Битвы на салфетках №284. Голосование

…Нет, вообще, конечно, работой я довольна. Звонят — заказывают, идешь -выполняешь. Чаще всего, идешь в какие-то приятные места, вроде театров или вечеринок. Там проще – и затеряться в толпе, и выделиться из нее, и сразу же приспособиться к нужному человеку. Начать его понемногу травить. Наниматель дает мне для этого достаточно данных. Фото. Тайные и не очень пристрастия. Слабости… Люди такие забавные. Они считают своей силой ерунду, вроде доброты и способности все прощать, и записывают то же самое другим как слабость. Мое мнение об этом зависит от того, могу ли я их использовать. И людей и их силу, которая сразу же станет их слабостью, давая силу мне. И есть всего три вещи, которых может хватить для составления приличной отравы.

Зависть. «А вот я читала на днях статью, и вы себе не представляете… Язык! Стиль! Метафоры! Мастерское обращение с данными, и с чувствами читателя!.. Что? Вы не хуже пишете? А вы кто? А… Читала. Да нет… ну… не знаю… как-то так… вроде того…».

Несдержанность. «Сударыня, ваш проект дерьмо. Нет, не слишком сильное выражение. Аргументация намного сильнее. Скажите мне, придя на выставку шляп со своей, „винтажной“, и видя, что никто ее не замечает и не хвалит, вы начинаете вопить, срывать с манекенов шляпки и топтать их? А когда и это не помогает, идете и делаете свою выставку шляп, того же фасона и цвета? Причем отлавливаете на выходе из первой посетителей и тащите на собственную? Нет? Тогда почему так поступаете тут? Ну да, это шляпки и не выставка. Вернее, не та выставка и не те шляпки. Но вы все та же. И надо уметь держать себя в руках, мадам. Хотя понимаю, вам тоже не очень хочется брать в руки такую гадость».

И третье… Я не назову вам третье. Не потому, что в моей работе есть какие-то тайны. В конце концов, мы все травим друг друга, разве что мне за это еще и платят. Просто эта вещь на букву «о», вещь, из-за которой каждый из нас пойдет на очень многое, слишком страшна, чтобы просто так говорить о ней.

Да, страшнее, чем моя профессия, которую вы будете ненавидеть и презирать ровно до момента, когда вам понадобятся мои услуги.

Здравствуй, Саш.

Конечно, прошло уже столько времени, но я не могу тебе не написать. Моя жизнь пуста и бессмысленна. Я так устала. Каждый день жду хоть какой-то весточки от тебя, любой телефонный звонок ― надеюсь, что это ты. Понимаю, глупо даже и думать об этом.

Я должна попросить у тебя прощения. Все так сложно. Даже сейчас слезы на глаза наворачиваются, когда вспоминаю. Это было очень тяжело ― уходить вот так, причиняя боль, сжигая мосты, не оставляя надежды. Наверное, в этом моя главная вина ― хотела быть свободной. А ты не смог меня удержать и, в конце концов, отступился.

Можешь смеяться, но ничего не вышло. Что бы я ни делала, уйти полностью не получилось. Ты остался в моей жизни, в мыслях и чувствах. Не знаю, как тебя забыть, уверена, что и ты обо мне помнишь. Прости меня. Все можно начать сначала, заново, с чистого листа. Мы ведь не чужие люди. У нас так много общего. Помнишь, как нам было хорошо в медовый месяц? Да и потом, все те годы.

Но я никак не могу тебя найти. Нигде. Это письмо ― моя последняя надежда.

Прости. Отзовись, пожалуйста. Люблю.

Твоя Вика.

Обещание

Люди ещё больший яд, чем алкоголь или табак. Эту нехитрую истину Света усвоила ещё с седьмого класса. Именно тогда отцу-инженеру предложили в Москве выгодный контракт, и вся семья из забытого Богом Саратова переехала в столицу.

