Салфетка - 42, 2-ой тур.

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 13 замечательных миниатюр и 2 внеконкурса!

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

________________________________________________

№1

Гуманная коррида

Выступление закончилось бурными аплодисментами, вспыхнули софиты, на песок упало сразу несколько букетов роз. С достоинством поклонившись, матадор бережно собрал цветы, отправил по воздушному поцелую визжащим от восторга дамам в пятом и в одиннадцатом ряду, а затем медленно удалился.

— Чёртовы испанцы с их чёртовой корридой! – зло прошипел он, сразу переходя на бег, стоило ему покинуть арену.

Матадор нёсся по коридору, ведомый кровавым следом, оставленным тушей раненого быка. В груди с каждым шагом всё сильнее нарастала тревога. А вдруг в этот раз пикадоры перестарались? Что если Матео не справился с перевоплощением?

Но все его тревоги мгновенно рассеялись, стоило перешагнуть порог небольшой комнаты, отданной им под гримёрку.

— Агэпито, это ты? – с кровати прошептал Матео.

Матадор так спешил, что застал юношу ещё за перевоплощением: недавно того невозможно было отличить от быка, а сейчас о животном напоминали лишь оставшиеся на лбу рожки, хвост и кровоточащая рана на животе.

— Дьявол! Предупреждал же их не бить в жизненно важные органы! – выругался Агэпито, опускаясь рядом с кроватью. Его руки принялись судорожно ощупывать живот, осторожно прикоснулись к краям рваной раны, и в то же мгновение матадор мертвенно побледнел: оружие пикадоров было колющим – такую рану мог оставить только он сам, своей саблей.

— Матео…

— Агэпито, всё в порядке. Я же зооморф. На мне всё заживёт через минуту, — со слабой улыбкой произнёс юноша. Рожки с хвостом медленно «втянулись» внутрь, стирая последние различия с человеком. Даже края раны словно подобрались, плотнее прижимаясь друг к другу.

— Но больно тебе по-настоящему! – с горечью произнёс Агэпито, стискивая в руках чужую ладонь. С каждым днём смотреть на молчаливые страдания Матео становилось всё труднее.

— Мне ещё везёт – меня, в отличие от быка, не убивают, — зооморф устало опустил веки.

Агэпито накрыл юношу одеялом и отошел к окну. За стеклом нервной дробью барабанил дождь. Он открыл форточку, впуская в комнату вечернюю прохладу и запах прелой листвы, и закурил.

За спиной раздался шорох. Агэпито не видел этого, но чувствовал, как Матео в молчании проглатывает слёзы. Сегодня тот мог дать себе волю и выплакаться — шум дождя заглушал даже те редкие шумные вздохи, которые прорывались сквозь одеяло.

Уткнувшись лбом в холодное стекло, Агэпито затушил сигарету. Боже, он же чуть не прикончил сегодня своего лучшего друга — сабля вошла не под тем углом.

— Будь прокляты эти испанцы, и вдвойне проклят тот, кто придумал гуманную корриду!

№2

Матадор

— Каждый человек хоть раз в жизни должен увидеть корриду. Сидя на сухих досках амфитеатра, наклоняясь вперед, широко раскрывая глаза и облизывая пересохшие губы, наблюдать за неравным боем, стараясь не упустить ни капельки. Ни капельки густой темной крови, текущей по бархатному черному боку, ни отточенных веками танцующих движений артиста, живущего для этого спектакля с самого детства, когда 11-е мальчики впервые убивают молодых бычков… Да, матадор – это настоящий артист, который снова и снова рискует жизнью на арене, живет ради «спектакля» и…

— Мне хочется просто встать и уйти. Бой, в самом деле, неравный. Твой «артист» – настоящий убийца. Раньше толпа хотела хлеба и зрелищ, потому что, не было телевизора, интернета, путешествий… Сейчас – другое дело. Если бык подцепит «артиста» на рога… не будет мне его жалко. Я — за быка!

— Смотри, начинается! Мы, конечно, не в Мадриде… Но зато сидим прямо у арены!

И я смотрела и ненавидела это зрелище. По гладким бычьим бокам текли ручейки крови, на спине частоколом покачивались длинные копья «растравителей» животного – пикадоров.

— Смотри, бандерильеро не выпустили… Это выход всадников с короткими копьями, — пояснил отец.- Матадору сегодня больше работы!

А матадор был невыносимо красив… Настоящей, угольно-черной, обжигающей, испанской красотой. Черноволосый, черноглазый, натянутый, как, струна, «отточенный» в каждом движении, как его блестящий кинжал, он вскидывал голову, будто, подражая быку, и гордо кланялся публике. И даже розово-золотой, смешной в другом антураже костюм, не скрывал что-то дикое, грациозное, звериное, что объединяло его в схватке с другим, огромным, сильным, мощным… Давид и Голиаф,- подумалось мне.

