Салфетки № 148. Второй тур

Жители Мастерской!

На конкурс представлено девять замечательных миниатюр по теме ОТЕЛЬ

Поддержите участников, проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

Так же у нас есть четыре миниатюры на внеконкурс, и даже рассказ!

Голосование продлится до 12:00 Мск 05.10 2013 года — открытое в теме конкурса.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

Голосуем по форме (для тех кто участвует впервые, поскольку поступили вопросы):

1 место — миниатюра №…

2 место — миниатюра №…

3 место — миниатюра №…

Пишем прямо в теме конкурса.

Авторам будет приятно почитать отзывы на свои тексты, не забудьте о внеконкурсе.

____________________________________________________________________

КОНКУРС

Миниатюра №1

Я – отель. Построен в годы застоя. Стены мои впитали образы и мысли множества посетителей. Вот номер командированного работника. Завтра – его выступление на семинаре по скучной, но такой нужной теме. Его мысли упорядочены. Он перечитывает речь, постоянно подправляет ее. Бубнит под нос ключевые моменты с разной интонацией, кивая головой в такт. Он сосредоточен и деятелен.

Этажом выше, под самой крышей, розовый номер – один на этаже. Розовые обои, розовое постельное белье. Тут творятся чудесные дела – ей семнадцать и она прелестна. Избалованная дочка министра в коротком розовом халатике, скользящем по юному, ухоженному, восхитительно пахнущему телу. С букетом дивных роз в номер заходит темноволосый мужчина с седыми висками. Наблюдаю за ними до первого поцелуя. На душе становиться гадко — неужели это любовь?

Вот женщина. У нее свои дела в городе. Она любит себя, ее привлекают интересные люди, мероприятия, выставки, показы. Она курит, сухо критикует дилетантов. Держится с нарочитым достоинством. Сейчас она, бликуя кулоном на шее, пьет кофе и смотрит на город, раздавая указания в изящную трубку мобильного телефона.

В гладильную третьего этажа по отдельной лестнице поднимаются с тюками в руках гастарбайтеры. Спят они тут же, на полу, не снимая запылившейся одежды.

Номер юноши и девушки. Они приехали на экскурсию вместе. Ни города, ни отеля для них не существует, есть только их сердца, бьющиеся в унисон.

А в этом номере собрались студенты – кругом пиво, пакеты с бургерами. Звучит гитара, слышен смех. Новые гости приносят две коробки пиццы и толпа с радостью расхватывает теплые куски с тянущимися нитями сыра.

Вот две полные девицы примеряют яркие наряды — привыкшие к сидячему образу жизни, на выходные они выбрались в незнакомый город, и полны ожиданием приключений.

А вот интересная пара молча идёт в номер второго этажа. Женщине около тридцати. Мужчина старше, чувствуется выправка военного или бывшего спортсмена. Он идет впереди, в руках его – небольшой чемоданчик. Заходят в номер. Он закрывает шторы, включает свет. Сдвигает кровати к стене. Садится на стул в центре номера. Она выходит из кабинки санузла – на ней – только чулки. Он кидает подушку на пол. Она усаживается на подушку и по команде начинает принимать абсолютно неприличные позы.

А вот и первый этаж. Здесь подсобные помещения, бельевые, лифты ресторана. Вот и весь отель. Хотя, какой отель? Я – обычный человек, со своими постояльцами в душе, мыслях, сердце.

Миниатюра №2

Передвижной отель

Какая чудная идея – поселиться в отеле, который не стоит на месте, привязанный к бетонному столбу, а весело шлепает по городам и весям, открывая день за днем постояльцам новые горизонты в их жизни и даря впечатления, достойные передачи потомкам в виде удивительных историй!

Мой отец, основатель огромного семейства (33 домочадца, не считая родителей), поднял как-то утром весь дом на ноги:

— Доколе?! Доколе будет продолжаться этот застой? Доколе наш дом, привязанный к этому району, будет сдерживать наши стремления! Доколе, — тут отец сделал паузу и с грустью посмотрел на нас, детей, высыпавших из своих спаленок, — будем питаться второсортными продуктами?

— Не нервничай, дорогой! – сказала мама.

— Это – не жизнь. Болото, — продолжал отец. Но уже несколько тише. — Бедные мои дети! Что вы увидите в своей жизни, привязанные к отчему дому, к выбору, который за вас сделали мы с мамой?

Мама во время папиной тирады успела расцеловать малышей, погладить головы детей постарше. — Что же ты предлагаешь, дорогой?

Мы замерли. Папа обвел нас взглядом:

— Мы отправляемся… в путешествие!

— Ура! — закричали мы в 33 голоса.

Мама улыбалась, но тихо сказала:

— Семья Робинс не вернулась из путешествия.

— Они выбрали неправильный отель, — чуть слышно парировал папа и обнял маму. – Мы же едем открывать мир в Передвижном отеле Утора!

— Ура! — закричали мы еще громче, хотя нам это ни о чем не говорило.

Весь день мы провели в суматохе и сборах.

После ужина семья высыпала на лужайку перед домом. Малыши подпрыгивали от нетерпения. Папа пытался посчитать всех в 33-й раз.

Наконец, из-за угла, медленно покачиваясь, показался отель, блистающий золотом стен в лучах солнца.

