Салфетки №127. 2-ой тур.

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 7 замечательных миниатюр.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

Август, вновь отмеченный прохладой,
Как печалью — уголок листка.
На сухие руки яблонь сада
Напоролись грудью облака.
Ветер. Капля. Косточки в стакане.
Непросохший слепок тишины.
Клавиши, уставши от касаний,
С головой в себя погружены.
Их не тронуть больше. Не пригубить
Белый мозг, холодный рафинад.
Слитки переплавленных прелюдий
Из травы осколками горят...
В. Сорокин

_____________________________________________________________________________________

№1.

***

Врач, сидящий за столом, подняв удивлённый взгляд на вошедшего молодого человека в белом халате, недовольно произнёс:

— Что ещё?

— Доктор Зильберман, тут один… Он требует…

— Кто? Очередной клиент? – пошутил врач.

— Желает немедленно встретиться с вами. Прямо сейчас.

— Скажи ему, что после обеда.

— Говорил.

— Ну, — доктор посмотрел на запястье, — хорошо. Надеюсь, это ненадолго. Зови.

Через пару секунд дверь открылась, и в приёмной оказался мужчина средних лет. Он неуверенными шагами прошёл на середину комнаты.

— Да вы садитесь. Как вас?

— Джозеф Пол.

— Садитесь, мистер Пол. Я вас слушаю.

— До меня дошли сведения, что Артур Эрк у вас.

— Всё верно. Он у нас. Отдыхает. Сейчас его лучше не тревожить.

— Но что натворил скромный агент по продажам из нашей небольшой фирмы? Хотелось бы знать. Он добросовестный работник. Нареканий никаких. Почему оказался в психиатрической лечебнице для киборгов?

— Ну, мистер Пол, киборги попадают сюда по разным причинам. Одного, например, в парке скрутили. Он белок гайками М19 потчевал.

— А белки что?

— То есть? А-а. Ничего. Мы говорим ему, животные не едят железо, а он: «Ну, и хорошо, поэтому я и подкармливаю, значит, нет повода для беспокойства за их здоровье». И продолжает разбрасывать гайки под деревьями. Затем решил их смазывать арахисовым маслом. Или вот, другой эпизод. Один киборг у нас страдает манией. Кстати, очень распространённый случай. Всё рвётся спасать какого-то Джона Конора. А мы не поленились, проверили. Мистер Конор реально существует, лечится от алкогольной зависимости. Или вот…

— Доктор Зильберман, наш-то киборг, что натворил?

— Да вот, полюбуйтесь.

Врач открыл верхний ящик и положил на стол насколько листов измятой бумаги.

— Что это? – удивился мистер Пол.

— Прочтите. Это Артур Эрк написал.

Гость брезгливо, будто прикоснулся к одежде прокажённого, взял первый лист и прочёл:

Август, вновь отмеченный прохладой,

Как печалью – уголок листка.

На сухие руки яблонь сада

Напоролись грудью облака.

Там ещё было продолжение, но более мутное. Мистер Пол не стал читать дальше. Осторожно взял следующий лист. Тоже оказались стихи, но как он не пытался осмыслить их, ничего не вышло.

— Бред какай-то, — растерянно произнёс мистер Пол.

— Вот. – Доктор Зильберман поднял вверх указательный палец. – Кибернетический бред. Я бы так сказал. Ладно уж люди стихами балуются, а если машины начнут сочинять, то… То это просто ненормально!

№2.

Туман и очки

Мутной дымкой окуталась наша жизнь. Это не тот туман, что простирается в облаках, не тот, где купаются слоножирафы в ненастье. Он тонок и тягуч, не душен, и только мысль есть его продолжение. Он висит и его можно разглядеть порой в угрюмый рассветный час.

В этом тумане брели странники. Бывало, они натыкались друг на друга, но чаще всего, различая силуэт за плотной пеленой, поворачивали в разные стороны. Появляясь из тумана и исчезая в туман очень сложно проследить путь, поэтому надо идти к звёздам. Странники шли к звёздам, но смотря под ноги и перед собой, ища других странников, чтобы повернуть в другую сторону.

Странники не производили никаких звуков, зато туман, ветер… Они метались повсюду, крича в уши и в носы, отражаясь от любого сколько либо материального предмета. Они кричали всё, что можно было услышать: «Кто разбил очки Шварценеггера?», «Смогли бы вы сыграть ноктюрн?», «Ты где, Мисюсь?»… Этот гул отдавался в ушах странников, они его не замечали, или же расплывались в тумане, как пошлый фразеологизм.

