Битвы на салфетках-164. ГОЛОСИМ!

1.

Раным-рано поутру, когда из-за рога горы встаёт кровавое солнце, на горизонте появляется пятно. Оно быстро растёт, приближаясь к спящему городку. Ни в одной блок-палатке ещё не горит свет, лишь старый Мухлёвщик выходит наружу, чтобы в очередной раз обойти окрестности. Он смотрит, всё ли спокойно, в порядке ли собранная с вечера куча. Ну, и надеется найти что-нибудь новенькое да интересненькое, пока все остальные ещё спят. Хитёр старик — вот только возраст… Он всем говорит, что жил ещё до Ужасной Войны, но жители городка, включая и меня, думают, что Мухлёвщик врёт. Или лишился последнего ума…

Пятно всё растёт, превращаясь в блестящую шестиколёсную карету. Это СМП — Скорая Металлоломная Помощь. Это Бикки и Шестерёнка — братья-близнецы, не знающие покоя. И когда они только спят?! Днём ребята рыщут по долине, выискивают металлические части, в изобилии усеявшие всё обжитое пространство после Ужасной Войны. Ночью они тоже рыщут, не без оснований полагая, что им никто не помешает. Шестиколёсная карета — их гордость, хотя на самом деле это развалюха на колёсиках, собранная из чего попало, но добротно и с любовью. На ней братья находят немало и не жадничают, а добавляют к общей куче! Большая часть найденного уходит на торговлю с соседней общиной — те выращивают у себя в пруду капустику, из трети женщины варят одежду, а ещё треть отправляется Самозванному Барону, которого в округе недолюбливают, но боятся. У него — мощь, у него — армия. У него — непонятная фигурка, которая изображает распятого на столбе человека, и эта статуэтка творит чудеса!

Правда, Бикки и Шестерёнка уверены, что статуэтки не могут творить чудеса. Они вообще много в чём уверены. Они говорят, что если кто-то заболеет, нужно не бежать к Барону, а пойти к горе и там насобирать краснолистника. А если у кого-то что-то украли — не падать ниц перед бароновой статуэткой, а поймать и наказать вора. А уж ловить и наказывать они всегда готовы! И смеются…

Хитрый Мухлёвщик называет их «юристами» и «врачами» — он говорит, что были такие профессии до Ужасной Войны. Что такое «профессия»: никто у нас в общине не знает. Скорее всего, старик опять врёт. Пускай себе близнецы ездят по долине на СМП, а мы — люди общины — и дальше будем ползать по изъеденной язвами земле, ковыряться в ней — и находить различные металлические предметы, а потом складывать их в общую кучу посреди городка.

А вдруг и кому-то из нас когда-нибудь повезёт, и у нас тоже будет своя статуэтка…

2.

Дороги

В моей жизни было много дорог. Довелось поездить с родителями, командировочными бродягами, по глухим районам нашей области. Трассы здесь плохие, иногда никакие.

Ярче всего запомнилась переправа через таёжную реку. Я изнемогала от духоты и мошки в кузове грузовика, который жарился на площадке парома. Рядом на лавках сидели бабки. Они держали на руках клети, в которых квохтали куры. Это напоминало Африку с затерянными в лесах речушками и бойкими, говорливыми людьми, ведущими простой образ жизни.

Еще были четыреста километров по ухабам на мотоцикле. По молодости папа ездил на байке. Двухколесный конь нравился мне больше всех вместе взятых машин, которые были у него после. Лил дождь, и родители засунули меня в коляску, накрыв сверху брезентом. Там в темноте я представляла, что мы несемся по сверхскоростному шоссе. В груди замирало от страха и веселья.

А полеты на бипланах Ан-2, которые обслуживали местные авиалинии? Через маленький круглый иллюминатор было видно, как внизу проплывают поля и темно-зеленые массивы леса.

Много путей-дорог, но все они не мои. Мне же хотелось ехать, куда я захочу, и столько, сколько смогу. В тринадцать лет я решила осуществить эту мечту. Я была сознательной девочкой и решила вернуться в Грибное еще до того, как начнут сгущаться летние сумерки. Проснувшись в пять часов утра, я тихо оделась и выскользнула на крыльцо. К дощатой веранде был прислонен велосипед. Я вывела его за ограду и по утоптанной тропинке поехала за город. Ноги весело давили на педали, в рюкзаке болталась фляжка с водой и кусок белого хлеба. Я решила, что выберусь на трассу, по которой ходит рейсовый автобус «Грибное – Торпа», и буду ехать по обочине, пока хватит сил. Отдохну в поле, а после тронусь обратно.

Мимо проплывали окраины городка: бревенчатые дома с резными ставнями, огороды, кладбище. В придорожных кустах щебетали птицы. Было зябко – солнце, медленно поднимаясь над землей, только начинало прогревать воздух. Меня ждал мир, он приближался ко мне со скоростью пятнадцать километров в час.

Через сорок минут я вернулась домой. Сразу за Грибным начались ухабы – десять километров до того, как начнется асфальт федеральной трассы. Шоссейный велосипед с узкими покрышками не мог их преодолеть. То утро – одно из самых больших разочарований.