— Приготовились, — прокричал папа. Широкими дугами в прыжке мы достигали вершины отеля и сразу же углублялись в коридоры, пахнущие едой и весельем. Постояльцы приветствовали нас, а хозяин отеля встретил папу на самой вершине.

— Рэнди, мое почтение! – радостно сказал он, широко улыбаясь. – Решился, шельмец!

— Утор! Старина! Дорогая, позволь, я познакомлю тебя со стариной Утором! О, сколько мы с ним пережили!

Утор скромно отмахнулся.

— Потом-потом! Разрешите предложить вам, — Утор подставил учтиво маме локоть, — наше фирменное блюдо. Вы обязательно должны попробовать Песье Брюшко!

Мама смутилась и протянула лапку.

***

Рыжий пес Чики даже остановился. Чесалось сразу в 33-х местах. Пес сел, чтобы задней лапой почесать за ухом. «Всякий раз, когда прохожу мимо будки старого Тома, чесаться хочется сильнее» — подумал пес и потрусил дальше.

Миниатюра №3

148

Маркус Салливан достал из кармана пальто помятую пятидесятидолларовую купюру и привычно обменял её у тучной пожилой негритянки за стойкой «ресепшена» на ключи от номера 148. Войдя в комнату, высокий брюнет спортивного телосложения вынул из-за пазухи начатую бутылку «Джека», жадно отпил из неё несколько глотков и поставил на круглый деревянный столик, что находился около большой двухместной кровати. Сняв пальто, детектив небрежно бросил его на довольно старое потрепанное кресло, а сам грузно рухнул на кровать.

Спустя всего неделю после совершённого здесь преступления, хозяйка мотеля привела номер в надлежащее состояние, однако для Маркуса эта комната уже не станет прежней. Он больше никогда не придёт сюда с Люси – довольно дешёвой проституткой со слегка смуглой кожей и сладкими губами, которые она всегда красила нежно фиолетовой помадой специально для него.

Сама комната любила эту пару. В них не было ничего грязного, мерзкого и извращённого – всего того порока, какой порой приходилось лицезреть стенам этого номера. Маркус всегда с уважением относился к женщине, не смотря на её профессию и незащищённость. Время от времени они с Люси приходили сюда, и уставший детектив склонял свою голову ей на колени. Он рассказывал дешёвой проститутке об убийствах и пытках подозреваемых, о подложенных уликах и запугивании свидетелей, которые приходилось ему совершать за последнее время. Он каялся этой падшей женщине, словно самому преподобному, после чего она нежно гладила его мягкие волосы и он засыпал. Иногда у них случался секс, но в основном, Маркус находил в Люси свою отдушину, возможность выговориться. Он всегда давал женщине определённую сумму денег, независимо от результата их свидания. В свою очередь она не спрашивала о законности их появления у детектива.

Сегодня Маркусу Салливану придётся заснуть одному. Но стены уже решили во сне рассказать ему, как всё происходило той холодной дождливой ночью. Как два потных пьяных мексиканских мачо насиловали и издевались над хрупкой и взывающей к помощи женщиной. Они позволят Маркусу увидеть и услышать всё самому. Они заставят его запечатлеть в своём сознании лица извергов во всех ракурсах.

Комната 148 ни на миг не сомневалась в том, что вскоре после пробуждения детектива, жестокие и ненасытные до страданий беззащитного человека изверги, «чистосердечно» признаются в содеянном. Это произойдёт намного раньше, чем Маркус представит расследованию доказательства их причастности к этому унизительному и безжалостному убийству.

Миниатюра № 4

Она ворвалась в «666» номер смертельным вихрем, и старая дверь едва не слетела с петель. Лиза уставилась на меня и на девушку, лежащую рядом со мной.

— Как ты мог? — взвизгнула она, а на глазах её заблестели горькие слёзы.

— Лиза, милая, я всё объясню! — в голову больше ничего не приходило. — Ты всё не так поняла!

Она усиленно замотала головой, а когда остановилась, сразу переменилась в лице и равнодушно усмехнулась.

— Нет, всё верно. Ты не особенный, ты такой же, как все. Ты даже говоришь банальные вещи. Можно сказать, ты сам поставил точку в наших отношениях. Солгал. Обманул…

— Нет… — я попытался её перебить, но напрасно.

— Ты предал меня! — неожиданно выкрикнула, чуть ли не выплюнула она, захлёбываясь плачем. — Да ещё где! В отеле моего отца!

— Лиза…

— Не смей! Забудь моё имя! Потому что теперь я свободна! Свободна!.. — восклицала моя девушка. Или бывшая девушка?

— Я… не знаю. Что дальше?

— Нет никакого «дальше»! Предательство! — вот чего я не смогу простить. Если между нами нет доверия с самого начала, то уже никогда и не будет. Я не могу так, но ты, видимо, можешь.

— … — ком застрял в горле, а слова застыли где — то в глубине души.

Она последний раз взглянула на меня: о, эти печальные глаза! Я отвернулся, чтобы не смотреть на неё, но, к сожалению, увидел другое: об окно ударился голубь и упал на балкон — мертвец! Луну заволокли серые и угрюмые тучи.

— Прощай, — бросила Лиза и вышла вон.

Шли секунды, минуты. А я по — прежнему сидел, не двигаясь. Вскоре проснулась Ира.