Публика свистела, ритмично хлопала, кричала быку «toro, toro!!!» А матадор, казалось, танцевал на арене, то отставлял ногу, то вскидывал руку вверх, -хлопок плаща и удар кинжала…

— Это daga,- специальный кинжал, — пояснил мне отец. — А красный плащ называется мулета.

— Я ненавижу корриду. Но теперь понимаю людей, которые снова и снова приходят посмотреть на неравный бой. Какие-то неведомые потаенные струны играют в душе, разгоряченной криками толпы и красками арены… Тоскует ли она по тому, что было давным-давно – человек и природа — один на один, — в постоянной борьбе и единении? Видится ли ей в пародийной схватке что-то настоящее, забытое, утраченное?

№3

Бой на Гее

"… Да! — менеджер откинулся в кресле и посмотрел на Отто с неподдельной завистью, — настоящий бой, — (небольшая, но многозначительная пауза), — и где? — На самой Гее!

Глазки-щелочки на круглом лице вытянулись в совсем узенькие трещинки, менеджер мечтательно улыбнулся, но словно спохватившись, стал вновь серьезным и протянул Отто еще одну бумагу, — совсем забыл, еще одна подпись, чистая формальность!

Отто машинально подписал бумагу там, куда указывал жирненький пальчик, украшенный приличным диаром в массивной оправе, — «небедные, однако, здесь менеджеры», — мелькнуло в мозгу.

— Ну, — круглое лицо вновь осветилось заученной улыбкой, — счастливых приключений! К нам еще никто не возвращался, — (игривая пауза), — … неудовлетворенный! Ха-ха…

… В глаза больно ударил резкий свет. Отто находился на округлой площадке, усыпанной песком, и огражденной высокой оградой. За оградой возвышались трибуны, усыпанные кричащими аборигенами. Посреди площадки одиноко стоял хиленький абориген в ярком костюме и держал в верхних конечностях кусок какой-то материи. Цвет этой тряпки вызвал у Отто приступ неожиданной и неудержимой ярости. Помимо его воли могучее тело рванулось вперед, чтобы смять и растоптать это ненавистное существо, машущее своим отвратительным сувениром.

В последний миг аборигену каким-то чудом удалось избежать сокрушительного тарана этой горы мускулов, а Отто, потеряв его из виду, с удивлением почувствовал болезненный укол в спину. Резко развернув корпус, он вновь увидел соперника и бросился на него, буквально осатанев от ненависти и боли. Тот снова увернулся! Это повторялось снова и снова — волна ярости захлестнула мозг, Отто метался по площадке, пытаясь атаковать, постепенно теряя силы и надежды на победу, трибуны ревели, приветствуя каждый предательский укол в спину…

Наконец, изнемогая от ран и смертельной усталости, Отто понял, что бой он проиграл, и этот разряженный клоун всерьез думает лишить его жизни. Отто стоял, тяжело дыша, посредине площадки, и на минуту к нему вернулось воспоминание из далекой другой жизни — «К нам еще никто не возвра...» — круглое лицо не успело закончить фразу, улыбка стала меркнуть, заплывая туманом все того же ненавистного цвета…

Шпага мягко вошла точно в нужное место и огромная черная туша быка сначала припала на колени, а затем грузно завалилась на бок. Трибуны взорвались победным ревом — невероятно красивый бой был завершен, и их любимец-тореадор благородно раскланивался в центре арены, даря всем белозубую улыбку. "

№4

Я снова разрываю рогами воздух, снова алая ткань обжигает спину. Тесно! На арене нас двое. Но вокруг толпа; беснуется, гогочет. Ещё одна бандерилья впивается в хребет. Снова взрывается серая пыль и оседает на спину, кровоточащие бока. На арене только я и он. В его взгляде ни тени презрения, ни ненависти. Только азарт. Он не боится. Он достоин восхищения. Но я уже его ненавижу. Ещё одна атака! Снова кровавая пелена на секунду закрывает палящее голубое небо…

***

Какое яркое, будто нарисованное маслом, небо! Словно кто-то налепил не голубизну темной, синей пыли. Бледный свет проглядывает сквозь нее, отражаясь на всём: стволах, листьях, крышах домов, непаханом поле, и создавая атмосферу волшебства, неподвижности, безвременья; с другой стороны неба солнце окрасило эту пыль в теплый, немного приглушённый, желтый. Цвета стали казаться резче, контрастнее, особенно красный и голубой. Все сияло, будто был дождь. Таким я видел свой мир, когда меня увозили. Крепкая старуха, жена моего человека, стояла на крыльце и все повторяла: «Он не придет больше! Прости, дружок! Он не придет!». Почему мой человек так и не пришел, почему поле до сих пор не вспахано?