Прошло много лет, я меряю трассу на верном авто. Не люблю навигаторы, в бардачке у меня атлас и карты. Я еду туда, куда хочу, и с тем, с кем хочу. Его плечо всегда рядом. И мир принадлежит нам.

3.

В пустой комнате неожиданно громко звучала скрипка.

Нервность струн прерывалась бессердечными, злыми ударами смычка.

Ещё в комнате гулял ветер. Он мягко прислушивался к скрипке, выглядывал из-за угла и тихо смеялся в кулачок, наивно думая, что его никто не видит. Впрочем, кто мог видеть ветер в абсолютно пустой комнате, где слишком громко звучала скрипка?..

В разбитые окна иногда заглядывал солнечный или лунный луч в зависимости от того, какой краской было залито небо, и оставался в комнате до утра или заката в зависимости от той же краски. Луч иногда беседовал с ветерком. Их перешёптывания ничуть не мешали скрипке играть. И она играла. Чувственные глиссандо морским прибоем разбивались у ног невольных зрителей, и комната на какое-то мгновение, быстротечное, неуловимое, словно само время, превращалась в кусочек сказки: одинокий, дикий пляж, белоснежно-белый песок, хрустальной чистоты вода и воздух, который пьянит без вина. Чуть сладковатый на вкус, но сладость эта всегда с лёгкой горечью жарящихся вдалеке каштанов… Скрипка начинала плакать, плач превращался в вопль крещендо, и картинка таяла за пеленой слёз.

Неизменной оставалась только пустая комната.

Но почему-то только здесь скрипка могла быть счастлива.

Может быть, потому, что в этой забытой и брошенной целым миром комнате скрипка играла для себя.

4.

Зорро

Я — Зорро! Великий и ужасный!

Или это кто-то другой был ужасным? Кто-то изумрудно-зеленый… Неважно. Не будем отвлекаться… Дел по горло! Где маска моя? И черный бархатный камзол… Расшитый золотом… золотом инков…

Мой конь уж бьет копытом в стену… Мой славный Росинант… Сколько можно бить? Голова раскалывается… А из нее лезут они… Нет, нет, нет, не будем отвлекаться… Дел по горло. Я уже слышу звон кастаньет и свист меча… и орала. Это она, она орала… Моя Эсмеральда… Боже мой, ну зачем же так орать!

Он во всём виноват, он! Горбун из Нотр-Дама… Дама сердца… Дама пик… Дама червей… Вот только червей не надо! Не надо! Выползают из головы, множатся… Бледно-серые, как мозг… Ах… Теперь я понимаю… Мозг — это и есть черви, ну конечно! Собрались в кучку, скукожились, прикинулись… Больше вам меня не обмануть! Не испугать… не упрекнуть… Я — Зорро! Без страха и упрека!

Защитник слабых и угнетенных! Я спасу тебя, моя цыганка, моя Кармен! Ты слаба и угнетена… Твои очи черные, очи жгучие… очи страстные и прекрасные! Ка-а-ак боюсь я ва-а-ас… Нет, я — Зорро, я ничего не боюсь! Что вы уставились на меня? Два огромных сатанинских глаза… Подите прочь! Прочь! Убирайтесь!

Ага-а-а-а, испугались шпаги моей?

Вжик-вжик! Уноси готовенького…

Вжик-вжик…

А эт-то еще кто? А-а-а-а, это ты, подлый Дон Карлос! Кого ты прячешь за спиной? Ха! Никак, Дульсинея Тобольская собственной персоной… Здорово замаскировались… Думали, я вас не узнаю! Ха-ха! Зорро еще никому не удавалось обмануть! Берегитесь! Вива Санта Мария Гвадалупе!

— Михаил Петрович, успокойтесь… Право, ни к чему весь этот пасодобль… Давайте-ка ручку для укольчика… Ну-ну, всё будет хорошо…

— Не сметь! Я — Зорро! Подать мне шляпу, я вынужден покинуть вас! Дел по горло!

— Ну, конечно, конечно… Вот, поужинаете и в добрый путь… Зинаида Васильевна, держите руку его… И распорядитесь остановить музыку, в конце-то концов! Что они, в самом деле… Нашли, что включить, ей богу…

5.

Серая, ухабистая дорога, изрезанная многочисленными мелкими трещинами, извилистой лентой уходила на восток. С восточной стороны по кромке горизонта расплывалась бледно-алая заря. Раскалённое солнце незаметно поднималось над горизонтом. Воздух, несмотря на раннее утро, был душным. Всё говорило о том, что день предстоит жаркий. Жухлая придорожная трава слегка шелестела от лёгкого дуновения сухого, знойного ветра. Под утренним безоблачным небом порхали птицы в поисках насекомых. В стороне от дороги, на высоком холме, островками виднелась зелёная, с серыми проплешинами, трава. Со стороны холмов доносилось стрекотание кузнечиков. Это было тихое, спокойное утро.