— Что это за шум был? Не слышал? — спросила она, прижимаясь ко мне.

— Слышал. Но никогда этого уже не повторится. — Я повернулся к ней. — Спи. Я хочу побыть один.

Ира недовольно поморщилась, но под моим суровым взглядом подчинилась и по самую голову накрылась одеялом.

Оставшееся время, я наблюдал за тем, как луна пробивается через тёмную пелену, не менее тёмного неба. Моя жизнь, наверное, совсем недавно вошла в это же русло.

Миниатюра №5

Отель «Дю Норд»

Пять шагов налево. Изящный поворот, шпильки туфель качаются, словно с похмелья. Пять шагов направо. Новенькие набойки, восемь евро пара, громко стучат по асфальту. Два шага по коврику, приглушённых плотной резиной. Пять шагов до угла. Снова поворот. Теперь уже в другую сторону.

Машина. Зазывная улыбка в сторону лобового стекла. Притормаживает, окошко опускается. Пятьдесят евро час, мой сладкий! Да мне пофиг, что у тебя днюха, задаром только пробники духов раздают! Ну и пошёл ты…

Пять шагов налево. Коврик. Такой же задрипанный, как и всё в этом отеле. Домашний уют! Молью побитые гобелены — в помойку! Разномастные кресла у ресепшена — в мусоровоз! Плафоны бра, тусклые от липкой пыли, — отдраить с Мистер Пропером!

Жоржа тоже не мешало бы отмыть. В стиральной машине, прямо с одеждой. А Терезу убить, так надежнее. Молодящийся изо всех сил метрдотель с нежно-лиловым носом алкаша, в пыльном вонючем костюме, и горничная-негритянка с Реюньона, неряшливая, толстая и ленивая. Сладкая парочка, боги уюта! Но, надо признать, кофе у Терезы отменный. Выведать рецепт и убить, так лучше.

Клиент! Качаю бёдрами. Ласково улыбаюсь. Да, дорогой, можно и в номер! Пятьдесят в час! Подружка? Есть и подружка! Сто в час, правильно, соображаешь. Согласен? Тогда пошли в номер.

Три гудка. Лили? Свободна? Можешь зайти в отель? Клиент… Жду. Идём, сладенький! Подружка сейчас будет.

Проходи, не жмись! Что, в первый раз, что ли? Нет, серьёзно?! Уууу, какой же ты милый…

Раздевайся, иди в ванную! Ну да, помой хоть своё хозяйство! А я пока приготовлюсь.

Лилька, ну ты быстрая! Не видела, но по виду полно бабла! Срубим всё, что есть, спокуха, мать!… О, уже помылся? Это Лили, моя подружка! Хочешь мы с ней погладим друг друга?..

Два часа ночи. Шесть тонких полосок белого порошка на стекле столика. Давай, малыш, ты первый!.. Ах, как хорошо! Нет-нет, мы никуда не торопимся, у нас целая ночь!.. Вот так, сладкий, тебе нравится, что я делаю?..

Лилька, давай ты, я выдохлась…

Иди сюда, малыш, я хочу ещё…

Шампанское кончилось…

Давай его портмоне! Кожа, блин, сколько такой может стоить? Ладно, пусть живёт, выгребай еврики! С десяти до пяти утра… Семь часов, семьсот евро… Давай еще сотку, с него не убудет. И пятьдесят за дурь, дорогая, зараза! Чао, Лиль, созвонимся.

Эй, пора выматываться! Конечно, дорогой, дай мне твой номер, я тебе позвоню…

Пять утра. Париж проснулся. Мусоровоз гудит под окном. Ушёл клиент, наконец-то… До дому бы добраться и спать… Отель «Дю Норд» закрыт до вечера.

Миниатюра №6

Отель «Последний приют»

Ханс любовался картиной в холе. Годы брали свое. Теперь ему было тяжело бродить по многочисленным коридорам, украшенными произведениями мастеров прошлого. «Есть ли место прекраснее этого?». Его мысли прервал посетитель. Управляющий знал всех клиентов в лицо, но даже ему с трудом удалось узнать этого помятого человека.

– Добрый день, господин Костров.

– Здравствуйте. Я по поводу комнаты отца… – человек замялся, пытаясь найти подходящие слова, – Так получилось, что я не могу ее больше оплачивать, и… – он снова запнулся.

– Понимаю, сэр.

– Я бы хотел посетить отца…

– Джереми, Вас проводит. Обслуга, которая поможет с вещами, подойдет позже.

Дверь не заперта. В этом месте, двери всегда были открыты. Пол небольшой комнаты покрывал ковер из зеленого ворса. Стены были увешаны фотографиями жизнерадостного человека. Прямая осанка, уверенный взгляд, всегда в окружение других людей.

Взгляд Кострова задержался на фото, где мужчина носил на шеи веселого мальчугана. В конце комнаты, в освещение, стоял старик. Теперь на его лице не было огня борьбы, зато было спокойствие и умиротворение.

Сын подошел к отцу. Его плечи дрожали.

– Прости, отец!– он упал на колени. – Я все потерял, все, что ты мне оставил, – слезы текли по его лицу. – Прости, – он потянулся к старику, коснулся стекла, отделявшего отца от всей комнаты. Прижался всем телом к саркофагу, и плакал, пока не затих.

В дверь постучали.