***

Третья бандерилья! Толпа неистовствует! Нестерпимо! Что они делают со мной? Больно! Я остановился. На миг тишина оглушила. Он замер в ожидании. В его жестком взгляде нет страха. Он видит мою силу, уважает её, но не боится. Я боюсь его! Когда же придет мой человек, залечит своими мозолистыми старческими руками пылающую спину, приласкает взглядом, таким мягким и вечно усталым? Четвертая бандерилья! Снова я пытаюсь убить его. Наконец то! Он не успел увернуться. Упал! У него кровь! Как же быстро вскочил! Я почему-то чувствую его превосходство. Он и вправду начинает мне нравиться. Когда все закончится, когда мой человек заберёт меня отсюда, я, может быть, смогу полюбить этого малого в пестром костюме. Но не сейчас! Последний рывок. Алая ткань взвилась в воздухе, закрывая палящее голубое небо…

№5

«El número uno»*

22 июня 2175 года.

Мадрид, стадион «Коррида Муэртэ***».

Он покажет им, он покажет им всем!

Глядя в зеркало, Чиподжо с силой одернул отороченный мехом, малиновый жакет. Он злился.

Долгие годы он готовился к этой битве, и он не позволит кучке жалких тореро помешать ему, только потому, что он другой. Кто сказал, что матадором может быть только рожденный на этой земле?

— Эй, новильеро! – в раздевалку заглянул Венцедор, непобежденный чемпион дух последних коррид. – Ты всерьез думаешь с нами тягаться?

Это было оскорбление, и Чиподжо едва слышно зашипел, комкая в руках монтеру**. Он давно уже не был новичком, и Венцедору было прекрасно об этом известно. Но Чиподжо знал, что, сколько бы лет ни прошло, ему никогда не стать для них своим, потому что он был другой…

Чиподжо вздохнул и, перекинув через руку капоте*, направился к арене.

Рев сотен глоток встретил его появление, люди скандировали: «Чиподжо! Чиподжо!..»

Рабочие открыли ворота загона. Чиподжо на мгновение зажмурился, испытывая пьянящую радость от предвкушения грядущей битвы и взмахнул капоте. Гигантский, пятисот килограммовый бык опустил голову и принялся рыть копытом песок. Его рога были окровавлены, и Чиподжо понял, что сегодня он был не первым его противником…

Одно неверное движение, и Чиподжо будет мертв.

Он может убить этого быка одним движением своей отточенной шпаги, но Чиподжо знал, что делать этого нельзя – толпа любит зрелища, и если он ее не развлечет, ему никогда не стать número uno…

Бык с ревом помчался на матадора. Чиподжо взмахнул капоте перед самым носом огромной зверюги и, сделав изящный пируэт, отпрыгнул в сторону, когда бык был всего в нескольких сантиметрах от него. Зрители взорвались овациями…

Игра со смертью продолжалась еще почти два часа. Толпа неистовствовала, скандируя имя Чиподжо.

Измотанный схваткой бык упал на колени и замотал головой. Матадор выхватил шпагу, зрители затаили дыхание.

— Муэртэ! – прошептал Чиподжо и вонзил тонкий клинок в загривок быка…

Что творилось на трибунах!.. Люди в едином порыве по вскакивали со своих и завопили от восторга.

— Чиподжо! Чиподжо!.. – скандировала толпа.

На глазах матадора блеснули слезы. Он был número uno, и никто, никто не посмеет этого отрицать.

Чиподжо несколько раз моргнул внутренним веком, прогоняя слезы, и с упоением подумал, что отныне никто больше не осмелится сказать, что простой ящер с Хамелеона V не может быть матадором…

_________________

* «Номер один»

** Головной убор тореадора

** «Красная тряпка»

*** «Смерть»

То, что увидел автор на картинке i072.radikal.ru/1209/fa/4070605622d3.jpg

№6

Я смотрел на него и видел в чёрных глазах мир. Просто смирение, чистое и невинное. И мольба – немая мольба животного, обреченного на смерть. И я с ужасом понял, что он все понимает. Он говорит со мной на своем простом языке, без слов, но с такой болью во взгляде. Я был для него Высшим, богоравным, властелином его жизни, он верил мне и обращался с молитвой о пощаде, взывал к справедливости Человека.

