Салфетки - 305. ГОЛОСОВАНИЕ

Казалось, на бал съехался весь высший свет королевств, да и низшего света тоже хватало. Это уязвляло Манико Ропеса, напоминало ему о недавнем стремительном падении.

Какие-то полгода назад Манико по праву считался лучшим костюмером королевства. Каждая знатная дама считала своим долгом получить хотя бы по пять платьев фасона Персиковая заря, что спроектировал Манико. Благодаря нежным очертаниям и ощущению лёгкости Заря стала популярной в кратчайший срок и вывела своего создателя на мировую арену.

Но за расцветом «нежных» платьев последовал их закат. Манико спроектировал пару новых фасонов, но они не пользовались популярностью. Звездой нового сезона стал Ночной кошмар. Завораживающее сине-чёрное платье с массивным каркасом. Облачившаяся в Кошмар дама становилась иконой элегантной силы. Это противоречило взглядам Манико на женщин, на моду в целом.

«Где ваша нежность? Где полнота изысканных чувств?» — спрашивал про себя Манико, провожая взглядом элегантных дам в чёрно-синем. Он попросил у слуги ещё вина. «Меня пригласили сюда из жалости» — всхлипнул он. Мимо статной походкой прошли три дамы – мать и две дочери фон Зиндер.

«Я слышал, у леди фон Зиндер есть падчерица, но она не выходит в свет» — обратился к Манико какой-то молодой аристократ. Костюмер выдавил из себя что-то любезно-бессмысленное, и аристократ направился в сторону дам. «А это ведь был принц...» — запоздало понял Манико, впрочем, ему было уже всё равно.

Вы центр зала степенно вышел церемониймейстер и провозгласил:

«На бал прибыла леди Зиндер-младшая!»

Аристократы зашептались. Три старшие леди Зиндер одновременно побледнели. В зал вошла девушка неземной красоты, но взгляд Манико как всегда привлекли не черты лица. На гостье красовалось платье фасона Вечерняя птица. Существовало только одно такое платье. Сегодня на рассвете сонный Маиико закончил последние стежки. Вечерняя птица стала работой всей его жизни. И да, она стала принцессой среди слуг, птицей среди кошмаров.

Ровно в полночь девушка сбежала. Принц потом искал её, но главное, Птица выстрелила. Дамы увидели жемчужину мастера. Но Манико Ропес, королевский костюмер, не стал шить второе платье фасона Вечерняя птица, теперь он шил только для королевы, бывшей леди Зиндер-младшей. Он никогда в жизни не забудет той услуги, что оказал ему его Волшебник-крёстный.

На старом-старом и тёмном-тёмном заброшенном погосте, покрытом костями, наполненном страхами, стонами боли, ветром скорби, кровавыми пятнами и мистическими рисунками на могилах, танцевали, пели и пили очень-очень шумные люди. Они пребывали в невозмутимом веселье, жгли хворост, жарили мясо.

Кто-то рассказывал страшные истории. Но никто не пугался, когда после истории известное приведение кровавой монахини мелькало в тени деревьев с зажжённым светильником в одной руке и кровавым кинжалом в другой.

Весёлые люди продолжали шуметь и радоваться, даже когда безголовый всадник прискакал к их компании, образовавшей кружок вокруг тёпленького костра, и попросил указать дорогу в ближайшую деревушку.

— Думаю, это в трёх милях на север, парень. Кстати, крутой у тебя мотоцикл. Где брал?

— ЭТО КОНЬ, — громовым голосом ответил безголовый всадник и поспешно удалился прочь.

В ту ночь весь лес застонал от боли, когда включили колонки с музыкой на полную мощность.

— Пожалуйста, сделайте потише, — просил мертвец, вылезая из могилы. — Я же сейчас оглохну!

На блестящие в лунном свете костяшки все смотрели не с трепетным страхом, а с хохотом.

— Смотрите, это же Еуджен. Я знал, что он придёт на нашу вечеринку! — кричал кто-то из весёлого кружка.

Местные приведения больше не могли этого терпеть.

— Нашу частную собственность оккупировали какие-то алкоголики! — возмущалась кровавая монахиня. — Мы должны показать им их место.

— Да. Ты права, — согласился мертвецки бледный парень в красном плаще.

— Нам нужен план. Кстати, я не припомню тебя. Ты кто?

Его клыки величественно сверкнули в блеске луны.

— Владислав Дракула.

Монахиня удивилась. Ей всегда казалось, что знаменитого Дракулу боятся все. Неужели она ошибалась?

— Они мешают пиво с водкой. Почему так сложно прийти на кладбище с бочками сливовой цуйки? — горько вздыхал вампир.

Как бы Дракула не печалился, нужно было действовать. Безголовый всадник, к тому же, ускакал в полном замешательстве, а остальные духи попрятались по могилам.