– Мы пришли помочь с вещами. Можно войти?

Костров резко встал, поправил костюм. Теперь, вошедших встречал человек с фотографий.

– Вещи доставьте по моему адресу. А тело… – Костров взял фото с мальчиком, – мне больше не по средствам оплачивать уход за ним…

– У нас есть крематорий, если вы хотите….

– Хорошо. Я хочу присутствовать.

– Конечно, сэр.

***

– Кризис, многие погорели на нем. Свободных комнат стало больше. Но не понимаю, сэр, какой толк мертвецам от таких могил как у нас? – Джереми вопросительно глядел на пожилого управляющего

– Люди уходят и приходят. Могилы нужны живым, а не мертвым. – В холл вошла женщина в трауре. – У нас новый клиент, иди, встречай, – Джереми принял привычную позу соболезнования и направился к женщине.

Взгляд Ханса остановился на любимой картине. «Есть ли человек, который похоронит меня здесь?» – подумал он.

Миниатюра №7

Настала южная темная ночь. У бассейна погасили свет, музыка затихла, все разошлись по номерам. Даже развеселая компашка немцев допила свои коктейли и отправилась смотреть честные бюргерские сны.

Любители тишины смогли открыть окна и насладиться далеким шумом моря и теплым бризом, колышущим легкие занавески. Как хорошо засыпать под шум прибоя, когда знаешь, что и завтра, и послезавтра тебя ждет такой же бесконечный и прекрасный теплый день…

Некоторые даже успели заснуть. Но неожиданно ароматную тишину прорезал сильный женский голос. При полном отсутствии слуха вокалистка всю душу вкладывала в свою песню, порой срываясь на слезу в голосе и речитатив:

— О-боже-какой-мущинааа!

Я-хачу-ат-тибя-сыыыынааааа!!!

Закутаться в одеяло и не обращать внимания не получилось, громкость зашкаливала, и на одном куплете певица останавливаться не собиралась.

— Я-хачу-от-тибя-дочкууу!!!

Недовольные постояльцы стали вылезать на балконы, кое-как обернувшись в гостиничные полотенца.

— Девушка, вы откуда?

— Из Москвы! У меня завтра свадьба! О-боже-какой-мущинаааа!!!

— Поздравляем. Но тише нельзя? Три часа ночи!

— Нельзя! Мы отдыхать приехали! О боже-какой-мууу…

— А мы хотим спать!

— Хочу и буду петь! У меня душа поет! Серега, скажи им!

Раздалось примиряющее бурчание. Зрители вышли на балконы. Даже немцы и итальянцы, не понимавшие суть конфликта.

На балконе стояла босая крепенькая девушка в короткой ночнушке. В руке она держала бокал, на дне которого плескалось нечто, соответствующее представлению части российского общества о красивой жизни. Судя по тому, что девушка с трудом удерживала вертикальное положение, бокал был не первым.

– Серега, скажи им! Это же наша свадьба! Завтра! Мы отдыхать приехали, деньги заплатили! Я буду петь! Море! Пляж! Ооо-боже-какоооой… Боже, какой… Отстаньте! А мне плевать на администрацию! Ну и что, что иностранцы! Пусть знают!

Девушка захохотала, но в смехе слышались истерические нотки. Она добавила к песне ещё и танец, но с трудом удержалась на ногах.

– Серега, выходи! Будем танцевать! Плевать них, пусть идут! Наливай! Ну что ты бормочешь? Почему ты не защищаешь меня? Я же завтра буду твоя жена! Меня тут обижают! Сволочь ты, Серега! Вот Сашка бы тут всем вмазал. Да мы…

Девушка горько безутешно разрыдалась, уткнувшись в перила балкона и размазывая по лицу косметику.

Из комнаты опять донеслось примиряющее бурчание, загорелые мужские руки втянули страдалицу в комнату. Сначала слышались приглушенные рыдания, потом смех. Затем стало тихо, и соседи с облегчением заснули.

Миниатюра №8

Эпизод со словами

Готический замок утопает в сизых сумерках, колонны у главных ворот (как водится) увиты плющом, а справа — флигелек с надписью: «Отель». Сумка собрана за час (оказывается, умею!), автобус-вокзал-автобус – и я на месте. Еще несколько ступенек – и номер в моем распоряжении.

Наконец-то! Не бог весть что, конечно, но все-таки – эпизод, да еще с репликой в кадре! После трехлетнего кочевания по массовкам и корпоративным «снегурочкам», я готова благодарить небеса за то, что ниспослали моей подруге температуру под сорок и заставили ее срочно искать себе замену.

Владельцы отеля, видимо, блюдя традиции, напичкали интерьер канделябрами, картинами «под старину» и прочей псевдосредневековой ерундой. В моей комнате на стене красуется внушительный портрет с надписью: «Генрих VIII Тюдор».

Впрочем, фильм называется, кажется, «Коронация», и шикарное темно-изумрудное платье, предназначенное для съемок, ждет меня на кровати.

Я пускаю воду в ванную, а пока, предвкушая суету завтрашнего дня, просовываю утомленное дорогой тело в тяжелый кринолин и подхожу к зеркалу. Из глубины веков на меня смотрит … герцогиня?.. принцесса?.. королева! Аристократично-белая кожа (хорошо, что не дали отпуск и не успела съездить к морю), подчеркнутая корсажем грудь. Даже глаза, обычно светло-карие, сияют изумрудами, вторя шелковым переливам длинного шлейфа.