И не хотел бороться, он догадался, что это – не борьба двух равных. Это просто убийство – его привели на эту арену, чтобы навсегда оборвать его недолгое существование ради потехи чудовищ в людских обличьях. И он смиренно наклонил окровавленную ударами бандерильи голову, словно говорил: «Ты можешь убить меня, я отдаю себя в твою власть».

Я посмотрел в толпу – бешеный грохот и шум, перекошенные от жажды расправы лица-маски. На какой-то миг мне показалось, что все они алчут МОЕЙ смерти. А у выхода с арены стояли с готовыми ножами сдиратели шкур.

Все ждали последнего удара, но я опустил шпагу с ощущением невероятного стыда перед своей невинной жертвой. Я ошибался, когда думал, что это – моя работа. Мой первый бой, к которому я так долго готовился, стал моим последним и единственным. И я никогда не смогу простить себя за то, что собирался тогда забрать его жизнь. У меня не было на это права.

№7

Этюд в багровых тонах(Не по Конан Дойлю)

Надо выйти и никуда не деться, если ты последний сын в роду Корвалонов. Я матадор, я здесь главный. Я завершаю бой.

Конечно, мне нравиться красный камзол, малиновый кант, и рубиновые пряжки на туфлях. Но я боюсь. Страх словно алая кровь на черной шкуре бычка, разливается в душе. Даже восторженные крики «Браво!», полуоткрытые девичьи и губы, и их волнующе вздымающаяся грудь, все это не помогает.

Я дал страху имя Аскальдо, так звали первого побежденного мною, в жестокой схватке, андалузского быка. Он умирал долго, его налитые кровью глаза с тех пор сняться мне, и я просыпаюсь в холодном поту, даже в самую жаркую ночь. Страх ползет в ночи кровавым туманом, мешая спать спокойно даже моей жене и детям.

Этого откормленного беса зовут Карлос. Бык, могучий, прекрасный в своей ярости и праведном гневе. Я уже всадил в него две бандерильи, и еще две, мои помощники.Пурпурные капли падают на арену, глаза быка стекленеют.

А мой страх плачет. Он побежден, до следующего выхода на арену. Но он и смеется, верит, что однажды увидит, как песок жадно напьется моей ржаво-пламенной крови.

Ноги дрожат, я склоняю голову, зрители, кричащие от восторга думают, что это поклон для них. Нет, это тебе мой враг, мой друг. Я кланяюсь тебе Карлос, ты помог в очередной раз выйти победителем в схватке, меня с самим собой.

В глазах моих багровый туман, мне кажется, слезы пропитаны кровью моего сердца. Я уйду с арены победителем и побежденным. Победившим свой страх, и побежденным, любовью к быкам.

№8

Toro

Как обычно по понедельникам ученикусы «седьмого бэ» писали сочинимус. Как обычно по картине известного маляра. И как обычно грамматикус Орф был с будуна.

– Ёпрст! – прославленный грамматикус ввалился в класс, одним выдохом вытравил стаю комаров, упал на стул и стукнул кулаком по эбонитовой столешнице.

Отроки притихли, держа на изготовку остро заточенные гусиные перья.

– Значится так. Объем две с половиной тысячи символов с пробелами. Времени на все сорок с оставшимся минут. Необходимо опространствить сей быко-торреадорный шедевр, концептуально визуализировать словесное волшебство нашего приблмудрого языка. Великого и могучего. Торо!

Грамматикус развернул и повесил на доску плакат. Противно хихикнув, достал пачку сигарет.

Дверь приоткрылась, показалась взъерошенная шевелюра физиконтропа Опель-Геймера. Прославленный по периметру школьного забора физиконтроп еще не пришел в себя после великого закрытия трех известных законов Ниотона. Грамматикус прищурился и подмигнул. Опель-Геймер показал горлышко бутылки с прозрачной жидкостью, подмигнул в ответ и кивком пригласил выйти в коридор.

– Помните: торо! – произнес напоследок Орф и покинул класс.

Время неумолимо мчалось вперед, приближая дэдлайн. Уже написаны последние строки, вычитаны тексты, расставлена пунктуация. Вот-вот зазвенит чугунный колоколус сторожа, возвестив об окончании сочинимуса. А тем временем стопка графомани на черном столе росла. Стол скрипел, ругался, сплевывал в стоящий рядом мусорникус, но терпел, ибо это еще не конец света. Уж сторож взял в руки тяжелый колоколус и приготовился к священному ритуалу.