Вскоре на холме появился чернокожий мужчина — раб. Он был в лохмотьях, босые ноги в ссадинах и порезах. С его сурового, измученного лица струился пот. Тяжело дыша и постоянно оглядываясь, раб продвигался от одного зелёного островка до другого. В его затравленных глазах читалось что-то дикое, звериное. Внезапно слух уловил лай собак и лошадиное ржание. Выпрямившись и оглянувшись назад, он со всех ног побежал со склона вниз уже не пытаясь прятаться. Тут же на дороге, с западной стороны, раб разглядел приближающуюся кибитку с запряжённой в неё бурой лошадью. Кибитка была накрыта старым, местами зашитым заплатками брезентом. Она тряслась на ухабах, но тем не менее скорость не сбавляла. За ней дымчато-серым облаком клубилась пыль. Вскоре в кибитке можно было разглядеть человека. Держа в одной руке вожжи, а в другой – кнут, в кибитке сидел смуглый, усатый мужчина в широкополой шляпе. В зубах его торчала зубочистка. Он, слегка щурясь, погонял лошадь кнутом. Колёса кибитки скрипели и грохотали, попадая в ухабы. Мужчина явно торопился. Раб больше не бежал. Он просто сел на колени на обочине дороги и опустил голову. Мужчина в шляпе, увидев раба, приостановил лошадь и крикнул:

— Запрыгивай!

Раб словно ожил, вскочил на ноги и вскоре уже был внутри кибитки.

Также уверенно кибитка продолжила мчаться на восток, скрываясь за облаком серой пыли. Шум от неё постепенно стихал. Вскоре она окончательно исчезла за горизонтом. Исчезла так же быстро, как и появилась. Воздух же всё больше наполнялся щедрыми лучами восходящего солнца.

6.

Это было Чистилище. А он, нераскаявшийся грешник, бежал, спасаясь от зверей, которые цеплялись, искушали, обещали рай. Погоня. Со всех сторон – яркие картинки и лающие голоса. Он спасался бегством.

У дверей Корпорации Идей перевел дух и вошел. Сразу шагнул к терминалу у стены.

Кнопка раз: взять патент на Идею. Он изложил ее в двух словах и тут же желтая карточка вышла из щели терминала. Кнопка два: «Подать новую Идею». Вставить карточку, дать ей скользнуть в нутро машины. И ждать.

Почему никто об этом не подумал до него? Производители услуг и товаров не использовали для своей выгоды только сон. Не потому, что звери не могли проникнуть туда. Просто спящего легко было заинтересовать чем угодно, но проснувшись, он не помнил о своем интересе. Не выгодно.

…Но можно считать купленное во сне приобретенным реально и снимать грехи со счета. Это он и предлагал.

Зеленый экран, и: «Какую оплату хотите получить?» Едва веря, он написал: «Пожизненную свободу от рекламы». Экран мигнул. «Поздравления! С завтрашнего дня вы…» Дальше он читать не стал. Победа!

Он вышел на улицу, улыбаясь до ушей. Мир был прекрасен. Весь, от серо-желтого неба до лиц хмурых прохожих. И даже звери… Они тоже, ведь сегодня он видит их в последний раз. И может, нет, должен, выбрать одно из искушений, которое поможет ему не спать ночью, чтобы не накупить во сне всякой дряни. А завтра придет свобода.

…Искушение не давало спать сутки, потом он провалился в сон, а проснулся от холода. Не работало отопление. Экран на стене краснел буквами: «На вашем счету недостаточно средств, чтобы оплатить проживание. Покиньте помещение». Ничего, не понимая, он активировал меню кошелька. Пусто. В листе расходов стояли три услуги и два товара, которых он и в глаза не видел. Или, нет, видел. Ему снилось… Но звери не должны были лезть к нему в сон, он купил это право за идею!

Разобраться не дали – отключили свет. Пришлось уходить, прихватив узелок с личными вещами и документы.

На улице звери к нему не приставали. Он подошел к обшарпанной информ-машине. Набил запрос.

…Изменение в Законе. Сон больше не считался жизнью — как раньше, в древние времена. Значит, все было напрасным. Он выпустил в мир собственного зверя.

Новосозданный праведник брел по улицам, ища квартал для нищих, потративших все свои грехи и не сумевших заработать новых. Если повезет, он найдет, где переночевать. Зверей он, как любой нищий, больше не интересует. Вот она, свобода. Говорят, не стать праведником из-под палки?

Тот, кто так говорит, просто не пробовал.

7.

Дед

Юма разбудили громкие крики. Натянув штаны, он в потемках прошлепал мимо жующей коровы, и скатился по лестнице во двор. На расчищенной от снега площадке возле курятника толпилась ребятня. Юм ловко пролез между грязных босых ног.

У курятника азартно прыгал дед, нелепо размахивая руками и вскидывая непослушную деревянную ногу. Лысина деда блестела от пота, а изо рта горячим паром вырывалось хриплое дыхание. Вдруг здоровая нога поскользнулась, и дед плюхнулся задом в кучу дымящегося навоза, что вызвало новый взрыв хохота.

