волос, а Афина учила мудрости!»

Уроки Афины. Такие неинтересные. Только спросит девушка о любви, Афина сразу же больно дергает за волосы, а сова на плече богини фырчит возмущенно.

Не устройство мира заботило внучку Зевса. А Колодец, надёжно скрытый в жерле вулкана, словно ларец с драгоценностями ревнивым хозяином. К нему отец запретил приближаться.

Она подошла к краю каменного бортика. Вот он – Колодец. Почему все боги с таким нетерпением бегут к нему? Почему нимфы, смущённо склонив головы, хихикают после его посещения? Даже Гефест бегает к нему за советом. Это Колодец ответов? Узнает ли она всё о любви? Афродита не будет выталкивать её из гостиной, когда боги веселятся? Афина не будет называть её «наказанием»?

Капли дождя из сгустившихся облаков нежно подталкивали её в спину туда, к чаше с голубой водой. «Это Зевс благословляет меня», уверенно подумала девушка. Капли вызывали на поверхности водного зеркала лёгкую рябь. Кап! И в глубине появилась смутная картинка: девушка бежит навстречу к кому-то. Кап! И сильные руки обнимают чей-то стан. Кап! И юная царица стоит перед преклонёнными юношами.

Ну, почему всё так нечётко?!

Звёздочка выплыла из глубины и замаячила призывно у самой поверхности. «Надо коснуться», догадалась внучка Зевса. Протянув руку, она погрузила палец в шёлковую жидкость.

Небо разразилось далёким рокотом, похожим на самодовольный смех. Вода в Колодце вспучилась, закружилась, набухла куполом. Запахло гноем и кровью…

— Пандора, зачем?! – Отец стоял в проеме входа и влажными от слёз глазами смотрел на дочь, преступившую черту.

Я наклонилась над источником и в ужасе отпрянула. На тёмной поверхности отражались облака, ветки деревьев, листья, упавшие в воду. Да что угодно! Но только не я.

То-то мне с утра не по себе было! День слишком уж хорошо начинался — ни дождя, ни звонков с требованием на работу явиться, ни смс-ок от мамы. Думала, наконец-то вдоволь побездельничаю. Может, даже книгу почитаю. Если комьютер не включу. Да чем угодно могла заняться! Теперь выбора нет. Нужно вернуть отражение, а то к полуночи я исчезну.

Стоп. Об этом лучше не думать. Не новичок ведь. Ловить тень я быстро научилась. Помучилась, конечно, за ней бегая, но справилась. А вот с исчезнувшим отражением ещё не сталкивалась.

Потрогала пальцем воду. Холодная. Даже ледяная. Всё же смерть холоднее. Если верить тем, кто ещё не умер.

Жизнь — серьёзная игра. Если вступил в неё, увильнуть не получиться. Или проходи все уровни, или выбывай. Никакого шанса на перезагрузку.

Собрала волосы резинкой, чтобы не лезли в глаза, набрала воздуха побольше и нырнула.

Тело обожгло холодом. В ушах пронзительно зазвинело. Мысли заметались в панике, но мне было не до разговоров. Главное сейчас — спасти себя!

Одна всё-таки проскочила:

– Всего-то и хотела — воды попить

«Если долго всматриваться в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя»

Ф. Ницше

Она протянулась руку и прикоснулась к отражению. Вода под ее пальцами дрогнула, пошла кругами. Привычный мир, отразившийся в глубинах колодца, вдруг потек, изменился. Через мгновение на Кейт вместо зеркальной копии смотрела незнакомка. Тёмные волосы заплетены в тугие косы и уложены короной, женственная, но ощутимо сильная, высокая фигура в простой походной одежде, на боку перевязь с мечом, пронзительный взгляд, который не портили морщины.

Кейт смотрела не отрываясь в бездонные карие глаза женщины и осознавала, что она с ней — одно.

Девушка всегда мечтала быть сильной. Когда соседские мальчишки дергали за косы, когда старшие сёстры дразнили и заставляли делать самую грязную работу на ферме, когда на осенней ярмарке ее толкали в толпе, когда в школе учителя унижали и насмехались одноклассники. В такие моменты ей очень хотелось стать высокой, большой, сильной, взрослой. Чтоб больше никто, никогда не посмел тронуть.

Сейчас, в бездне, она видела себя… Свою силу, свою суть.

Будем жить!