Тяжело дыша, грамматикус ввалился в пустой класс. Мутные глаза поймали в прицел стопку исписанной бумаги на столе. Ноги с большим трудом донесли до стула, и в этот момент громко хлопнула дверь. С протяжным скрипом затворились крепкие дубовые ставни. С первого этажа донесся колокольный звон. Орф испуганно метнулся к двери, но не смог нащупать ручку в темноте. Из кармана со звоном выпала пустая стеклянная емкость. Чье-то тяжелое дыхание обожгло шею грамматикуса.

На стенах вспыхнули яркие факелы. Орф обернулся и в ужасе отпрянул. Прямо перед ним стоял огромный окровавленный бык. Из тела животного торчали бандерильи. Тяжелый запах крови, ручьями стекающей с животного, свел судорогой ноздри грамматикуса. Орф попятился к стене.

– Торо! – проревел бык, опустил голову и ударил копытом …

*toro – бык (исп.)

№9

Обычный сон

Это был обыкновенный сон. В меру абсурдный, в меру логичный.

На арене – бык, меченный номером 43, и матадор, танцующий с красной тряпкой. Крытый амфитеатр забит орущими людьми. «Давай-давай!» — слышится чаще всего.

Прямо во сне я удивился, что окровавленный зверь практически ни у кого не вызывает жалости. Две пики, вонзенные в его спину, – зрелище не для слабонервных. Но, по ходу, собравшаяся публика не относится к числу брезгливых…

Я проснулся с бешено прыгающим сердцем. Посмотрел на руки. Ого, пульс надругался над венами и ошалело по ним барабанил. Три глубоких вдоха привели меня в порядок, но ночные картинки все еще маячили перед глазами.

Жуть небывалая, где средневековая дикость гармонично сочеталась с прелестями нашей цивилизации. Народ на трибунах непрерывно разговаривал по сотовым телефонам, а электронное табло выдавало результаты состязаний.

Приснится же такое!

Не помню, чтобы я корриду смотрел по ТВ. Я вообще-то не любитель насилия, кровавые игрища меня не прельщают, да и телевизор давно не включал. Анализировать увиденное не хотелось. Я решил, что на кошмар этот сон не тянет. Отмахнулся от него парой глотков обжигающего кофе и помчался на работу.

К остановке подошли сразу трое: я и два автобуса. Хорошее начало дня, отметил я про себя, и запрыгнул в свой «сорок третий». Ехать мне всего десять минут, нет смысла проходить вглубь салона. Я стоял на ступеньках и глядел в немытое окно. Мысли вновь вернулись к жутким видениям.

К чему такая дребедень снится?

На железнодорожном переезде автобус сильно тряхануло, послышался звон битого стекла, и острая боль резанула меня по спине. Ощущения запредельные, будто я вешу на металлическом крюке и медленно сползаю в Ад. Сознание тут же отключилось. От болевого шока, видимо. Сколько минут находился в прострации – не знаю. Когда пришел в себя, стал различать голоса и, сквозь ноющую боль, улавливать суть происходящего.

— Металлическая скоба не повредила позвоночник.

— Но мышцы ему точняк разорвало! Вишь, скока кровищи!

— Алло, шеф, я тут в легкую неприятность попал. Потом расскажу, задержусь немного.

— Вот пусть этот грузовик и дожидается «скорую»! Мы-то тут при чем?

— Давай, водила, выталкивай поврежденного! Нам ехать надо!

— Давай-давай!

Мои глаза налились кровью. О, боже! Значит, бык – это я! А в качестве танцора с тряпкой выступают случайные пассажиры.

Ну и дела!

Эх, судьба ты моя непутевая, не умеешь правильно предупреждать, или я такой непутевый, не научился тебя слышать.

На этой «ценной» мысли мое сознание опять отключилось.

№10

Желтый, черный, красный

«Никто никогда не живет полной жизнью, кроме матадоров».

Эрнест Хемингуэй

Над славной Андалусией безоблачное небо.

Бой добра и зла идет на раскаленном песке, чуть окропленном бычьей кровью: удачно сработал бандерильеро. Молодой матадор, плавно сдвинув яркую мулету, в очередной раз обманул черного быка. Разгоряченный пасодоблем и азартной схваткой он на миг размечтался: «Вот убью этого рогатого, получу награду, куплю дом под каменным дубом, заведу пару-другую иберийских свиней. Они принесут мне дюжину, а то и три, элитных поросят. Выкормлю их, получу еще несколько дюжин отменных свиней. Буду их выпасать в лесных лугах, откармливать желудями. Потом буду резать по очереди. И на свежем горном воздухе вялить для продажи деликатесных пата негра.