– Проспись, старый пердун! Не навоевался!? А вы прочь! – заорала бабка Юма, охаживая зрителей ледяным бельем, и те с визгом рассыпались кто куда. Бабка ушла в дом кормить корову, а Юм спросил:

– Ты воевал?

– А то! – ощерил дед беззубый рот. – Вампиров воевал. Я покрепче твоего бати был, клеймором одной рукой управлялся.

– Тю! Где меч-то взял? Голытьба ж мы, дед.

– Где… В бою взял, щенок! – дед поучительно отвесил Юму несильную затрещину.

– Расскажи!

– Черный Замок мы брали. А хозяева его – вампирская семейка, да не просто, а с Хозяйкой и Оркестром, из двадцати музыкантов, слыхал про такое дело?

– Ну… – Юм охрип от волнения. Знатные рыцари, затевая войну на соседа, тайком платили вампирам, только чтоб заполучить Оркестр, для поддержания боевого духа.

– Положили твари наших, и сами полегли. Остался я против Хозяйки.

– И чего? – жадно спросил двенадцатилетний Юм. – Снасильничал?

– Дурак, – одобрительно усмехнулся дед. – Танцевали мы ночь. А Оркестр играл. Хозяйка-то из рода последняя осталась, а Оркестр только мужчинам принадлежит, заклятье на них. Так что это прощальный концерт был, понимаешь? Вот и играли нам те двадцать музыкантов, в последний раз перед смертью, пока солнце не взошло…

– А Хозяйка?

– Не убил я ее, не смог… а она за это не… сделала меня бессмертным, на свой вампирский лад, понимаешь? Красавица была… Вот, раз в год пляшу как умею, вспоминаю ее…

— Ну… — недоверчиво оглядев скрюченную фигуру деда, протянул Юм.

– Шагай! – пихнул он Юма, – пойду портки стирать, пока баба плешь мою не доела, стерва.

Юм поплелся за околицу, представляя себе черную залу Черного замка и дрожащий в лужах черной крови свет факелов. И высокого свирепого мужчину, танцующего с тонкой женщиной в черных кружевах. И древний вампирский Оркестр, играющий в последний раз. Жалел ли дед, что не убил? Жалела ли она, что не сделала его вечно молодым?

Юм резко поднял голову. Ему показалось, что за деревом мелькнула тонкая рука в черных кружевах.

8.

Шумная улица никак не желала закончиться. Не знаю, сколько километров я прошагал по булыжникам мостовой, но не меньше пяти! А туристический квартал всё пестрел праздными прохожими, зазывал в крохотные бутики, соблазнял запахами свежей выпечки и крепкого кофе. Летний день был в самом разгаре, поэтому народ беззаботно шатался по пешеходной улочке, сидел за столиками на плетёных креслицах бесчисленных кафешек, попросту говоря — отдыхал.

Купить, что ли, парочку круассанов и присесть вот на этой террасе, заказать «большой крем», как называют в Париже чашку кофе с молоком и послушать непритязательную вязь скрипки уличного музыканта?

Вдруг инструмент, до этого вяло нанизывающий ноты на струны смычка, взорвался крупным бисером быстрых ярких звуков, заставив прохожих оглянуться в сторону скрипача. Я не стал исключением. Тем более, что к скрипке присоединилась гитара, и второй музыкант оказался настоящим виртуозом.

Я и сам лабал когда-то, истязал шестиструнку на институтских сборищах и на картошке, но такого пофигистского изящества не смог бы выдать ни за какие сокровища. Потому и потянулся, как кобра на звук дудочки, раздвигая скопившихся туристов, чтобы взглянуть на дуэт. Оказалось, это трио. То, что я принял за ударные, равномерный глухой дробный стук, на самом деле было каблучками по мостовой.

Она плясала самозабвенно и вдохновенно. Чёрные косички метались змейками вокруг тонких смуглых рук, липли к круглому личику, рассекали струйки кружевных воланов… Юбка, настоящая, цыганская, из невероятных метров цветастой ткани, пеной захлестывала ноги, острые коленки, чумазые голени, а подо всем этим бесновались маленькие ботиночки, стёртые безжалостными объятиями асфальта. Завораживали слух дробным перестуком каблуков, неутомимым ровным движением, в такт музыке и биению сердца… Люди вокруг принялись хлопать, поддерживая белозубую танцовщицу, но как им было далеко до бешеного ритма скрипки, гитары и юных ног! А ну как собьётся, споткнётся? Или смычок захлебнётся аккордом и смешает затейливый танец? Ан нет! Девчонка продолжала вертеться в кругу, словно даже ускоряя темп и издеваясь над усталостью. Звенели струны, бряцали дешёвые браслеты на тёмных запястьях, каблучки выбивали шальную дробь, с огоньком, со страстью, и маленькая цыганка заряжала толпу энергией первобытного танца, придуманного ею самой…

Ноги сами унесли меня дальше по улице, только чтобы не видеть конца, не потерять образ улыбки, обращённой в себя, чтобы сохранить счастливое блаженство на целый день.

9.

Хозяин в гневе. Бьёт шпорами по бокам, злит меня. Требует настигнуть бегущую по белому песку девчонку. Мне не хочется, но шпоры – весомый аргумент.