Кровавая монахиня выжидающе смотрела пару минут на своего единственного союзника, но тот лишь сетовал на горькую судьбу.

Тогда она одна направилась к шумному кружку со своим кровавым кинжалом…

Но случилось чудо!

Колонки сломались.

— Опять Скендер залил всё своим портвейном, — возмущались грустнеющую люди. — И чего теперь? Слушать тишину? Отлично, Скендер! Хлоп-хлоп.

Теперь, когда звуковое оружие ликвидировалось, духи улыбнулись до боли в суставах и мстительно направились на своих мучителей, злорадно скрипя костями…

«О страхе»

Первый раз мне стало страшно спать, когда мне было четыре года.

Меня как обычно уложили в кровать, поцеловали, и я осталась одна. Закрыла глаза… и нет – мне не приснился жуткий сон. Просто я вдруг представила, что в темноте, в которой я оказалась, нет больше мамы. И никогда больше не будет.

Стало так тоскливо и безысходно, что слёзы хлынули в три ручья. Впервые я узнала, что такое боль в сердце. В грудь словно налили расплавленного металла, который почему-то жёг невыносимым холодом.

Я, наверное, кричала, потому что прибежала не только мама, но и отец.

Меня спрашивали, что случилось. Но меня сковало такое отчаяние, что я не могла произнести не слова. Боялась, что стоит мне сказать вслух, и кошмар исполнится.

Меня с трудом, но успокоили. После этого случая мои учёные и высокообразованные родители впервые в жизни поддались мракобесию и после бабушкиных уговоров отвели меня к старушке, которая умела заговаривать от страха…

Но я помню, что ещё не раз просыпалась от этой мысли, и иногда даже плакала тихонько, чтобы не пугать родителей.

Теперь, когда моя маленькая дочь спрашивает меня, умру я или нет, я нагло вру, что буду жить вечно. Всего лишь потому, что не хочу, чтобы она страдала от подобного ужаса, и никогда не представляла себе мира, где нет мамы.

Сон в руку.

И снится Горынычу:

Вот пришел он к Ивану Царевичу на свадьбу его с Василисой Прекрасной. А там угощение знатное: и грибочки солененькие, и огурчики малосольные, и пироги с зайчатиной, и расстегайчики румяные. А вино, какое сказочное! Терпкое, душистое и прямо рекой льется. А невеста-то чудо как хороша. Сверкают синие очи под соболиными бровями, улыбается, словно жемчуг вокруг рассыпает. И хозяйка приветливая. Все угощает Горыныча да вина ему подливает. Наелся, напился Горыныч и осоловел. Гости-то плясать пошли, а он присел в углу да с невесты глаз не сводит – любуется. Вдруг видит, Василиса-то из другого кувшина вино себе наливает. «Вот тебе и радушная хозяйка! – ахнул Горыныч. Дождался он, когда Василиса из-за стола встала да к гостям отошла и шасть к кувшину с вином. Горыныч прямо весь кувшин в себя и опрокинул. Оглянулся, не видит ли кто, да так и обмер. Вместо Василисы тварь какая-то неизвестная с гостями стоит да не пирожки, а лягушек когтистыми лапами за обе щеки пихает. На голове у нее вместо волос змеи черные шипят да шевелятся. Вместо лица белого – морда жабья серая. «Ох, что за напасть-то такая! Царевичу бы надобно сказать», — вздрогнул Горыныч. Глядь, а вместо Ивана Царевича – лохматое чудище с клыками к нему приближается. В лапах меч держит и стучит им об пол. «Тук, тук, тук! А вместо глаз у него угли горящие.

Разинул Горыныч все три пасти да как заорет! Тут же и проснулся. Глаза открыл да опять слышит: Тук, тук тук! Вскочил он да к двери побежал. Выглянул, а там Василиса Прекрасная сверкает синими очами под соболиными бровями. А в руках корзина.

— Здравствуй, Горыныч! – улыбнулась красавица и корзину ему протянула. – Ты ж один на хозяйстве. Вот я тебе обед собрала.

Откинул Горыныч полотенце, а том и пироги с зайчатиной, и расстегайчики румяные и кувшин с вином стоит. Дернулся Горыныч. Чуть вино не расплескал.

— Ты чего? – удивилась Василиса. – Может голова болит? Ты винца-то выпей, полегчает.

« И то, правда, видать перепил я вчера. Вот мне морок и привиделся, — подумал Горыныч и забрал корзинку у Василисы».

Поблагодарил Горыныч хозяйку и понес домой угощение. Хотел корзину на стол поставить да не удержал в лапах. Упал кувшин да вино рекой на угощение полилось. Смотрит, а из пирожков да из расстегайчиков гады живые поползли, да так и норовят Горыныча тяпнуть. Рассвирепел тут Горыныч:

Сон-то в руку! А если б я вина этого выпил?