Сколочу на знаменитом хамоне целое состояние да женюсь на стройной красотке-южанке. Буду любить ее, и родит она мне сразу двух сыновей. Пусть не близнецов, главное – ладных, гибких, энергичных. Назову парней Хосе и Хулио. Подрастут сыновья, и будем мы иберийских боровов пасти на деэса, где желудей видимо-невидимо. Я, конечно, под каменным дубом стану сидеть, херес Фино попивать да сорванцов поучать: «Эй, новильеро, рявкну, Хосе, Хулио! Не гоняйте слишком уж свиней по лугу, а то они жирок не нагуляют! Это вам не коррида»!

Равнодушное солнце, видно, так припекло буйную голову, что матадор опрометчиво размечтался в пылу боя на несколько лишних мгновений, а бык метнулся черной молнией да поразил молодца в самое сердце. Вмиг исчез и рогатый коварный зверь, и усадьба в дубраве, и жена-красавица с бойкими сыновьями…

Пасоболь оборвался на резкой ноте. Песок вновь обагрился. Не состоялась закономерная победа добра над злом. Аллегория сменила цвет.

№11

Закольцованная удача.

— Будет тебе, милок, именно так, как желаешь! – ведьма хищно сверкнула глазами и закрыла темной тряпкой хрустальный шар.

По моей спине пробежали кусачие мурашки. «Зря я, наверное, пришел сюда».

— Твою удачу я закольцевала. Иначе – никак. Не проси объяснений, что это значит. Сам поймешь, когда время придет. Теперь ступай с миром.

Я выбежал из логова ведьмы со скоростью пули. «Ну, посмотрим, карга старая, какова сила твоих колдовских наворотов!»

Всю жизнь я мечтал стать бесстрашным матадором. Но мне не везло по-черному. Нет на моем счету ни одной блистательной корриды. Ехидненький смех и разочарованные вздохи слышал я с трибун. Рукоплескали и кричали «брависсимо» другим матадорам.

И я решился продать часть души за сделку с судьбой.

Всего неделя отделяла меня от триумфа. Если, конечно, ведьма не солгала.

И настал тот день.

Я вышел на арену уверенно и смело. Кровь закипала во мне и распирала вены.

Гудящие трибуны ласкали мой слух. Я был храбр и дерзок.

А вот и бык, который приведет меня к победе.

Первая и вторая терции исполнены блестяще. Бык утомлен и уже обессилен. А мои мышцы по-прежнему упруги, казалось, им не ведома усталость. Я ликовал.

Публика притихла в ожидании кульминации.

Третья, решающая терция должна вознести меня к самой мечте.

Качественно нанесенный удар шпагой в спину быка я прочувствовал на себе. Адская боль пронзила мой позвоночник и сжала стальным кулаком сердце. Я едва устоял на ногах. Мне хватило артистизма, чтобы показать пьяный танец неудачливого матадора. Трибуны взревели в одобряющем порыве. Это придало мне силы, и я вновь кинулся на цель. Второй удар отозвался во мне еще острее.

«Так вот ты как закольцевала мою удачу, старая карга! Связала меня и быка одной болью!»

Мне рукоплещут трибуны. Со всех сторон кричат «брависсимо!» А я умираю от ран, которые нанес своей жертве.

Триумфальная смерть в погоне за коварной удачей…

№12

Пятница. Рабочий день в самом разгаре. Часы медленно отсчитывают минуты, а «офисный планктон» с нетерпением ждет окончания рабочего дня. Люди бегают, несут бумаги, о чем-то спорят, пытаются завершить свои дела до ухода домой. Яна посмотрела в окно. Такие же нескончаемые потоки машин и пробки. «Везде суета», — подумала она, неспешно разбирая документы. — «А куда ей спешить? Дома: ни ребенка, ни котенка. А ведь ей уже двадцать девять». Яна перевела взгляд на полку с наградами фирмы. Среди них были и ее, которых, надо признать была большая часть. Она смотрела на них с печально-щемящей душу тоской. Среди всех трофеев притаилась одна, которая значила для Яны очень многое. Это была награда и звание лучшего офис-менеджера года. Тогда приз ей вручал мэр стольного града.

Призом была картина молодого, но очень перспективного художника. Называлась она «Победа разума над силой». Непреклонный, несломленный бык и гордый непобедимый тореадор как бы говорили Яне, что все зависит от нее самой. Что даже маленький, слабый человек способен победить могучую стихию, представленную в образе быка. Вот тореадор склонил свою голову, машет красной тканью, дразня быка, и в самый последний момент он ее убирает и ловким маневром исчезает из поля зрения зверя, показывая свою силу и свою власть. Картина привела в восторг всех в офисе. Директор даже повесил ее на самом видном и почетном месте. А Яна особенно гордилась своей наградой. Глядя на картину, она отчетлива прошептала:

— Нет грани совершенству…

Это был ее жизненный девиз.