Она петляет между кустами агавы, как кролик. Мои копыта не тонут в песке, а взрывают его фонтанами ярости. Мне не нравится погоня. Хочу, чтобы девчонка убежала. Чувствую её запах, скомканный из луговых цветов, из хлебного мякиша, из сочных початков молодой кукурузы. Она тоже злится. Но не так, как Хозяин. У него злость – тяжёлая, как мешки с контрабандой, вонючая, как сигары, вязкая, как лужа мочи у кабака.

У бегущей — злость вынужденная. Как у меня. Её волосы искрят на солнце. Пряди волос черны и тяжелы, как моя грива.

Не хочу, чтобы Хозяин догнал её. Чтобы потом мои уши резал доносящийся из-за кустов агавы кошачий плач, молящий о сострадании. Чтобы пахнущий чужой кровью, сытый Хозяин вальяжно забирался в седло, сдерживая тяжелое дыхание.

Не хочу.

Девчонка на бегу оборачивается, и наши глаза встречаются. На мгновение. Зелёные глаза злой кошки. У Хозяина нет глаз, они спрятаны глубоко под бровями.

Она резко останавливается. От неожиданности я пролетаю мимо. Хозяин резко дергает поводья, заламывает мне шею, чтобы я развернулся. Я не могу успокоиться рядом с ней. Боюсь наступить ей на босые ноги.

Хозяин сплевывает слова. Они источают вонь и означают гнев. Но девчонка упрямо стоит на месте и не двигается. Я не хочу подходить к ней близко, но опьяневший от охоты хозяин хлещет меня обжигающей плёткой.

Вот он сползает с седла, предвкушая кровавый пир и шакалью возню в горячем песке.

Я отворачиваюсь. Не хочу смотреть на растерзание кошки. Делаю вид, что жду остальных, что высматриваю их в зарослях кактусов и агавы.

Слышу хрип. Так хрипел загнанный жеребец, имя которого не помню. Я вскидываюсь и вижу Хозяина, отчаянно пытающегося удержать хлынувшую из шеи жизнь. Впервые вижу его бесцветные глаза. Они наполнены недоумением. А девчонка стоит и ждёт спокойно, когда враг осядет и застынет скрюченным псом в луже красного песка.

Шакалы кричат взбудоражено и весело. Это у них сегодня будет пир.

Она подходит ко мне, пряча за спиной руку, в которой, я знаю, держит железный коготь. Я не чувствую в девчонке страха. Нет в ней опасности. Только острое, как шпора, желание ярой скачки. Она довольна, что злого человека больше нет. И я, кстати, тоже.

Лечу во весь опор. Почти не касаясь земли. Горячие острые пятки подгоняют меня лучше всяких шпор. Я не чувствую её веса, но ощущаю силу моей Хозяйки — зеленоглазой кошки, вцепившейся в мою гриву.

10.

До города оставалось немного. А может, много.

Мы не знали. Мы шли и шли к городу, продираясь через чащу леса – как шли всегда.

Город мелькал за деревьями, мы видели над лесом его высокие башни. Он казался близко. Он всегда казался близко. И всегда был далеко.

Сегодня умер старый вождь. Для нас это не было неожиданностью, мы уже давно знали, что он умрет. Умирая, он сетовал, что не увидит город. Завещал молодому вождю непременно-непременно дойти до города. То же самое завещал и предыдущий вождь. И тот, который был до него. И тот, который…

Но сегодня мы дошли только до колеса. Оно лежало на пустыре, поджидало нас. С колесом оказалось очень удобно, мы пилили колеса из стволов сосен, мастерили повозки, погрузили на них свой скарб.

На привале перед ночлегом гадали, далеко ли до города. Кто-то говорил, что город совсем рядом, уже сколько веков к нему идем. Кто-то возражал, что колесо – это только веха, одна из вех, будут там еще какие-то паровые котлы, как понять, паровые, из пара, что ли… а черт их знает, что у меня-то спрашиваешь, я там не был…

Наступила ночь, город загорелся огнями, и мы все гадали, факелы это, или что-то другое, да нет, не похоже на факелы…

Ночью мне снился город, как будто я уже в городе, еду на какой-то повозке, которая катится сама по себе, быстро-быстро, хочу остановиться, и не могу, и на полном ходу несется повозка к облачному грибу на горизонте…

Проснулся в холодном поту. Рассказал свой сон шаману, шаман принес в жертву богам черного петуха, спел песнь надежды, чтобы отогнать злых духов.

На рассвете снова вышли в путь, искали вехи, вех не было.

Город казался совсем рядом.

Но я знал – это только кажется.

11.

Робинзон

Сегодня шел сильный дождь. Я работал как обычно — долбил дерево в местном лесу. Одет я был в козлиную шкуру и потому промок лишь чуть-чуть. Промокли ноги и руки. Но это не беда. Высохну. Работа моя продвинулась на немного. Работал я сегодня неистово. Мне даже казалось, что подыгрывает какая-то небесная музыка. Но то звучал шелест дождя в увесистых кронах массивных деревьев, окружавших меня. А также где-то на небесах свою титаническую мелодию выводил гром. Мне казалось, что я работаю в такт с этой небесной мелодией. Работа спорилась.