Если бы москвичи ещё относились к Свете и её семье по-человечески, девочка, может быть, не так тяжело переживала бы оторванность от родного дома, от друзей. Но в сердце Родины ей довольно быстро дали понять, что люди здесь делятся на две группы: истинные арийцы и неполноценные. И это деление зависит от наличия или отсутствия столичной прописки.

В школе, куда Свету взяли из милости, жизнь напоминала бесконечный ад. Впрочем, сперва новые одноклассники встретили её довольно-таки дружелюбно. Но потом староста Маша распустила слух, будто Света у себя в Саратове занималась проституцией. С тех пор каждый считал своим долгом написать на её портфели что-то пошлое, наклеить ей на спину неприличную наклейку или просто сказать что-то обидное. Родители, которым она как-то пожаловалась на свои проблемы, отмахнулись: и так, мол, проблем много, а тут ещё и ты! Учиться надо ладить с людьми!

Последний звонок стал для девушки спасением. И выпускной она предпочла провести не в компании своих гонителей, а у себя в Саратове, с давней подругой Настей. У отца и матери также нашлась компания. Их мамы дружили. А папа пригласил своего лучшего друга – дядю Гришу.

Компания собралась в ресторане. Поздравления, тосты, пожелания счастливого будущего, планы о поступлении в институт. Потом, оставив родителей за столом, обе девушки вышли на улицу.

— Даже не верится, Настюх, что больше эти уроды не будут ко мне приставать! – призналась Света подруге. – Ничего ж ведь этим козлам не сделала. А они – взяли и так с бухты барахты поверили сплетням.

— Да, козлы конкретные! – поддержала её Настя. – Надеюсь, в институте хоть будут нормальные.

— Надеюсь. Вот я никогда не буду как они! Не буду собирать сплетни. Не буду набрасываться на людей, которые мне ничего плохого не сделали. Даже если мне придётся опять через это пройти!..

«Да, даже если мне придётся опять через это пройти», — думала Света, бросая письмо в почтовый ящик.

Она была уверена, что Серёжа, которого весь Саратов зовёт террористом, невиновен. Он всегда был убеждённым противником насилия. И сопротивление властному беспределу признавал только мирное. Так что она, Света, ни от кого не станет скрывать, что пишет Настиному брату в тюрьму письма поддержки. Кому это не нравится – его проблемы!

Рога и крылья

Однорогий мог прицельно метать копье на сорок локтей вверх, но на этот раз твари его опередили.

Сотник с досадой смотрел на поверженное, утыканное гроздью белых стрел, бесполезное мертвое тело. Падаль, которую скормят лагерным псам. Выругавшись, он наткнулся взглядом на первого попавшегося, которым оказался Латерс:

— Эй ты, уберите подальше отсюда эту кучу дерьма!

Пнув напоследок труп, сотник удалился.

«Такие белые стрелы, из чего они?» — гибель соратника не тронула Латерса, впрочем, как и остальных. Его интересовала такая ерунда…

Латерс был на службе в рядах Хранителей Отца уже год, но близко еще не видел ни одной твари. Ветераны обожали пугать молодых воинов ужасными историями про могущественных врагов. Латерсу не раз доводилось их выслушивать, дежуря долгими ночами у кипящих котлов со смолой. Несмотря на жар котлов, внутри леденело от ужаса…

Когда-то Рогатые и Крылатые жили вместе, точнее их предки были одним народом. Но произошло что-то чудовищное и стали рождаться дети или с крыльями, или с рожками. Ужиться эти новые люди никак не могли, люто ненавидели и убивали друг друга. У рогатых появился лидер — Отец Мрака, у тварей свой — Господин Света. Мир разделился на Царства Света и Мрака. Обитатели Мрака постоянно подвергались нападению крылатых лучников — мерзких тварей из Света. Так продолжалось веками.

Труп был тяжел, даже без лат, снятых ветеранами. Латерс с Тарком еле дотащили его до ближайшего оврага. Столкнули и он грузно покатился вниз.