Передавил он всех этих гадов и с тех пор только квас пьет.

Михаил отхлебывал кофе, уставившись в пустой вордовский лист. Образ детектива Жоржа не вырисовывался. То ли перцу в нем не хватало, то ли стиля, то ли мотивации… Томик Фрэя гордо возвышался на полке и издевался Мишке прямо в лицо.

Чат затренькал и всплыли фотки с Карибов: загорелый Андрюха на сёрфе, Лара в купальнике, пальмы, ядовито-зеленый коктейль. От досады Мишка разлил недопитый кофе и, бубня под нос, принялся вытирать рукавом. Звонок телефона окончательно сбил его с литературной мысли: шеф предлагал поработать на выходных. Ну и ладно, по крайней мере будет прибавка, все-равно с детективом Жоржем – полный абзац.

До постели Миша добрался глубокой ночью. Рухнул в кровать и почти мгновенно заснул. Последнее, что он увидел – нагло скалящий буквы учебник Фрэя.

В эту ночь Михаилу приснилась Смерть. Дохнула холодом, склонилась для поцелуя… «Как же так? Я так глупо прожил… и ничего не успел!» Он отдернулся и усилием воли попытался проснуться.

Звездное небо зияло над головой. На холодном фоне качалась чья-то фигура. В попытке вскочить Мишка ударился… о пустоту. Как Белоснежка, он был скован прозрачным, но крепким, непробиваемым гробом.

— Выпусти! – захрипел Михаил, обращаясь к нависшей тени и барабаня в стекло.

Та угрюмо качнулась и грустно спросила:

— КАК?

Луна отодвинула тучу и Мишка замер… На краю ямы стоял человек без лица. Демонстративно раскинув руки, он повернулся в профиль – и будто исчез. Повернулся в анфас — и опять показался. До Михаила внезапно дошло: он был плоский!

— Как мне открыть твой гроб такими руками?! – вдруг завыла фигура, воздевая плоские кисти к луне.

От этого воя сжималось горло и леденело сердце.

— И потом, — неожиданно угомонившись, человек без лица засунул руки в карманы. – Нафига это мне? Не вижу смысла.

— То есть… как?

Плоская голова склонилась к плечу:

— Мотивация слабовата.

Догадка не блеснула молнией, а формировалась медленно, как силуэты свинцовых туч. Чудище ждало, вздыхая про себя «Ну и тормоз...».

— Жорж?.. – несмело предположил горе-писатель.

Человек без лица грустно поник головой.

— Мотивация? – лихорадочно завертелся в гробу писатель. – Да я щас… Ну, гуманность! Любовь к ближнему… Поиск истины!.. Справедливость! Блин, что еще… Я не знаю… Эдипов комплекс!

Плоский Жорж одобрительно закивал.

— Ну, неплохо… А при чем тут Эдипов?

— Придумаем! Развернем сюжет, допишем флэшбеки… – умоляюще обещал Михаил.

Жорж приосанился: на лице появилось подобие глаз, а тело стало объемным. Он легко спрыгнул в яму и отодвинул крышку.

Миша сел в гробу и благодарно залепетал.

— Клянусь! Никогда… Никакой прокарсти...- заикался он. — Прокрасти…

Жорж отпрянул и попытался закрыть ему рот.

— Нет, нет, нет!!! Не говори здесь этого слова!

— Почему? Я лишь хочу сказать – никакой прокрастинации!

В тот же миг поднялся бушующий вихрь и возник силуэт громадной летучей мыши.

— Это Нора! – вопил в отчаянье Жорж и пытался прикрыть их головы крышкой от гроба.

Мышь взмахнула крылами и во мгновенье ока приблизилась к Михаилу. У нее оказалась женская голова – красивая, но с пылающим взглядом и странной улыбкой.

— Прокрастинация, значит? – сплюнула мышь свежей кровью и обнажила клыки. – Лучше скажи, что ты просто ленивый мудак и тупая скотина! Жертва канцелярита и иностранных заумных слов! Вот я сейчас тебя…

Сверкающие клыки впились в шею, все закружилось, брызнуло красным и погрузилось в кошмарный бред…

Новый рассвет окрасил тревожно-розовым томик Фрэя. Проснувшись, Мишка долго рассматривал потолок. Медленно встал с кровати и плотно задернул шторы. Шатаясь, прошел по коридору и запер дверь на все мыслимые замки. Включенный ноутбук тренькнул чатом. В паническом ужасе Михаил захлопнул его и выдернул из сети. Дрожащей рукой зажег свечку, перекрестился, и глядя в пространство, отодвинул ящик стола…

Там он нашарил обглоданный карандаш и покрытые пылью листы А4, зарылся в клетчатый плед и лихорадочно застрочил.