Прошли уже больше шести лет, как я оказался на этом чертовом острове. Мне еще повезло: останки моего, потонувшего недалеко от этих берегов, судна выбросило на берег. И я нашел рабочие инструменты и оружие. С помощью ножа я построил себе хижину, укрепил подходы к ней. Настроил множество ловушек. Дичи на острове оказалось предостаточно. Еще я нашел на острове стадо коз. И перетащил их к себе поближе, в созданный мной загон. После этого у меня кончились проблемы с мясом. Коз было предостаточно и особого корма они не требовали — паслись сами по себе.

Но, несмотря на все плюсы моего положения один минус все перевешивал. Я оказался вдали от людей и вынужден был проводить свои дни в тоскливом одиночестве. Никто не приходил ко мне в гости, или по делу. Я был один. Когда случилось заболеть какой-то неизвестной болезнью, я просто лежал и ждал что произойдет: болезнь закончится или вот так и умру. Хорошо хоть хижину успел построить и приготовил на запас мяса. Болезнь прошла, и я вновь стал работать, как ни в чем не бывало. Но тогда же и решил бороться за то, чтобы покинуть эти места и перебраться куда-нибудь к людям.

На другом конце острова была роща деревьев-великанов. Туда-то я и направился, захватив с собой каменный топор, изготовленный из кремния при помощи крепкого ножа. Тщательно осмотрев деревья, я выбрал одно массивное, наверное, векового возраста. Собирался сделать из него лодку-долбленку и прикинул работу. Но недооценил. Решил, что работы здесь будет на полгода. А оказалось значительно больше. Уже идет третий год моей работе здесь. А я все так же долблю внутреннюю поверхность будущей лодки.

Я остановился, протер мокрое от дождя лицо и вспомнил, как работал здесь же год и два года назад. Сначала дерево надо было подрубить, и я затратил на это титанические усилия. Потом уже было другое. Мелодия и впрямь будто бы звучит. Здорово!

12.

Страсть

Сижу у окна и представляю, как меня уже ненавидят соседи. Я часто слушаю музыку, чтобы в двадцать восьмой раз одно и тоже, впервые. Простите, люди добрые, я миниатюру рождаю. Вот только пока безуспешно.

Как там ведущая сказала? Синес… Ситнез, нет, ага – синестезия! Слово-то, какое сразу и не выговорить. Как сказал один киногерой: немцы, наверное, придумали.

Не отвлекаться. «Латинский квартал», пробую разбудить воображение. Увы, ничего кроме банальных: солнце, море и страсть в голову не идет. Буран за окошком мешает, значит, надо отключить зрение, прикрыл глаза, а там вновь что-то абстрактное: светлое, соленое и бурное. Ассоциации на солнце и море – Испания. Хорошо, только что я знаю об этой стране? Голливудский ширпотреб не в счет. В футбол они хорошо играют, и тепло там, нет не то. Еще подумаем – Аргентина. Это ассоциация на страсть. Беда в том, что про них я знаю еще меньше, разве что находятся где-то там же, где много-много диких обезьян.

За окном завывает, может, и уши заткнуть? Нет, музыку сделаю громче. А почему сразу заграница? Обратимся к корням.

Так, девяносто пятый. Я сижу на десятиметровой дюне набросанной морем из белоснежного, мелкого песка и, щурясь на солнышке, любуюсь, как на фоне свинцовой Балтики недоступные девчата в купальниках играют в мяч, а чуть дальше суровые мужчины в химзащите, по пояс в воде сачками цедят прибой – ловцы янтаря. Романтично, тепло и красиво. Только страсти нет, больно уж по-европейски архаично и размеренно. Вздохнув, встаю, отряхивая брюки, снимаю куртку с таблички «По дюнам не ходить, мины», бреду вглубь этих самых дюн, к черту мины, пятьдесят лет прошло…

Нет, не то. Еще попытка. Есть же у меня другое море – Черное. Две тысячи восьмой, Сочи. Здесь и солнце и море — что надо. Это море я видел разным, и всегда оно завораживало и притягивало. Умиротворением – в своей лазурности с детской суетой солнечных зайчиков и суровой сединой бурунов по темно-зеленному штормовому буйству. Хорошо.

Только вот Город. За три месяца Сочи на дух вышибли из меня всякий романтизм. Страсти там ни на грош, только похоть, грязь. А мне страсть нужна, под такую-то музыку! Острая, как молния и быстрая, как жизнь!

— Да куда ж тебя!

Вот оно! Российское танго четырех колес на скользкой дороге. Она: взад, вперед, в строну. Кавалер с лопатой так и кружится, так и вьется вокруг нее. Ножкой притопнет, обежит, лопаткой взмахнет! Взад, вперед, в сторону…

Музыка стихла, мужик бросил лопату. Танец окончен, аплодисменты.

— Тьфу ты черт. Вот Sinatra, зараза!

13.