«Странно, а где кости?» — Латерс вспомнил, что в овраг только за последний месяц выкинули не меньше десятка погибших. А в овраге пусто… Не могли же псы сожрать черепа?!

— Тарк, а куда деваются кости?

— Не все ли тебе равно?

Тарка не заботила всякая ерунда, он мечтал выбиться в командиры.

— Жизнь ясна — храни Отца, убивай тварей. И поменьше задавай вопросов, Латерс. Если хочешь подольше пожить.

Раздался нарастающий свист, мрак рассеяла вспышка. Атака!

Копейщики бросились на землю и укрылись плащами.

«О, Отец, я не взял копье!» — Латерс мысленно попрощался с жизнью. Но сквозь складки плаща продолжал с любопытством наблюдать за происходящим.

К распластанному телу сверху спустились три ослепительно белых фигуры с готовыми к стрельбе луками.

«Вот они, твари!» — Латерса захлестнула ненависть.

Крылатые, удостоверившись, что Однорогий мертв, убрали луки за спину и взявшись за руки, парили над трупом. Затянули какую-то песню. Слова были непонятны, но в груди у Латерса словно забилось что-то живое. Это было так необычно, что копейщик позабыл об опасности, продолжая во все глаза смотреть, что же будет дальше.

А дальше произошло удивительное — тело Однорогого начало светиться, таким же мерзким белым светом, как у тварей! Латерсу померещилось, что у бывшего копейщика отвалился его единственный рог… Пение, наконец, прекратилось, а на дне оврага оказалось уже четверо сияющих фигур, только одна была без лука. Тут же, взявшись за руки, твари взмыли вверх и пропали. Латерс едва не лишился чувств от потрясения.

Тарк все это время лежал, уткнувшись в землю. Когда Латерс попытался пересказать ему увиденное, тот только дико таращился, то на товарища, то на пустой овраг.

***

Копейщика третьей сотни отряда Хранителей Отца, Латерса Поника Финития, казнили через день, по анонимному доносу об измене Отцу, путем погружения в кипящую смолу. Приговор привел в исполнение новый десятник сотни, Тарк Фуоний Клептин.

Профессор Дуглас Остин читал лекцию, неприязненно поглядывая на студентов. Будущие эскулапы дружно зевали и смотрели на профессора сонными глазами, что не могло не раздражать. Тем более, что тема лекции должна была бы вызвать интерес.

Яды, отравления – изученные и неизученные, вплоть до тайн, покрытых мраком…

«Душновато… — подумал профессор и незаметно расстегнул ворот рубашки, — нужно закругляться».

— И напоследок хотелось бы вам напомнить об ещё одной загадочной истории.

А именно – о массовой гибели целого племени туземцев, произошедшей на Гавайских островах в 1779 году. Их останки были впоследствии обнаружены миссионерами, а потом уже записями миссионеров заинтересовались учёные. И все исследования показали один результат – несчастные аборигены умерли от неизвестного яда.

То, что туземцы знали яды и успешно использовали их в войнах друг против друга – это всем известно. Но яд, от которого погибло племя, не имел ничего общего ни с ядом ядовитых змей, ни со слизью лягушек, ни с соком ядовитых растений.

И лишь не так давно, после обнаружения ещё одних останков и их исследования, причина массового отравления была найдена. Аборигены поплатились за то, что съели знаменитого капитана Кука, которого ранее приняли за бога Лоно Огненного Вулкана из-за его пристрастия к курению трубки. Перенасыщенное никотином тело Кука оказалось для некурящих туземцев настоящим ядом…

Профессор вздохнул и захлопнул тетрадь. Ему страшно захотелось покурить.

Творческий подход

Когда голос певицы умолк, зал галереи наполнился гулом аплодисментов.