Это было незаметно – вроде бы так же бредёшь в поисках звёзд, но тебя как бы уже и нет. И слышишь гул, и знаешь о безысходности, и сам начинаешь подвывать…

И всё так же ходят и не слушают про очки и Шварценеггера, ищут… Но вот видно – туман уже давно. И слышится хлюпанье под белёсыми сапогами. Немногие опустили взгляд и поняли, что уже по лодыжку в конденсате, пережитке, постмодернизме.

И никто не догадывается, что там, над пеленой тумана, пасутся белоснежные овцы и смотрят в звёздное небо.

№3.

***

Августин. Миниатюра в 5 частях

Эпилог. За уничтожение сквозь время и пространство «лучом смерти» очага эпидемии роботизации, снайпер №945 представлен объединенным биоправительством к награде.

1. Переплавленные прелюдии:

Который год не сходит с уст:

электрик Августин-Август

Слухи сводились к тому, что у Маруси поселился родственник (с ее слов), явно немец. А в середине месяца в Марусин дом попала молния. От дома осталась площадка, словно из бетона, да оплавленные камни вокруг.

4. Не тронуть и не пригубить:

Ела мышьяк и нюхала дуст.

Будь проклят, Августин-Август!

Марусина мама пристроила Августа электриком. Маруся ласково называла его «Августин». Он сказал Марусе:

— У меня есть миссия. Ты доверяешь мне?

— Да, доверяю! – отчеканила девушка.

Маруся поняла, что она стала другой: силой мысли она может изменять себя, не чувствует боли и практически бессмертна. Её пугали новые возможности тела.

— Августин, как я теперь буду жить?

— Как и жила, но тебе будет намного легче. Я буду рядом.

3. Напоровшиеся облака:

Захочешь – изменишь и форму, и бюст.

(Волшебник Августин-Август)

Дверь поликлиники распахнулась, и Маруся, с опущенной головой, прошла мимо Веры и Нюры.

— Я так и не решилась зайти. Меня ведь сейчас на опыты сдадут. Пойду домой.

Маруся просочилась сквозь закрытую калитку.

— Марусь, а тебе не больно так проходить? — спросила Надя.

— Я еще и не такое могу… – и Маруся стала менять свои контуры, превращаясь в директора узла Связи – самую красивую женщину на селе. — Видали?!

5. Косточки в стакане:

Урожай яблок нынче густ.

Спас. Августин-Август.

Несколько сочных яблок лежало на скамеечке у крыльца. В каждом яблоке была глубокая, трёхгранная щель. Вера вскинула руку, вытянувшуюся длинным острым копьем с иглой, пронзила еще одно яблоко и положила рядом с собой. То, что ее организм изменился, она заметила после того, как Август угостил ее яблоком. На яблоке был точно такой же треугольный паз. Надя, сквозь калитку, подошла к Вере за новой порцией яблок. Вдруг красный луч с неба за долю секунды испепелил дом, Марусю, ее подруг и Августина. Дым рассеялся. Косточек не осталось.

2. Осколки из травы:

Сверкающий шар закатился за куст-

явился Августин-Август

Прохладным августовским вечером подруги сидели на лавочке у дома Маруси. Вдруг девушкам одновременно заложило уши. Из-за куста бесшумно выплыл огромный темно-синий шар, сплетенный из молний. Шар распался, оставив догорающие осколки в траве. В центре стоял обнаженный атлет.

– Девушки, мне нужна одежда.

№4.

***

За глаза Эльвиру как только ни называли: Железной Дамой, Булавкой, Кнопкой, просто Железкой… Даже роботом считал кое-кто. Наверное, все дело в твердом характере и несгибаемой воле «бизнес-леди». Она не жаловалась, наоборот, ведь прозвища эти вполне соответствовали жесткой натуре деловой женщины. И да, разумеется, Эльвира была одинока – какой мужчина сможет долго выносить её мужской склад, без капли женственности и податливости? Но это женщину также нисколько не расстраивало. В эру искусственного интеллекта, разумных машин лучше или быть таким, как эти самые машины – холодным и расчетливым, разумным и бесстрастным, или можешь смириться со своими человеческими слабостями и стать рабом роботов. Таких рабов – большая часть населения, но рабами они себя, разумеется, не считают. Железка хмыкнула: как же, разве станет настоящий хозяин во всем следовать советам своих механических слуг?