Одной рукой подхватив волосы, а другой — юбки, я склоняюсь перед зеркалом в глубоком реверансе: «Приветствую Вас, Ваше величество!»

«Здравствуй, Джейн!» — раздается голос позади.

Я вздрагиваю и оглядываюсь: никого… Только глаза на портрете пристально смотрят на меня.

«Я так долго ждал тебя», — продолжает голос.

С опаской смотрю в окно. Еще минуту назад около замка стояли микроавтобусы со съемочным оборудованием и техники раскручивали длинные спирали проводов, уводя их вверх по лестнице. Но сейчас никого нет. Выглянув за дверь, я убеждаюсь, что коридор пуст, и никто из собратьев-актеров меня не разыгрывает.

«Ну, где же ты, Джейн?!» — снова голос.

В ужасе смотрю на портрет: позолоченная рама очерчивает пустоту, из которой ко мне тянется рука… Захотелось подойти ближе, коснуться унизанных перстнями пальцев и шагнуть в темноту…

***

— Вы просили чаю, — портье деликатно постучал в приоткрытую дверь.

Никто не отозвался.

Портье вошел в комнату. Закрыл воду в ванной; поправил чуть покосившийся портрет короля Генриха; смахнул салфеткой пару пылинок, присевших на гравировку под вторым портретом: «Джейн Сеймур». Затем вышел и закрыл дверь на ключ.

Миниатюра №9

Госпожа Данглар была уверена, что разорится. Она терла и без того сияющую стойку и думала, чем заняться, когда отеля не станет.

Сквозь открытую дверь лился солнечный свет. В проеме виднелись ветви яблонь, густо усыпанные цветами.

Госпожа Данглар вздохнула в который раз.

— Какой прекрасный аромат, — пробормотала она, — но если бы отель был посреди кладбища… О, если бы отель был посреди кладбища!

Госпожа Данглар проверила ключи — все они были на месте, чистенькие и сияющие, словно новые монетки.

— Мы только сегодня открылись… Вряд ли кто-то вообще придет в первую неделю, не то чтобы в первый день. Господи, когда же вернется муж, это просто невыносимо!

Но через секунду тень упала на мозаичный пол, и в отель вошли двое: женщина в летах, носатая и похожая на карлицу, и высокий бледный юноша, чье лицо было усыпано угрями и веснушками.

— Новый отель… — проскрипела женщина, и повела носом, — хм, пахнет краской немного.

— Добро пожаловать, — прошептала госпожа Данглар.

— Итак, — сказала женщина, — меня зовут госпожа Рутамята, сколько призраков у у вас в отеле?

— Э… — госпожа Данглар оперлась об стойку и созналась, — ни одного.

— Хм. Хм. Хм! А вампиры, оборотни и князья инкогнито у вас останавливаются?

Госпожа Данглар подумала о том, что хотя бы одну из комнат следовало было полить кровью. И жаль, что не удалось позвать Верховного Шамана, чтобы он запер какое-нибудь Неведомое Зло в подвале. Впрочем, подвал — вещь нужная. И кладовка сошла бы.

— Нет, ничего такого у нас нет. Даже старого индейского кладбища под фундаментом, — сказала госпожа Данглар. К чертям отель, подумалось ей, тарифы на аренду зомби просто бешеные.

— Значит, вы самый обыкновенный отель, где не происходит ничего такого?

— Именно.

— Ох, замечательно! — заявила госпожа Рутамята, доставая кошелек.

— Наконец-то я смогу дочитать книгу, — подал голос высокий юноша, — завывания вурдалаков чертовски мешали мне в предыдущем отеле!

— Добро пожаловать, — сказала госпожа Данглар.

Спустя через несколько минут постояльцы пошли в свои номера, а госпожа Данглар позвонила по телефону:

— Дорогой, отмени заказ на призраков. И, пожалуйста, не приглашай тех клыкастых… Да-да, я тебе все объясню.

Она положила трубку.

Воздух пах цветами и весной.

ВНЕКОНКУРС

Миниатюра №1

Замуж любой ценой

Лена чувствовала себя немного несобранной: никак не могла вспомнить, куда Ваня унёс левую руку и ухо, и несколько раз сбивалась, пересчитывая пальцы; их получалось, почему-то, восемнадцать, хотя, на тот момент, не могло быть больше пятнадцати. Но всё это не очень её расстраивало, потому что в два часа дня Лена собиралась выйти замуж, а это вполне можно организовать и без левой руки, была бы только правая, со всеми нужными фалангами. Лена точно знала: без руки замуж нельзя; без мозгов, без души и без совести – пожалуйста, а без руки – нельзя. Говорили, что кроме руки нужно что-то ещё, но Лена никак не могла вспомнить, что именно, и было ли это вообще, и было ли оно так необходимо, как рука, недостатка в которой Лена не испытывала.

Сбивал ещё этот неуклюжий фотограф, которому позарез нужно было снять сборы невесты, особенно такие – во всех эротических подробностях: от укладки волос до укладки кишечника обратно в брюшную полость. Не зря же, в конце концов, жених снял роскошный номер в лучшем отеле Трансильвании, и не зря же в этот номер вчера наведался бывший любовник Лены… Все вместе они создали невесте неповторимы образ, такой образ, который и в некролог поместить не стыдно. Но Лена в некролог не собиралась, она метила совсем на другую страничку – в светскую хронику, к другим зашитым знаменитостям.