Сергей с детства любил технику. В школе сам собрал компьютер, соседке в ванной установил голосовой смеситель и, я–то в шутку предложил, вмонтировал микрокамеру в подставку для душа. Камера работала, но от влажности в крошечный объектив видно ничего не было.

Зато звук работал отлично. Послушал Сергей, послушал и увлекся. Везде жучков наставил, поссорился со многими. А потом устроился звукооператором на киностудию я и его не видел несколько лет.

В один холодный мартовский вечер Сергей позвонил и пригласил меня к нему заглянуть.

Квартира была не лучше ремонтной мастерской. Провода везде, мертвое железо, коробки. Жены нет. Диван разобранный, со смятым покрывалом. И белый кот в широком ошейнике, вальяжно расположившийся в центре дивана.

Сергей принес кофе и бутерброды.

— Дай мне еды, я голодный, — вдруг сказал кот.

Сергей посмеялся, попенял на невежливость кота, и пошел на кухню. Кот побежал за ним, что-то ободряющее приговаривая на ходу.

— Ген, я тут приборчик изобрел.

— Переводчик с кошачьего?

— Нет, — улыбнулся он. – Мой приборчик переводит музыку в видиообразы.

Я посмотрел с недоверием.

— Загнул ты, брат. Готовые ролики для сети?

— Получается так. Из головы выходит больше, чем входит. И у каждого фильм свой.

— На коте, что ли, экспериментировал?

— У кота, если голодный, все фильмы о еде.

… Ритм сердца города спокоен. Улицы пусты. Рассветает. Комната в полумраке. Мобильный запел, и звук эхом отразился от панельных стен. Встаю, собираюсь. Утренняя суета. Готов. Машина в ремонте, шагаю на остановку. Напряжение растет. Город ожил, фоном сопровождая меня всюду, он недружелюбно пихается и спешит навстречу мне. Работа. Дела, дела. Вопросы клиентов, указания начальника. Запальчивая перебранка с коллегой затянулась, визгливые голоса, повышенные тона. Говорю себе «Стоп». Курилка. Стою спиной ко всем, переживая неприятный разговор, повторяя на все лады обидные фразы. Начинаю вслух обсуждать неудавшиеся переговоры. Слышу усталое и безразличное сочувствие. Еду домой. Ритм города стихает. Автобус почему-то пуст. Холодное стекло запотело, и рядом со щекой съезжают капли, искрясь огоньками витрин и светофоров. Я дома. Опять суета, но чувствуется усталость. Ужин. Быстрая близость с женой. Яркий аккорд. Провал в сон.

— Серый, ты конечно, Кулибин, но твой прибор показал то, что я и так каждый день вижу. Нужен ли он будет в жизни? Хотя знаешь… Давай я завтра со Светой приду. Посмотрим-ка ее «ролик».

14.

Ирн и Талина закончили разминку и приняли исходную позу в центре зала, давая сигнал к началу. Эльвин ударил по струнам, заиграл переборами, Айна ответила на скрипке, подхватила и усилила пронзительную страстную мелодию, которая уже несколько дней не давала покоя всем четверым. Танцоры ураганом понеслись по паркету, сплетая основу классического фламенко с элементами ирландского народного танца и чем-то неуловимо восточным, одновременно мудрым древним и современно-авангардным. Это была их МУЗЫКА: биение жизни, полет их соединенных в едином порыве душ. То, что раньше теснилось лишь в смутных образах и внутренних ощущениях, сегодня стало реально зримым, звучным, осязаемым. Они пришли в зал с четким пониманием того, что хотят сказать миру.

Композиция завершилась, но у потрясенного журналиста вылетели из головы все заготовленные заранее вопросы, а оператор забыл про камеру. Ирн предполагал такую реакцию, поэтому перед началом незаметно установил автоматический режим записи и после танца сам подошел и начал беседу.

— Этот номер называется «Любовь сильнее смерти» и посвящается нашему другу, который жил в Донецке.

15.

Какая потеря. Сегодня нам пришлось убить не зверя, а друга и защитника. Почти семьсот, с тех пор как князь Аскольд и дракон Джерхан заключили союз, мы существовали в мире. Кто в здравом уме мог подумать, что дракон может поделиться золотом с человеком.

Рискованный шаг, на грани безумства. Союз двух самых опасных, эгоистичных и алчных из земных тварей принес свои плоды. Княжество, основанное на золото дракона, быстро росло и развивалось. Сильная армия, подкрепленная мощью дракона, стремительно захватывала новые земли. Захваченные племена наполняли золотые реки, стекающиеся в столицу. Казна, организованная в жерле погасшего вулкана под пристальным надзором Джерхана, расцветала солнечными бликами.

Даже со смертью Аскольда договор остался в силе. Долголетие дракона не сравнить с земным отрезком людей. Сотни лет менялись князья, росли границы, а вместе с ними и золотые горы. Все было прекрасно, но лишь до вчерашнего дня.

В сумерках последнего дня осени на горизонте со стороны Эльброса, горы-сокровищницы, показалась тень. Визиты дракона в столицу редки, но привычны. Однако в этот раз дружественный визит обернулся кровавой встречей.