Яна посмотрела в окно. Там все также спешили машины и суетились люди. Она встала, со вкусом потянулась, улыбнулась какой-то своей мысли, протянула руку к телефону и решительно сняла трубку:

— Авиакассы? Я хочу заказать билет на сегодня на вечер до Мадрида.

№13

Плохая примета

— От тебя так и разит кровью, — Юна брезгливо оттолкнула Марка, попытавшегося ее обнять.

— Прости, я сейчас снова приму душ, — устало выдохнул Марк, направляясь в ванную.

— Это не должно так продолжаться, ты же знаешь, я вегетарианка, мне неприятно знать, что ты своими руками убиваешь животное, а потом ими же прикасаешься ко мне, — обиженно надув губки, выговаривала Юна.

Марк, повалившись на кровать, прикрыл глаза. Он уже почти не слышал, что говорила жена, усталость взяла свое. Несмотря на сильную боль под ребром, провалился в сон.

Звонок разбудил его посреди ночи. Юна недовольно забурчала:

— Чего, опять на бойню вызывают?

— Малышка, все ради тебя… За одного убитого быка мне платят столько, сколько большинство за месяц не получают.

— Это дикость! Убить быка так жестоко лишь ради того, чтобы побаловать зрителей видом корриды, а потом просто зажарить беднягу и съесть…

— У богатых свои причуды. Я умею делать то, что им нравится, они готовы платить, ты готова тратить эти деньги, и никого не интересует, что я рискую своей жизнью, — грустно произнес Марк.

Он оценивающе оглядел жакет. Кровь отлично отстиралась, а вот дыра, оставленная острым рогом накануне, уродовала расшитую полу костюма. След от рога остался глубокой раной и под ребром Марка. Зашивавший рану доктор уверял, что еще пара миллиметров – и исход корриды был бы плачевным не только для быка… Необходим был постельный режим как минимум месяц. Но звонивший олигарх обещал хороший гонорар, если через пару часов при свете факелов на заднем дворе особняка Марк покажет свое представление. Взяв иголку, Марк наскоро принялся зашивать жакет.

— Шить на дорогу — дурная примета, — сонно пролепетала Юна. – И вообще, то, что ты делаешь – плохо…

— Гораздо хуже совсем остаться без работы и без квартиры, за которую нам еще платить и платить, — не выдержал Марк, — и твои побрякушки и шмотки, кстати, почему-то не пахнут кровью убиенных бычков.

На ходу заглотив горсть обезболивающего, Марк хлопнул дверью.

***

«Плохая примета», — промелькнуло в голове, когда он, теряя сознание, путаясь в капоте, упал на пропитанную бычьей кровью землю.

***

— Поздравляю, Вы в рубашке родились, — тот же самый доктор, устало улыбнувшись, снял халат. – Я же просил, постельный режим… Хотя, я понимаю Вас, тоже зарабатываю на этих закрытых развлечениях… Я тут заштопал Вам новую дырочку… Эх, сколько раз обещал себе не шить на дорогу… Ну, поправляйтесь, до скорой встречи — и, накинув пальто, доктор вышел из комнаты.

Внеконкурс

№1

Мой смертный час никак настал…

А ты, конечно, горд собою?

И праздной вознесён толпою,

Увы, на ложный пьедестал.

То — плаха для меня, мой рок.

Но верю в душу, в мир без боли,

На волю вырвусь из неволи.

Где будешь ты — людской божок?..

Ты веруешь? Нательный крест

Я вижу. Но не вижу веры,

Коль наслаждаешься без меры

Мученьем. Тот же – Кто воскрес

Ессеям дал закон в наследство:

«Взыщу я и за кровь зверей!»

Апокриф? Пусть. Он мне милей,

Чем каноническое зверство.

Твой пьедестал – мой эшафот.

На выбор у тебя есть право.

А я? Я лишь твоя забава.

Без права выбора. Я – скот…

№2

Огромная арена. Трибуны заполнены обезумевшей толпой. И двое. Двое на окровавленном песке. Сияющий золотом мужчина, откинувший тяжелый плащ и дразнящий противника мулетой и бык, уже истерзанный. Измученный зверь, чей рев уже неслышен за голосом восторженной публики.

— Убьет? — Тихий шепот терялся на фоне рева толпы, но тот, к кому обращались, прекрасно всё расслышал и кивнул.

— А дальше? — Продолжал любопытствовать шепчущий.

Собеседник сделал непонятный жест, поведя плечами, будто стряхивая что-то.