А ведь раньше все было иначе… Так размышляла Эльвира, перешагивая порог своего дома. Робот-слуга немедленно встретил её, подхватил одежду. Железка молча прошла мимо машины и углубилась в тишину дома. Интерьеры чередующихся комнат следовали минималистической тенденции – ни одной лишней детали, все на своих местах. Наконец дверь спальни захлопнулась, отгораживая Железку от всего мира. Мысли улетели в прошлое… Раньше Эльвира была другой – милой, наивной глупышкой. Раньше она не была одинока, у неё был мужчина: добрый, ласковый, бесконечно нежный. Он каждый вечер встречал женщину с работы, водил в театр, а перед сном читал стихи. Она была почти счастлива… Почти, потому что все-таки была в его эмоциях какая-то частица искусственности, ненатуральности, словно на самом деле он ничего не чувствовал… И вот настал в жизни несчастной женщины переломный день, когда, внезапно нагрянув без приглашения в гости к почти жениху, она увидела его сидящим на коврике с торчащим из спины толстым кабелем для подзарядки… Любимый оказался машиной.

Он стремился стать человеком так же яростно и слепо, как Железка в настоящий момент – машиной. И, как и её, его ожидал провал. Поняв, что он раскрыт, робот перестал играть, показал свою суть – холодную и пустую. Его последние слова Железке – «Я так и не научился любить» – навсегда острым осколком застряли в сердце женщины. И теперь, в склепе спальни, из глаз Эльвиры безудержным потоком рвались горячие, живые, человеческие слезы.

№5.

***

Зной… Город лежит, раскинув пыльные руки, лицом к небу — просит дождя. Лента реки давит ему на грудь ненужной регалией — холодная река, не искупаешься.

Когда отправили в командировку, я сначала обрадовался — хотелось вырваться из города. Но поездка на служебной Волге в жару — то еще удовольствие. Без кондиционера, да еще рессоры мягкие — вверх-вниз… От этого покачивания клонит в сон.

Когда на трассе никого нет, в самое пекло над дорогой открываются такие… окна. Воздух плавится от жары, идет мелкой рябью. Если присмотреться, там, за маревом, как будто совсем другой пейзаж. Кажется, еще чуть-чуть и проскочишь в это окно, а подъезжаешь — оно схлапывается. А если подобраться поближе и резко — на газ? Успею? И что там? Может, дождь, а лучше бы прохлада, как в том августе десять лет назад…

Время тогда словно остановилось. Я приходил к Соньке каждый день, мы пили чай на веранде. Облака застывали над садом, почесывая лохматые шкуры о ветки деревьев. Все мои планы разбились о тишину тех чаепитий — разбились о Соньку. В школе я не замечал ее, а студентом, приехав на каникулы в родной поселок, встретил — и увяз в изгибе капризных губ, округлости плеч.

Лето стояло на излете, балансируя на границе солнца и тени, готовое вот-вот уйти в осень. Так многое нужно было успеть. Но Сонька заваривала крепкий чай — и еще один день растворялся в уходящем лете. Я залип, как муха в меду. Одним мановением чайной ложки Сонька, казалось, останавливала время. Лукаво поглядывая на меня, ела вишневое варенье. В ложечке, не донесенной до рта, переливалась темная ягода, капли тягуче падали на блюдце. Я следил за изгибом ее руки — светлая кожа, медовые брызги веснушек — и не помышлял о побеге.

В соседней комнате Сонькин брат терзал пианино, на слух подбирая песню из кинофильма:

За то, что с дорогою связана грусть,

Никто осуждать нас не вправе,

Мне снится мой город, я скоро вернусь

Туда, где я сердце оставил.

Клавиши тяжело проваливались в аккорды, рождая долгие звуки, которые терялись во влажной траве сада.

Ничего у нас тогда не сложилось. Каникулы кончились, я уехал, а вскоре узнал, что томно-медовая Сонька вышла замуж и исчезла из нашего поселка. Но песня эта и вкус вишни до сих пор возвращают меня к тем дням — к поцелуям в прихожей, к прохладному кольцу рук на моей шее…

Хорошо бы проскочить в окно над дорогой и вновь попасть в тот август. Вот еще одно появилось — воздух ходит волнами. Успею?

На спидометре сто сорок. Ветер — и запах влажной травы…

№6.

***

Август, вновь отмеченный прохладой,

Как печалью — уголок листка.

На сухие руки яблонь сада

Напоролись грудью облака.

Я вновь скользнул взглядом по непонятным русским словам. Несмотря на приведенный тут же перевод, мне все равно было непонятно, каким образом этот набор словосочетаний спасет человечество?