— Спасибо, Рит, что вытащила меня! – сердечно благодарила Соня подругу, выходя вместе с ней на улицу. – А то как Олег ушёл – просто жить не хотелось. Если у Шумской был такой же красивый голос, не зря ею так восхищались!

— У неё был ещё красивее. Кстати, она была популярной в сороковые, когда страной правил великий Сталин.

— Чем же он так велик? Столько людей пострелял!

— Ну и что? Зато вон как страну поднял! При нём Россия была стала такой державой – весь мир нас боялся! За это можно было пострелять и вдвое больше. А то Ельцин, пердун старый… Вот Сталин был настоящий хозяин – волевой, решительный!

— Простите, барышни, — Ритин монолог, громкий, на всю улицу, прервал проходящий мимо старик. – Если Сталин был такой смелый, к чему было вот это: десять лет без права переписки? Родственники надеялись, ждали, а человек-то уже давно расстрелян. Или польских военнопленных постреляли в Катынском лесу. Зачем было говорить, что это немцы? У меня там, кстати, дядя погиб. Что ж не хватало мужества сказать прямо?

— А, так Вы поляк? – лицо Риты вдруг исказилось злобой. – Тогда у вас нет никакого права рассуждать о России! Немцы вас постреляли – и правильно сделали! Надо было ещё в Смутное время вас всех перерезать к чёртовой матери!

— Рит, прекрати! Ты чего? – Соня дёрнула подругу за рукав.

Но та не унималась:

— Заступаешься, значит, подстилка польская! Какой-то сраный поляк тебе дороже любого русского! Впрочем, неудивительно, все вы, либерасты, Родиной торгуете! Нет, галоперидол тут не поможет. Желаю вам свинца – десять граммов!

Смачно плюнув под ноги обоим, Рита стала спешно удаляться.

Соня не совсем понимала, что с ней происходит. Сначала она хохотала, как безумная, затем смех незаметно перерос в истерику. Малость опомнившись, девушка обнаружила, что рыдает на плече у этого старика.

— Ну, зачем, зачем она так? Сначала муж бросил, теперь подруга! В чём я так провинились?

— Ну что Вы? Вы ни в чём не виноваты! Просто ещё Ремарк говорил: люди – ещё больший яд, чем алкоголь или табак. Впрочем, о чём это я? Простите, что вот так влез. Я, правда, не знал, что всё так получится.

— И Вы простите за подругу. Не ожидала от неё. А Вы действительно поляк?

— Не совсем. Мать у меня была полькой. Отец русский. Всю жизнь прожил в Москве, так что Родина у меня всё-таки Россия. Ещё я немного еврей – тоже по матери.

— А у меня дедушка наполовину еврей… Что делать – не знаю. Ритка нас прокляла. Боюсь, как бы чего не случилось. Она ж, когда с Машкой поругалась, с соседкой – та беременной была – сказала, что её выродку лучше на свет не рождаться. Так у Машки выкидыш был, причём в тот же день.

— Но девушка… простите, не знаю Вашего имени.

— Соня.

— А я Аркадий Борисович. Но Соня, это же может быть просто совпадение. Не стоит принимать злые слова так близко к сердцу.

— Может быть. Ну, а вдруг действительно проклятие?

— Ну, хотите, ради Вашего спокойствия я попробую его нейтрализовать. Напишу рассказ про репрессированных. Вот и будет обещанный свинец.

— А Вы писатель?

— Так, любитель. До пенсии ветеринаром работал, иногда творчеством баловался. А сейчас времени стало больше.

— Круто! А я художник.

— Тогда давайте, Соня, Вы напишете картину, где кого-то расстреливают. Выполним заказ, так сказать, и всё будет хорошо.

С минуту девушка молчала, размышляя над этим безумным предложением. Похоже, творческие личности все немного с приветом. Но после концерта страшно не хотелось возвращаться в пучину депрессии. Душа требовала действий – пусть даже и безумных. В конце концов, настоящие творцы не сдаются!