— Не понял … — опять зашептал первый.

— Дальше мы — оборвав на полуслове снизошел до ответа второй. Он не шептал, скорее шипел.

— Дальше мы что?

— Дальше мы всё — шипящий повернулся и взял любопытного за грудки — а если ты не успокоишься, то МЫ перейдет в Я, а ты станешь не нужна и опасна.

Первый, вернее первая испуганно замолчала и уставилась на арену, где красавец Матадор уже добивал измученного быка.

Огромная арена. Толпа ликует. На песке лежит поверженный бык а красавец тореадор купается в лучах славы.

— Пора, теперь всё зависит от тебя. Завлеки его, и дело в шляпе.

Затвлечь тореро, проще сказать, чем сделать. Тореадор, звезда, он всегда в толпе обожателей или в кругу близких, зачастую с охраной. К нему подойти и то сложно, а уж завлечь. Но девушку это не пугало. Пара выскользнула из технических нор арены и, не привлекая ничьих взглядов, пошла по коридорам. Подумаешь, пара техников.

— Молодец Мигель.

В небольшой раздевалке под ареной кроме тореро был только его наставник. Массажист, охрана и прочие ждали его в зале, прилегающей к ванной комнате, а в самой ванной, вернее в небольшом бассейне, его ожидала стайка веселых девушек, правдами и неправдами добившихся этой сомнительной чести. Здесь же, в самом сердце арены сидело только два матадора, старый и молодой. Мастер и Наставник Мастера.

— Молодец. Почти идеально. И толпу завел и не затянул. Скоро превзойдешь учителя — пожилой тореро похлопал приемника по плечу, на что тот слегка скривился. Не очень удачный взмах капоте привел к легкому растяжению, хорошо хоть не к вывиху.

— Ладно, пойду я, а ты расслабься и отдохни.

Едва старый тореадор скрылся за дверью, как из небольшого лаза, скрытого резной панелью появилась ОНА.

— Пойдем, Мигель.

Она была хороша. Стройная, подтянутая, с небольшой грудью, длинным стройными ногами и короткой мальчишеской стрижкой, подчеркивающей идеальную шею и гордый разворот плеч. Тот, кто выбирал её для Мигеля знал на кого ставить. Эти смазливые дурехи в бассейне были не больше чем дань традиции. Матадор должен быть macho иначе с быком ему не совладать. И Мигель был им, он с двенадцати лет воспитывался, готовился и не только к боям на арене, но и к сражениям куда более приятным. Но, эта почетная обязанность тяготила тореро, его тянуло совсем к другому, и появившаяся девушка, стройная, похожая на мальчика, полностью завладела его желаниями. Мигеля не волновало, откуда она взялась, его не удивило её появление, ему хотелось скрыться с ней, миновать бассейн с девицами, остаться с прелестной незнакомкой наедине и отдаться ей полностью, ей и только ей одной.

— Пойдем — девушка шагнула в узкий проход и повернулась к тореадору спиной, дав ему возможность хорошенько разглядеть себя и в этом ракурсе. Эта спина, с ложбинкой позвоночника, полностью открытая, перечеркнутая тяжелым поясом, лежащим на бедрах и предельно короткими шортами, было последнее, что увидел Мигель, шагнув в тайный коридор. Ловкий удар в висок и шипящий голос похвалил девушку:

— Арлин, ты чудо. Закрой панель и поспеши, к моменту моего выхода машина должна быть у люка.

Небольшая арена. Трибуны пусты, солнце давно скрылось, лишь полная луна освещает песок. На песке стоят пятеро. Тореро, прикрытый только тяжелым плащом капоте и четверо в рогатых масках, двое мужчин и две девушки.

— Кто вы? — голос матадора дрожит. Он никогда не пасовал перед быками, сколь страшными они не были бы, но четверо с бычьими головами, чьи атлетически сложеные тела, налитые дурной силой прикрыты только короткими юбками, пугали тореро, парализуя его.

— Я, мать Быков — ответила первая фигура и хлестнул Мигеля длинным хлыстом по ногам, роняя на песок.

— Я, Бык — прогудел гигант, и ударил упавшего матадора ногой, орошая арену кровью.

— Мы, не рожденные телята — хором произнесли близняшки, вонзая в спину тореадора острые рога, зажатые в руках.

Дети минотавра принесли свою жертву, на луну наползла кровавая тень.

Скромная арена на берегу моря, пусто, в небе висит кроваво красный диск луны, на песке лежит матадор. Тот, чей эсток отправил не одного быка в иной мир лежит, истекая кровью из ран, нанесенных рогами людей.

____________

Желаю всем удачи!