Вспышка мешала сосредоточиться; Лена вплетала в волосы синюю ленту, и только в самом конце заметила, что вместо ленты вплела бедренную артерию. Накрасив глаза, Лена вставила глазные яблоки, но так до конца и не определилась, вставила она их правильно или перепутала местами. Правый глаз немного косил в сторону, но это Лену нисколько не портило, а даже наоборот – придавало утончённому образу белой невесты некоторую чертовщинку.

– Улыбнись! – говорил фотограф, присматриваясь стеклянным оком объектива к сбитой набок нижней челюсти невесты.

Лена улыбалась. Лена не могла не улыбаться, потому что очень хотела замуж, а замуж для неё наступал уже сегодня. От этой улыбки треснули не только зеркала, но и надоедливое стеклянное око объектива; и пока фотограф плакал над техникой, Лена собрала разбросанные в ванной локоны, кое-как скрепила их заколкой и прицепила к причёске. Получилось очень даже симпатично.

Левую руку Лена так и не нашла, зато нашла ухо, по счастью – уже с серёжкой. Его-то она и прикрепила скрепкой к нужной стороне головы, немного криво, но тоже вполне симпатично. На выходе из номера невеста вспомнила, что левую руку Ваня унёс с собой, и мысленно посмеялась над нерадивым любовником – руку надо было брать правую, иначе свадьбу не расстроить и судьбу не изменить.

Гости уже собрались в большом зале; играла приятная лёгкая музыка, на полу лежали лепестки белых роз, горели свечи. Жених стоял у алтаря и ждал невесту, он нервничал, как и положено любому жениху, он представлял брачную ночь и медовый месяц, но прежде – банкет, подарки и поздравления.

Под торжественные ноты Мендельсона Лена, хромая, шла по ковровой дорожке. Она собрала на себе все изумлённые взгляды, услышала каждый восторженный вздох; Лена знала: в этот день нет никого прекраснее.

– Согласны ли вы, – говорила работница ЗАГСа, – идти по жизни рука об руку…

Лена показала всем присутствующим левую руку, наскоро пришитую к правому плечу, кивнула работнице ЗАГСа и взяла жениха под локоток.

– Готовы ли вы хранить верность друг другу, любить до гробовой доски и никогда, – женщина повысила голос, – никогда не разбить любящего сердца?

– Чёрт, – Лена глухо постучала по груди, – сердце забыла…

Миниатюра №2

Тарковщина

Я обернулась на скрип. Он раздавался из-за деревьев, из самой сутолоки голых веток. Скрип оставался на месте, но при этом имел направление: туда – скрииип, сюда – скрииип. Что может скрипеть там, в пустом саду, так жутко и так приглашающе? Я протиснулась между стволов, отводя от лица их упругие руки-ветки. Дверь. Просто дверь, без каких-либо признаков дома.

Когда-то она была нежно-голубой. Теперь чешуйки облупившейся краски проступали на сероватой древесине как пигментные пятна на старушечьем лице. Простая ручка едва держалась на одном шурупе, тихим постукиванием вторя скрипу двери. Когда та приоткрывалась порывом ветра, я могла видеть на внутренней стороне косяка трогательные отметки, сделанные химическим карандашом – точки чьего-то роста. Но ветру казалось, что эта чужая шкала – не моего ума дела, и он опять закрывал дверь.

Странно, я заметила столько мелочей, но не заметила главного – на двери были буквы. Грубо сколоченные из тонких некрашеных реек, они были наспех прибиты к ней. Занозистые квадратные уродцы складывались в слово «ОТЕЛЬ».

Это было бы кстати. Просто передохнуть. Я взялась за вертлявую ручку, и дверь наконец полностью отворилась в приглашающем объятьи. За дверью тоже был сад. Сад, полный яблок: они гнули ветки в земле, поблескивали в траве боками. Было заметно, что паданцы почти никто не собирает. И, правда, зачем? Там им самое место – возьми, сколько надо, остальные оставь земле, пусть все идет своим чередом. Мало, кто это понимает.

Меж яблонь ходила коза. Обычная, серая, в репейниках. Она обнимала яблочный бок мягкими губами и деликатно надкусывала. Бросала и пробовала другое яблоко. Обнаженная сочная мякоть слабо светилась в сумраке сада.

За козой ходила девочка лет восьми – черненькая, как галка, слишком худая, чтоб казаться красивой. Прутиком она постукивала козу между ушей. Та косила на нее умным глазом, но продолжала перебирать паданцы, словно искала особый вкус. Девочка задумчиво вертела в руках яблоко, то прижимая к щеке, то нюхая нежную впадинку с хвостиком и торчащим листочком, то прикасаясь губами к прохладной кожице.

Они бродили вокруг грубо сколоченного стола, прикрытого клеенкой. На столе – банка молока и яблочный «барин», на сдобных боках которого поблескивали росой капельки застывшей карамели.