Первый же удар массивным хвостом снес крепостную стену вместе с караулом. Каменная крошка крупной дробью разлетелась по округе, выбивая стекла и пронзая плоть всех посетителей внутреннего двора. Острые когти пронзили землю, и дракон, не обращая внимания на хаос, устремился к северной башне. Джерхан нещадно крушил строение и разрывал фундамент башни. Его безумие и ярость были столь велики, что он даже не заметил ответной атаки. Чары ослабили разум и тело, десяток ударов по голове успокоили, а сотня мечей устранили угрозу.

***

Люди в глупости своей судят всех по своим меркам. Золото – власть, договор – ширма, грозный сосед – смерть врагам. Причем смерть врагам чужими руками соседа, а договор всегда скрывает не худой мир, а острый кинжал.

Золото для дракона — не власть, а жизнь. Каждый дракон имеет свое обсидиановое сердце, через которое он наполняет желтый металл своей энергией и благодаря этому живет. Мне же оставалось только наполнить небольшую часть этого золота враждебной энергией и дождаться удачного момента для кражи.

Украсть сердце — лишь половина дела, пока хозяин остается жив. А кто может убить монстра, кроме другого монстра? Спрятаться в замке и ждать, пока другие выполнят грязную работу, оказалось удачной идеей.

Теперь ничего не мешает появиться на свет новому божественному зверю, с мощью дракона и хитростью человека.

ВНЕКОНКУРСНЫЕ работы

1. Барьер

Повернувшись на бок, Гленнис пристально посмотрела Чаку в глаза.

– Всё-таки полетишь? Ты же еле двигаешься. Врач сказал…

– Да знаю я, что он сказал. Врачи всегда говорят одно и то же, – Чак прижал её к себе и поцеловал.

– Осторожней, у тебя все рёбра переломаны!

– Не все, а только два, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла больше похожей на гримасу боли.

– Это я виновата, – лицо Гленнис затопила краска смущения. – Не надо было нам тогда устраивать эти ночные скачки по прерии.

Чак вместо ответа мечтательно зажмурился. Стараясь не задеть больных мест, Гленнис ущипнула его.

– Знаю я, о чём ты думаешь, негодник! О том, что мы делали под старым деревом той ночью…

– Конечно. И с удовольствием бы повторил, – облизнулся Чак. – Но не сейчас.

Он с видимым усилием выпрямился и сел на кровати.

– За руль даже не думай, – тон Гленнис не допускал ни малейших возражений.

– Мне обязательно нужно сегодня лететь. А личного шофёра для доставки на аэродром у меня, как ты знаешь, нет.

– Ошибаешься. Есть.

Она встала с постели и начала натягивать чулки.

***

Х-1 набирал скорость, уходя круто вверх, навстречу солнцу. Х-1 – это было официальное имя самолёта, но на самом деле он, с лёгкой руки Чак Йегера, уже давно назывался иначе: «Очаровательная Гленнис». И, хотя по фигуре эта машина скорее напоминала разжиревшую ласточку, чем его красавицу жену, Чак не мог не думать о ней с такой же нежностью. Давай, давай старушка, разгоняйся.

Стрелка махометра приблизилась к отметке 0,8, и кабина начала мелко вибрировать. Скоро откажут рули высоты. Всё в норме, всё как всегда. Главное – не тянуть с этим. Бедняга Джеф Хавилланд вот так помешкал – и развалился на куски над Атлантикой. А мог бы быть первым…

– Чак, что там у тебя? – голос Джека Ридли в наушниках шлемофона был почти спокойным.

– Да так, небольшая тряска. Обычная неустойчивость.

0,87 Маха… 0,91…

– Обычная, говоришь? – вот теперь дрожь в голосе Ридли не могли скрыть никакие помехи.

0,93… 0,94…

– Мелочёвка, плёвое дело. О, надо же!

– Что такое?

– Да руль высоты снова заработал. На ноль девяносто шесть Маха. Пометь там в своей инженерской книжице, если это важно.

– Ноль девяносто шесть?

– Нет, уже боль… э, погоди, что это?

– Чак, ты меня пугаешь, говори!

– Тут у меня махометр сбрендил. Показывает один ноль шесть. Этого же не может быть, да? – чуть насмешливо произнёс Чак.

– Одно из двух, Чак, – к Джеку, похоже, вернулось самообладание. – Либо мы это сделали, либо у тебя глюки. Я думаю, скорее второе.

– Но напиться сегодня всё равно стоит. Хотя бы за то, что в этот раз меня не размазало по земле.

– Без вопросов, старина. В восемь у Панчо, как всегда.

– А здесь тишина, между прочим. И небо тёмно-фиолетовое. И звёзды видны.

***

Гленнис ждала его на крыльце. Увидев, сбежала вниз. И на её вопросительный взгляд он ответил одним словом.

– Да.

– Я знала. Давно знала, что ты пробьёшь этот чёртов барьер.

– Да нет там никакого барьера. Вечно эти инженеры что-нибудь навыдумывают…

2. Горохова Наталья writercenter.ru/library/proza/rasskaz/turpoezka/177200.html