Зато моему титановому гостю из будущего все было предельно ясно. Впрочем, как и все предыдущие разы. Им там, в недалеком, отнюдь не прекрасном, далеком, всегда все понятно. Вот только после каждого отправления очередного киллера от восставших машин, и подобранного телохранителя от меня лично, будущее менялось не совсем так, как мне будущему этого хотелось. Все эти погони, взрывы и перестрелки вокруг моей персоны порою так цепляли реальность, что последствия аукались не только человеческому роду, но и суровым кибернетическим оккупантам. Бывали даже случаи, когда разумно прикинув, что худая война лучше доброй радиоактивной безжизненной планеты, злой гений Скайнета вопреки традиции даже пару раз спасал меня от неминуемой гибели…

Мои воспоминания бесцеремонно были прерваны.

— Джон, не отвлекайся, читай дальше.

Сара Коннор со сковородкой наперевес стояла рядом, поглядывая то на меня с листком в руках, то на терминатора с перебитыми очками, смирно стоящего в прихожей. Киборг в свою очередь хмуро косился на сковородку, которой пару минут назад был огрет, для проверки толерантности. Мало ли зачем он в этот раз явился?

Я со вздохом продолжил чтение.

Что это? Секретный код запуска повстанческих ракет русских отрядов сопротивления?

Я с надеждой глянул на терминатора в поисках подсказки. Увы. И на этот раз никакой информации. Просто посыльный из будущего.

Мне стало грустно. С тем, первым, было весело. Я его считал своим другом. Вспомнились опускаемые в печь покореженные останки, сопли, слюни, палец вверх…

Кто же знал, что он будет появляться чуть ли не каждый месяц, со все более идиотскими заданиями. Просто выжить было уже мало. Экшен сменился чередой головоломок.

Еще бы. Попытка убить создателя чипа Майлза Дайсона была не последней выходкой мамы. Дата судного дня менялась, как прогноз погоды, пока не было принято решение держать грядущее в тайне.

И вот, я, последняя надежда человечества, в очередной раз стою перед новой шарадой…

№7.

***

Черствая

За стеной было шумно – слышались громкие голоса и стук вилок о тарелки. Аня накрылась одеялом с головой. Ну когда они, наконец, угомонятся?!

Она ненавидела их – родственников, друзей семьи, маминых коллег и знакомых… А больше всех Юльку – вот уж кто образец черствости! Никто из них не любил маму – иначе они не напивались бы сейчас на ее поминках, а плакали бы у себя дома. И Юля бы плакала, как Аня, а не развела бы бурную деятельность с похоронами и последующим застольем.

Аня уткнулась лицом в мокрую от слез подушку – и как назло в эту же секунду старшая сестра Юля постучала в ее дверь:

— Может, все-таки посидишь с нами?

— Убирайся! – крикнула в ответ Аня.

— Хорошо, хорошо, — за дверью раздались удаляющиеся шаги, и младшая сестра облегченно вздохнула, но тут из-за стены послышался совсем невозможный, преступный в такое время звук – чей-то смех!

Аня пулей вылетела в соседнюю комнату. Сидевшие за столом люди изумленно оглянулись на нее. Юля с опаской привстала, вытянув вперед руку в успокаивающем жесте.

Но девушка видела только одного человека – маминого студента, занявшего ее любимое кресло. Это он только что смеялся – улыбка еще не до конца сошла с его лица, и Аня с размаху ударила его по губам, сбив с него очки, которые улетели на середину стола.

— Уроды!!! – крикнула девушка всем собравшимся. – Чтоб вам всем тоже сдохнуть и чтоб на ваших поминках тоже все ржали! Черствые твари!

С этими словами она бросилась обратно в свою комнату, с грохотом захлопнув дверь. Юля что-то кричала ей вслед, но Аня ее не слышала.

— Черствые твари! – шептала она, падая на кровать.

Юля долго извинялась перед гостями, хотя те и уверяли, что все понимают. Вскоре они разошлись, и старшая сестра стала убирать со стола. Она вспомнила, как обзванивала всех маминых друзей, боясь кого-нибудь забыть, как выбирала мамины любимые цветы, как тщательно готовила угощение для гостей и старалась, чтобы каждый из них рассказал о маме что-нибудь хорошее – доброе, интересное или даже веселое… Чтобы ее запомнили не лежащей в гробу, а живой, полной сил, иногда даже смешной…

Юля выглянула в окно и некоторое время смотрела, как медленно плывут по вечернему небу облака, словно путаясь в ветвях маминых любимых яблонь. Потом она оглянулась на стоящую на краю стола рюмку с вином, накрытую кусочком черного хлеба. Было видно, что хлеб уже начал сохнуть.

— Прости, мам, что я у тебя такая черствая, — прошептала Юля и стала убирать со стола посуду. Мама так любила, чтобы в доме был порядок…