Я все еще стояла на пороге и смотрела на эти картинки чьего-то детства – узнавая и сомневаясь в узнавании. Какой прекрасный отель – сколько звезд запуталось в этих ветках? Можно поужинать холодным молоком с куском пирога, а потом лечь на лавку, смотреть в глубокое ночное небо и слушать тихое позвякивание колокольчика на шее рогатой лакомки.

Мне вдруг почудился глухой незнакомый голос – как сквозь туман, как через расстояние: «Мария…» Меня окликнули, я обернулась и замерла – позади было белым-бело. Оглушающая тишина падающего снега по одну сторону двери и глухое постукивание прячущихся в траву яблок – по другую.

Дверь криво отражалась в незамерзшей еще луже. В темной воде четко читались косые буквы: ЛЕТО. Ненужный мягкий знак затянуло первым ледком.

Вдохнув напоследок щедрый яблочный дух, я ступила на снег и закрыла дверь. Лето и детство – как ночь в отеле, такие же краткие. Пора забыть их и возвращаться домой. Зима близко.

Миниатюра №3

Я снова в Гаване. Жадно втягиваю горячий влажный воздух, который тогда, в первый раз, чуть не расплавил мои легкие, как только я вышла из самолета. Двадцать пять лет спустя я снова вдыхаю этот город с благодарностью за мгновенно обрушившиеся на меня воспоминания…

Нанимаю типичное для города такси: невообразимо золотой Олдсмобиль кабриолет из далеких пятидесятых, и называю адрес. Машина лет на десять старше меня, но сияет так же ослепительно, как улыбка водителя.

— Если не возражаете, давайте проедем мимо отеля «Националь Де Куба» и… Мне хотелось бы остановиться там на некоторое время.

— Не вопрос! — Темнокожий шофер улыбается еще шире. Меня почему-то веселят его белые перчатки, такое милое, допотопное клише!

Выхожу из машины, иду вдоль широкой пальмовой аллеи к центральному входу.

Еще несколько шагов, и вот я уже ощущаю ком в горле…

Запах автомобильный выхлопов сменяется чуть сыроватым, смешанным ароматом старинной деревянной мебели, кофе и океана, что шумит где-то там, за отелем. Эта волшебная смесь тянет за собой почти забытые, горько-сладкие переживания прошлого.

Ничего не изменилось за два с лишним десятилетия. Да что ему мои годы, помпезный и величественный отель не меняется уже без малого девяносто лет!

Массивные напольные часы смотрят на меня равнодушно. Невелика персона, часы на своем веку кого только не повидали, от Виндзорских принцев, до королей «Коза Ностры».

Немного липкое от влажности кожаное кресло обнимает меня так же бесстрастно, как вероятно когда-то обнимало Фрэнка Синатру, Аву Гарднер или Марлона Брандо.

В просторном медленном лифте со складывающимися железными створками больше нет лифтера, который восседал на высоком стуле и важно объявлял: «уно, дос, трэс…» Жаль.

В баре «Барракуда» звучит словно очнувшийся от коммунистической спячки классический американский джаз. Он, опоздавший на десятилетия, старомодно вальяжен, но так приятно гармонирует с терпким ароматом гаванских сигар и рома! Заказываю капучино и знаменитый коктейль «Папаша Хемингуэй». Пусть будут сплошные клише, сегодня это то, что мне нужно.

Бармен приветлив и разговорчив, посетителей днем почти нет. На мое «грасияс» со смехом отвечает: «наздарровия». Откуда местные жители черпают энергию для улыбок? Русский человек на улыбки скуп, американец щедр, но неискренен, кубинец же улыбается лучезарно, от души, зажигая в собеседнике ответные искры.

Не спеша, смакуя, дотягиваю кисловатый напиток, пока на дне стеклянного конуса не остается ничего, кроме колотого льда, и нехотя покидаю бар.

Захожу в соседний с баром маленький магазинчик. С его полок окончательно и бесповоротно исчезли духи «Красная Москва» и виниловые пластинки с песнями Иосифа Кобзона, но появились простенькие и милые изделия местных художников. Кубинская «перестройка» берет своё.

Возвращаюсь в холл и затем выхожу на заднюю галерею с колоннами из сливочно-белого ракушечника. Мимо плетеных кресел иду к бассейну, у которого открывается вид на океан.

Вот здесь, на этом самом месте, к нам, помню, подошли пьяные советские морячки. Обрадовавшись русской речи, они рассказали о том, что приплыли сюда аж с Дальнего Востока и что завтра рано утром отчаливают обратно. Прощаясь, вручили нам двухлитровое ведерко красной икры. Мол, им уже не съесть, но не везти же обратно! Ярко-оранжевое чужеродное вкрапление в мои впечатления о Гаване и отеле…

Под черно-звездным небом у изумрудного бассейна мы ели икру столовыми ложками и наслаждались всем: красками, запахами, вкусами и болезненным ощущением мимолетности. Я, русская девочка, которая чудом оказалась в этом месте в конце восьмидесятых вместе с другими счастливчиками, влюбилась в одного из них стремительно, бездумно и бесконечно. Так можно влюбиться только на берегу океана, в окружении качающихся на ветру пальм, сверкающего хрома автомобилей-крокодилов, насыщенной перкуссией музыки и чувственных ароматов колониальной Америки.

Фокусник социализм перенес меня на другое полушарие и на время окунул в застывшее киношное ретро, в атмосферу золотых пятидесятых, когда Гавана была вторым Голливудом и одним из самых «дорогих» городов мира. Пожар революции не стер с лица города былую роскошь, а лишь слегка присыпал пеплом, придав ей ностальгически-грустный оттенок.

Жадно, надрывно впитывала я каждое мгновение, тут же мысленно прощаясь с ним. Этот бурный роман был похож на съёмки красивого фильма с неизбежно-грустным финалом, которому великолепный отель служил дорогостоящей декорацией.

***

Я прикасаюсь к колонне, возможно, в том же самом месте, где оставила отпечатки своих пальцев тогда, двадцать пять лет назад. Их давным-давно смыло дождями, но какая-то незримая частичка меня останется в этом теплом камне навсегда, смешавшись с оттисками чужих душ.

Давняя любовь, яркая и буйная, как гаванское кабаре «Тропикана», выброшена из сердца и забыта, но нежность к этому городу никогда не исчезнет. Как глубокая заноза, как прибой, как эти влажные, чуть обшарпанные стены старого отеля.

Миниатюра №4

Отель незабываемой ночи

Когда то я был в этом городе. Небольшом, чистом, уютном. С маленькими узкими улочками и длинным проспектом, пересекающим город напополам. Это было давно, наверное, лет двадцать назад, точно не помню. И сейчас, спустя столько времени, я снова здесь.

Медленно веду машину по проспекту. Людей на улице мало, час поздний, все сидят по домам или в барах, пьют пиво и смотрят по телевизору ночные новости.

А вот и знакомый переулок. Сворачиваю, и ставлю машину недалеко от входа в трехэтажное здание с пафосным фасадом и сверкающей в ночной тьме вывеской. Выключаю двигатель, кладу руки на руль, прижимаюсь к ним подбородком.

Какое-то время сижу в такой позе, рассматривая сияющую вывеску. В одной из букв перегорела лампа, и я смотрю на нее просто так, ни о чем не думая. Затем, выхожу из машины и направляюсь внутрь здания. Стеклянные двери подались легко, все те же, с массивными литыми ручками и буквами на стеклах.

В холле светло. Несколько высоких растений в кадушках, столик с двумя креслами и улыбчивая девушка за стойкой администратора. Улыбаюсь ей в ответ, и показываю рукой на проход в бар. Она кивает, и, потеряв ко мне интерес, склоняется за своей стойкой.

А вот в баре достаточно людно. На противоположной от входа стене – небольшая эстрада. Тапер на стареньком пианино негромко выбивает клавишами легкую мелодию, не переставая мурлыкать себе под нос. Люди за столиками разные, в основном парочками. Женщины в вечерних платьях, мужчины в костюмах и галстуках. Никто не задел меня вниманием, и данный факт меня обрадовал, поскольку я сейчас здесь не развлекаюсь, а по зову сердца, каких-то потаенных струн моих воспоминаний.

За столиками мест не было, и я подошел к барной стойке. Уселся на невысокий табурет, взмахом пальцев подозвал бармена.

— Слушаю вас, — ко мне подошел мужчина средних лет, в слегка тесноватой на талии малиновой жилетке и кокетливом галстуке-бабочке под подбородком.

Бог мой, а ведь это он. Точно. Он был в ту ночь. Только теперь на его голове аккуратная прическа, а в уголках глаз и вокруг носа больше мелких морщин.

— Мартини, пожалуйста, сладкого, — попросил я, — и льда положите больше.

Я стал наблюдать за его руками. Как он открывает бутылку, кладет в стакан лед, наливает.

— Ваш мартини, — улыбнулся он уголками рта.

— Да, благодарю вас.

Бармен отошел, а я стал поглощать напиток мелкими глотками, смакуя каждый.

И с каждым глотком воспоминания превращались в явь, будоражили мою душу.

Она проходит мимо меня, в легком белом платье с неглубоким вырезом на спине. Пепельные волосы разбросаны по плечам, в руках она сжимает маленький клатч. Я смотрю на нее, и не в силах оторвать взгляд. Ее фигура, ее походка, ее лицо разбудили во мне такое, чему нет объяснения и названия.

Пройдя мимо, она повернула голову в мою сторону. Ее волосы волной ушли назад, и я увидел улыбку.

Затем мы познакомились. Я подошел к ней, поздоровался и представился. Она не была жеманной, не была легкодоступной. Она была чертовски обаятельной женщиной, в меру умной и все понимающей.

А потом был мой номер в этом отеле, куда мы прошли из бара. Теплая ночь за приоткрытой дверью балкона. Ее влажные красивые губы, плавные линии изгибов ее тела, и нежная, будто бархатная, кожа под моими ладонями.

Из моих уст вырвался стон.

— С вами все в порядке? – знакомый бармен тревожно вглядывался в мое лицо.

— Не беспокойтесь, — смущенно улыбнулся я, — все нормально. Кстати, а вы…

Я замолчал.

— Что? – спросил он.

— Нет, ничего, — я встал с табурета, положил на стойку деньги за угощение, медленным шагов вышел из бара на улицу. Обернулся.

Он так и остался в моей памяти, как отель самой незабываемой ночи. Для меня.

Рассказ Фомальгаут Марии «Самоубийство в кредит». Очень мне понравился, поэтому, не смотря на то, что он большой, решила разместить его.